Ночная жизнь Нью-Йорка только начиналась.
Дома всё лаконично, тихо, просто. Кейт позволила матери закурить прямо в квартире. Одежда крутилась в стиральной машинке. Можно было ещё позвонить в ближайшую пиццерию, заказать что-нибудь съедобное, но на деле только телевизор болтал что-то без остановки. Мама курила уже вторую подряд, а Кейт сидела на кресле, подсунув под голову мягкую подушку и, похоже, её нещадно клонило в сон. Она почему-то подумала о том, как в очередной раз переступит порог школы утром (ну, по крайней мере, менять же ничего не собирается?) со спокойной улыбкой и вся сонная. Впрочем, это никогда проблемой не было. Главное — доучиться спокойно. Спокойно же? Про зверски убитых людей мама так ничего и не рассказала ей. Для её же нервной системы. Пусть лучше просто ходит в школу — так всё будет отлично. Кейт взгляд опустила на свой мобильный. Там, на дисплее, в строке уведомлений, мелькало сообщение от Эмили. Что-то про домашнюю работу, проект и полицейские сирены в семь вечера. — Ты спать собираешься? — отвлекла её мама. Кейт помотала головой, понимая прекрасно, что без машины срываться с места на ночь глядя — так себе затея. А дома тепло, уютно, надо только перестать смотреть в окно — на туманную дымку, нависающую над городом, яркие вывески внизу и фонари. Кейт шумно выдохнула в этот раз, продолжая жмуриться от мелькающего в соседней комнате голубого света телевизора. Едва различимый в шуме автомобилей голос репортёра вещал что-то, ни на секунду не переставая. И те же полицейские сирены слышно, только уже не громко, словно бы где-то вообще в отдалении. За окном ветер устремляется к ближайшему небоскребу, пронзаемый светом горящих окон и исчезающий в обступившей мир темноте. Кипа бумаг, взятых мамой из полицейского департамента, разбросана по столу. Всё, что полиции удалось накопать за две недели — не слишком много, на самом деле, но и немало тоже. Аманда Остин потушила сигарету о пустую кружку из-под кофе. И этот тихий звук, всё ещё витающий по просторной квартире... словно кто-то забыл выключить кран в раковине. Словно бы вода выливается на пол скользкой, блестящей лужей.. . .
Если честно, Кейт могла понять, почему её мама одинока. Но не могла точно понять, грустно ли ей самой от этого. Фатальное непонимание летало между ними, как воздух, отравленный едким дымом. Аманда зажёвывала эту горечь ядрёной мятной жвачкой, перебивал вкусом дыма, когда её очередной мужчина спрашивала про отдых и тяжело вздыхал — и с каждым разом интервал между вопросом и ответом рос вплоть до того момента, когда он даже перестал просто разочарованно отворачиваться. И с каждым разом это разочарование во взглядах мужчин росло быстрее, чем волнение. А потом они уходили. Хлопали двери, исчезали некоторые вещи из шкафа. И если Кейт тогда ещё была слишком мала, чтобы хоть что-то понять, мама уже пострадала от отчаяния, которое жизнь выдохнула ей прямо в лицо. Кейт видела тогда, как она чахла. В любом случае, теперь же, когда у неё есть время поразмышлять, Кейт думает, что, возможно, это даже к лучшему, беря во внимание бывшую ветхую работку полицейского, когда дела накатывали на Аманду в самые неподходящие моменты и желание сделать всё самой — свернуть самолично шеи всем преступникам в этом городе. Одна только мысль об этом делала с ней что-то. Что-то, от чего ей точно нужно было избавиться. Ей просто нужно было выдохнуть тогда. Или покурить. На балконе у раскрытого окна — не в самой квартире — Кейт часто просила её не курить внутри. Хотя она вообще не хотела, чтобы мама прикасалась к сигаретам. А она размахивал спичкой над раковиной, всё ещё боясь прижечь любимую голубую чашку. И работала долго, до боли в висках, до мозолей на ногах от постоянной беготни за бандитами, пока не стала комиссаром полиции Нью-Йорка. Наверное, поэтому Кейт по-глупому не боится выходить на улицу вечером. Она не то чтобы из дома в такое время уходила часто — буквально в магазин круглосуточный, что на углу, — и с мамой сообщениями короткими перекидывалась, но ей этого хватало вполне, чтобы не волноваться. На кухне обычно пахло моющими средствами и едой, и из гостиной было слышно телевизор. Кейт изредка прислушивалась к нему, а Аманда почему-то по-глупому улыбалась и весело считала в уме, сколько раз она ходила с дочкой в кино — и десяти-то не набиралось. Кейт поначалу не поняла, что мама сегодня имела в виду, сказав что-то про не свойственную Нью-Йорку погоду — днём ещё светило солнце, было даже тепло, а ближе к вечеру поднялся приятный прохладный ветерок. Конечно, жарко не было, — октябрь всё-таки на дворе — но теперь под пронизывающим ветром на платформе Кейт кажется, что она не из такого же промозглого Бостона переехала, а из тёплого, даже жаркого Лос-Анджелеса. Она вдруг понимает, что ждёт дождя — совсем как в тот вечер, во время переезда, когда ей ужасно захотелось, чтобы мама просто обняла её покрепче. Дверь одного из книжных магазинов, что в Бруклине, ожидаемо открывается беззвучно; охранник девушку смеряет уставшим взглядом, и Кейт несколько мгновений просто моргает, привыкая постепенно к яркому свету внутри. Несмотря на позднее время, в магазине много людей — ходят между большими стеллажами из тёмного дерева, старательно выбирают хорошие книги. Кейт взгляд поднимает к высокому потолку, цепляется им за люстру в первом торговом зале. Приятный запах книг забивает нос — его трудно описать, но он больше напоминает старину, и такой... незабываемый. Она смотрит долго на чёрные обложки с разными названиями — честно, не может даже вспомнить, какую именно из этих книг не читала, не листала хотя бы. Может быть, ту, что на самом верху, может, ту, что внизу, не понять так сразу. Телефон в кармане пока не вибрирует — значит, мама спокойна. Или задремала за рабочим местом, как это обычно бывает. Кейт бегло смотрит на наручные часы; дорога до