Прошлое подобно тени. Вы можете сколько угодно притворяться, что не замечаете её, можете игнорировать, не обращать внимания, можете надеяться, что ночная тьма заставит её исчезнуть навсегда, но всё это не изменит того факта, что тень прошлого будет всюду следовать за вами, пока вы в этом городе. Просто не всегда можно будет её увидеть. © Хамато Йоши
Для безупречности нужно больше тёмного и красного, горсть одиночества вперемешку с синим и ни капли светлого. Для безупречности должно хватать шрамов, глубоких ран и поражений. Безупречность — это одиночество и особняк в западной части Нью-Йорка. Хамато Йоши из слабых, изломанных несовершенных ребят сотворил совершенных. Он взял мудрость, суровость и трость средней длины, чтобы тёмное прошлое из светлых голов выбить окончательно. За спиной слышался голос: «Вы уверены, что идея хорошая, сэр?» Порой в тусклых серых глазах он видел сострадание, но Уолтер никогда в нём не сомневался. Не в безупречности, не в намерениях. Несовершенный мальчик получил заводы, компании, миллиарды, яхты и особняк с тихими слугами. У мальчика карие глаза с возрастом сделались темнее, а чёрные волосы поседели. У него была возможность не превратить собственное состояние в пыль, пока мальчикам — воспитанникам — изломанным не исполнится восемнадцатый год. У мальчиков было одиночество, было много тёмного и бордового. Мальчики не желали видеть опекуна, и тот поступал точно так же, предоставляя возможность стать безупречными, как и он сам. Первый, старший, не брал заботу, не принимал волнение, яхты и дома. В ледяном спокойствии была истинная сила, и он смотрел на затухающий красный огонь в камине, который затухал только в его воображении. «Вы уверены, мастер Йоши?» — тихо спрашивала тень дворецкого за спиной, но Хамато был уверен и видел безупречность. Он творил и смотрел сверху вниз, когда безупречность в вены мальчика проникала, как будто тонкой длинной иглой вводили. Хамато выравнивал несовершенные черты характера и не расставался со своей тростью. Слышал много криков и ругательств, шлифовал раны и заглаживал шрамы. Мальчик перестал выглядеть изломанно. — Вы забыли рассказать ему о сердце, — внушал неутомимый Уолтер. Хамато Йоши улыбался снисходительно, покачивая головой. Леонардо первый и совершенный, но не до конца. Ему хватало шрамов, ран и одиночества. У него чёрные волосы и синие глаза, но в безупречности много чёрного, бордового и недостаточно синего. Хамато мальчишку хлопал по плечу и однажды в руки сунул ему острые катаны, которые острые только на вид. Мальчик разрубил все кусты в саду особняка, потому что кусты — зелёные. Зелёному в безупречности нет места. — У этого мальчика есть сердце, — покачивал головой Уолтер. — Но совсем другое. Таких вынуждают показать сердце серьёзные и жестокие обстоятельства. Хамато Йоши подозрительно поглядывал на синеглазого мальчишку у камина и думал, что это точно произойдёт. Он удивит обязательно, сам изгонит демонов из головы. Потому что он сын, — пусть и не родной — а безупречности в его сыновьях полно. Рафаэль был помладше и был практически не таким. Ему не хватало сердца, синего и чёрного. Зато шрамов, ран и бордового было много. Хамато наблюдал и наблюдал за Рафаэлем, сопоставлял черты характера, вспоминая его старшего брата. — Вы зря сравниваете, сэр. Они совсем не похожи. Хамато Йоши отмахивался и продолжал смотреть, но слова эти слишком часто вспоминались, и у Рафаэля появился шанс выйти из-под крыла. Йоши правил и правил мальчишку. Рафаэлю теперь хватало тёмных оттенков. Мальчик смотрел на чёрного добермана, и ему хватало сердца. Хватало сбитых костяшек и синего даже, но по столу, по белой скатерти красными струйками побежало сухое вино. — Мальчик безжалостен, — говорил Уолтер. — Он не будет