Она старалась узнать и порой так напрягалась, что ей надо было срочно отвлечься. © Эмили
За несколько дней на природе что-то меняется. Что-то меняется в самой Эмили или во всех остальных. Сначала под звуки ночных птиц и сверчков уснуть практически не получается, как будто они обволакивают собой полностью тонкие стены гостиницы. Потом девчонки из группы поддержки долго-долго что-то обсуждают и начинают смеяться, пока не услышат гулкие шаги наблюдателей, — надзирателей — сухой кашель, эхом разносящийся по пустому коридору. За секунду становится тихо, как будто бы Эми сама болтала без умолку. Теперь она разговаривает со всеми. Это не всегда бывает интересно, точно уж не с каждым. Кроме того, те же девочки зовут на вечеринки чаще, чем получается вовремя лечь спать. Обычно всё проходит весело, даже круто, но здесь, сегодня, посреди глухого леса и в этом здании, где у третьего этажа, точно со стороны лестницы, если встать западнее, можно слышать, как ветер воет, — контрабандная выпивка, громкая музыка, темнота, нелепые танцы, а дальше, как правило, все обжимаются по углам. — Я не знаю, — на выдохе произносит Эми, лёжа затылком у Микеланджело на коленях. Сегодня ночью Донателло в грубой форме выставил его из своей комнаты и тот громко-громко смеялся почти на всю гостиницу. Сейчас, разве что, с Майки спокойно и не так, как со всеми. — Там весело должно быть, но потом они опять начнут обсуждать футбольную команду. Ах, какие они сильные! Ах, как играют! Да ну! Микеланджело, облокачиваясь на спинку наскоро застеленной кровати в своём номере, нарочито пренебрежительно качает головой и едва ли не фырчит. Эми не выдерживает и смеётся. Ещё она думает, что это нормально, — им обниматься так часто. — А Рафи-бой в футбольной форме такой лапочка. — Ну нет. — Ты серьёзно? Какой он сильный! А видела, как играет? — Прекращай! — одёргивает его улыбающаяся Эми, ладонью холодной касаясь горячей шеи парня. Дёрнуть бы его за серьгу-колечко в ухе. Майки зевает, лениво пальцами перебирая её волнистые светлые волосы. Мягкие, даже если растрёпанные, схожие по оттенку с его. Он осторожно пряди кладёт друг на друга и кое-как получается немного неряшливая, но вроде милая косичка. — Слушай, хорошо, классный там только Раф, — сдаётся Эмили. — Он и играет неплохо, иногда даже удивляюсь, как у него так хорошо это выходит, — Микеланджело хмыкает невольно, девушка замечает, как на тонких губах возникает лёгкая ухмылка. — Он очень даже... наверное. Но они-то все его в школе замечают, таким, знаешь, равнодушным, суровым, а я же вижу прекрасно, какой он с Брюсом. Как вообще можно на Рафа с другой стороны теперь смотреть? Задумавшись, она замолкает ненадолго, невольно припомнив тот вечер. Мотоцикл, скользкая дорога, Пурпурные Драконы. Страшно. — Просто делай вид, что тебе интересно. Повторяй то же, что и они. Прям фразу за фразой. — В смысле? — Просто кивай и говори: «Да». Но не на все просьбы. — Не будь таким удобным, Майки. Ты не кресло. — Чего? — Он вздёргивает брови, и Эми замечает снизу, какие же всё-таки у него длинные ресницы. — Ты вообще-то на мне лежишь! Прикрыв яркие глаза, девушка устраивается поудобнее, как будто бы и не слыша, что он пытается возмущаться. — Не надо было меня впускать к себе в комнату. — Но я рад, что впустил, — говорит Микеланджело, вдруг до ужаса серьёзный и сосредоточенный. Секунды на две, Эми практически ведётся. А потом, где-то через несколько мгновений, когда на часах время приближается к полудню, вместе начинают хохотать. Ух, он же просто пошутил, как обычно. Майки ведь слишком-слишком смешно, почти из-за всего — такая привычка, ужасно странная и дурацкая. Разве что, во взгляде отчётливо растерянность ключом бьёт, когда Эми за окном гостиницы ловит медленно опадающие листья, чтобы не чувствовать себя неловко от гудящих мыслей в голове блондинистого друга. — Донни назвал меня «милым» сегодня. До неё не сразу доходит, что