магазина заняла где-то около часа — это на метро, потом ещё пешком недолго. И как бы сильно не хотелось бродить по этим, кажется, бесконечным рядам, смотреть на множество разных обложек, чувствовать запах бумаги — лучше, чем улицы, — надо ведь возвращаться. Признаться, Кейт не нравится это состояние лёгкого волнения — с ним сложно бороться, даже так, просто выбирая книги. И с каждой секундой Кейт понимает, что волнение это, в какой-то степени, может быть и приятным — это лучше, чем ощущать полнейшее равнодушие. Но когда девушка отворачивается от шкафа и разжимает пальцы, книга летит вниз от лёгкого толчка. Шлёпается о мраморный пол магазина с характерным хлопком и раскрывается — двадцать вторая страница. Кейт моргает, чувствуя себя неловко, и ей, честно, хочется даже выругаться. Но когда она поднимает взгляд на того, кто нечаянно задел её, слова возмущения пропадают на кончике языка. По-глупому и неожиданно. Ей кажется, что внутри появляется не самое приятно ощущение волнения. Оно заставляет сердце биться чуть сильнее, становиться подозрительной и чувствовать лёгкое покалывание на кончиках пальцев. Впавший в лёгкий ступор Леонардо опускается, чтобы поднять предмет, и через секунду протягивает ей книгу обратно. Кейт забирает её, думая о том, что надо поздороваться, но вместо этого просто неловко кивает, ещё и моргает в самый неподходящий момент, когда Лео как-то редковато выдыхает. Кейт поднимает взгляд, почему-то думая о том, что ей хочется отступить. Он в белой рубашке и серой куртке; одна пуговица расстёгнута сверху, и девушка несколько мгновений просто наблюдает, как брюнет слегка морщится от яркого света и, выпрямившись, проводит ладонью по непослушным тёмным волосам. Это заставляет Кейт немного расслабиться. Правда, несмотря на ровную осанку и нахмуренные брови, Лео выглядит, скорее, чуть сбитым с толку — и сам он немного взъерошенный, напряжённый даже; синие глаза осматривают кутающуюся в пальто Кейт хаотично, скачками. Ей, может быть, показалось на секунду, что Леонардо сначала её не узнал и сделал даже такое движение, будто собирался шагнуть ближе к ней и — Кейт не знает и, верно, знать не хочет — усмехнуться, но не так, чтобы ей стало неприятно и стыдно; он же пусть и высокомерен достаточно, но ничего на зло не делает. И Леонардо, наконец, приходит в себя, несильно касается её плеча прежде, чем отдать книгу и кивком головы позвать с собой. Жест странной любезности с его стороны, но Кейт, мысленно успокоив себя, следует за ним.. . .
— Что-то ты неважно выглядишь, — длинноволосый бармен лёгким движением руки налил алкоголь в прозрачный граненый стакан. Сид. Тот самый кузен Кейси Джонса. Который на них когда-то Пурпурных накинул на ферме. Микеланджело этот вечер отлично помнил. Только от этой фразы у него внутри всё мгновенно словно бы заледенело, когда он глянул бармену в глаза — захотелось безумно в экран телефона посмотреть и отвлечься уже наконец от тускло освещаемого потолка бара. Как вообще Рафи-бой торчит здесь часами? Майки ещё секунд пять собственное отражение в экране рассматривал, пока негромкий кашель Сида вновь не привлёк его внимание. — Вчера, говорят, девушку в парке зарезали, — полушёпотом произнёс он, мягко переведя тему. Микеланджело убрал мобильный в карман джинс и неловко улыбнулся. — А слышал про внезапно объявившихся Пурпурных? Да ты, Сид, опять прикольнуться решил, толкнуть им оружие, а потом кинуть ублюдков. И вот скоро за твоей головой придут, а Кейси будет разбираться. Микеланджело моргнул, с особым удовольствием принимая мысль, что это, должно быть, забавно. Если он сам сделает что-то ужасное, то его братья несомненно встанут за него горой. В своё время Лео уже попал в такую ситуацию, а Майки ещё долго смеялся. Бармен глянул на него как-то слишком уж дружелюбно и внимательно. Микеланджело от этого почему-то сглотнул. — Нет, Сид, — и покачал головой, отводя взгляд. — И с какой стати мне вообще думать о них? Соврал. Сид пристально посмотрел на него — Микеланджело терпеть не мог подобных взглядов: словно бы его вечно подозревают в чём-то. Донателло, Леонардо и Уолтер, к слову, восемьдесят процентов своего свободного времени смотрят так на него. Правда, приглушённый шум музыки напряг парня ещё сильнее, чем странные люди вокруг. Бармен в эту секунду отвернулся к красиво расставленным на полках бутылкам, чтобы достать хоть что-нибудь — Микеланджело ведь не просто брата пришёл искать сюда. — А выглядишь ты всё-таки неважно, — повторяет он одно и то же с одинаковой, монотонной интонацией. Микеланджело смешливо и немного удивлённо смотрит ему в спину, поскорее желая выйти из этого бара на прохладную улицу. — Ты наркотики не принимаешь? — Чего? — теперь Майки часто заморгал. Ему почему-то показалось, что даже чёлка мешать начала, поэтому он нахмурился сильнее обычного в этот раз. — Нет, конечно. Бармен неожиданно спокойно пожимает плечами. Микеланджело надеется на выходе из бара, что в последний раз взглядом ловит этот до ужаса странный взгляд. А ещё, пока он смотрел на собственное отражение в экране мобильного, заметил не так давно пришедшее сообщение Кейси Джонса. Так, пара слов. Что-то про Эйприл, про Рафаэля и Донателло. Спрашивал ещё, как там жизнь у него, у светловолосого малолетнего — семнадцатилетнего — подонка. Микеланджело, к слову, никогда у Кейси дома не был. Более того, даже не задумывался особо, где такой человек вообще может жить — разве что вряд ли в доме в одном из богатых районов их города. Майки и сам без особой радости оставил прошлое место жительства, где витал пропитанный воспоминаниями воздух. Вокруг особняка Хамато Йоши огромный сад и красивые лужайки, как в кино. Траву надо подстригать каждый день — там работают садовники, которые по утрам напевают разные песенки. Поэтому Майки не особо удивляется, проезжая на такси огромный многоквартирный дом со ржавыми