терпеть заботы и уйдёт. Хамато Йоши подумал об отпуске для дворецкого. Уолтер так сильно был прав, что однажды Хамато присмотрелся к Рафаэлю повнимательнее и в глазах заметил, что тот расколот едва заметно. И тогда к нему третий подошёл первым. Такого никогда не случалось. Донателло был младше Леонардо и Рафаэля, был таким, а вроде и не таким. Ему хватало одиночества и бордового. Не хватало шрамов и мозолей, зато было немало чёрного и было вполне. Хамато Йоши аккуратно говорил с Донателло и думал о светлом. Донателло похож на безупречность, и Хамато Йоши впервые предоставил кому-то доступ ко всем компьютерам в огромном особняке с молчаливыми слугами. — Мальчик очень умён и верит вам, мастер Йоши. Но таким тоже свойственно ошибаться. Мальчик верил не зря. Ведь вокруг — много тёмного, бордового и ничего светлого. В них каплями бьётся одиночества, много ран и шрамов. По ним жизнь полоснула чёрным оттенком небрежно, по лицу каждого. Хамато Йоши каждый день смотрел туда, где не было ничего светлого. У Микеланджело белокурые волосы, когда внутри — много чёрного, а на коже — бордовое. Хамато Йоши потратил очень много времени, но было почти незаметно. Он попробовал вновь, когда смотрел на его старших братьев. Пытался и пытался, но не выкидывал мальчишку. Микеланджело переполняло тёмное, бордовое, переполняли раны и шрамы, и Хамато почти ничего не мог поделать с его одиночеством. — Он их младший брат. Мальчик Вас удивит, — говорил Уолтер, словно бы читая страницы будущего, но Хамато Йоши переставал слушать, наблюдая за ними. Он выдыхал ровно и видел, что в безупречности переплетаются чёрное, бордовое и ещё больше тёмного с одиночеством и каплей синего. Безупречность — это шрамы, раны и красные полосы. Хамато Йоши закрывал тёмные глаза и понимал, что сам никогда не перестанет быть мальчиком, но одиночество у него отобрали и приняли мудрость. Вокруг множество комнат, море тёмного и Нью-Йорк за окном. Хамато раскрывает глаза мгновенно и смотрит на языки пламени, вырывающиеся из камина, едва не касающиеся полов особняка. Брюс взвизгнул негромко, рыкнул через мгновение опасно. Микеланджело, должно быть, оттолкнул его несильно. Но мужчина только по одному взгляду Рафаэля понял, что доберман оскалился справедливо. — Хочешь с Брюсом поближе пообщаться? — Раф машинально ладонью проводит по тёмной шерсти добермана, по бордовому ошейнику. — Потом расскажешь мне, как тебе было больно. Мальчишки семнадцатилетние стояли почти в центре просторной гостиной. Хамато не улыбнулся, потому что здесь бушевало много чёрного. Оно бьётся о светлые стены дома, бьётся о раскалённый воздух в гостиной и разбивается вдребезги уж слишком легко, чтобы предпринять хоть что-то. Микеланджело Рафаэль едва ли не до боли жгущей припечатывает к стене, ворот белой рубашки брата сжимает в руке крепко, усмехается, и весь благодушной настрой Хамато Йоши как водой смывает. — Это даже не удар был, псих, — произносит Микеланджело, сразу же ловко вырываясь. Рафаэль получает по скуле кулаком, и на коже расцветает бордовый синяк, перерастающий в более тёмный. Шатен, поднимаясь, ладонью проводит по щеке, не чувствует ничего и взглядом хмурым стреляет в блондина, который закатывает рукава белой рубашки до локтей и принимает чуть ли не боевую позу, как будто правда боится. Сглатывает и глаза светлые на секунду прикрывает. Брюс скалится и рычит, становясь рядом с Рафаэлем. Только парень рукой жест делает, чтобы пёс на шаг отступил. На громкий шум мгновенно прибегает Уолтер, взволнованный и в секунду теряющий всю свою британскую холодность. Дворецкий, разве что, в сцепившихся парней не бросает невесть откуда взявшийся в руках поднос, но Хамато лишь одним жестом останавливает его. — Вы уверены, мастер Йоши? Мужчина взгляд