Брюс часто смотрит на него. Рафаэль учится чаще смотреть в ответ.
Бежать. Сбегать, поджав хвост. Не смей оглядываться, идиот!
Чего тебе ещё делать остаётся, кроме как бежать? Жалкому шестнадцатилетнему мальчишке, который только и умеет разрушать всё на своём пути, а потом сбегать от опекуна, от братьев, от поместья — не в силах остановиться и просто ждать, как будто внутри что-то резко переменилось. Словно те остатки самоуверенности смыло ледяным потоком волны месяц назад. Ветки, поломанные сильным ветром, хрустят под ногами, как кости. Рафаэлю кажется, что он перепрыгивает на бегу через трупы.— Чтоб тебя застрелили, мелкий кретин!
Множество трупов. В голове надоедливый голос старшего брата.— Рафаэль, эй, Раф, за что ты так с ним? За что? Микеланджело ничего не сделал. Не ты, не я, никто не умер, мы целы. Люди ушли, но ты-то жив остался.
Рафаэль умеет убегать, но мог бы научиться стоять прочно. Он очень старается, но как это сделать, если потерял опору? Мальчишке, и родителей-то своих не помнившему, никогда не угнаться за подлинным счастьем. Мальчишке, чьё лицо перечёркнуто красной краской. Сухих веток под ногами становится больше, и они хрустят противно, а Раф убегает и продолжает убегать. Он бежит от апреля, от порывов ветра — у него железный привкус в горле и боль в затылке. Темнота парка сгущается перед глазами, вокруг расцветает туман, и холод больно касается кожи, заставляя Рафаэля ускоряться, чувствуя себя атлетом, сдающим весенние нормативы. Есть только одно «но». Спортсмены бегают. Преступники убегают. Рафаэль не преступник. Он — мальчик, который видит, как вокруг проносятся чёрные стволы деревьев и как в голове кричат. Ломающиеся скелеты, в точности, как ветви — кости — под ногами. У них истошные вопли, разорванные голосовые связки и следом кашель — перед ним предстаёт образ старшего брата, прикладывающего указательный палец к губам. И Рафаэль больше ничего не слышит. Когда бежишь быстро, ветром всегда закладывает уши. Раф ничего не пытается слышать. Ему хватает образов братьев в голове — всё остальное давно пропадает.Не останавливайся и беги дальше. Только, пожалуйста, не ломай ничего.
Себя или чужие руки — но это всё бред и от этого не убежишь, иначе как с Кейси Джонсом получится. Но Рафаэль родился везучим. Ему удаётся. Он убегает всё дальше, убегает всё глубже в парк, и когда слышит громкий собачий лай, Раф изумлён так, что останавливается. Его впервые привлекает это, и он впервые задумывается, — надо притормозить. Если он не боится, что больше не сможет убегать? Лай похож на жалобный скрип железа посреди темноты, и Рафаэль сглатывает, хотя ему нестрашно. Ему холодно и самую малость любопытно, поэтому он разворачивается медленно в сторону старой будки охраны, где за стёклами сплошь мгла, а снаружи — облака тумана, напоминающие лёгкую дымку. Рафаэль слышит какое-то неясное копошение, лязгание алюминия и крепко сжимает кулаки в карманах потрёпанной толстовки. Его ударяет любопытство и полное бесстрашие — с ним ничего ужасного точно не произойдёт. Раф больше не боится ублюдков, носящих пурпурный цвет, психопатов в хоккейных масках, острых ножей и крупнокалиберных пуль. Ему абсолютно без разницы, если на него из кромешной тьмы сейчас выпрыгнет урод с бензопилой в руках и клацнет острыми клыками. Ему плевать. Рафаэлю всегда плевать. Это непреложная истина. Только, на самом деле, ничего не произошло. Никто перед ним так и не выпрыгнул — а жаль. Рафу бы хотелось острых ощущений, как раньше, потому что сейчас Нью-Йорк становится каким-то серым и тусклым, словно бы всё пропало. Тогда ведь было интереснее, тогда о тебе никто не знал и тебя никто не видел. Сейчас — твой опекун известный всему городу миллиардер Хамато Йоши, а ты постепенно выходишь из темноты на яркий свет. Чего Рафаэль, конечно же, не хочет. Поэтому ступает туда, где почти ничего не видно, если повернуться спиной к фонарям. Он делает пару шагов прежде, чем успевает смутно различить силуэт собаки, почти сливающийся с тьмой в этой части города. Спустя ещё пару шагов Рафаэль понимает, что знает эту породу. Он издалека видит чёрную шерсть, ниже переходящую в коричневую. Острые уши резко выпрямляются — доберман сразу поворачивается в сторону Рафаэля, и тот замечает, как в глазах животного начинает играть что-то неясное, необъяснимое. Парень глотает вставший ком в горле и вынимает руки из карманов, когда пёс напрягается всем своим телом. Раф напрягается точно в ответ. Но доберман не бежит. Он не Рафаэль — он не может бежать. Пёс крепко привязан к толстому столбу, и, заметив это, парень выдыхает ровно, чувствуя себя более расслабленно, чем секунду назад. Сейчас ему точно не придётся убегать, хотя, чёрт, ему одиннадцать что ли? Ему сто лет уже не одиннадцать. На самом деле, ему будто всегда было шестнадцать. Каждый день — шестнадцать. Мальчику, который не помнил детства, всегда больше, чем может казаться. Рафаэль невольно делает маленький шаг в сторону добермана, не поднимая головы, и тот сразу заходится в хриплом лае, прерывающимся неловким, но внушительным рычанием, направленным на несносного кареглазого мальчишку. Какой мальчишка? Здесь от мальчишки больше ничего не осталось, только возраст. Громкий жуткий лай прерывает тишину парка, заставляет Рафаэля вздрогнуть и сразу отступить на шаг назад, машинально рукой проведя в поисках пистолета, может быть, чего-то острого, но ожидаемо натыкается на пустоту. В это мгновение Раф смотрит на свои подрагивающие ладони, потом — на добермана сверху вниз, и, может быть, ему кажется, но пёс и сам по-странному успокаивается. На первый взгляд. На второй — он садится на холодную землю и смотрит парню точно в глаза. Не двигается, зрачки расширены, уши улавливают каждый шорох, вкрадчивый твёрдый взгляд — любое действие Рафаэля, и тому кажется, что сейчас можно договориться. Что вот оно — самое время. Либо попытаться снять с добермана грязную верёвку, либо ждать, пока в порыве праведного гнева он не сорвёт её сам. Возможно, с кровью и кусками шерсти — Рафаэля впервые за всё время как будто что-то ударяет изнутри, внутренние органы сжимая с ужасающей силой. Словно бы он сам всё это время был на жёсткой привязи, а потом вырвался. Его даже не отвязали, не отпускали. Он вырвался сам, со своими братьями, по стечению обстоятельств, и убегал последний месяц от всего, что только могло напомнить о прошлом. Это были те же Пурпурные Драконы. Это был Кейси Джонс в маске. Это был яркий огонь в камине и обилие чёрного цвета вокруг. Это были собаки. Рафаэль месяц не подпускал к себе животных, у которых чёрные глаза и жёсткий взгляд. У этого добермана — взгляд твёрдый, но глаза карие, только из-за расширенных зрачков сливаются с темнотой вокруг. Глаза, точно как у него, у Рафа. И это ему не нравилось. Но всё равно хочется разорвать эту верёвку, чтобы пёс тоже мог бежать. Прямо как он, Рафаэль. Главное — не убегать. Парень трёт виски, пытаясь что-то вспомнить, но не может. — Я тоже умею скалиться, — говорит он, вновь делая небольшой шаг к доберману, и тот впервые за всё это время не старается показывать острые клыки. Рафаэль видит — животное устало, у него нет даже сил выглядеть внушительным. Все попытки меркнут на фоне потёртой веревки, и Рафаэль по- настоящему теряется, впервые за все эти дни. Он невольно думает о том, что сам многим готов головы оторвать. Что он сам был на привязи, и верёвка больно сдавливала лёгкие, не давала продохнуть нормально. Доберман смотрит на Рафаэля снизу вверх, будто ожидая чего-то. У него в глазах чёрная тоска, но никакого страха. У Рафа — жалости капля. Горсть