пожарными лестницами, вьющимися по всему фасаду, граффити, разбитым крыльцом и грохочущими стёклами в небольших окнах — ветер ближе к ночи становится чуть сильнее, когда Микеланджело просит водителя высадить его прямо здесь. Он расплачивается картой. Грязные облака наползают с запада и подавляют собой чистое ночное небо. — Спасибо, — Микеланджело дружелюбно улыбается и несильно хлопает дверцей автомобиля. Ветер налетает с новой силой, ерошит светлые волосы, когда Майки оглядывает почти пустующую улицу в тусклом свете фонарей и всё-таки замечает знакомый синий мотоцикл — Кейси гонял на нём часто и сейчас, верно, тоже собирается прокатиться, раз не решил ставить его во дворах. И пока Микеланджело, облокотившись о сидение мотоцикла, всматривается в мерзкую темноту неба, вдалеке слышится звук бьющегося стекла. Тяжёлая дверь подъезда открывается со скрипом, а в небе всё новые облака закрывают собой блестящую луну, связываясь в огромную грозную тучу. И под ногами асфальт в грязном свете вывесок и тусклых фонарей. — Майки? — Джонс смотрит на него как-то даже... вообще не удивлённо. Микеланджело, честно, немного обидно стало. — Ты что здесь в такое время забыл? — И тебе привет. Я тут Рафи-боя искал. Подумал, что он будет с тобой, — блондин прищурился и губы растянул в усмешке; в руках Джонса сигарета догорела почти до фильтра. — Ух ты, Кейси, ты прихватил клюшку. И даже маску! Собственно, поэтому он не с Эйприл сегодня. Тот не отвечает и даже хмурится, где-то в глубине души жалея об этой встрече. И даже не от того, что Микеланджело ему как-то не нравился — напротив, из всей этой семейки к Майки он относился, возможно, легче, чем к остальным. Дело просто в том, что блондинчик — в противовес его старшим братьям — очень изворотливой и хитрый. Его на опасность бросает, как волны обычно натыкаются на острые скалы, а потом он с лёгкостью выходит сухим из воды. Ловкий подонок Микеланджело. Блондин зевнул и чуть выгнул бровь, выдавливая из себя неуверенное бормотание: — Можно с тобой? И Кейси согласился. Так, головой кивнул, ничего более, и слушал потом внимательно, потому что Майки нёс откровенную ахинею, а в голубых глазах не было ни искорки веселья. Оно загорелось ровно спустя десять минут прогулки по кварталу, точно напротив одного из домов. Где окно бьётся мгновенно, стоит им только остановиться, а осколки усеивают собой серый асфальт. Какой-то тощий паренёк сидит на каменном крыльце и пожимает плечами от безысходности. А рядом девчонка громко ругается, кричит практически и хватает опешившего Микеланджело за локоть резко, неожиданно. У неё светлые волосы взлохмачены, а короткий рукав футболки и вовсе разодран. Одежда вообще в пыли, и руки ужасно разбиты. Майки поморщился и сделал шаг назад — ему резко стало не по себе: голубые глаза расширились, брови нахмурились. А когда девчонка скрылась за тяжёлой дверью подъезда, он поймал мгновенно сделавшийся злобным взгляд Кейси из-под чёрного капюшона. И понял всё в долю секунды, стоило ему только заметить эти знакомые автомобили во дворах. Чёртовы лоурайдеры с не менее чёртовыми людьми внутри. — Знаешь, — блондин легкомысленно пожал плечами, ступая на одну из ступеней, — мы как Бэтмен и Робин. Кейси даже подумал, что его надо ударить. И что надо будет купить побольше антисептика и кучу бинтов. И ещё подумал, что Майки тоже пора перестать втягивать себя в неприятности. Сколько можно? Ведь надо остановить, парню семнадцать лет, школу не закончил, а при виде крови он излишне драматизирует. Кейси задумался на секунду даже, останавливаясь на одной из ступенек и машинально прислушиваясь к крикам в многоэтажном доме. Микеланджело смотрел на него внимательно, прищурив свои голубые глаза, которые и в темноте казались яркими. Золотой мальчик из семьи Хамато Йоши. В общем-то, вся семья Хамато Йоши не без скелетов в шкафу, так что... — Пошли, — на выдохе произнёс Джонс. — И капюшон надень, чудо-мальчик. Тощий парень всё на том же крыльце лишь удручённо покачал головой и чиркнул спичкой об обшарпанные каменные ступени.. . .
Последний луч заката огнём ложится на крыши домов и у самых верхушек отражается в стёклах. Ветер ловко срывает с деревьев последние листья, а воздух пахнет дождём, сыростью. У Стефани Браун настроение слишком приподнятое для той, кто только-только закончил свою тренировку. Мышцы под кожей горели приятным огнём, и это было так удивительно, но в то же время больно, что Стеф могла себе позволить лишь довольную улыбку. И только мир вокруг — наступающая темнота и спешно зажигающиеся фонари по обеим сторонам дорожек в парке. Ещё у Стефани Браун настроение быть на высоте. Другого и не может быть, когда твой дом расположен на Манхеттене, а родители почти каждый вечер устраивают пышные торжества и нанимают лучших учителей по настоянию родной тёти Касс, которую Стеф безумно ценит, любит и ждёт в родном Нью-Йорке. Но здесь дожди идут практически через день, и порой стоящий в воздухе туман становится неприятным до абсурда. Иногда через него не видно ничего. Только если вглядеться повнимательнее, можно рассмотреть свет, исходящий от домов. Как будто бы кто-то включает яркие прожектора, и лучи устремляются в небо, где из-за скопившегося густого смога уже очень давно не видно звёзд. Только от гигантских дирижаблей, своими очертаниями укрощающих небосвод, получается получить по истине эстетическое удовольствие. Изредка над головой пролетают вертолёты, кажется, полицейские, через плотные выхлопы освещая то, что происходит снизу, в темноте. Стефани ведь знает: в последнее время в Нью-Йорке стало неспокойно. Об этом говорят её родители — Совет города принял решение пока ничего не разглашать народу, чтобы не тревожить лишний раз. Кроме того, полиция неплохо справляется, люди ведут себя спокойно, если только не считать эти грязные уличные банды — от них покоя никогда не