скашивает в сторону подёрганного Уолтера, ему даже кажется, что дежавю. В очередной раз такое странное чувство подступает к лёгким, через долю секунды — к горлу и наружу вырывается лишь коротким вздохом. Дворецкого Хамато Йоши придерживает за плечо, заставляя встать ровно и просто не вмешиваться, отчего-то Уолтеру приходится лишь вздохнуть. Давать полную свободу, чтобы сами могли решить всё особенно в тот момент, когда Микеланджело едва успевает увернуться от летящего в него стула. Хамато Йоши мрачным взглядом следит за тем, как медленно падает винтажный красивый торшер. У Рафаэля на чёрном пиджаке едва заметные капли крови, он усмехается ровно в тот момент, когда Майки промахивается с ударом — бьёт чуть выше, чем вообще надо. И Раф со всей врождённой грацией блондина бьёт в челюсть, отчего тот едва ли удерживается на ногах, крепко хватается за спинку кресла и сплёвывает. Кровью. Точно на пол. На глазах у Уолтера. — Слышь, Майки, — низкий голос старшего брата неприятно проходится по слуху, Микеланджело жмурится от мерзкой боли и касается нижней части лица ладонью. Рафаэль лёгким движением поправляет чуть сбившийся пиджак, наружу вырывается сухой кашель, — с такими приёмами застрелить тебя легче некуда. Потрескивание камина мешается с воем ветра у верхних этажей особняка. — Пошёл к чёрту! — в сердцах выдыхает Микеланджело. Разъярённый и ужасно расстроенный, резким жестом подхватывает с дивана тёмно-синий пиджак и едва ли с Леонардо не сталкивается у выхода из дома, чудом только заметив старшего брата. В следующее мгновение громко хлопает дверь, и Брюс оборачивается на молчащих людей, словно бы по одному виду Рафаэля понимая, что парню, возможно, не по себе. Хамато Йоши покачивает головой в такт биению часов, Уолтер всё ещё смотрит в сторону ушедшего блондина, а Донателло угрюмым взглядом сверлит напряжённую спину Рафа, хотя сам предвзято относится к любого рода межличностным разборкам, которые, на его взгляд, обычно не имели под собой достаточно оснований и являлись плодом вспыльчивый натуры, в данном случае, обоих спорщиков. Поэтому в этом случае Леонардо, верно, единственный, у кого в голове есть достаточно адекватные мысли. Брюнет стоит, плечом прислонившись к одному из стеллажей и скрестив руки на груди, но разозлённым уж точно не выглядит. Правда, это и хорошо, и плохо одновременно. Плохо, потому что пустяковый спор несомненно бы его выбесил. А раз тот таковым не был, то конфликт мог стать едва ли исправимым. А хорошо, потому что злой и взбешённый Лео — по определению плохо. Разве что, к этому они по воле судьбы привыкнуть могли. Как же быть с по-настоящему расстроенным Микеланджело, никто, несмотря на чёртову родственную связь, не имел ни малейшего понятия. А догонять его сейчас — идея не из лучших. Хамато Йоши переводит взгляд на пинающего валяющийся стул Рафа и тихонько вздыхает. Ему не нужно уточнять, нарочно ли Майки, случайно ли. Это, вообще говоря, никому переспрашивать не надо, но Хамато мог себе представить, как на подобное отреагировал Рафаэль, и искреннее надеялся, что драки и, того хуже, мести не будет. Что нельзя сказать с полной уверенностью, учитывая, как быстро сбежал Микеланджело. Перспектива мирно провести сегодняшний вечер неожиданно показалась необычайно далёкой. За окном давно стемнело. — Нам пора идти. Запомните, никакого алкоголя, никаких выяснений отношений, драк, флирта с официантками, побегов, — Хамато Йоши отворачивается к камину в очередной раз и выдыхает ровно. Голос его звучит приглушённо из-за потрескивающего пламени. — Боже. Я же подаю вам идеи. Леонардо из особняка выходит первым, застегнув чёрную жилетку и на плечо закинув пиджак. Донателло выходит следом, но перед этим не забывает кивнуть Рафаэлю. У того небольшая, едва-едва заметная бордовая капелька крови на самом вороте пиджака, поэтому он целенаправленно отбрасывает его в сторону — почти драматично — и попросту уходит молча, даже взглядом себя не выдавая, как будто и не болит ничего. — Сэр, — Уолтер рядом возникает совершенно неожиданно, прищуривается слегка. — Дети — это бесценное сокровище. — Да, — Хамато Йоши мягко улыбается, но в выражении постаревшего лица всё равно отчётливо читаются годами грубо выбитые суровость и мудрость. — Никто и не за какие деньги не хочет у меня их забрать.. . .