отвращения к людям, которые могли это сделать. Если надо подарить кому-то нуждающемуся свободу, Рафаэль сделает это. Он разрежет верёвку, разорвёт её собственными руками, но не даст животному задохнуться в темноте, как сам когда-то. Раф подходит чуть ближе. Он убедителен, как его голос, но когда его хватают за капюшон толстовки, приходится остановиться. Яркий свет фонарика бьёт прямо в глаза, и Рафаэль, жмурясь, отступает на шаг назад, как и доберман. — Ты что-то забыл, сынок? Морщинистое лицо охранника кривится от недосыпа и недовольства в темноте. Рафу хочется вырвать фонарь из его рук и надавать им по голове, пока не пробьётся череп, но успешно сдерживает себя — когда-то он сам учил Кейси умиротворению и не прогадал. — Я услышал лай, — нет смысла врать, этот тип даже не полицейский. — Я думал, что пёс одинок, а он... — Он одинок. Его три дня назад привела какая-то женщина. Привязала и пропала. Рафаэль заметно хмурится, чувствуя, как к горлу подступает что-то хриплое, вызывающее желание кашлянуть. Темнота в его глазах сгущается, он взгляд поднимает на равнодушного охранника и сжимает ладони в кулаки, почти до побеление костяшек. — А Вы типа даже не подумали о том, чтобы его отвязать? Мужчина отступает на шаг назад — происходящее ему очень не нравится. Ему не нравится Рафаэль в первую очередь и не нравится то, как доберман полностью замолкает за спиной парня. Слышится только собственное дыхание, чувствуется гулкое биение сердца и то, с какой силой начинает дуть ветер. — Сынок, всё это время я и так приглядывал за ним, — охранник на удивление самого Рафа быстро берёт себя в руки, даже выпрямляется, становясь чуть выше и на парня смотря как будто свысока. — Скорее всего, бедолагу заберут в приют или, того хуже, усыпят. Позади слышится, как потрёпанная верёвка трётся о кору дерева. Рафу темень начинает слепить глаза, и охранник отмахивается от добермана, когда тот впервые спокойно выглядывает из-за спины парня. Что-то необычное проскакивает в глазах животного. Это что-то передаётся Рафаэлю, и охранник прекрасно замечает, что усталый пёс просто воспитанно сидит и ждёт. — Хочешь, можешь забрать его с собой. На самом деле, Рафаэль не хочет. Но у него стойкое ощущение дрожи во всём теле — холода ночью ударяют с ужасающей силой. В городе становится по-настоящему знойно, и в воздухе висит плотная дымка, залепляющая собой свет от фонарей. Доберман напряжённо вглядывается в фигуры людей рядом. Взять его с собой означает отдать ему себя — всего, полностью, с потрохами. — Если тебя, конечно, беспокоит судьба животного. Голос охранника заглушается шумом сухих листьев, а Рафаэль не знает, что ответить. Но опускает взгляд на добермана и в глазах ловит своё отражение. Пёс не лает и не выглядит так, будто готов броситься на парня. Зато Рафаэль видит. У него, и у добермана глаза одинаково карие. В темноте — чёрные. Несчастные.* * *
В непонимании своих действий Рафаэль пребывает вплоть до своего позднего визита домой, когда Донателло появляется перед ним с чашкой кофе и крайне изумлённым взглядом. А Раф пропускает вперёд добермана, и Дон, сделав глоток, не сдерживается: — И что это за собака Баскервилей? И когда пёс начинает оглядывать огромную лестницу, ведущую на второй этаж и всё прилегающее к ней, Рафаэль понимает, что он поступает не по-своему. Совершенно не так, как мог бы поступить ещё час назад — пройти мимо, не обратить внимания. Вместо этого он невольно разглядел в добермане себя, такого же потерянного, такого же подбитого, такого же не знающего, что ему делать. У него как будто жизнь закончилась месяц назад, смысл исчез, желание заботиться и посвящать себя кому-то испарилось, словно бы его и не было никогда. Он мог ухмыльнуться желчно и бросить добермана в темноте, но не сделал этого. Пёс мог с силой вырвать верёвку и просто кинуться на парня, но ничего не произошло. В то мгновение показалось, что они как будто по острому лезвию ножа ходят, не имея возможности вернуться назад. Единственное отличие — Рафаэль никому не хотел помогать. Рафаэль не умеет помогать. Ему легче разрушать, ломать, сжигать, и порой парню кажется, что он попал совсем не в ту семью. И что-то ему подсказывает, что доберман тоже не так прост. Это можно заметить по неглубокому шраму, по напряжённому взгляду и по блеклому жетону на толстом ошейнике. — Может быть, ты всё-таки объяснишь мне, откуда... — Подожди, — Рафаэль прерывает Донателло, внимательно глядя на собаку. К горлу начинает подкатывать ком, и Раф сглатывает, присаживаясь напротив добермана и ладонью касаясь холодного металлического жетона. Слегка оцарапанного, потёртого, но по-странному блестящего. И, на самом деле, сейчас Рафаэль на полном серьёзе рад тому, что ни Леонардо, ни Хамато Йоши этого не видят. Если Хамато Йоши, то он несомненно будет горд за вечно угрюмого сына, наконец-то нашедшего себе «товарища». Леонардо же... Скорее всего, они просто подерутся. Никому из его братьев не понравится военный жетон с выжженными на нём цифрами. А у Уолтера просто будет инфаркт, не иначе. Он вряд ли бы одобрил огромного добермана в доме. Уолтер, в принципе, не одобрял поступки Рафа. Да и как вообще этот безумный парень может присматривать за кем-то? — Дон, — тихо зовёт Рафаэль, отступая на шаг назад, и взгляд поднимая на хмурого младшего брата. — Нет. — Пожалуйста, — Раф ненавидит это слово, но при взгляде на чёрного добермана оно почему-то само вылетает наружу. — Пробей по цифрам. Ты ведь мастер в этих делах. — Да, но... — Донателло напряжённо смотрит на животное. Рафаэль отвлекается на только-только включённый свет на втором этаже, — ты понимаешь, насколько это безрассудно? — Безрассудство — мой конёк. На появление Леонардо Дон реагирует первым и кивает Рафу, мол, это его проблемы. И впервые для них всех Рафаэль берёт ответственность на себя, оставляя Лео в полной растерянности. А потом они все втроём дружно штурмуют компьютер, Донателло с лёгкостью пробивает данные с ошейника собаки. Более того, делает это даже с удовольствием, пока Рафаэль кидает взгляды в сторону добермана. Леонардо же стоит за их спинами, скрестив руки на груди и внимательно глядя в экран — у Дона, честно, поднимается ощущение, будто он что-то пытается вспомнить. Кажется, тщетно. Это заметно по сосредоточенному выражению лица и по тому, как он прикрывает глаза. Зато когда негромкий сигнал оповещает о появившейся информации, все трое резко утыкаются в монитор и вдруг неожиданно для себя понимают, что найденная информация им совсем не нравится. Кроме имени. Имя у добермана на редкость звучное. Брюс. Почти как Рафаэль, правда. Но лучше бы пёс был полицейским. Эта мысль проносится в голове Донателло грозным вихрем. Потому что Брюс — военный пёс, и этот факт ничто не сможет перекрыть. Это тот момент, когда ты понимаешь, что всё возвращается на круги своя. Дону кажется, что по телу начинает бегать неприятная дрожь, и он неохотно наводит курсор на имя бывшего хозяина Брюса. Рафаэль Ливингстон. Спецотряд «Дельта». Отлично! Сейчас им очень не хватает Микеланджело, который давно уже забился в самый угол из-за недавней ссоры и вообще не имеет желания ни с кем контактировать. Но Майки хотя бы пошутил про одинаковые имена. Это было бы не к месту, но, чёрт, сейчас этого очень не хватало. Донателло продолжает читать дальше и, честно, сейчас ему кажется, что Раф и Лео позади затаили дыхание. Ливингстон был повышен до звания лейтенанта после особо опасного задания. Операция заключалась в том, чтобы элитный отряд спецназа пробрался в здание Крайслер-Билдинг и освободил заложников. Донателло вдыхает глубже. На этой же миссии сержант был убит. Получил пулю между глаз. Выстрел был точным — элита Клана Фут никогда не ошибается. Брюс был там же и собственными глазами видел гибель своего хозяина. Рафаэль ловит на себе взгляд Леонардо в этот момент и качает головой — сейчас уж точно не время вспоминать. По крайней мере, не при Брюсе, который даже близко не выглядит так, будто готов довериться им. — Стоп-стоп-стоп, — Донателло ударяет кулаком по столу, привлекая внимание обоих братьев. — Ты хочешь оставить спецназовскую собаку? В этом доме? Раф, ты в край головой долбанулся? — Но это ведь не значит, что особняк окружит армия? — с усмешкой интересуется Рафаэль. — Так что всё отлично. По крайней мере, в этом случае обращайся к нам с Лео. А Леонардо всё это время просто молчит, потому что ему конкретно сказать нечего. Лишь позже он понимает, что Рафаэль, привыкший к одиночеству, просто- напросто захотел найти кого-то, похожего на себя. Лишь позже Рафаэль понимает, что пёс, которого он спас в эту ночь, имеет гораздо более печальную и трудную историю, нежели он сам.* * *