будет. Стефани их терпеть не может и считает, что всех их уже давно пора бросить за решётку. Мама с папой от таких мыслей дочери, верно, расстроились бы очень сильно. Тётя Касс, напротив, хвалила бы за подобные суждения, а ещё в силах и возможностях любимой племянницы не сомневалась. Наверное, именно по этой причине, мама не особо ждёт Кассандру Браун в Нью-Йорке. А папа неоднократно говорил ей не бродить по парку, когда постепенно начинает темнеть. Порой он был даже слишком настойчивым, пытался контролировать, а Стефани не особо слушала. У неё на любую ситуацию своё мнение. Да и в парке в это время обычно гуляли многочисленные влюблённые парочки. Кто-то медленно прогуливался с собаками, но большинство всё равно уже дома после тяжёлого рабочего дня. Стефани бы самой идти домой, правда. Но она слишком любит прохладный воздух, огни ночного города и монотонное журчание фонтана в Центральном Парке. Это нормально, когда тебе легко дышится, даже если вокруг происходят неприятные, страшные вещи. Стеф заказан путь в Совет города, её фамилия — Браун, а ещё она на семьдесят процентов уверенная в себе девушка с лёгкой страстью к антисоциальному поведению и разрушениям. Остальные тридцать процентов занимают любовь к друзьям и изредка обостряющееся чувство справедливости. Заинтересованный взгляд Стефани уже минут пять направлен на толпу, собравшуюся на самой большой площади парка — там, где неподалёку расположен мостик с множеством милых разноцветных сердечек и несколько стендов с информацией. Множество людей собрались вокруг небольшой сцены, и на них падал яркий оранжевый свет фонарей, так что издалека, ровно с того места, где была Стефани, всё было видно замечательно. Она постаралась прислушаться, но ничего дельного из данной затеи не вышло. До неё доносились только неясные обрывки фраз, приглушаемые порывами ветра. Из-за этого Стефани пришлось даже встать с места, но отчего-то она замерла. Невольно подумала о том, что подобного ещё никогда не видела — обычно любого рода публичные несанкционированные выступления разгоняла полиция. Да и, чего греха таить, Стеф бы их вызвала с удовольствием, но характерное женское любопытство внутри постепенно начинило биться волнами, которые нарастали довольно стремительно. Что, кстати, были не так хорошо, потому что там, где начинает разгораться любопытство, там всегда можно найти Стефани. А Стефани с жаждой авантюр — явление не самое желательное. Особенно в Нью Йорке, в городе свободы, где свобода — простая условность. Имидж, мечта, потому что с обострением ситуации, контроль постепенно начинает разрастаться, и свобода превращается в красивое слово. Хотя, вообще-то, Стефани, Кейт и братьев это не касалось. Аманда Остин, Хамато Йоши и Брауны ответственны за этот самый контроль. Поэтому свобода была именно у них. Ведь никто детей, чьи родственники находятся в Совете города и заправляют департаментом полиции, не посмеет закинуть за решётку? Это же будет как-то не по-родительски. Стефани невольно вспомнила непреклонную Аманду Остин. Бедная Кейт. И как же ей самой повезло, что Кассандра связалась с Хамато Йоши в тот вечер. Иначе в академию пришлось бы идти прямиком из тюрьмы. Ещё и с этим Рафаэлем. Стефани буквально закатила глаза. Резкий парень для наследника Йоши. Леонардо, конечно, не лучше будет. Донателло, скорее. Вряд ли Микеланджело. А этот грубый. С тягой к насилию. Стеф вздрогнула невольно, отвлекаясь от мыслей, когда странный митинг вновь привлёк её внимание. Они выбрали очень неплохое время и место — в столь поздний час людей в парке с каждой минутой становится всё меньше и полиция, ввиду практически отсутствия прохожих, на улицах появляется реже. По крайней мере, по дороге сюда Стефани не встретила ни одного офицера. Чему она, кстати, не могла не порадоваться. В прошлый раз, когда она покидала департамент, в коридоре посмела высказать своё мнение одному из полицейских не в самом приличном формате. Пообещала вылить кофе на него, потому что паренёк отпустил пошловатую шутку. Второй за напарника вступился, пригрозив наручниками. Когда они вышли на улицу, Хамато Йоши покачал головой. Стефани тогда виновато улыбнулась и перевела взгляд на Рафаэля. Чуть позже, уже в автомобиле по пути домой, он вскользь заметил, что она всё сделала правильно. Стеф фразу проигнорировала тогда. И только сейчас мысленно согласилась. Она молодец и не чувствует, что ей надо чего-то бояться, но на мгновение сбавляет шаг, потому что справа сначала что-то падает, потом поднимается неприятный скрип, а через мгновение на неё направляют яркий свет, отчего девушка вскрикивает и чуть ли не принимает боевую позу. Руку прикладывает ко лбу, загораживаясь от яркого света и жмурится, но потом свет исчезает. Рычащий звук заведённого мотоцикла тоже. Стефани вновь обретает уверенный вид и откидывает рыжие локоны за плечи, изучающим взглядом очерчивая силуэт в отдалении. — Какая приятная встреча, рыженькая, — Рафаэль сложил руки на груди, вынув ключ из зажигания, и посмотрел на Стеф, чуть склонив голову. Девушку перекашивает от одного лишь обращения «рыженькая». Особенно из уст Рафа. Она не подаёт вида, но теряется лишь на секунду, ловя себя на мысли, что, вот, буквально минут пять назад вспоминала его и что он не просто резковатый парень. Он ещё и немного хам. По крайней мере, она уже три раза просила не называть себя «рыженькой». — Не очень-то она приятная, раз уж ты здесь, — признаётся Стефани, позволяя себе лёгкую ухмылку. — Кстати, а что ты здесь делаешь? Вместо немедленного ответа Рафаэль легко слезает с мотоцикла, машинально похлопав по чёрному сиденью, а Стеф, следя за этим ритуалом, невольно закатывает глаза. У него неплохо получается вести себя так, будто его ничего не волнует, хотя, может, это и чистая правда. Раф повесил бордовый шлем на руль и остановился напротив девушки, на его губах заиграла нагловатая ухмылка. — Слежу за тем, как Стефани Браун собирается устроить очередную разборку, — отвечает он наконец, и Стеф, смотря в его карие глаза, моргает. Раф не спешит держать дистанцию. — Не могу этого пропустить. Надо же, уже не «рыженькая». — Нельзя следить за девушкой поздно в парке. Тем более, за мной, — заявляет Стефани и немного прищуривается, давай это понять Рафу.