Вокруг так много чёрных костюмов и красного бархата, думает Донателло, что хочется исчезнуть поскорее. Уйти подальше от лязгания хрустальных бокалов шампанского и ударов красно-синих игровых фишек о поверхность столика. Мужчины — с виду, им лет сорок, — посмеиваются, раскуривая сигары. Донателло флегматично поправляет чёрный галстук-бабочку, ослабляет слегка и отчего-то думает, что ему не хватает для полного веселья ещё и фетровой шляпы. Чтобы приспустить, слегка прикрыв ею глаза и не выдавать глупое желание сразу заснуть — у Дона просто не было времени нормально поспать, вот и приходится страдать тал-глупому. — Расслабься, — тяжёлая рука опекуна ложится на плечо, слегка сдавливает, но Донателло не хочется скидывать её. Вместо этого он поворачивается к нему и прикрывает уставшие глаза на долю секунды. — Среди обилия этих серьёзных людей ты выглядишь ещё более серьёзным. Донателло, что не так? — Ни...чего, — Дон непонятливый взгляд кидает на Хамато Йоши и прищуривается немного подозрительно. — Всё нормально. Мне даже весело. Хамато Йоши выдыхает, глядя внимательно, и у проходящей мимо официантки ловко с серебреного подноса берёт два бокала шипящего шампанского. — Я помню, что говорил про алкоголь, — мужчина протягивает один удивлённому парню и улыбается мягко. — Но сегодня особенный день. Семейный. Жаль только, что нет Микеланджело. Донателло взгляд опускает на бурлящий напиток. Белая пенка покрыла собой всю поверхность, плескалась и таяла на глазах. Дону показалось на долю секунды, что у него зарябило в глазах, неприятно и очень уж неуютно, как будто он всю ночь читал или сидел за ярким монитором ноутбука, изредка отвечая на какие-либо сообщения Эйприл, будь там нечто важное или просто наставления на тему «иди спать, хватит жевать кофейные зёрна, я сломаю твою кофеварку». К слову, Дон кофейные зёрна ещё пока всухомятку не пробовал, но иногда, признаться, очень хотелось. Хамато Йоши, вежливо кивнув воспитаннику, удаляется с бокалом. Донни уже через мгновение теряет его в толпе благосостоятельных людей. Чёрные, синие, коричневые, бордовые костюмы мешаются с разными платьями, и почему-то именно сейчас Донателло начинает чувствовать себя ещё более некомфортно. Да и мысленно надо радоваться, что на голову никакие проблемы не валятся тяжеленным грузом, но отчего-то не слишком хорошо выходит. Особенно, когда в обществе людей он замечает Рафаэля. Узнаёт издалека кое-как, по белой рубашке, чуть закатанным рукавам, чёрному галстуку и болтающимся небрежно на запястье наручным часам. Дон отворачивается, делая небольшой глоток шампанского, и внезапно чувствует не слишком сильный тычок в бок. Взгляд мрачный поднимает на старшего брата. Волосы у Рафа взъерошены и на лице проступает лёгкая ухмылка, хотя чему здесь вообще улыбаться? У Микеланджело рука всё равно тяжёлая — как бы Рафаэль не скалился, а вышли они оба потрёпанными. Со шрамами и плохим настроением. Донателло машинально прикрывает серые глаза и делает очередной глоток шампанского. Рафаэль ладони прячет в карманах чёрных брюк, выпрямляется в осанке и хмурится — отчуждённое молчание Дона, по своей сути, знак отвратительный. — Дон? — Да? — парень кивает ему, смотрит уже более