На протяжении двух дней из окон особняка, выходящих на запад, почти не видно небоскрёбов Нью-Йорка — они скрываются за плотным туманом. Правда, если чуть поднапрячься, то очертания всё-таки можно заметить, особенно после девяти часов. Ночью город подсвечивается яркими огнями и становится похож не на деловой мегаполис, а на промышленный центр, где из гигантских труб выходит едкий дым. Брюс всё ещё не доверяет ему, и тогда Рафаэлю снится, что у него чёрная форма, а вокруг громкие выстрелы. Он просыпается, смотрит на своё отражение в стекле окна, достаёт спрятанные от старика — дворецкого, Уолтера, — сигареты и курит. Взгляд метнулся к небу за окном. Над городом медленно проплывали дирижабли, освещали всё те же гигантские высотки. Хамато Йоши бегло глянул на парня, но уже через мгновение смягчился — Раф это заметил по слабой улыбке и сам едва ли не решил уйти. Не то чтобы он не верил в благородство опекуна — как раз-таки наоборот. Он верил, ещё как верил. Более того, Рафаэль, кажется, был готов любыми способами защищать его честь, но штука была в другом. Раф, видимо, не особо верил в собственное благородство. По идее, его просто не было, как бы Хамато Йоши не радовался искренне тому, что его воспитанник, этот некогда грозный и злобный мальчишка, спас несчастное животное в парке, отвязал его от старого столба и взял с собой — в тепло, в уют, в семью. Хамато был доволен появлением нового друга у сына. От слова «друг» Рафаэль передёргивает. Оставалось ещё немного до полнейшего хаоса — Раф чувствовал приближение какой-то задницы, серьёзно. Ещё раз кто-то тронет его со словами «У-у-у, Рафи-бой, ты умница, ты спаситель» и он развернётся, прописывая дурачку Микеланджело со всей душой и с кровожадной улыбкой на лице. — Тебе необязательно прекращать контактировать со всем миром, только потому что ты показал немного другую сторону себя. У Леонардо была поразительная особенность — редкими фразами он брату до боли напоминал Хамато Йоши. В ровной осанке проскальзывала какая-то особенная гордость, и порой Рафаэля это даже немного удивляло. Лео, в принципе, был похож на парня, способного дать дельный совет, — не к Микеланджело же обращаться в конце концов. Может быть, иногда Лео этим раздражал. Рафу нередко казалось, что старший брат внимание обращает только на семью, не на кого-то другого. Это выработало определённое правило — в любой непонятной ситуации полагаться на Леонардо. К слову, Майки этим правилом пользовался с особой наглостью. Рафаэль им почти не пользовался. А если Брюс считается сейчас непонятной ситуацией, то уже ему, Рафу, разбираться с этим. — Он никого не подпускает к себе, — Леонардо оказался рядом с братом и краем глаза заметил кивок Хамато Йоши. — Когда Донателло пытался покормить его, Брюс чуть не оторвал ему руку. — Надо думать, Дон больше к нему не подойдёт. Лео повёл плечом, заставляя Рафа почувствовать себя немного неловко. Над городом лежала кромешная тьма и только мутноватое освещение едва проскальзывало сквозь толстый туман. — Если Донателло настолько гордый, — радужка предостерегающе блеснула одинаковым синим. — Подумай, Рафаэль. Это полезно. Раф пропустил мимо ушей изученную вдоль и поперёк привычку старшего брата маскировать приказы убедительным «подумай» и открыл глаза. Брюнет невозмутимо покачал головой, сел в кресло напротив и сцепил ладони в замок. — Он не гордый, — упрямо и оттого почему-то забавно вздёрнув подбородок, воз‐ разил Рафаэль. — Так и будешь сидеть здесь? — блекло удивился Леонардо и взглядом проследил за тем, как Хамато Йоши, приспустив маленькие очки на переносицу, покинул комнату с книгой руках. — Так и буду. Старший брат откинулся на спинку кресла. — Ты единственный, на кого за эти несколько дней он даже не рыкнул, — заметил Леонардо как-то бесцветно и перевёл взгляд на Рафа. — Не пытайся казаться хуже, чем ты есть. Не перед нами. Не увидишь, пока глаза не закроешь. Рафаэль тонко улыбнулся и глубоко вздохнул, припоминая все те моменты, когда то шёл за братом несмотря ни на что, то был готов тому челюсть выбить. — Это самое хреновое, что происходило со мной за шестнадцать лет, — признался Раф и вновь отвернулся в сторону окна, а Леонардо незаметно для брата как-то кивнул. В комнату постепенно начинал проникать прохладный сквозняк, заставляя толпы мурашек бегать по тёплой коже. — Даже Йоши смотрит на меня совсем по-другому. Будто освободив Брюса, я сделал что-то нереальное. — Вообще Йоши пытается помочь тебе обуздать ярость и гнев. — Ха, ну он проебался, — Раф покачал головой, горько усмехнувшись. Вовсе не от того, что Хамато не прав и никак не помог ему. Наоборот, большая часть картины была собрана именно им, и парень, в конце концов, мир перестал видеть чёрно-белым, где море чёрного — он сам. Хамато Йоши по темноте провёл красной кистью. Так что нет. Он не проебался. Это они с Леонардо крупно проебались когда-то. И, как итог, Брюс не ест и не пьёт, а единственное, что Раф может сделать, — это подойти к нему и осторожно протянуть руку. Он уже так делал — пёс даже близко не залаял, как будто в шестнадцатилетнем пареньке было что-то особенное и необычное, помимо звучного имени. — Ты нужен Брюсу, — не открывая глаз, спокойно сказал Леонардо. — Как и Брюс — тебе. Вспыхнувшая в ответ едва заметная злость показалась такой привычной и обыденной, что этим даже слегка напугала. — О, Лео, после всего у тебя ещё есть сердце, — и Рафаэль развёл руками в разные стороны, искренне веря, что старший брат просто создаёт некую видимость, не свойственный ему образ беспокоящегося человека. Поэтому Раф даже не видит смысла что-то говорить ему, просто кривовато улыбается. — Но ты уже говорил. — И повторю сколько угодно раз, — сухо произнёс старший брат. — Слепому видно, как он реагирует на тебя. Не валяй дурака.* * *