— У тебя будут проблемы. — Мне можно всё, — замечает Рафаэль, отмахнувшись. — Это ведь я. Его взгляд цепко проходится по лицу девушки. В глазах мелькает эта нотка интереса, и через мгновение он тоже отвлекается на громкую речь, доносящуюся со стороны площади парка. Девушка поворачивается туда тоже, и прежде, чем сказать что-либо, замечает, как губы парня расползаются в довольной ухмылке. Признаться, она и сама не может сдержать этот порыв азарта. Кажется, у Стефани и Рафаэля настроение для разрушений. Но Стефани, помимо интригующего столпотворения на площади, интересует кое-что ещё, и это «кое-что» Рафаэль читает по губам. — А откуда такая любезность сегодня вечером? В школе ты вёл себя по-другому. Раф глядит на неё немного снисходительно, и Стефани понимает его взгляд сразу, хотя лучше бы она этого не делала. В Рафаэле есть что-то немного неприятное — властность, наглость, желание делать всё по-своему сочетается в его глазах и действиях. И Стеф это несильно нравится. Может, что-то подобное видит в себе. — Ну, для начала, я всегда любезный. Помимо этого, мне не нужны проблемы с комиссаром, — Рафаэль пожал плечами. — Как и тебе. — Ладно, тут ты прав, — соглашается Стефани, машинально касаясь своих распущенных рыжих локонов. — Но это не насчёт любезности. Рафаэль чуть изгибает бровь, и Стеф почему-то думает о том, что у них интересные брови, тяжёлые, густые, что взгляду придают большую выразительность. Раф, кажется, хотел было ответить ей что-то. Что-то вряд ли любезное, только в этот момент свет фонаря моргнул от перенапряжения, но не погас. Это заставляет ребят будто по щелчку отвлечься на громкий голос одного из выступающих неподалёку. Рафаэль, заметно прищурившись, делает шаг в сторону толпы. — Любишь же ты неприятности, крутой парень. Рафаэль на её фразу лишь ухмыляется, пропуская девчонку вперёд. — Устали жить под гнётом местной элиты? Фраза, произнесённая в громкоговоритель, заставляет невольно зажмуриться — не самое лучшее качество и голос у этого выступающего паренька какой-то противный. Высокий, тембр скачет, кошмар. Его лицо выражает исключительную уверенность, а люди, окружающие небольшую сцену, внимательно слушают его. Стефани сначала становится позади и машинально скашивает взгляд на поравнявшегося с ней Рафаэля. — Слишком долго полиция и члены Совета процветают за счёт обычного народа и притесняют его! От помех, искажающих слова, постепенно начинает болеть голова. — Пора прекратить слушать тех, кому плевать на обычный народ! Присоединяйтесь к... Стефани на удивление сдаётся первой и только при упоминании членов Совета города уже резким движением расталкивает в стороны двух хилых пареньков. Кажется, школьники и младше её самой. Они и слова против не произносят, а вот остальные люди оборачиваются и на девушку кидают крайне недовольные взгляды. Рафаэль, заприметив это, ситуацию решает взять под свой контроль, отодвигая Стеф за плечо и выходя вперёд. — Сворачивай свой цирк, придурок, — Раф прерывает его довольно грубо, легко отталкивая ещё двух человек ниже его ростом в сторону и пропуская Стефани вперёд. — Мне не нравятся татуировки на твой руке. Парень с громкоговорителем на секунду впадает в лёгкий стопор и потом, громко откашлявшись, закрывает пурпурные рисунки рукавом коричневой толстовки. Стеф пытается разглядеть татуировки под тканью, но уже не получается. Она не сразу заметила, и теперь на них оборачиваются уже все люди так резко и так синхронно, что впору извиниться, развернуться и уйти спокойно, не вмешиваясь в неприятности. Но этого, конечно, не произойдёт. Острые и непонятливые взгляды устремились на Стефани и Рафаэля, но сам выступающий даже не думает слезать с небольшой сцены — это очень компенсирует его необычно маленький рост. Более того, он скрещивает руки на груди по-важному, крайне внимательно глядя на них. — Ты несёшь полнейшую ерунду, — заявляет Стефани, когда осуждающее перешёптывание начинает постепенно стихать. — Уж точно не вам всем решать судьбу города, потому что у власти находятся знающие своё дело люди! Тихий шёпот перерастает в настоящее угрожающее возмущение. Мужчины и женщины, сгустившиеся вокруг них, прикрывали рты ладонями и демонстрировали своё остроумие, касающееся «наглых подростков». Их взгляды мечутся от Стефани к Рафаэлю, потом — к выступающему, который, услышав слова девушки, лишь ухмыляется. — Голову на отсечение даю, что твои родители в Совете города. — Да, — кивает Стефани гордо, скрестив руки на груди, — так и есть. — И тебе, наверное, не терпится попросить их кинуть нас всех за решётку? — Я уже подумываю о том, чтобы позвонить. Рядом Рафаэль давит смешок — очень глупо угрожать ребятам с пурпурными цветами простым звонком, ну правда. Здесь надо что-то более изощрённое, творческое, но свою плохую сторону Раф привык показывать только при нескольких людях. Стефани Браун в это число не входит. Пусть даже она красивая и очевидно любит красный цвет, как и он. Тем временем выступающий лёгким движением руки подносит ко рту громкоговоритель и уверенно выкрикивает: — Вот, в чем главная проблема этого города! Люди, как эти парень и девушка, используют свой статус, чтобы нас запугать! После сказанной фразы толпа резко начинает гудеть, словно поломанный телефон, и их мощное неодобрение становится похоже на звук спешно тормозящего паровоза. Мужчины поднимаю кулаки вверх, женщины указывают на подростков пальцами, и Стефани просто отмахивается от них. Двое тощих парней, которых она растолкала, чтобы