это за рандомные фразы, но потом она глядит на чуть покрасневшие кончики его ушей и понимает, что Майки нарочно с темы на тему перескакивает, чтобы она не подловила, не пристала к его словам. — На самом деле, — блондин давит из себя улыбку, — он сказал: «Ты меня достал», но я стараюсь концентрироваться на позитиве. Если смотреть снизу вверх, точно из такого положения, то у Микеланджело невероятно красивые скулы. Очень выразительные, как и глаза. Это, наверное, от старшего брата переходит — он как-то больше похож на Леонардо — поэтому понятно, почему у Майки получается так легко обращать на себя внимание. Эмили краснеет. «Отдых», — строго напоминает себе она, чувствуя, как ладонь Микеланджело заботливо ведёт по её локтю выше. Становится легче, отпускает мгновенно. — А я не понимаю, почему Дон злится, — говорит она внезапно очень быстро, едва ли не тараторит, лишь бы поскорее уйти от путаницы в голове. — Он попросил купить кофе, я купила... — Один пакет? — скептично переспрашивает Майки и хмыкает. — Эми, милая, это ему только на понюхать и чихнуть хватит. А Эмили возмущается негромко, пихая его в живот. Жмурит носик забавно и мило, отчего Микеланджело к приоткрытой в коридор двери отворачивается сразу же. — Бросай ты уже своё беспокойство, это только мешает. Знаешь, что лучше, Эми? — дразнит Майки с лукавой улыбкой, касаясь пальцами её светлых волос. — Футбольная команда! Я тебе уже говорил.. . .
Не то чтобы дышать становится легче в одночасье, но чистый загородный воздух, словно бы небольшое спасение, — ни суеты тебе, ни шума, ни метаний из стороны в сторону. По крайней мере, здесь, на природе, всё кажется волшебным. В Нью-Йорке листья опадают незаметно, теряются в серости стен, в сырости луж, исчезают под колёсами автомобилей. Там — горечь и уныние, думает Кейт, взглядом обводя внушительное здание гостиницы и отвечая для себя, что в таких местах отдыхают обеспеченные люди. Хотя, помнится прекрасно, как Донателло говорил, что странно будет, если на таком отдыхе школа как-то решит сэкономить. Потому что здесь лес, кажется, только-только окрасился в жёлтый, красный, и сами листья опадают редко, лишь с резкими ноябрьскими порывами ветра. Стены гостиницы выполнены из тёмного дерева, идеальная симметрия заставляет восторженно любоваться, не произнося при этом ни слова. Иногда даже сердце замирает от того, как ночами негромко хлопают окна в чьих-то комнатах, как выключается огромная многоярусная люстра в зале на первом этаже и как наблюдатели тихо задувают свечи перед тем, как проверить учеников на наличие совести, а потом просто уйти к себе и не мешать более. Вероятно, сегодня они даже не заглянут к ним — знают же прекрасно, что ребятам надо отдохнуть и хоть немного, самую малость порадоваться жизни под громкую музыку. В Нью-Йорке воздух пропитан ядом и бензином. Здесь, на фоне неритмичных шорохов и скрипа, будет лязгание бутылок и звонкий-звонкий смех учеников — девчонок, как правило. Кейт иногда просит передать ручку или сталкивается локтями в столовой и буквально слышит обрывки фраз, даже почти сами мысли. Одна переживает, что позволила какому-то парню себя поцеловать, а он уже неделю не пишет. Другая, кажется, хочет расстаться, но из жалости и слова сказать не может. Третья, похоже, будет ныть из-за того, что парням только одно и нужно, мол, «Детка, честно, только поцелуй, ничего большего» — и всегда лгут. — Чего смотришь? — зло выцеживает одна из таких девчонок, отбрасывая жевательную резинку куда-то в сторону. На самом деле, почти в сторону Кейт. — Дура. «Я хочу быть на её месте, чтобы Леонардо замечал хоть иногда», — тоскливо думает она же, в сумке нащупывая пачку сигарет. Хочет пройти мимо, нарочно зацепив Кейт плечом. Да вряд ли идея хорошая насчёт «быть на её месте», и мысли вкрадчивые в голове Кейт так и складываются в одну простую картину. Девчонки не злобные, девчонки всего лишь влюблённые, ничего