Третью ночь стоит непроходимая мгла, утром сменяющаяся редкими лучами солнца. Рафаэль упирался ладонью в холодный чёрный капот. Здесь — за окном автомобиля — яркие краски предпоследнего месяца весны. Там — в салоне — тихие звуки музыки и почти выветренный сигаретный дым. Окурок летит на влажный асфальт, и Рафаэль спешит вернуться в здание ветеринарной клиники — кто вообще в здравом смысле потащит здорового добермана на приём к ветеринару? Раф ухмыльнулся, поднимаясь на второй этаж следом за Хамато Йоши. Им очень повезло, что давняя знакомая и жена Тьерри Смита, Оливия, взялась за это дело, но даже так, даже с золотыми руками и годами ветеринарной практики у Рафаэля внутри всё буквально кричало о том, что с Брюсом не всё в порядке. Для описания его состояния существуют медицинские термины, однако у Рафа свой диагноз. Брюс — пёс, увидевший смерть любимого хозяина собственными глазами. Рафаэль — парень с таким же именем. А ещё порой Рафаэлю кажется, что Брюс — пёс, который знаком половине Нью- Йорка. — Это психологическая травма — контузия лёгкой формы. Она вызвана войной, которую Брюс прошёл, — Оливия тяжело выдохнула, пропуская в кабинет Хамато Йоши вместе с сыном. Белый цвет стен парню резко ударил в глаза, и пришлось даже отступить на шаг назад, но, увидев более умиротворённого Брюса, Рафу впервые в жизни захотелось спокойно дышать. — И, конечно же, смертью хозяина. Конечно же. Рафаэлю пришлось вдохнуть поглубже. Тот выстрел не был для Брюса, но очень сильно подбил его. Это неправильно. На один выстрел должно было быть меньше, на один выстрел ниже и не так точно — тогда пёс был бы счастлив. Сержант бы не оказался мёртв. Так думает Рафаэль в первое время, пока не начинает мечтать о том, чтобы выстрела вообще не было. Только откуда Оливия знает? — вопрос крутился в голове на протяжении всего времяпрепровождения в клинике, с десяти утра. Потому что в десять ноль одну Оливия, стоило только Брюсу появиться вместе с Хамато и Рафом в дверях, бросилась к нему с распростёртыми объятиями. Пёс, правда, не ответил — он слишком вялый, он почти не питается и подпускает к себе только Рафаэля. Опять же. Всё дело в имени. И, может быть, в чём-то ещё, что Брюс смог разглядеть в нём, а не в его братьях. Рафаэль сглотнул, вновь отчётливо ощущая напряжение. Он не удивится, если потом окажется, что вся семья Смитов знает Брюса. Поэтому Раф с лёгким изумлением рассматривает фотографии на столе Оливии, где серьёзным видом сияет темноволосый парень, сама миссис Смит с приятной улыбкой, знакомая девчонка с каштановыми косичками и один мужчина. Впрочем, этот мужчина знаком Рафу. Он вспоминает Тьерри Смита — хорошего друга Хамато Йоши и лучшего врача города. — Особенный пёс, — смеётся Оливия и треплет Брюса по шёрстке. Рафаэль бы закурил, но он не на улице. — Несчастный, — перед ним Хамато Йоши с чёрными волосами и лёгкой проседью. Мужчина в деловом костюме и с теплотой во взгляде. Он несильно хлопает воспитанника по плечу, когда Брюс поднимает голову на того. И кажется на мгновение, что белое мраморное покрытие перед ним и Рафаэлем начинает освещать солнце. Шатен опускает взгляд и впервые за всё время сталкивается глазами с доберманом. За его спиной негромко хлопает дверь кабинета — Хамато Йоши жалеет Брюса и не может смотреть на того слишком долго. Но Оливия Смит... Оливия Смит смотрит и, когда Рафаэль невольно отворачивается к окну, осторожно касается его плеча, привлекая внимание. — Позаботься о нём, Раф. Перед Рафом, возможно, один из самых добрейших людей среди тех, которых он вообще встречал, и сейчас ему предлагают стать таким же. У Брюса был хозяин. Брюс мерк на глазах у Рафаэля. Ливингстон умер, а у Брюса так и не появился другой напарник. Месяц назад у Рафа была мечта. Мечта как будто потонула вместе с Атлантиком. Месяц назад Раф был ярким: в Нью-Йорке, в Штатах. Может, он снова станет ярче? Впервые за все его шестнадцать лет в голове молнией пролетело желание помочь кому-то. — Ты заменишь ему всех, — вновь смеётся Оливия. — Да, всех, — ухмыляется Рафаэль. Понемногу он узнаёт Брюса. Понемногу он понимает, что тот был счастливым, но невезучим доберманом. Везучие доберманы не лишаются любимых хозяев. Рафаэль постепенно начинает допускать мысль, что это практически то же самое, что и лишиться отца. Разве что, Раф этого ни разу не испытывал — отца он никогда не видел. Зато теперь становится ясно, почему Брюс так реагирует на него, на жесты, на голос. Реагирует на любую фразу парня больше, чем на что-либо другое. Рафаэлю жаль Брюса.* * *
В окне кабинета Хамато Йоши отчётливо темнел сгорбленный силуэт. Мужчина наверняка стоял там и сосредоточенно думал о чём-то важном. Рафаэль отвернулся к Эмили. Девчонка сидит на скамеечке у дорожки, ведущей к крыльцу особняка, и болтает ногами, весело поглядывая на парня, и, вот, Рафаэль чуть ли не чувствует — сейчас ведь скажет что-то очень жизненное, очень правдивое. А он не возмутится и ничего не сделает, наверное, потому что у Эмили Томсон блондинистые волосы и добрые голубые глаза. Она подсознательно чувствует людей и видит, что у Рафаэля читаются признаки недосыпа на хмуром лице. — Всё будет хорошо, Рафи. Эми становится рядом, хватает парня за руку и тянет в сторону сада на территории поместья, к жёлтой листве, что по ночам обычно скрывалась в темноте. — Не давай ложные надежды. — По-твоему, я врушка? Раф смотрит на блондинку и как будто чувствует, что ещё не всё потеряно. Ему кажется, что Брюс, скорее всего, подпустил бы девчонку ближе, как и он, Рафаэль, подпустил её к себе когда-то. Эми называет его «Рафи» как почти давно уже приевшееся «Рафи-бой». Она выросла в приятной семье, болтала без умолку с младшей сестрой по телефону и шла дальше, по пути встретив шестнадцатилетних сирот Леонардо, Рафаэля, Донателло и Микеланджело. — Нет, ты просто оптимистка, а это, — он делает паузу и взгляд кидает на Эмили, когда её личико озаряет улыбка. Раф считает, что это слишком ярко и отворачивается, кашлянув, — ещё хуже. Эми не ходит за ними по пятам и не бурчит из-за его мало приятных выражений. Светловолосая девчонка, вечно улыбающаяся, не смотрит мрачные новости и не замечает ужасов Нью-Йорка. Светловолосая девчонка не знает Рафаэля. Но у неё есть желание узнать. — Но тогда что же тебя беспокоит, Рафи? На мгновение это кажется странным. Микеланджело на днях не побоялся и спросил у него то же самое. Рафи-бой, тебя беспокоит его травма? Брюс одним только взглядом говорил, что к нему не стоит подходить. Ни Уолтеру, ни Хамато Йоши. Ни Донателло, ни Леонардо. И уж точно ни сам Микеланджело, который из-за присутствия огромного, по его же мнению, злобного добермана почти не выходил из комнаты, а если и выходил, то, скорее всего, через окно. Брюс лаял так громко и так агрессивно, что казалось, будто лаем пытается отгородиться от всего мира. Когда Брюс успокаивался, Рафаэль вспоминал невольно, как чуть жестяной трубой не проломил голову Майки. Как злость, страх и ярость били из него горячим ключом и вокруг страдали абсолютно все — особенно те, кто пытался помочь. Получали все — морально, физически. Все, кроме Хамато Йоши, Уолтера и Брюса. Первым двоим Раф, к своему же стыду, не мог возразить. Брюс — совершенно другое дело. Он сломанный, он несчастный, он потерянный. Его лишили части жизни, как и Рафаэля месяц назад. Его опустошили самым ужасным способом, и сам Раф думать не хотел об этом способе. Поначалу это вызывало горькую усмешку — должно быть, это ужасно, когда ты теряешь на глазах кого-то из близких. Рафаэль почти никого не терял, кроме себя. Потом это стало вызывать неоднозначную реакцию — Брюс так исчез из жизни, что стало не по себе. Умер хозяин, умер ужасно, умер и умер, но, пёс же не виноват в этом. И теперь Рафу казалось, что Брюс такого просто не заслужил. Доберман испарялся, Рафаэль видел такое впервые. За что всё именно так? Это ведь Ливингстон умер, не Брюс. Сержант Ливингстон ушёл, его больше нет, но вместе с ним как будто умер его пёс. На глазах у животного застрелить его же хозяина. Самого близкого человека на планете просто стереть. Просто нажать на курок и выстрелить. Это какой же мразью надо быть? Если бы это спросил Майки, Раф бы убил его. Хотя, чёрт, как будто бы этот вопрос не вертелся в его голове на протяжении уже нескольких