пройти, мгновенно пропускают её, видимо, побоявшись вообще что-либо сказать ей. При взгляде на Рафаэля один из них, кажется, был готов упасть в обморок. Безапелляционно вытолкав девушку из галдящей толпы, Раф подавляет желание хлопнуть себя по лбу и уже через пару мгновений они оказываются у его мотоцикла. Он даже не обескуражен, ему без разницы. Стефани, напротив, зла. — Да уж, — тянет парень, машинально протирая свой шлем краем футболок — Разговор был недолгий. — Они вообще не ведают, что творят! — Стефани разводит руками, а потом, окончательно приняв во внимание слова Рафаэля, быстрым шагом преодолевает расстояние до него и тыкает пальцем в его плечо. — Между прочим, ты бы мог им что-то сказать, а не стоять и ухмыляться в стороне. — Вот только не надо нотаций, — Раф медленно накрывает запястье Стеф своей рукой и под её крайне удивлённо-возмущённый взгляд, убирает его, слабо прищуриваясь и глядя девушке точно в глаза. — Мне больше интересно, о чём ты только думала, когда решила, что они тебя послушают? — Что я подойду к ним и меня встретят соответствующе. — Только потому что ты Стефани Браун, — продолжает Рафаэль, чуть наклоняясь к ней. Девушка от его действия чисто машинально делает небольшой шаг назад и, когда Раф обводит её взглядом, отвечает так, будто в этом ничего необычного нет: — Точно. Даже бровка дёргается. Рафаэль следит за этим с лёгким ощущением чего-то приятного. Где-то на фоне всё ещё слышатся возгласы толпы и того, как они ненавидят Совет города. И, может, обоснование действиям Стефани здесь есть — у неё там родители. У Рафа там опекун, но дело даже близко не в Хамато Йоши. Просто Рафаэль отлично знает ребят, которые к высшей власти относятся чуть хуже, чем просто нетерпимо. Такие Пурпурные Драконы, радостно вырезающие офицеров полиции, например. Такие и ребята из мафии. Такова тёмная сторона Нью-Йорка. И это Раф знает прекрасно. Он поворачивает ключ, и улицу перед девушкой озаряет синеватый свет фар. На пробу крутанув ручку газа, Рафаэль низким голосом произносит: — Садись на мотоцикл, Стеф. Его фразу отдаётся гулким эхом в голове, и Стефани, искренне поражаясь такой бескомпромиссности, отходит в сторону и, ловя на себе выжидающий взгляд шатена, интересуется: — Почему я вообще должна согласиться после того, как ты мне даже не помог? — Почему ты должна согласиться? — переспрашивает он с таким видом, словно бы обдумывает что-то очень важное и значимое. Стефани склоняет голову в ожидании ответа, и парень смотрит на неё, чисто по-своему сощурив карие глаза. — Потому что я Рафаэль. Аргумент весомый.. . .
В салоне автомобиля, с мобильным в руках, Леонардо выглядит очень серьёзно и только самую малость отстранённо — Кейт, взгляд отводящая к окну постоянно, хочет попросить высадиться у ближайшей станции метро, но что-то в движениях Лео просит её посторониться; он как-то вскользь говорил, что не очень любит, когда люди показывают собственную неловкость. — Решил найти хорошую книгу, а то в последние время в голову лезут всякие мысли, — Лео откидывается на кожаное сидение, что-то печатает Донателло и ловит на себе взгляд Кейт. — Вечерами всегда так, — замечает она, смотря в окно автомобиля, по которому медленно стекают редкие капли. — Надо радоваться, что мысли есть. Лео приподнимает левую бровь и кажется ей удивительно бодрым ближе к вечеру; после того, как встретила его в школе впервые, почти не желала пересекаться больше, потому что он со свойственным ему спокойствием просто давил, как будто по-другому на людей смотреть не умеет. Кейт со странной внезапностью вспомнила всё это, как будто если бы вдруг нашла в этом его взгляде тайный подтекст — что-то такое, чего и не заметила при первой встрече, — и сказала об этом ему, он бы тотчас же нашёл её в одном из многочисленных школьных кабинетов и извинился с оптимизмом, которого она в нём не могла никак разглядеть и который он задушил в себе сам. А сегодня Лео, кажется, в самом замечательном расположении духа; словно бы выспался за все предыдущие ночи. — Леонардо, — немного неожиданно сама для себя позвала Кейт. Лео как-то неопределённо глянул на неё, видимо, из-за собственного полного имени, — а, в итоге, какую книгу ты нашёл? По лицу парня скользнула слабая улыбка, Кейт заметила и почувствовала лёгкую неловкость — Лео, правда, часто так делал, и это было очень приятно. Такой улыбкой он показывал собственное спокойствие и, что необычно, равнодушным не выглядел. Свободным движением руки он протянул ей «Унесённых ветром», не отвлекаясь от дороги. Кейт забрала книгу, разглядывая обложку и думая о том, что, верно, за этим холодным взглядом и надменной улыбкой скрывается что-то другое. То, чего она ещё ни разу не видела и, на самом деле, не думает, что увидит. — История сильно преувеличена, — заявил Леонардо, останавливаясь на очередном светофоре на практически пустой улице. Красный свет лёг на его лицо, и, вот так, в профиль можно было разглядеть мельчайшие детали его внешности. У Лео, действительно, длинные ресницы, и это придаёт его взгляду какой-то странный магнетизм. — Это история о любви, — Кейт последнее слово буквально выделила. Леонардо в этот момент скосил в её сторону взгляд, потом вновь перевёл его на дорогу. — Она не может быть преувеличенной. — О любви в условиях Гражданской войны, Кейт. — Лео исподлобья глянул на знакомую так, что той пришлось в срочном порядке посмотреть вперёд. — Если бы не она, Скарлетт бы так и продолжила веселиться. Любовь бы её никогда не поменяла. Война звучит убедительнее. Кейт, кажется, хотела что-то сказать, но быстро сдалась. Лео ещё глянул на неё по-своему победно, что малость обескуражило. Поэтому девушка опустила взгляд на книгу в своих руках, пальцами коснулась красивой обложки и вновь посмотрела на брюнета. — Тогда если ты уже читал, то зачем вновь купил? — Когда перечитываешь, всегда находишь