внимательно. — Пизда. От скверного слова, брошенного братом, Донателло морщится, как от кислого яблока, и мысленно подавляет желание бокал шампанского выпить залпом, словно бы это самая обычная вода. Какая-то девушка, проходя мимо, случайно задевает его локтем, но извиняется бегло. В этот момент по губам Рафаэля пробегает едкая улыбочка, прямо как в тот раз, в гостиной при потрескивающем камине, глядя на Микеланджело, держащегося за челюсть. Леонардо рисуется рядом, когда непринуждённое касание пальцами чёрно-белых клавиш рояля где-то в отдалении заглушает гул толпы всего лишь на одно мгновение, и в этом разрастающемся шуме, кажется, что можно с удивительной лёгкостью утонуть. Холодными глазами, словно целая Антарктида, Лео скучающе оглядывает людей. Кивает Донателло, пытаясь сосредоточить свой взор на чём-то одном, но всё равно продолжает думать о том, как нестерпимо хочется выйти на свежую улицу, где собирается дождь. Учитывая тот факт, что серая жилетка на нём смотрится слишком великолепно и, если он выйдет туда, ткань непременно вымокнет. — Чего ты хмуришься? — Леонардо пальцами зарывается в тёмные пряди на затылке и кивает Рафаэлю. — Представляю, что Йоши мне устроит за очередной побег, — в карих глазах усталость вместе с раздражением словно бы плетут кружево. Раф качает головой, мгновенно одним движением взъерошивая короткие каштановые волосы. — Но от тебя-то не откажется, — замечает Донателло, ставя пустой бокал на поднос проходящей девушки-официантки и вежливо кивает ей. — Зря, — Лео пожимает плечами и взгляд отводит в сторону, смотрит куда-то вдаль. — Я бы отказался. К медленно играющему роялю присоединяется скрипка, торжественно пропевая свою партию настолько, что волей-неволей цепляет душу и уносит далеко-далеко, будто бы и не благотворительный вечер, а обыкновенная веранда, воздух на которой разбавляется едва ощутимым дуновением ветерка. И кажется на секунду, что время останавливается. Как будто все эти почтеннейшие дамы и господа вокруг одновременно прислушиваются и молчат. И даже мэр города — нескладный мужичок в строгом костюме-тройке — чуть временит с произношением торжественной речи и благодарности. Ночь в Нью-Йорке раскидывается холодная, скрывающая миллионы созвездий на небе, огромную луну, расцветает несильной моросью, спускающейся на крыши домов и мутные стёкла подъехавших к обширному заднему двору чёрных автомобилей. Музыка тянется нежно и длительно, отчего кажется, что происходящее вокруг больше напоминает сон. И лишь когда тонкие нотки обрываются, слышится чей- то громкий, пронзительный крик.. . .
Микеланджело ненавидел ссориться. Вообще ни с кем, но если бы его спросили, кто из его братьев был самым нежелательным объектом для споров, Майки бы, несомненно, назвал Рафаэля. Когда дело доходило до ссор на личные темы, Раф был, пожалуй, самым непрошибаемым куском дерьма из них всех. Общаться с ним было малость опасно, — легко и трудно одновременно — никогда нельзя было заранее узнать, что из сказанного попадёт по спусковому крючку. Зато в том, что в ответ достанутся самые ядовитые плоды импровизации темпераментного брата, сомневаться уж точно не стоило. В принципе, даже ожидаемо. Микеланджело свалил из дома быстро, изредка хватаясь за расшибленную мгновением ранее челюсть, и по знакомым дорожкам ушёл едва ли не к Центральному парку. Теперь сидел в одной из многочисленных кафешек, собственное отражение разглядывая в большом стекле, взглядом изредка буравил покрасневшие на правом кулаке костяшки и сгущающуюся за окнами кафе темноту. А глупая обида всё равно заставляет найти старшего брата и врезать по наглой физиономии сильнее. Или извиниться. Потому что... Майки ещё внимательнее к собственному отражению присматривается, касается светлой чёлки. За