здесь особенного нет. Дон не советует ей находиться больше пяти минут в компании таких особ — просто разворачиваешься, Кейт, и уходишь. Поэтому она пробует общаться с одноклассниками, мягко улыбается и слушает. Да и само собой Донателло даёт правильные советы. Кто ещё так может? Точно не кто-то из его братьев. Было бы очень странно слушать наставления от таких людей, как Рафаэль или Микеланджело. Это было бы даже стрёмно. Да и Раф — не вариант. Его здесь нет, во-первых. К тому же, иногда он на редкость психованный — что, если честно, не самое ужасное, это даже немного горячо. Как будто, вот, прикоснёшься к нему и обожжёшься немедленно. А Майки — это Майки. Слишком Майки. Такие, наверное, вообще серьёзными быть не могут. На прошлой неделе хотел откосить от теста и просил Кейт врезать ему хорошенько, чтобы не ходить и отсидеться в медицинском пункте. Кейт этого, кстати, не сделала. Зато сделала Стеф, но случайно. Она раскрыла дверь прямо перед его лицом. В итоге, в медпункте сидели две недовольные и ещё один лыбящийся. Такая ерунда. Ну и денёк будет — снова думать ночь напролёт. Поступила, называется, в частную академию. Когда Кейт поднимает взгляд, смотрит за силуэты девушек, то одними лишь губами произносит «он». Сердце почти пропускает удар в ответ. И она безумно хочет, чтоб оно заткнулось — эй, сердце, ты столько дней молчало, сейчас тебя никто вообще не спрашивает. — Свободны, — на выдохе флегматично произносит Леонардо, одним только своим появлением вынуждая всех девчонок затаить дыхание. — Кейт, останься. Девчонки перестают казаться бесстрашными, замолкают, смотрят тёмными взглядами на Кейт ещё некоторое время, а потом уходят. От такого сильного голоса её бросает в лёгкую дрожь, но почему-то рядом стоящему Донателло она не может не улыбнуться. Тот кивает благосклонно и свободным движением руки сигарету кидает в урну, даже не промахивается. Только Кейт поздно начинает чувствовать на себе пристальный взгляд, поздно замечает расстёгнутое пальто, бледно-голубую рубашку, скрещенные руки на груди. Она поздно поднимает взгляд, чтобы вновь начать терять себя. В синих глазах, когда Лео смотрит так. Смотрит обычно. А Кейт никогда не наблюдала за кем-то такое долгое время. Но задавалась вопросом: зачем наблюдать, если можно ещё и общаться? Например, так было с Эмили, Микеланджело и даже Донателло. Труднее было со Стефани и Рафаэлем. А с Леонардо изначально что-то было не так. — Почему одна? — первым ожидаемо начинает говорить именно Дон. Донателло поправляет очки, когда не знает, что сказать ещё, и этот незначительный факт внутри вызывает что-то непонятное. Не буря, конечно же, но что-то необычное. И если так присмотреться, то можно заметить много мелочей. Белый капюшон толстовки из-под тёмной куртки, еле заметные синяки под глазами, тонкая линия губ, сосредоточенный взгляд. И волосы перепутаны от осеннего ветра, оттенок на лёгком проблеске солнца каштановый, светлее. Дон вновь поворачивается, серые глаза обжигают холодом, но всё же смотрят больше взволнованно и настороженно. — Сегодняшнее утро прошло без приключений? — прервал тишину Леонардо. Его взгляд зацепился за руки девушки, крепко сжимающие ткань куртки. Кейт всё ещё не могла смотреть людям в глаза долго, поэтому упрямо продолжала оглядывать желтеющие верхушки деревьев. — Благодаря вам теперь, кажется, всё хорошо. — Да брось, — усмехается Донателло. — Мы просто вечно оказываемся в нужном месте и не можем пройти мимо, поэтому не благодари. Кейт смотрит на обоих и закусывает губу. Как обьяснить, что они не просто оказываются рядом в нужный момент и в нужное время? Они спасают, и поэтому она ужасно благодарна.. . .