что-то новое, — Лео кивнул, не сводя взгляда с дороги. — Я люблю детали. На мгновение Кейт показалось, что он не её ровесник даже — словно он полон цинизма, недоверия и какой-то горькой насмешки. Кейт чуть зажмурилась, чтобы отогнать эти мысли и, не дай Бог, не начать жалеть его. — Ты читаешь про любовь? Какой дурацкий вопрос. И какой… личный. Неправильный. Словно бы одним вопрос она утверждает сейчас, что он какой-то слишком холодный, чтобы вообще знать о существовании любви. Кейт тут же отворачивается от него. Но Лео совершенно обычно отвечает: — Конечно. Он приятно улыбнулся ей, и автомобиль свернул направо. Кейт почти спокойна и расслаблена даже, но ей всё равно хочется насторожиться — она может буквально видеть тёплый воздух в машине, который словно бы остывает и оседает на сидение, руль, стёкла. Ещё салон наполнен тонкими звуками музыки — за всю их поездку Лео ни разу не отвлекался на радио, он большую часть времени смотрел вперёд с короткими перерывами на неё. Поэтому, наверное, Кейт из-за такого неприятного молчания решает глянуть на свой мобильный, когда машина неспешно останавливается, и за окном с земли поднимаются пыльные клубни дыма, а под ними огонь истекает кровью на стекло автомобиля. Она сначала не поняла, что Леонардо конкретно имел в виду, когда решил остановиться здесь. — Побудь здесь, — серьёзно говорит он, игнорируя её беспокойный взгляд. И, чёрт, ну, конечно, он заметил, как её пальцы сжали толстый ремень безопасности. Это было... сродни напряжению — Лео не любил напрягаться зря. Но ему пришлось успокоить её — несильно коснуться плеча девушки. Только Кейт буквально вцепилась в ткань его серой куртки на предплечье, заставляя вновь повернуться и глянуть на неё сверху вниз всё-таки снисходительно. Леонардо часто так смотрел на людей, так что Кейт точно не исключение. — Пожалуйста, будь хотя бы ты осторожнее. Хотя бы. Леонардо покачал головой — он не мог просто взять и проехать мимо. Ведь напротив громко трещал огонь, резко бил стёкла многоэтажки, и несмолкаемый свист фанеры редко прерывался шумом автомобилей на соседних улицах, разукрашенных в пурпурные оттенки.. . .
Микеланджело до ярчайших красных вспышек в глазах затылком приложился о бетонную стену и зажмурился от резкой боли — слева от него, сантиметрах в десяти от лица в тонкое покрытие вошла монтировка с ужасающим треском. — Сгори здесь, — его противник преодолел желание ломом пробить голову сразу и счёл нужным остаться равнодушным к очередной пропущенной парнем атаке. Кровь билась о стенки черепа упрямо, и на секунду Майки даже показалось, что если она вдруг вся выльется, то не станет чист и расслабится уже наконец. Он встряхнул головой и не успел опомниться, как через секунду почти в метре от него упала огромная доска — ногу чуть не придавило. А в стороне послышались многочисленные звуки выстрелов — у Микеланджело перед глазами поплыло сильнее, чем надо. Он челюсть стиснул сильно, почти до ужасающего скрипа в зубах — от досады, от накатившей в такой момент слабости, от настоящего раздражения, что так и порывалось вылиться в настоящую злость. Только порезанную ладонь парень почти и не чувствовал — лишь холодное дуло пистолета в лоб утыкалось. А кровь на губах мерзкая, запёкшаяся. Микеланджело кажется на секунду, что ему ключицу раздробило, но это только кажется. Парень напротив в одежде потрёпанной и тёмной, с пурпурными наколками чуть ли не по всему лицу. Стоял и глядел на блондина невозмутимо, держал под прицелом, готов был нажать на курок — Микеланджело сильнее вжался спиной в горячую стену, сверху сыпались пепел и грязные обломки. А голова взрывалась сотней гвоздей, и на глазах чуть ли не слёзы появлялись. Чёрт, если бы хоть что-то под рукой было и чтоб не больно — освободился бы быстро. Но нет, ему дым глаза выедает, чёлка прилипла ко лбу, одежда была в собственной крови — Микеланджело семнадцать лет, зачем он вообще сюда пошёл?! Закусил губу сильнее, когда раздался невыносимый шум. Ужасно захотелось глаза закрыть, но Микеланджело взглядом проследил за тем, как парня напротив из комнаты вытолкал откуда-то внезапно появившийся Кейси Джонс, а потом ему ещё и запястье до хруста костей в пол вдавил. На лице старого приятеля Майки даже намёка на ухмылку не заметил — Кейси был настолько хмурым, что даже густые клубни дыма казались рядом с ним слишком уж прозрачными. Но всё-таки оказавшись рядом неожиданно, Джонс подал Микеланджело руку, даже не боясь обмазаться кровью, так, на секундочку, младшего брата своего лучшего друга. — Расслабился, — Кейси тянет его на себя, и Микеланджело едва успевает увернуться от его руки, чтобы по затылку не получить, — будь добр, получай. — Но не монтировкой же, — Майки прошибла дрожь мгновенно, стало больно в одну секунду, — где-то в области груди и живота — а ещё до ужаса страшно. — Что теперь? — Там Лео людей выводит. Майки одёрнул парня, нахмурился даже. Леонардо в доме, насквозь прошитом уличными отморозками и наркотой, — здесь воздух отравлен не только огнём. — Лео? — зачем-то переспросил Микеланджело, на пробу пытаясь сжать и разжать порезанную ладонь. — Это... прикольно. — Нет. Это вообще не прикольно. А ещё более поразительно, то, что Майки даже не подумал о том, чтобы вытащить на воздух потерявших сознание бандитов — пусть горят. Они чуть не убили его, серьёзно. С какой стати ему вообще пальцем шевелить? Здесь Микеланджело уже качает головой. Когда рядом появляется Кейси Джонс, Леонардо бесшумно возникает в забитой до одури дымом комнате словно из ниоткуда, смотрит на них своими синими, глубокими глазами, и, хоть убей, Майки всё равно не может понять, когда он успел оказаться здесь и толкнуть его, встрясти как следует. — Личная служба спасения кажется даже очаровательной, — замечает Лео, закрываясь от дыма воротником рубашки. Майки думает, что, вот, ещё несколько секунду и на