окном молнией пролетел чёрный автомобиль, в глазах мелькает огонёк фар. В пустых и голубых. Только у Леонардо схожий с ним оттенок глаз, у Рафаэля и Донателло — совершенно другой. И это Микеланджело ввело почему-то в мимолётный ступор. То, как отразился вспышкой яркий свет в его глазах, и то, как он подумал: Лео, Дон, у них глаза и волосы, у них, и у Рафа, и у него самого — они все четверо как будто под разные формы вылеплены, как будто вообще-вообще не семья. Правда, это кажется ему глупостью. Микеланджело, от лёгкого приступа боли, мгновенно зажмуривает глаза, шикает и совершенно внезапно ловит себя на мысли, что всё-таки хочется, чтобы кто-то из них догнал. И хотя бы не утешения ради, а просто, чтобы по светлой макушке несильным ударом пройтись, мгновенно остужая разогревшийся нрав. — Вы хотите что-то заказать кроме воды? — милый голос официантки заставляет Майки раскрыть глаза, на мгновение позабыв о навалившейся усталости, и улыбнуться не слишком широко. — Нет, спасибо, — вежливо отвечает блондин и кивает осторожно, боясь получить очередной приступ боли. Он вновь отворачивается к окну, взглядом пустым ловит каждый проезжающий автомобиль, каждый сигнал светофора. В отражении прекрасно заметна уютная обстановка кафе. Красные диванчики едва заметно сливаются со светом фар при узорах, вырисованных мелкими каплями дождя. Микеланджело под столом ладонь сжимает в кулак, цепляясь за ткань тёмно-синих брюк и свободной рукой едва-едва касаясь холодного лба. Он глаза закрывает, руки скрещивает на груди и облокачивается о красную спинку диванчика. Не слишком яркое, фиолетовое освещение огоньками играет на коже блондина, сливаясь с синяком на бледноватой коже. На чёрном фоне красные линии сплетаются, походят на крепкие прутья клетки. Напротив слышится негромкий скрип, и Микеланджело, благодаря годами тренированной реакции, мгновенно раскрывает глаза и взглядом буквально утыкается в девушку, присевшую только что за тот же столик, что и он. Майки видит чёрные волнистые волосы, внимательные глаза, и на тонких губах появляется слегка небрежная улыбка. — Я, вообще, жду друзей, — негромко произносит он, косясь в сторону выхода из кафе, и прищуривается, когда замечает, что она аккуратно кладёт руки на столик и так же внимательно продолжает смотреть на него. Микеланджело неловко отводит взгляд на долю секунды, но вновь цепляется за чёрные волосы, длинные ресницы и глаза, что при тусклом освещении, отдают лишь лёгкими отблесками — сразу и не поймёшь, какого они именно цвета. Майки неожиданно ловит себя на мысли, что на девушку смотрит слишком долго именно в тот момент, когда она прямо перед его лицом из синей пачки лёгким движением вытаскивает одну сигарету. — Да, и я не думаю, что... — блондин позволяет себе слегка улыбнуться, к собственному же удивлению, боль уже не особо чувствуя. — Я не думаю, что здесь можно курить. Девчонка щёлкает колёсиком бордовой зажигалки, не отводя взгляда от его лица. Потом Микеланджело, стараясь позабыть жуткие моменты ссоры, выпивает пару бокалов алкоголя. Дальше идёт дорога до такси, эта холодная девушка и смышлёный водитель, который изо всех сил старается не обращать внимание на то, что происходит.. . .