дней. Надоедливым было каждое упоминание об этой трагедии, еда для Брюса в руках Рафаэля казалась тяжелейшим грузом и всякий раз, когда надо было подойти к ослабшему доберману и дать поесть, Раф отдавал всё Уолтеру и отказывался наотрез. Потом слышал громкий лай. И приходилось возвращаться, приходилось кормить самому, приходилось смотреть Брюсу в глаза и сглатывать ком в горле. Или ты просто боишься того, что он спецназовский пёс? Микеланджело всегда был придурковатым кретином, который даже в грустном цинично находил весёлое. Рафаэль его видел таким, его видение младшего брата вообще кардинально отличалось от мыслей Эмили о Майки, которая в блондинчике видела исключительно светлое, радостное и очень обаятельное. Нет, Микеланджело не был непробиваемой скотиной — напротив, Раф даже жалел, что в тот вечер чуть не убил его. Но порой брата просто заносило. Прям конкретно. Микеланджело смеялся, когда не смеялся никто — иногда это было ужасно. Но даже так, при всей своей глупости, Майки мог говорить правильные вещи. Рафаэлю ведь правда не нравилось военное прошлое Брюса. Это не нравилось никому из его братьев, на самом деле. Когда они узнали про личность хозяина, ещё больше это не понравилось Леонардо, и тогда Рафаэль, кажется, впервые за столько лет отвёл от него взгляд первым. Эмили же треплет его по коротким волосам и улыбается жизнерадостно, верно, подсознательно чувствуя, что ещё чуть-чуть и напряжённые нервы Рафа просто разорвутся, как гитарные струны, если даже очень слабо надавить на них. Разве что, парень выглядит, наоборот, слишком расслабленно, слишком апатично. Всё это «слишком» перерастает в беглую улыбку на его лице, и Эми понимает, почему он не смог отказать. Взгляд Брюса по-прежнему рассказывает о чудесном времени и необычных людях, окружающих их с хозяином. Эмили, может быть, кажется, но раз доберман оказался в их доме, значит, в братьях должно быть что-то от этих людей — смех, взгляд, манеры, даже тембр голоса. Они словно бы связаны. Такое в книгах обычно называют судьбой. Хотя что-то ей подсказывало, что Раф в судьбу просто не верит. Он идёт чуть позади, по дорожке, застланной редкими листьями, ветками и думает, что всё имеет привычку повторяться. Рафаэль взвалил на плечи две жизни. Эми, негромко выдохнув, остановилась и поравнялась с парнем, заставляя того встать рядом и, может быть, расслабиться на мгновение. — Ты должен поверить ему, — девушка заглянула в карие глаза, и Рафу пришлось отвернуться, отчего Эми просто по-доброму улыбнулась, — а с этим он поверит тебе. Ладошка ободряюще коснулась плеча через куртку. К концу сегодняшнего дня изломанный пёс для Рафаэля превращается в просто несчастного, а к следующему утру — в Брюса.* * *
Рафаэль, закуривая сигарету, гуляет по дорожкам весеннего сада, располагающегося на территории поместья, и думает, что Брюс — великий пёс или слишком хорошо притворяется. Иногда — часто — он не ест. Вечерами он закрывает глаза, а когда Рафаэль спускается к нему, тот теряет всё желание спать. Иногда — почти каждый раз — пёс выходит в холл, порой ускользает в темноту одной из комнат и растворяется там. Брюса по-прежнему окутывает мерзкая печаль, Рафаэль хочет её убрать. У добермана страшно истощённая фигура, под чёрной шерстью проявляются рёбра — даже изысканные блюда Уолтера, приготовленные с едва-едва заметной британской любовью, оставались нетронутыми. Брюс тянется к бывшему хозяину, даже не подозревая об этом, и Рафу кажется, что ситуация только начинает накаляться. Очень трудно заменить кого-то, не являясь им от слова совсем. И даже если Рафаэль был единственным, на кого Брюс не смотрел затравленно и избито, парень непреклонно считал, что это немая благодарность за спасение в тот холодный вечер. Сигаретный дым проникает глубоко, потом распространяется вокруг и в воздухе даже не пропадает. Рафаэль смотрит на отдалённые огни Нью-Йорка и не может никак понять, что в нём такого особенного? Ну той же мягкости и снисхождения намного больше в Донателло, а Раф... Он жёсткий. Он не нежный и не любящий. Он — парень, который любит рисковать и выкручиваться из отвратительных ситуаций. Хамато Йоши ткнул его носом в ответственность. До недавнего времени Рафаэль не собирался становиться сиделкой подбитого Брюса, но он без остановки прокручивает в голове слова Эмили и не может не почувствовать несвойственное желание помочь и спасти. Поверить Брюсу, заставляя того поверить в ответ, и стать практически напарником. Рафаэлем. У Брюса появился новый дом, и Рафу теперь абсолютно плевать на спецназ, полицию, ФБР, ЦРУ, какую-нибудь армию или кто там ещё может знать добермана. Никого из них рядом нет, но Рафаэль — есть. И в своём желании помочь он будет целеустремлённым, и, если надо, силой заставит Брюса жить, а не просто... быть. Раф медленно поворачивается к особняку лицом и смотрит вверх, туда, где крыша касается тёмного неба и где не видно звёзд. Порой кажется, что их попросту затушили, залили холодной водой. Это Рафаэля заставляет невольно вздрогнуть и пнуть попавшийся под ногой камешек. В этот момент свет из окна комнаты Донателло ложится на силуэт Рафа, когда тот чисто машинально допускает мысль кинуть что-нибудь мелкое брату в окно, потому что время уже близится к одиннадцати. Правда, для Дона это только начало рабочего процесса. Раф же просто не может спать уже вот который день, даже глаза закрывать не хочется. Кажется, сон ещё исчез месяц назад. Когда он только-только появился в этом поместье и увидел бесконечные коридоры. Когда он был разбитым, замёрзшим и шокированным. По стенам и дорогому паркету ползали тени и летал сквозняк. По ночам, сквозь тонкие шторы, проникал приглушённый свет луны, и тогда особняк был сопоставим с тюрьмой, но со временем это дурацкое ощущение прошло. Только у Рафаэля не пропала бессонница. Рафаэлю, на самом деле, порой хотелось выпрыгнуть в окно или сбежать. Сбежать — лучший вариант. Но, в конечном итоге, ты всё равно оказываешься привязан крепкой верёвкой. Не к особняку и не к Хамато Йоши. Даже не к братьям. К своей жизни, к каждому осознанному году, где рушишь ты, но никто не может тронуть тебя. Иногда Рафу даже казалось, что одним своим взглядом он рушит и Брюса, ведь тот так внимательно смотрел, позволял подходить к себе ближе, чем на два метра, не лаял, но, да, чуть рычал. Признаться, поначалу Рафаэль хотел сдаться, но потом Хамато Йоши осторожно положил широкую ладонь на его плечо и вновь напомнил об отвественности. Раф по первости плевать на это хотел, второго раза ему не надо — они же не думали его приручить? Он специально курил в доме, специально игнорировал всех, но вечерами — только тихо — тайком спускался вниз и сам лично следил за тем, чтобы Брюс ел. Пару раз его пальнул Микеланджело. Пару раз Микеланджело оказался с мелкими ссадинами. В комнате Донателло, судя по менее яркому освещению, включается настольная лампа. Шевелятся шторы, а потом чуть приоткрывается окно, и, кажется, Рафаэля в темноте успевает различить искорки зажигалки, а через мгновение — заметить едва-едва видимый дым. Вдалеке очертания домов меркнут на фоне слабого ночного тумана, но потом мелькает яркая вспышка, разом пробивающая его медленно густеющие клубни. Жёлтый огонёк взлетает вверх, опережает крыши домов и разрывается на обилие разноцветных искр, усеивающих собой почти всё небо, и Рафаэль жмурится от громкого хлопка, больше напоминающий взрыв и огонь, догорающий во тьме. Чёрный небосклон приобретает красный оттенок, это становится чем-то по-настоящему чудесным. Даже в комнате на третьем этаже резко включается свет, а уже через секунду