них непременно обрушится бетонный потолок, точно на головы — и не выбраться больше. А вокруг всё постепенно заплывает, клубни дыма выедают глаза, невыносимо хочется кашлять — Микеланджело и так уже кажется, что вместе с лёгкими и кровью весь едкий дым из организма выкашливает. — Вам пора прекращать так бежать на опасность, — замечает Кейси, кое-как уворачиваясь от падающих сверху угольков. У Джонса злость вскипает и бьёт нещадно, отчего головная боль превращается в ослепительно красную вспышку. — Зря треплешься, — отмахивается Микеланджело. Пачкает его футболку своей кровью, кретин. — Мы отрабатываем за прошлое. Как будто от фразы этой холодное жжение в груди утихомирится наконец. Переживать за то, что крепко отхватили в очередной раз? Да на кой чёрт оно надо. Вот только ядовитое, горькое жжение внутри вновь разливается, словно не только Майки по рёбрам монтировкой получил, а они все, дружно, чисто по-семейному, прочувствовали одну и ту же боль. Взгляд Леонардо делается нарочито кротким и ни на мгновение не утрачивает и капли полного спокойствия. — Когда-нибудь вы тоже научитесь нормально жить, — замечает с вечной своей небрежностью в голосе Кейси. — Это непросто, но справитесь. В словах его и намёка на сарказм нет — это, честно, пугает побольше остального. От удара ногой по последней двери сверху сыпятся осколки, грязь, и вокруг мгновенно разлетается пыль — она мрачнее густой стены дыма и острее разбитых стёкл. Признаться, для Кейси Джонса это сродни какой-то игре — бесцеремонно избивать парней в пурпурных татуировках, нарушать их эмоциональное равновесие, а потом исчезать-убегать-прятаться, когда полиция приезжает слишком быстро и... слишком ожидаемо. Наверное, именно поэтому Микеланджело показалось, что в данный момент он сам уже не чувствует ничего — особенно когда внезапно появившийся Рафаэль поймал его, взлохмаченного и помятого. Или опустошённость это? Вязкая, густая, как будто дело в том, что необъятная, неподъёмная тень комиссара полиции Нью-Йорка нависает над ними даже здесь, у огромной многоэтажки, облепленной пожарными машинами. — Что? — резковато, взволнованно вздёргивает Аманда Остин бровь, когда Кейт, выйдя из автомобиля на другой стороне улицы следом за Стефани, становится рядом и смотрит на догорающие этажи дома, взглядом даже не сталкиваясь с мамой. В ночной темноте при пламени у верхних ярусов её лицо кажется бледнее обычного. Тонкие пальцы зарываются в рукава бежевого пальто. — Тёплый чай, — говорит Кейт, становясь чуть ближе, — как только приедем домой. Можно было спокойно сделать выговор, как всегда хмуриться, строгим кивком головы указать на тёмно-синий автомобиль, но отчего-то Аманде не хочется совершенно, и Кейт по своему обыкновению знает об этом. Может, женщина даже впервые рада, что и сказать особо нечего вслух, раз уж Кейт сама не ринулась в красный ад, который догорает последним пламенем — и всё равно стоит рядом, белая и пушистая, не пострадавшая, уставшая, родная. — Во всяком случае, Рафи-бой, ты не дышал дымом сегодня, — Микеланджело, кое-как вырвавшийся от приехавших медиков, приобнял старшего брата за плечи, издал по-своему тихий смешок, пальцем коснувшись свежей царапины на виске и зажмурившись в долю секунды. На мгновение даже Леонардо кажется, что у него в голове суровый голос Хамато Йоши, комментирующий чуть ли не каждое его действие с присущими ему выдержанностью и спокойствием, так что морщится невольно, как от самой неприятной ссадины. И глядя на Кейт, тонкие губы которой исказились в облегчённой убытке, отчего-то едва заметно ухмыляется, словно бы ей в ответ. Он в этот раз не спешит уехать. Кейт, стоя рядом с мамой, ловит взгляд синих глаз на себе — он кажется приятным, вплетается в темноту улицы и неожиданно становится даже каким-то уютным. На тоненькой грани между фонарями и светом огня в Леонардо Кейт по-странному не видит холодного, тёмного человека. Особенно, когда он говорит по делу. И часто смотрит внимательно. — Чего вы так дружно в огонь-то бросились? В героев поиграть решили? — комиссар полиции прерывает своё молчание неожиданно, и глаза её мерцают строгостью и подозрительностью. — И вы тоже здесь. Аманда смиряет мрачным взглядом Рафаэля и Стефани. Последняя, кое-как подавив желание закатить глаза, решает немного спрятаться за спину Кейт. Микеланджело потупил взгляд в асфальт под ногами, Рафаэль рядом покосился на него и сразу отпустил. Оттолкнул от себя, заставляя Майки влететь в Стеф. Леонардо говорит своим шелестящим, спокойным голосом, что просто дело случая. — Там, в здании, опасные парни были, — вслух замечает Аманда, крепко скрестив руки на груди. — Опасных парней — целый город. — Рафи-бой, у тебя голова болит. Кейт сжимает ткань на своей кофте и вновь ловит цепкий взгляд Леонардо на себе. Взгляд, уставший совершенно, синяки под веками говорят сами за себя. — Это, — Кейт делает недолгую паузу, когда мама накидывает на неё неизвестно откуда взявшийся шарф, — дело принципа для хороших людей — жертвовать так. Комиссар полиции едва заметно качает головой, глядя на дочь, и хмурится сильно, но это так, точно по-родительски. Микеланджело — сам не знает отчего, если честно, — давится смешком. Кейт смотрит своими большими глазами и на Рафаэля, который у себя в голове с ухмылкой прокручивает это «для хороших людей». Леонардо напротив только какая-то полученная от природы выдержка спасает от настоящего смеха, и он машинально ладонью проводит по волосам, тёмная чёлка через секунду спадает обратно на лоб. Лео убирает руки в карманы серой, чуть потрёпанной куртки, жмурится из-за саднящих костяшек, задевших грубую ткань. — Чистая правда, — и прикрывает глаза на мгновение перед тем, как Кейт ловит его беглую улыбку. А потом огонь исчезает, мерзкий дым рассасывается, и Кейт уже в машине мамы вздыхает виновато и негромко, убирая тонкие прядки волос с лица.