Рафаэль кашляет громко и буквально в последнюю секунду успевает увернуться от падающих откуда-то сверху обломков. Вокруг — невыносимые крики, паника и море пыли, которая, мешаясь с едким дымом, образует смертельный коктейль. Парень упирается ладонью в стену, хоть как-то стараясь сфокусировать взгляд, но перед глазами плывёт всё неумолимо. Рафаэлю по-глупому кажется, что кто-то трясёт целое здание снаружи. Людей заваливает обломками на глазах. Донателло и Леонардо точно должны успеть вывести мэра отсюда и вернуться скорее. Раф помогает какой-то девушке подняться, поддерживает осторожно и, кое-как заприметив яркие оранжевые полосы на костюмах пожарных, отправляет к ним. Спасибо огромное Дону за то, что всё-таки успел их вызвать. Рафаэль вновь вдыхает ядовитый воздух и кулаком машинально бьёт по пыльной стене, чудом только кожу не разбивая в кровь. Перед глазами возникает Леонардо и кажется человеком совершенно чёрным, совершенно не таким. Хотя бы потому, что брата хватает за плечи и встряхивает как следует, чтобы быстро пришёл в чувства. Только Раф замечает порванный ворот белой рубашки и как в синих глазах волнами бушует полнейшая сосредоточенность. Как у Донателло минутами ранее — отчуждённость, словно он ждал, что на здание упадёт метеорит, а не крышу пробьёт мощный взрыв, осколками стёкол прошибающий паникующих людей. И на секунду даже Лео кажется, что лучше уж метеорит. И что на этом этаже они, трое, как будто бы одни, как будто пожарные вывели уже всех, спасли многих, из-под обломков бессознательные тела вытащив. А Рафаэль оказывается слишком везучим, вовремя увернувшись от щедро брошенной в него доски, и вновь заходится в кашле, взглядом стреляя в плотную стену дыма, пыли, щепок и острых осколков. Только эмоции в карих глазах меняются со скоростью молнии, в них огоньками изумление играет, смешивается с языками пламени, и невыносимо хочется убраться отсюда, потому что почти ничего не видно. Рафаэль беглый взгляд опускает на выломанную доску под ногами и вдыхает грязный ядовитый воздух полной грудью. Донателло делает шаг назад, едва ли различая мрачные силуэты, и чувствует, как Леонардо совершенно неожиданно кладёт ему ладонь на плечо и, конечно же, выходит вперёд. Храбрится, наверное, или правда нестрашно. Только дым и копоть глаза выедают и почти не дают нормально дышать. Дон впервые чувствует себя по-настоящему раздражённым — через пыль и копоть прорисовываются силуэты. И хорошо, что годами выжженная реакция не заставляет его валиться в обморок при виде огнестрельного оружия. Парень сглатывает невольно и ладони крепко в кулаки сжимает, костяшки на них белеют едва заметно. Пурпурные татуировки. Отлично. — Так, хорошо, переходим к плану Б, — выдыхает Донателло, голос звучит несвойственно хрипло сейчас. Леонардо взглядом цепляется за монтировку в ладонях самого хилого и на секунду самому кажется, что на одном из концов — кровь. — Так придумай этот план для начала. Брюнет в осанке выпрямляется, но кулаки в карманах серых брюк сжимает сильнее, едва ли не до хруста костей. — Почему Майки нет именно в те моменты, когда мы конкретно влипаем? — интересуется Дон, через долю секунды резко выдыхая. Рафаэль младшему брату врезать хочет хотя бы за то, он, весь такой из себя везучий до чёртиков, очередное веселье пропускает. Майки радоваться жизни будет, этой ночью ему никто не вмажет по смазливой мордашке. Один из пурпурных коротко кивает, когда Лео едва успевает от пуль спрятаться за огромной колонной, что собой загораживает обломки рояля. В здании поднимается непроглядный смог. Пуля пролетает сантиметрах в десяти от виска. Кровь внутри бурлит безумно, и ощущение появляется, как будто вокруг всё снова взорвётся, обломки полетят сверху, пробьют здесь всё до основания. Рафаэль локтем заезжает по носу парню с пистолетом. Тот падает на четвереньки, ни черта больше не видит, и Раф со всей дури ногой едва не ломает тому рёбра. Даже так, при шуме вокруг, слышен мерзкий хруст. Донателло успевает брата остановить коротким кивком головы, как бы напоминая: «Не превращайся во второго Кейси Джонса». Леонардо пустым взглядом прослеживает за тем, как ещё один перехватывает монтировку у хилого парнишки и улыбается мерзко, занося железку для удара. Она со скрежетом вонзается в стену напротив, лязгает звонко и скрипит