следует очередной громкий хлопок и новая волшебная вспышка, когда Раф совершенно неожиданно роняет сигарету себе под ноги. Потом становится ровно, расправляет плечи и поднимает взгляд всё на то же небо — ухмылка чуть касается губ. Многочисленные вспышки разными цветами окрашивают верхние этажи особняка, кроны деревьев на территории и серую дорожку, ведущую к двери. Красные искры рассыпаются в стороны. Сама темнота медленно рассеивается и уходит спать. Ветер окончательно тушит сигарету под ногами, и Рафаэль, созерцая красоту на небе, впервые задумывается о том, чтобы окурок поднять и выбросить, потому что сейчас перед его глазами абсолютно всё успокаивается, становится тише. Вдалеке исчезают звуки автомобилей и ночного города — только ставни в одной из комнат слабо ударяют о стены из-за несильного сквозняка. Рафу на мгновение кажется, будто что-то упало, но он вновь отвлекается на громкий шум фейерверков. Это затягивает его на долгие пять минут, пока ставни не ударяют сильнее, отчего по телу пробегают мурашки. А потом сразу же слышится лай. Точно со следующим громким хлопком и цветными искрами. Громкий, хриплый, паникующий лай. У Рафа в голове мелькает какая-то дурацкая мысль: что это? Почему? А потом он понимает — это не просто лай. Это отчаянный крик о помощи, что заставляет Рафаэля мгновенно сорваться с места, быстро подбежать к дверям и рывком дёрнуть на себя, пропуская в особняк ветер и пару сорвавшихся с дерева листочков. Он резко хватается за перила, буквально перепрыгивает через несколько ступеней, а в голове красным сигналом: беги быстрее. Потому что по-другому нельзя! В лае Брюса так чётко слышится паника, что Рафаэль, кое-как среагировав, только каким-то неимоверным чудом на повороте не влетает в блестящие рыцарские доспехи. Потом — ещё один пролёт, катаны на стене и пара картин на стенах. Раф, честно, не черта не видит вокруг. Зная особняк Хамато Йоши вдоль и поперёк, он бежит чисто на голос добермана, практически не разбирая пути. Рафаэль на бегу перепрыгивает через три ступени, и не может понять, о чём он вообще думал. С Брюсом не всё в порядке. У Брюса проблемы. Брюс из-за своего военного прошлого и из-за извечно повторяющимся перед глазами того рокового выстрела не находит себе места. Когда Раф застывает в дверях комнаты, Уолтер всё ещё пытается остановить добермана, но ничего не выходит. Лай вперемешку с воем, рычанием, клацанием острыми зубами сильно бьёт по ушам. В чёрных глаза так и читается немое желание перегрызть кого-то, если только попробуют подойти, и Рафаэль чувствует, как же он крупно облажался. Брюс щёлкает клыками и заходится в лае, мотаясь по комнате и не подпуская к себе никого. Раф стоит напротив, в дверях, совершенно здоровый, высокий, живой. За его спиной — братья, и Рафаэль прямо чувствует на себе этот взгляд самого старшего. Ещё хуже — взгляд Хамато Йоши, когда Брюс от очередного громкого удара за окном напрягается всем телом и рычит ещё страшнее. Раф делает жест рукой и вместе с этим кивает Уолтеру, чтобы пропустил, даже если дворецкий с явным беспокойством в глазах уверяет, что подобное может навлечь много царапин на кареглазого мальчишку. Но Рафаэль непреклонен. У него достаточно шрамов, у него всё было так замечательно, что в их доме появился Брюс. Раф не сломлен и никогда не был. Если бы не Раф, Брюс бы сейчас не лаял так отчаянно громко и не походил за загнанного в ловушку дикого зверя. Донателло приходится подальше убрать Микеланджело, и Леонардо кивает Хамато Йоши, когда Рафаэль делает маленький шаг в сторону добермана. Даже Уолтер не просит молодого подопечного Йоши быть осторожнее. Ещё один шаг даётся труднее. Брюс сразу перестаёт лаять и переходит на невнятное опасное рычание, смотря парню точно в глаза. Раф даже не думает о том, чтобы остановиться — ему больше нельзя останавливаться. Он больше не хочет подводить Брюса. Даже если слово «подводить» слишком слабое для всей ситуации. Но почему-то в шатене странная уверенность — доберман не бросится на него, как мог бы броситься на кого-то другого, поэтому Рафаэль ступает дальше и до Брюса остаётся совсем немного, а яркие вспышки продолжают сверкать за большими окнами особняка, освещая половину комнаты, взволнованные лица присутствующих за спиной, силуэт Рафа и самого Брюса, забивающегося в самую темноту. Возможно, позади Микеланджело от переизбытка эмоций теряет сознание. Леонардо, скорее всего, страхует их с Доном от необдуманных действий. Уолтер страхует Леонардо. И только Хамато Йоши терпеливо ждёт действий самого темпераментного из воспитанников. Рафаэлю хочется злобно глянуть на опекуна, но он мгновенно теряет малейшие нотки напряжения, когда Брюс, перестав рычать, поднимает на него взгляд и смотрит... Он же просто смотрит на него! От этого взгляда у Рафа чуть ли не отпускаются руки, он почти теряет себя — Брюс загнанно дышит, и парень делает ещё один шаг к нему, когда слышит, как за спиной тихо прикрывается дверь. — Тише, малыш... Очередная вспышка заставляет Рафаэля резко остановиться. Брюс только под кровать, разве что, не забивается, но парень всё равно делает новый шаг. Может быть, кажется, но с этим самым шагов доберман становится как-то спокойнее. Или настороженнее. Раф замечает это по тому, как он реагирует — постепенно перестаёт скалиться, заглядывает в глаза, но буквально замирает на месте. Брюс либо заслуженно набросится на него, либо всё-таки подпустит к себе. Но отчего-то неожиданно пропадает ощущение, что пёс боится. У Рафаэля мгновенно пропадает желание строить из себя того, кому плевать. Впервые в жизни он понимает — одним выстрелом можно разрушить жизни. Можно сломать сотни отношений и искалечить несчастное животное до неузнаваемости. Единственное — он и думать не хочет о всех тех людях, но Брюс — в голове только настойчивое желание любой ценой успокоить обезумевшего добермана. Подойти ещё ближе и, поймав взгляд тёмных глаз, потерять себя сразу же — Рафаэль начинает чувствовать подкатывающий к горлу ком. Такого не было никогда. Ни разу он ничего подобного не испытывал — чёрт возьми, даже Микеланджело с расквашенным носом никогда не вызывал в нём такого сострадания. Всё было абсолютно по-другому. При всей своей наивности и глупости Майки этого заслуживал. Брюс... Брюс не заслуживал ни грамма боли. Он не заслуживал смерти хозяина, даже если его хозяин мог быть не в спецназе, а в какой-нибудь мрачной организации. Мерзкие Пурпурные Драконы. Вечно агрессивная мафия. Клан Фут. Рафаэль поджимает губы и притягивает добермана к себе, крепко-крепко обнимая того и совершенно не собираясь отпускать. Он ни за что этого не сделает — второй раз Брюс не потеряет товарища. Раф не потеряет тоже. — Всё хорошо, мальчик, успокойся, — тембр голоса действует крайне умиротворяюще. В нём ничего не дрожит, слова звучат уверенно. — Ты дома, Брюс. Дома. Дома. А Рафаэль рядом. Кажется, перестают запускать фейерверки за окном. Отсюда ещё видно, как постепенно начинает выходить луна. Как проясняется небо, и вместе с этим постепенно успокаивается сам Брюс. Сквозняк продолжает легонько дотрагиваться до занавесок, заставляя тени исполнять странные танцы на стенах, походя на чёрные языки пламени. Раф готов себя ударить за столь дурацкие ассоциации. Только по истечении двадцати минут, когда шум на улице стихает окончательно и Брюс перестаёт дрожать, они спускаются ниже. Туда, где огонь потрескивает в камине и тускловатым светом освещает обширную гостиную огромного особняка. Рафаэль ловит себя на мысли, что ему абсолютно без разницы, с какой долей гордости на него смотрит Хамато Йоши. Ему всё равно, что Леонардо и Донателло довольно удивлены такому проявлению человечности и заботы вместо обыденного равнодушия. Здесь не хватает только Микеланджело, а Уолтер благодарно кивает парню, пропуская на просторную кухню — понимает же теперь, что Брюс будет есть, только если Раф подойдёт к нему. И это ничуть не оскорбляет — Уолтер верит, что Рафаэль хороший парень. В конце концов, Хамато Йоши не мог ошибиться в них. Раф это доказывает здесь и сейчас, когда подходит к Брюсу и, присаживаясь напротив, впервые уверенно касается его шерсти, не думая, что на него сейчас накинутся с жутким лаем. Сам Брюс не отходит назад, не опасно смотрит на него, а просто подаётся вперёд, касаясь тёплым лбом ладони парня. Сегодня Брюсу не придётся умирать и скулить от одиночества в одной из многочисленных комнат особняка. Сегодня он первый раз за несколько дней разрешает себе довериться Рафаэлю, когда тот впускает его в свою комнату. Страх и неуверенность уходят спать. Рафаэль впервые засыпает спокойно, когда слышит, как Брюс начинает мирно посапывать.* * *