Бей. Бей-бей-бей-бей. Внутри дьявол сидит или того хуже? Рафаэль не знает, но бьёт — у него хорошо получается. Что ещё остаётся мальчику, и родителей-то собственных в лицо не видевшему? Он родился, когда научился разбивать, иначе бы и не выжил. Что бывает с мальчишками, которые не могут постоять за себя? Ответа нет, и Рафаэль в очередной раз кулаком ударяет по чёрной боксёрской груше, но никогда не убегает: от проблем, от обстоятельств, шпаны на улице, припозднившихся прохожих, растеряно глазами хлопающих, от полиции даже — от кого угодно. Голос в голове пронзительно радостно напоминает: «Терпи- терпи-терпи». Рафаэль едва не вздрагивает, останавливается, спешно снимает бинты с рук. Брюс рядом видит, что те пропитались кровью. Подходит ещё ближе, и Раф замечает, как пёс осторожно сжимает полотенце в зубах. И когда холодный шершавый нос утыкается в тёплую кожу, парень изумлён так, что кашляет. Ему впервые приносят полотенце, и он впервые задумывается — надо притормозить. Если он не рождён, чтобы разбивать? Эта мысль задерживается, заглушает надоедливый голос. Рафаэль умеет бить, но мог бы научиться уворачиваться. Только как смотреть в небо, выше самых высоких облаков? Мальчику, который умеет разбивать, никогда не остановиться. Рафаэль смотрит в тёмные глаза добермана, хмурится на мгновение, слегка покачивая головой. — Не-а, Брюс, в этот раз у тебя ничего не выйдет. Голос вырос, как вырос сам Рафаэль. Голос хриплый, тоскливый, шуршит ржавыми нотками и змеиным шёпотом вплетается в воздух. Пёс выглядит неожиданно спокойным, садится напротив и смотрит-смотрит-смотрит на Рафа, который белое полотенце вешает на шею и голову склоняет вниз, к полу спортивного зала особняка. У него голова гудит от тяжёлого запаха очередного блюда. Уолтер совсем распоясался с кухонными экспериментами. У Брюса очень гладкая шерсть, короткие чёрные волосинки на голове и острые уши, как будто антенны. У него невероятно серьёзный, спокойный взгляд и мокрый нос. Шершавый язык касается ладони Рафаэля, доберман морду кладёт ему на колено и прикрывает умные глаза, когда пальцы парня чуть цепляют ошейник. 6:00 pm Майки Ну как Брюс поживает? Никого не убил ещё? Рафаэль не так часто позволяет себе смешки, но очень часто усмехается, печатая ответ. 6:02 pm Раф Тебя ждёт. Приезжай, очень скучает. Микеланджело — совсем другой мальчик, он не бьёт и не разбивает — он уворачивается-избегает-убегает. Но по-другому никак, как будто кадры в фильме сменяются. «Без разницы», — думает Рафаэль и поднимается с места. Он знает эти катаны, видит их каждый на этих стенах и не понимает, почему чувствует себя таким мелким рядом с ними, как будто не семнадцать, а двенадцать? Сам лишь головой мотает. Сколько угодно, но не двенадцать — это идиотизм. В отражении катаны у него глаза карие, как будто разбитые и заспанные, но нет. У него короткие волосы, тёмные брови и хорошо выраженные скулы. И откуда столько мелких царапинок? Он разбивал так часто, что, кажется, потерялся в себе. Брюс слишком далёк от того, чтобы хотя бы настороженно глянуть на Рафаэля, когда катана рассекает воздух и с пронзительным лязганием вонзается в противоположную стену, точно в полуметре от раскрытой двери, где стоит Хамато Йоши. — Надеюсь, у тебя есть хорошее объяснение. — У меня их три. Можешь выбрать. Рафаэль даже не дёргается, когда та же острая катана со свистом и треском входит в боксёрскую грушу сантиметрах в тридцати от его плеча. Только сердце внутри несвойственный кувырок делает, бьёт по грудной клетке изнутри, с каждым мгновением всё сильнее. И Брюс, чёрт. Брюс сидит рядом, переставляя лапы, смотря хмуро и настороженно, как будто бы ожидает чего-то ещё. — А если бы я не увернулся? — на выдохе спрашивает изумлённый Раф. — Было бы очень больно, — отвечает Хамато. На нём неизменный домашний коричневый халат, а в глазах — суровость, смешанная с чем-то ещё. Рафаэль напряжённо смотрит и ждёт. — Если ты только и умеешь, что ломать, то ломай не себя. Он тот мальчик, которому плевать. — Это же просто, Рафаэль. Если бы опекун почаще так — Раф хмурится. Кто такой Хамато Йоши, а говорит ли он как отец вообще и почему у него самого, пацана, чувство