Никак

      — Я пересёк океаны времени, чтобы найти тебя, — произносит Гэри Олдмен с экрана телевизора, а тётушка сварливо говорит, что это лишь сладкая ложь. Ложь, потому что найти своё сокровенное невозможно, и любовь, стало быть, тоже. Она сидит на диване, трясущимися пальцами пролистывает очередной пустой журнал и иногда поглядывает на телевизор. После отъезда мужа в командировку тётя стала более нервной и агрессивной. Тэхён чувствует, что, на самом деле, всё заключается в её желании встретиться с ним снова, она скучает по нему слишком сильно и волнуется тоже, потому что он долгое время не отвечает на звонки, а подозрения съедают её изнутри, гложат. Тэхён прекрасно понимает её. У него внутри груди птица тоже слабо стонет, пытается расправить крылья в золотой клетке, рвётся к небу, а небо где-то высоко, за пределами, сидит в другой комнате и играет в игры, не обращая внимания ни на что. Чонгук запирается на несколько замков, не отвечает на слова матери и не слышит её. Тэхён стоит около его двери подолгу, не решаясь постучаться, потому что птичье сердце болит и дрожит, и хочет, глупое, вырваться, но золотая клетка запрещает, словно предостерегает. Хочет защитить, поэтому и препятствует, царапая хлипкие крылья. Тэхён очень и желает, и боится. Боится, что Чонгук откроет и будет молча смотреть не на него, а куда-то мимо и сквозь. У него взгляд какой-то последнее время леденящий и пробирающий до дрожи. Там словно Вавилон рушится, и Тэхён действительно хочет приблизиться к этому откровению, залечь под эти камни, стать их частью. Он хочет забрать себе эту тоску во взгляде Чонгука, впитать в себя и отдать птичьему сердцу, что внутри ноет — пусть оплачет эту тоску и закроет своими крыльями ото всех, сбережёт. Ведь это принадлежит Чонгуку. Он сам и есть.       — Чонгук, прекрати меня игнорировать и открой эту проклятую дверь! — Тэхён вздрагивает, слыша голос тётки. Она стучит кулаками по двери и требует ей открыть. Её голос слегка дрожит и ломается, Тэхён чувствует, что произошло что-то неизбежное для неё, страшное и пугающее. Тётя почти на грани: срывается и почему-то плачет. Плачет со всем избытком, словно произошла какая-то огромная потеря для неё, лишающая последних сил. Она рвётся к Чонгуку, к сыну, просит его помочь. Тэхён не знает, как именно, но понимает это прекрасно. Руки-веточки прижимает к груди и выглядывает из комнаты, заставая эту семью за откровением.       — Что случилось? — Чонгук выходит из комнаты, устало смотря на мать. Почему-то Тэхён пугается его вида и сильно волнуется — в груди разливается беспокойство, становится страшно. Птица внутри мечется, хочет туда, к небу близко, а небо лишь вымученно улыбается матери и просит не плакать, прижимая её к себе.       — Я ему звонила… А трубку взяла женщина… Чужая… — тётя плачет, в горле застревают обречённые и тоскливые слова. Она даже будто и меньше становится, прячась у сына на груди и проклиная собственного мужа-изменника, который уехал, как заверял, работать, а в итоге нашёл себе другую женщину. Это бьёт и по самолюбию, задевает женскую гордость, втаптывает в грязь. Тэхён помнит, что и мама когда-то плакала. Но плакала не так: совсем тихо и беззвучно. Она в слезах вся захлёбывалась, потому что боялась открыто показать свою слабость, ведь отец и так бил лежачую, наматывая волосы на кулак. Тэхён тоже хотел бы стать для неё Чонгуком: тем, кто к груди прижмет её и обнимет, успокоит. Но он сам был слабым, прячущимся под стол и хватающий маму за руку, притягивая к себе.       — Пожалуйста, не волнуйся. Мы справимся, я обещаю, — Чонгук говорит тихо, но уверенно. Он не обещает, а даёт клятву. Клятву защитить собственную мать и этот дом, который стал для Тэхёна таким ненавистным и вместе с тем любимым местом, ведь здесь есть он, то небо, к которому птица внутри рвётся и поэтому ещё живёт, на последнем вздохе, чтобы исполнить свою мечту. Чонгук подарил ему мечту, и Тэхён в неё верит, обнимая свои плечи и молясь за него. Чонгук ловит его взгляд, смотрит на него. Тэхёну внезапно хочется спрятаться: стыдно и неловко — но Чонгук лишь улыбается ему. Немного печально и грустно, но так убежденно, что Тэхён верит. Всегда верил почему-то. Ведь во что можно ещё верить, если не в небо?       Тётя отстраняется, трёт лицо ладонями и благодарит сына трясущимися руками, обнимая его за плечи ещё на мгновение. Тэхён видит, как она идёт обратно, немного дрожа всем телом и прислоняя одну руку к стене. Выдохлась совсем, все слезы всё равно не выплакать, но ей больно. Боль такая, что не хватит и крика, чтобы о ней рассказать.       — Тэхён, не стой у стены, иди сюда, — приглашает его Чонгук рукой. Тэхён немного пугается: ему хватило бы и просто на него смотреть, издалека. Он и не рвётся ближе, боится, что чувства захлестнут его с головой и вызовут удушье, ведь Тэхён не Чимин. Он пытался об этом не думать, но крамольные мысли рвутся наружу. Тэхён неосознанно всё время стоит у зеркала, щупает свои хрупкие рёбра и ненавидит себя ещё больше. Презирает своё тело и глотает таблетки, что у тёти тогда ещё в прошлый раз понабрал. Хочет сделать себя идеальным: своё тело достойным и удобным для кого-то.       Он не добивается результата и лишь закутывается плотнее в свитер, пряча своё уродство. Чонгук снова зовёт, уже немного раздражённо, и Тэхён всё-таки решается. Подходит к нему, но не близко, всё ещё держась на расстоянии. Чонгук лишь снова улыбается.       — Я давно не выходил, ты переживал, наверное, да? — Тэхён быстро кивает, не оставляя сомнений. Он боится собственной правды в этот момент и смущается, начиная теребить края своего свитера.       — Всё хорошо, спасибо, — просто говорит Чонгук, а у Тэхёна всё внутри уже устало так учащённо биться, и птица на небо смотрит большими глазами, стремясь к нему неимоверно. И Тэхён стремится, поэтому вплотную подходит и смотрит на Чонгука, замечая и синяки под глазами, и сильную сонливость, и усталость. Пугается за него дико, по-звериному, поэтому протягивает ко лбу руки, гладит, разглаживая морщины. Он так сильно его любит, что молится о том, чтобы забрать его боль к себе, заболеть ею отчаянно, а его защитить. У него к нему такая сильная тяга, верность собачья и птичье сердце под рёбрами, что мечту заимело в небо навсегда окунуться и уместиться в чужую ладонь. Чонгук снова улыбается ему мягко и сам останавливает его руку. Касается, поглаживая хрупкую кисть, и хмурится. А Тэхёну снова хочется эту серьёзность вымученную сгладить своими пальцами, заиметь себе ещё частичку Чонгука.       — Ты вообще питаешься? Ты очень худой, — он констатирует этот факт, поглаживает бережно, и Тэхён немного умирает уже внутри, потому что слишком больно. И он зажмуривается, ведь Чимин стоит перед глазами. Хороший Чимин. Идеальный Чимин. Чимин, который не болезненный мальчик-инвалид, боящийся говорит о своей любви без слез.       Поэтому вырывает руку, отшатывается. Чонгук немного удивлённо смотрит, даже пугается. Но Тэхён лишь качает головой и обнимает себя снова руками, пытаясь защититься хоть как-то.       — Прости, если обидел, — говорит Чонгук, а Тэхён мысленно называет себя дураком, ведь как можно защищаться от так любимого им неба?       — Мне немного нехорошо, побудь со мной, ладно? Ты всё равно тоже, наверное, на нервах, — Чонгук проходит вперёд в свою комнату, а Тэхён идёт следом, ведь не может иначе. Хотелось, конечно, спрятаться у себя в комнате, обняться с вечно мокрой от слёз подушкой, но Чонгук попросил, а он отказать никогда бы и не смог.       Комната всё такая же. Подростковая и пахнущая протестом. Только другие плакаты висят, на них другие рок-группы, теперь и пахнет уже не тушью, а запахом дешёвых сигарет. Чонгук садится на подоконник в комнате, тянет пачку сигарет к себе, а Тэхён просто стоит и смотрит. Не понимает перемен, но и не просит объяснений. Он лишь дышит этим дымом, давит птицу внутри себя, но с Чонгуком ведь по-другому не бывает? Даже небо может вызывать дожди.       — Знаешь… Ты когда-нибудь задумывался, а бывает ли любовь нормальной штукой? То есть, вот тебе нравится кто-то, ты любишь его сильно, а этот мудак рушит твою жизнь лишь одним известием, блять. И вроде тебе и больно, но почему-то и плакать не получается нормально. Просто болит внутри. Это вообще нормально?       «Нормально, Чонгук», — у Тэхёна в груди постоянно болит и ноет, иногда ему кажется, что птичье сердце скоро просто забарахлит и, наконец, не выдержит — остановится. Тэхёну так этого не хочется, умирать не хочется. Ему хочется, чтобы там, где золотая клетка, были и цветы, много-много цветов. Хочет, чтобы эти цветы росли из-за Чонгука и привязанности к нему, такие все разные, но красивые. И тогда бы, наверное, птице было бы не так больно до неба дотягиваться. Но Чонгук пускает туда лишь холодный дым, убивающий. Привычно уже, но всё равно болит.       — Он уезжать, видите ли, собирается в другой город. Мудак, — злобно шипит Чонгук, а у Тэхёна перед глазами улыбающийся Чимин, который дышит новым воздухом и ловит лучи яркого солнца. Внезапно в груди опять ноет. Почему ему так тоскливо? Потому что Чимин единственный, кто заботился о нём по-настоящему. Он не может его винить в своей несовершенности, это лишь его вина, что гадким утёнком родился на свет. И не вина Чимина, что Тэхёна в ответ не любят, пускай и становится больно и одиноко от этого. Но Тэхён лишь благодарен, потому что это обстоятельство его немного сближает с Чонгуком. Теперь он может видеть его вблизи: такого потерянного, как воробья, одинокого и такого отчаянно любимого одновременно. Тэхён просто слушает его уже ломающийся голос, дышит его дымом, раз за разом умирает, но всё также тянется-тянется, ведь иначе и не сможет. Верность пугающая и устрашающая, такая собачья, звериная. Тэхён давно не считает себя человеком — слишком слабый. Мальчик-инвалид в этом мире лишь чёрная тень, не имеющая личности. И Тэхён тоже лишь тень.       — Напьюсь просто завтра, да и дело с концом, — бросает резко Чонгук. Он словно и о матери забывает, и о её душевных муках. В этот момент его сердце мечется лишь о себе, но Тэхён его не винит. Он тоже любит так же, безумно больно, оттого что безответно, но за эту любовь всё равно благодарит все силы, потому что хоть что-то ещё крепко и надёжно сидит в нём, как оберег. Любовь к Чонгуку — это как крестик у матери на шее, который так и не помог ей, но Тэхён помощи не просит, лишь опору хоть какую-то, чтобы двигаться дальше. Он с помощью Чонгука и горы свернёт, потому что привязан и верен ему. И этой силой такой вовсе и не всесильной дорожит отчаянно и молчаливо.       Чонгук спрыгивает с подоконника, устало ложится на кровать и прикрывает глаза. Тэхён рядом с ним опасливо садится. Тянет руку к его лицу, волосы стряхивает с глаз, оглаживает лоб. Чонгук тихо сопит под его касаниями, а Тэхён уже десятую клиническую смерть переживает.       Пускай и Чонгук будет под его защитой. Тэхён так сильно хочет стать его ангелом-хранителем, чтобы защитить его от всего. Он ради этого полностью и в птицу готов превратиться, чтобы заслонять его своими крыльями и от ветра, и от холода. Только птицей без птичьего сердца, потому что это сердце отдаст ему, спрячет в его ладонях — пусть будет там, на его руках. Чонгук смешно шепчет во сне, поворачивается на бок. Тэхён лишь слабо улыбается, наклоняется к его лицу вперёд и невесомо, почти слабо, целует его в лоб, боясь нарушить покой.       Пусть его личное небо немного поспит, ведь птица будет охранять его покой своими сильными крыльями.       И Тэхёну очень хочется не больно падать, когда Чонгук снова откроет глаза.

Мы с тобой всё ближе и ближе?