— Не забудьте надеть ему намордник, сэр, — серьёзно произнёс Уолтер. — Это то, что делают хозяева. Пёс с нами не так давно. Его настоящие хозяева останутся в его сердце навсегда, но и Вы теперь с ним тоже, хотите этого или нет. Рафаэль даже не стал притворяться, что не услышал. Он действительно не услышал. Как-то по-странному был отвлечён на своё хорошее состояние. Мрачно-фиолетовые круги под глазами испарились и больше не кричали пронзительно о недостатке сна. Помимо этого, было в Рафе что-то по-настоящему прозаичное, мечтательное — он выспался как следует впервые за несколько лет. Рафаэль даже забыл, какого это — не хотеть прикрыть глаза и чувствовать желание вмешаться в чей-либо разговор. Когда Уолтер откашлялся, дабы привлечь к себе внимание, Раф отвернулся от него, но тут же получил сильный тычок в спину. Он буквально вздрогнул. Уолтер тыкал в него тростью, с которой не расставался уже достаточно давно. Кстати, трость это была решением многих проблем — ткнуть Микеланджело, напомнить Хамато Йоши о важных делах, остановить того же Рафаэля, послать Донателло спать и немного одёрнуть Леонардо. Да-да, такое случалось. — Уолтер, — полувопросительно рыкнул Рафаэль. — Что ж, повторюсь, — педантично произнёс дворецкий. — Не забудьте про намордник. Иначе мне придётся напоминать Вам лично каждый день. Уолтер покрепче перехватил свою трость. — Ты не можешь, — уверенно произнёс Рафаэль, и Уолтер тут же ткнул его острым концом в ребро. Молодых воспитанников надо воспитывать радикально. — Намордник, сэр, — повторил дворецкий как ни в чём ни бывало. Раф выдавил глухое «Ай» и, когда старик скрылся за стеклянными дверями, ведущими с кухни, выдохнул расслабленно. Зато когда спустя пару минут здесь появились Донателло, Леонардо и Брюс следом, Раф даже невольно смягчился. Глянул на добермана, на удивление, позволившего Лео несильно потрепать себя по короткой чёрной шерсти. — Какой ты бодрый, — заметил Донателло, бегло глянув на брата. — Смотреть больно. — Больно смотреть на то, как ты пытаешься из пустого чайника налить себе что-то в чашку. Дон остановился на мгновение, моргнул и вновь перевёл взгляд на Рафаэля. Брюс в этот момент прошёл к двери и привлёк внимание всех тем, что просто спокойно сел у неё. Такой весь из себя красивый, по-своему гордый, но всё-таки — Раф заметил ещё раньше — печальный. У добермана ровная осанка, чёрная шерсть переливается в лучах утреннего солнца, но в глазах играет серая тоска в противовес хорошему утреннему настроению всех присутствующих. Рафаэль и сам замечает, как бодрость едва ощутимо уступает место неприятной горечи. Брюс, в любом случае, не доверяет ему так сильно. Рафаэль, в любом случае, не прошлый хозяин, не Ливингстон. И где сейчас Микеланджело с его этим весёлым «Зато тоже Рафаэль!», когда так нужен? — Я съезжу к Смитам, — внезапно произнёс Раф, кинув взгляд на настенные часы. Время близилось к одиннадцати утра. Леонардо недоверчиво покосился в его сторону, когда Дон включил чайник. Рафаэль же покачал головой и поднял обе руки в примирительном жесте. — Просто вежливо поспрашиваю о Брюсе и, может, потом мы с Кейси даже сможем найти урода, который привязал его. Боже, — возмущение в его голосе не осталось без внимания, — иногда я просто мечтаю о том, чтобы от таких людей избавлялись. И это реально наполняет радостью. — Позавчера ты себе чуть глаза не выплакал, потому что думал, что Брюс никогда не будет есть. — Заткнись, Дон. — Но ты ведь понимаешь, что их преданность намного сильнее? — Леонардо кивнул в сторону добермана. — Даже если ты его спас, он, в любом случае, любит и того, кто приглядывал за ним раньше. Кажется, Рафаэль пропустил тот момент, когда в арсенал его старшего брата добавилось что-то близкое к слову «любовь». Это было неожиданно. Беспокойство Леонардо за Брюса даже не казалось наигранным — Лео просто привык волноваться только за семью, и что-то Рафу подсказывало, что доберман его брату не казался таким близким. В принципе, оно и понятно почему: Лео по своей природе очень осторожный, он не примет кого-то просто так. А Рафаэль примет. Особенно если этот кто-то так похож на него. Кажется, здесь только Донателло без разницы. В данный момент он следит за тем, как закипает вода в чайнике, даже не реагируя на тихий-тихий скрип двери, у которой всё это время сидел вполне умиротворённый Брюс. Спокойный, без того затравленного дикого взгляда и желания перекусить кому-то сонную артерию. Честно, сейчас уже Раф мысленно настраивал себя на то, что всё точно в порядке. Не в его жизни, конечно, — там ещё долго расхлёбывать придётся. Но сам факт того, что Брюс постепенно становится собой, секунду за секундой обретая частичку домашнего уюта и тепла, заставляет по-настоящему думать, что хоть кому-то ты в этой жизни принёс пользу. Хотя Рафаэль не был уверен, что так же смог бы помочь человеку. На самом деле, он и сам тогда не заслужил помощи. Брюс у дверей зевнул, мгновенно привлекая внимание парней, — верно, это был самый первый доброжелательный и даже, в какой-то степени, милый жест с его стороны. Донателло молчаливо сделал новый глоток кофе и посмотрел на Брюса. Брюс, собственно, перевёл взгляд на него. Дон решил сделать вид, что это случайность. Отпил ещё немного из кружки, следя за тем, как солнечные лучи ложатся на стены, на столы и стулья. Леонардо, от нечего делать читая утреннюю газету, которую, видимо, Уолтер оставил здесь, даже не стал отвлекаться на тихо-тихо раздвигающиеся двери. На самом деле, на это вообще никто не реагировал — Раф что-то печатал в мобильном, параллельно отстукивая какой-то ритм по поверхности стола; Дон смотрел в окно, и даже Брюсу как будто было без разницы. Он слишком вымотался за эти несколько дней и сегодня, видимо, был тот день, когда решил всё отпустить. Всё, кроме прошлого, — выстрелы, взрывы и имя хозяина. Леонардо, зараза, прав. Такое не забыть. В этот момент стрелка часов сдвигается вправо — время непрозрачно намекает на то, что пора взять листок с номером Оливии и навестить её. Рафаэль, кивнув братьям, поднялся с места и повернулся к дверям, точно туда, где сидел Брюс. Доберман ещё так взгляд на него поднял, Раф почувствовал что-то такое тёплое внутри и тут же одёрнул себя — образ равнодушного ублюдка, возможно, разрушится окончательно. Брюс поспособствует со своими этими серьёзными глазами и шрамом — жутким, уродливым шрамом, который образу добермана придавал что-то мучительное, опасное и даже дикое. Ну, Рафаэль тупо кивнул ему. Брюс посмотрел на него так, будто одним своим