смирения и странного спокойствия внутри горячей жидкостью расползается? А многим ли пацанам приходилось быть приёмными сыновьями миллиардеров? Если бы отец почаще так — это как, что? Рафаэль хмурится и не может вспомнить, но там обязательно должен быть громкий лай Брюса. Лай Брюса — не всегда плохо. — А ты никогда не думал о месте, где мог бы улыбаться чаще? — Хамато Йоши взглядом внимательным смотрит на парня. — Не знаю, — Рафаэль только усмехается, пожимая плечами и ладонью касаясь шеи немного неловко. — Если только в здании, где миллион всяких отморозков, которым так и хочется запихнуть их же оружие в... — Хорошо, я понял, что тебе нужно на приём к психиатру, можешь не продолжать, — Хамато смотрит на Брюса. На то, как чёрный доберман сидит ровно рядом с Рафаэлем и тот невольно треплет его по голове, изредка взгляд поднимая на опекуна. — А почему ты решил не ехать со школой? — У меня, — Раф на секунду останавливается, отрывается от созерцания пола, — дела в городе. — Сейчас надо быть более осторожным, Рафаэль. — Я задолбался быть осторожным. — Ты хочешь сказать, что всё это время был осторожен? — Ты даже не удивлён, — обречённо выдыхает Раф, поднимаясь с места. Брюс следует за ним вплоть до дверей из спортивного зала, не оглядывается, но, кажется, хочет. Как будто Хамато Йоши — человек, на которого просто хочется глянуть серьёзно и верно. В таком случае, мужчина пройдёт мимо, но жилистая рука обязательно коснётся его шерсти заботливо. — Рафаэль. — Что? — парень оборачивается, взгляд опуская на сбитые костяшки. Пальцами прикрывает кулак и замечает случайно, что тусклые капельки крови остаются на ладони. Переусердствовал. — Держись подальше от неприятностей, — Хамато Йоши осторожно вешает катану обратно на стену и смотрит на воспитанника. У Рафаэля взгляд вкрадчивый и внимательный, он выглядит расслабленно и по-своему нагло. Как будто спокоен совершенно, как будто по боку абсолютно всё. Только Брюс рядом, попеременно смотрит то на сына, то на отца. — Ты же знаешь. Это не моя сильная сторона.. . .
Находясь в одном из просторных коридоров гостиницы, Кейт медленно делает глоток крепкой, полусладкой жидкости, изредка среди толпы развеселившихся учеников замечая силуэт ещё более весёлой Эмили. Тускловатые огоньки света на фоне темноты за окнами раскрашивают смеющиеся лица, отблесками зажигают глаза. Музыка пульсирует битами у висков, раскачивая в едином ритме воздух. Кейт плечом к стене приваливается, пропуская какую-то сладкую парочку мимо. Замечает краем глаза Микеланджело, который в окружении подростков, каких-то своих друзей-подружек-приятелей сияет, и рядом с ним Эми выглядит не такой мягкой и, наконец, очень радостной. Донателло, Леонардо — все где-то беззаботно проводят время. В кои-то веке, думает Кейт, взглядом чуть расплывающимся, буравя тёмную жидкость в пластиковом стакане, — в кои-то веке нет ощущения всеобщей подавленности и сосредоточенности. В кои-то веке свет не слепит неприятно, а осторожно касается кожи, стен, коридора, полов, бликами играя на поверхности стакана. Ей надо брать штурмом Лео, надо задать пару вопросов, потому что он странный. А она сейчас довольно смелая. Кейт коротко улыбается солнышку-Микеланджело, лениво кивает радостной Эми. Без дрожи в руках выбрасывает стакан, когда кто-то неловкий и несвоевременный предлагает на редкость тупую идею — выключить весь свет. У девушки едва ли получается протиснуться к общей кухне, где на всех полках пусто, где изнутри прекрасно видно, как за окном пролетают ночные птицы, как прохладный ветер качает верхушки деревьев вдалеке. — Тоже весь этот шум надоел? Она в дверях задерживается мгновенно, ладонь прислоняет к грудной клетке, где сердце начинает биться сильнее от постепенно наплывающего волнения. Глаза прикрывает. Теперь не весело и не грустно, не хорошо и не плохо — просто размытым всё кажется, словно сквозь тускло-оранжевый фильтр. Самой безумно