ужасно, брюнета заставляя зажмуриться ещё сильнее. В голове гул невыносимый поднимается, Лео ловко успевает отскочить в сторону от тяжёлой монтировки. Краем глаза замечает, как Донателло хилого парня сбивает с ног. На усеянный осколками пол брызгает кровь. Очередной удар проходится сантиметрах в пяти от лица, с диким треском врезается в крышку рояля. Застревает, но Леонардо успевает выхватить железку, раскручивает в руке и бьёт нападающего в живот, чуть выше солнечного сплетения. Тот хрипит, отшатывается, приваливаясь к стене, и Лео монтировку тут же отбрасывает в сторону, мгновенно поднимая вокруг ещё больше пыли и звона. Внутри безумно бьётся сердце, с болью пробивает грудную клетку, как кажется Леонардо. Парень выдыхает рвано, чуть зажмуривается и тут же резко наносит удар, чтобы лежал себе спокойно, подонок. Пурпурный подонок, который вместе со своими не менее мерзкими приятелями чуть не взорвал сотни людей. По телу невольно дрожь пробегает и смешивается со слабостью на долю секунды. Только кровь на губах отчего-то чувствуется, теплотой отдаётся на запястье. У Лео в глазах темнеет от неожиданно подступившей боли, всё яркими красками взрывается. Брюнет едва ли не приваливается к колонне, но находит в себе силы пнуть Дракона ещё раз, чтоб уж наверняка. Донателло пистолет отталкивает ногой в сторону и выдыхает судорожно, кивая Рафаэлю и Леонардо в сторону лестницы, по которой пожарные мгновениями раннее выводили пострадавших на улицу. Кое-как удаётся увернуться от обломком — здание постепенно начинает ходить ходуном, но они успевают. Они успевают выбраться прежде, чем третий этаж окончательно порушится и усеет осколками всё ниже. Из окон пробивается дым. Но здесь, снаружи, воздух в миллион раз чище и приятнее, даже несмотря на то, что это самый центр Нью-Йорка — отрава, яд для лёгких. Рафаэль с горем пополам успевает увернуться от спешащих медиков, в их руки толкая потерянного Донателло. Брат ругается негромко в спину, — слышно прекрасно — и Раф уже тянется к карману брюк за сигареткой, но мгновенная вспышка ослепляет чуть ли не до белого света в карих глазах. Леонардо из толпы людей выуживают слишком уж нагло. Парень бровь изгибает, ватку прикладывая к разбитым губам, когда настойчивая девушка-репортёр ему чуть ли не в лицо тыкает микрофоном. Фотоаппарат вновь ночную темноту разбавляет на равне с языками пламени. Рафаэль сигаретный дым выдыхает точно в толпу корреспондентов, чтобы уже отвалили от него. Неприятная морось стоит в воздухе, холодит кожу и мурашками проходится по спине. Лео из рук чёрт вообще знает откуда взявшихся репортёров ускользает слишком уж легко и слишком по-своему, далеко не в первый раз за сегодняшний день чувствуя лёгкие нотки раздражения. Поэтому когда он замечает Хамато Йоши, даже и слова не успевает произнести. Не получается, потому что больно. Ватка в руке Леонардо становится полностью красной, и мужчина заботливо протягивает ему бежевый платок, осторожно касаясь ладонью напряжённой спины. Брюнет пустым взглядом утыкается в ровный отдаляющийся силуэт опекуна и понимает, что он скажет им многое, а сейчас — ситуация не подходящая. Звуки полицейских сирен заглушают треск пламени у верхних этажей здания. Лео прохладной мягкой тканью платка касается нижней части лица и чувствует, как мурашки стайками пробегают по спине и исчезают мгновенно. От металлического привкуса крови на губах мутит, слабая усталость заставляет брюнета плечом облокотиться о чёрный полицейский джип и никак не реагировать на тихий, но такой, чёрт возьми, звучный кашель позади. Ветер треплет растрёпанные тёмные волосы, когда Лео обречённо прикрывает глаза. — И почему я постоянно встречаю тебя? — голос комиссара полиции Нью-Йорка за его спиной звучит уж слишком спокойно.