развернуться хочется, но не получается. Смешаться бы с яркой буйной толпой учеников, потеряться в бликами играющем свете, но всё мгновенно становится на место. Рассуждения её сейчас верны с одним только пунктиком: уйти, не узнав о нём больше, она не может. — Эми задалась целью проверить терпимость Дона, а Майки принимает ставки, — меланхолично произносит Кейт, делая один шаг в сторону Леонардо. Тот лёгким жестом руки как бы разрешает подойти ближе, не трястись и не пугаться тем более. Похоже, можно ладонью коснуться его, осторожно так, едва ощутимо, но Кейт пока только плечом чувствует лёгкую волну жара и холода, от парня исходящую. Тёмные пряди небрежно на правую часть лба спадают, Лео непослушную чёлку ладонью машинально зачёсывает назад и поворачивается к Кейт, предлагая сделать глоток одного из слабоалкогольных коктейлей — единственное, что он вообще мог позволить себе здесь. — Однажды твои подруги увидят нас и мне не поздоровится, — девушка аккуратно забирает открытую стеклянную бутылку, тонкими пальчиками случайно касаясь прохладной ладони Леонардо. — Какие подруги? Не преувеличивай, — парень пожимает плечами. — А ты не преуменьшай, — шипящая жидкость касается нёба, оставляет после себя приятное послевкусие, и Кейт вновь начинает чувствовать лёгкое помутнение. — Я могу считать вас с Донни ангелами-хранителями? Смелость из-за алкоголя упирается в горло. Лео скашивает в её сторону взгляд. — Смотря, о чём идет речь. Кейт впервые вблизи рассматривает его: несколько царапинок от скулы до ворота рубашки, бледный шрамик на подбородке, чуть потрескавшиеся тонкие губы; глаз старательно избегает. Леонардо смотрит так же изучающее, и ей впервые так неловко. Будто бы он сможет этим своим взглядом вскрыть, словно распятого зверька на уроке анатомии — вскрыть и заглянуть туда, куда она никого не хочет пускать. Именно поэтому, на секунду отвернувшись, поворачивается вновь и губами неловко касается его щеки. Отшатывается слишком быстро и буквально запинается ногой о столешницу, но не падает, к счастью. Леонардо, мгновенно среагировав, хватает девушку за запястье и дёргает на себя, кажется, слишком сильно. Кейт случайно врезается в плечо парня. — Ой... — девушка морщится, пальцами касаясь заболевшей нижней губы и чувствуя нечто липкое, тёплое на ней. — Что случилось? — участливо спрашивает Леонардо, высвобождая из ладони запястье Кейт, подходит ещё ближе и смотрит на её лицо требовательно. Алая капелька привлекает внимание сразу, он хмурится, а ей это отчего-то кажется невероятно красивым. — Больно? — Ерунда, — шепчет на выдохе Кейт, радуясь, что при таком тусклом освещении её вспыхнувших щёк, возможно, не видно. — Когда я была младше, я постоянно обо что-то ударялась и падала с велосипедов. — Я охотно в это верю, — произносит Лео, видимо, подразумевая тот факт, что она только что споткнулась о свою же ногу и чуть не упала. — Знала бы ты, что было со мной, когда я был младше. По её спине пробегает лёгкий холодок. Вот. Вот оно. Он впервые говорит что-то более личное, и Кейт максимально пытается сосредоточиться на его словах, на деле — узнай о нём побольше, а не пялься на него, дура. Кейт мотает головой. — Не могу представить, — признаётся она. — Мне кажется, ты такой образцово-показательный холодный старший брат, который ни за что не ввяжется в драку. Она, кажется, забыла о том, как они вечером разошлись у полицейского участка. — Мне приятно, — Леонардо мягко улыбается, вкрадчиво смотря на девушку. — Но почему сразу холодный? Хороший вопрос. Кейт некоторое время смотрит ему в глаза — старается держать зрительный контакт, потому что в общении с Лео это важно. Он любит принимать вызовы, и когда Кейт постоянно отворачивается и избегает его взглядом, ей это на руку не играет. Сейчас же, когда зараза Эмили, действительно, попыталась споить её, Кейт чувствует себя намного смелее. — Майки говорил, что ты ненавидишь вечеринки, когда я спросила у него про тебя. — Ты говоришь обо мне с Микеланджело? Смешок в его голосе. Кейт почти хочет ударить себя по лбу и даже уже поднимает свою руку, чтобы сделать это, но внезапно чувствует, как его пальцы проходятся по её рёбрам. Кейт отступает назад от фигуры Лео и, когда позади чувствуется столешница, она садится на неё, чтобы хоть так сократить разницу в росте и по возможности перехватить его руку. — О нет, Лео, пожалуйста, я ненавижу щекотку. Она засмеялась, когда Леонардо, нагло проигнориров её, вновь повторил движение, легко перехватывая её руку. — О, серьёзно? — Ну правда! — хихикает Кейт, тщетно пытаясь вновь поймать его руку. Конечно, у неё не выходило. Он сильнее. — А что там было про вечеринки? — с улыбкой произносит Лео, когда она, уставшая, опускает свою руку, машинально сплетая их пальцы, потому что до этого держала его ладонь. — Ой… Кейт неловко отводит взгляд, осознавая, что, действительно, сама держит его за руку. Леонардо, в свою очередь, этому, кажется, не придаёт большого значения и, поэтому когда он вновь поворачивается к ней, она по-смешному хмурится. — Да, может, Майки и не надо слушать, — соглашается девушка. — Но ты по-прежнему холодный. На такое откровение Леонардо подходит к ней чуть ближе и вместо того, чтобы отпустить её руку, как она ожидала, он совершенно удивляет Кейт, поднимая её ладонь и мягко касаясь губами у самого основания. Большой палец ведёт по изломанным линиям на тонкой коже, когда его синие глаза ловят её туманный взгляд, и брюнет выдыхает, мягко дотрагиваясь губами до её запястья. Что-то горячее пробегает по всему её телу, Кейт облизывает губы, соблазнённая такими пикантными действиями с его стороны. — Ох, Лео, — девушка почти выдыхает его имя. — Тебе необязательно делать такие вещи… Его хватка с её ладони томительно медленно перемещается к запястью, чуть выше по руке, доходит до шеи. И вдруг, совершенно неожиданно, чувствует невесомый поцелуй на губах, который заставляет прикрыть глаза. Ощутить, как Лео ухмыляется, чуть вздрагивая, когда его язык вскользь проходится по её губе. Сладко-горький вкус алкоголя становится более осязаемым. Леонардо углубляет поцелуй. Кейт отвечает. И ей срывает крышу. Ноги подкашиваются как раз в тот момент, когда он кладёт руку ей на талию, притягивая к себе гораздо ближе, чем позволено нормами приличия. Кейт почти инстинктивно вплетает пальцы в его волосы на затылке и только сильнее прижимается, когда Леонардо притягивает её ближе к себе. На коже чувствуется холодный металл пряжки его ремня, и пульс бьёт по вискам, глухим эхом отдаваясь во всём теле. Дышать нечем — тех коротких вдохов между поцелуями едва хватает, чтобы коснуться лёгких. От нехватки воздуха кружится голова, Кейт осторожно ладонью касается ворота его рубашки, кожи, прохладной тонкой цепочки не шее. Руки Лео скользят по её спине, замирают на талии и, сминая края футболки, тянут медленно вверх... — Дорогие мои! Громкий хлопок двери, последующий удар рукояти о стену заставляет быстро вернуться в смутную реальность и едва ли не оттолкнуть друг друга. Скрип неприятно режет слух, и у Кейт не сразу получается различить в двух подрагивающих силуэтах смеющуюся Эмили и угрюмого Донателло, придерживающего её за плечи, чтобы не упала в очередной раз. Леонардо слишком быстро возвращает себе самодовольный вид, демонстративно поправляя ворот своей рубашки и кивая Кейт более менее дружелюбно. — Кей, а где это вы набрались этих пошлостей? — хихикая, тянет сладко Эмили, намекая на тяжёлое дыхание одноклассницы, чуть растрёпанные волосы и покрасневшие губы. Девушка теряется на секунду, ловит подозрительный взгляд Донателло на себе и улыбается немного неловко, когда блондинка кулаком по столу ударяет. Вздрагивают все, даже Леонардо, отчего Эми опять смешно становится. — А, впрочем, неважно. Вы слышали? Вечеринка ведь только разгорается! Ответом ей служит настороженное молчание.