взглядом спрашивал: «ты нормальный?» Рафаэль пожал плечами, покачал головой, будто оправдывается. За его спиной с подозрением переглянулись Донателло и Леонардо. А потом резко раздвинулись стеклянные двери, и Микеланджело с криком вперемешку с диким смехом ткнул Брюса в спину, отчего доберман чуть ли не подскочил на добрый метр и сразу же, стоило блондинистому идиоту немного успокоиться, зарычал, залаял так бешено, что даже извечно спокойный Лео вздрогнул и напугался. Рафаэль встал как вкопанный. Прямо на его глазах Брюс со злобным рыком вцепился в руку младшего брата, и поднялся дичайший шум. До слёз, до ужасающего крика Майки и до того момента, пока не брызнула первая кровь, пока не послышался мерзкий хруст, шокированный Раф даже не двигался с места. Его в спину сильно пихнул Лео, призывая к активным действиям. Острые зубы добермана разрывали кожу до мяса, Микеланджело на нервах хоть как-то пытался оттолкнуть от себя одичавшего Брюса, но тот вцепился ещё сильнее — точно до сухожилий, которые под натиском его клыков скоро бы начали рваться как тонкие нити. У Майки в этот момент пронзило всю правую руку, он уже пытался просто бить наотмашь, но чем сильнее он ударял, тем грубее пёс сжимал челюсть, придавливая все нервные окончания, распарывая до основания, когда кровь уже начинает чуть ли не рекой литься на белоснежный мраморный пол. Рафаэль ловким движением перехватил Брюса, и Лео сразу же попытался ослабить пасть, но не вышло — только-только доберман чуть не переключился на него, а потом густая бордовая кровь родного брата брызнула на руки Рафу, и он сжал Брюса ещё сильнее, чтобы у того не было возможности шевелиться. У Микеланджело выступили слёзы от невыносимой боли, когда Леонардо схватил его за руку. — Звони Тьерри! — громки крикнул только что вернувшемся с медикаментами Дону Рафаэль. — Живо! Проявленное волнение Донателло немного удивило, он сразу же принялся набирать номер врача, когда вновь послышался громкий крик Микеланджело, на который, верно, уже неслись и Уолтер, и сам Хамато Йоши. Намертво зафиксировав Брюса, Рафаэля кое-как смог раскрыть пасть и высвободить Майки, который уже просто был в слезах вперемешку с собственной кровью. Самого добермана пришлось грубо перехватить за ошейник — если бы не Леонардо сейчас, Брюс бы вырвался. Он продолжал рычать, глядя на Микеланджело, окровавленная пасть сверкала острыми клыками. Майки кое-как отполз назад, держась за руку — из-за обилия всхлипов, крови, режущей боли он даже дышать нормально не мог. Был похож на обычного побитого мальчика, и когда Раф глянул на него, внутри что-то кольнуло. Микеланджело жмурился, держался за рану, хоть как-то ладонью пытаясь перекрыть льющуюся кровь. Он плакал, и на его лице совершенно не было улыбки. Казалось, что от боли он с силой прокусит губу, не иначе. — Тьерри будет через десять минут, — Донателло оказался на кухне, на ходу убирая мобильный в карман и сразу же направляясь к младшему брату, чтобы помочь тому подняться. Под собственными ногами красным отдавала лужа крови. Дон присел напротив Майки, осторожно беря того за руку. — Уведите Брюса и вколите успокоительное. Он придёт в себя. Придёт в себя. Кажется, при виде подбитого Микеланджело в эту фразу сам Дон верил с трудом. — Нет, — резкая фраза Леонардо заставила брата остановиться. Раф, до этого державший добермана, поднял на брюнета взгляд. — Не придёт в себя. Не с нами. Однако, спустя несколько минут, Микеланджело и Брюс были переданы на руки ошеломившим Хамато Йоши и Уолтеру. Первого отправили в гостиную — пачкать кровью дорогой диван. Второго же увели подальше, чтобы лишний раз не тревожить. Рафаэль мысленно поклялся съездить к Оливии, но не бросать Брюса на распутье — такое бывает ведь. Это вспышки неоправданной ярости, из-за которых чаще всех страдает именно Майки. Ведь однажды Раф чуть не проломил ему голову жестяной трубой. Брюс же раскромсал ему руку. Единственное — кажется, Рафаэль почувствовал слабую вспышку вины. Уолтер говорил ему надеть намордник. Раф был уверен в противном, и из-за этого получил Микеланджело, хоть и повёл себя как тупой мудак. Странно ещё, что из игрушечного пистолета не пострелял, зная всю историю, придурок. Ещё больший удар Рафаэль ощутил, когда Лео остановил его, резко развернув к себе за плечо. И Раф даже не подумал о том, чтобы усмехнуться — рукава белой рубашки его старшего брата были запачканы кровью. — Ты возвращаешь его, — тон его голоса показался холодным, он резал, как сталь. Это был чистый приказ, и Лео надо было врезать, но всё желание бить у Рафаэль просто исчезло. Дело даже не в самом Леонардо, и близко нет. Это Брюс поселил в нём горсть умиротворения. Лео же скоро отнимет её. — Блефуешь, — нет, Раф не смог не усмехнуться самодовольно. — Майки и от меня получал, но никто меня из дома не выгнал. Это не какой-то там мопс, чтобы играться с ним. Леонардо сжал пальцы на плече младшего брата, серьёзно глядя тому в глаза. — Или я сам это сделаю, Рафаэль. Раф очень сильно захотел врезать ему, потому что Лео, сука, может. Но вместо агрессивных выпадов он просто скинул ладонь старшего брата небрежным жестом и, напоследок глянув брюнету в глаза, вышел из кухни. Леонардо выдохнул, ощущая какой-то неприятный осадок, но всё это померкло, когда напротив оказался Донателло. — Лео, Брюс не виноват. У него травма. Он столько всего прошёл, у него хозяина на глазах убили, — Дон сделал небольшую паузу, когда Леонардо отвёл взгляд. — Его оставили на холодной улице, понимаешь? Конечно, он нападёт. Майки сам доигрался. Да и не только Майки доигрался, на самом деле. Лео кивнул Дону. Они все доигрались, и теперь судьба начинает приносить неожиданные подарки.* * *
Рафаэль не собирался тут оставаться или становиться сиделкой блондинистого идиота. Братья, старик, дворецкий и пустой дом. Забить на них и забрать Брюса проще простого. Спустя час Рафаэль стоял перед домом Смитов. Через пару минут он просто понял, что потерялся. Запутался в себе, совершенно не понимая на кого злится. На Майки, который не думает головой. Или на самого Брюса, который от его брата чуть пустое место не оставил и который теперь из последних сил себя удерживает, чтобы не вырваться? На Смитов, которые знают добермана? На Лео? Или на самого себя вообще? Рафаэль подошёл ближе и нажал на кнопку звонка. Приглушённые звуки раздались внутри, разлетелись по всему дому, но никто дверь так и не открыл. Пришлось ударить пару раз по деревянной поверхности, потом опять позвонить, однако вновь ничего не произошло. Только в тот момент, когда Раф уже собирался нажать на ручку, с другой стороны двери послышалось невнятное копошение, и парень заметил сразу — Брюс мигом оживился. Завилял коротким хвостом, выпрямился — Рафаэль невольно вспомнил, как час назад этот дружелюбный доберман вогнал зубы в руку его брата, и встал ровно, стоило только двери приоткрыться. Хотел было уже сказать что-то, но удержал себя. Оливия, не выходя из дома, смотрела на них с Брюсом так избито, что желание быть прямым у Рафа пропало сразу. Оливия Смит молчала, слова изнутри царапали горло и никак не могли выбраться наружу при виде Брюса. Кажется, на её красивом, бледноватом лице появилась изломанная улыбка. Рафаэль чувствовал себя третьем лишним, но всё-таки взял себя в руки и покашлял в кулак, чтобы привлечь к себе внимание. — Проходи. Конечно, они прошли. Рафаэлю дом всегда казался намного уютнее, чем огромный особняк вдалеке от шумного центра города. Здесь ощущается какое-то странное спокойствие, в воздухе витает — может быть, сейчас Рафу кажется — запах свежей выпечки, и поднимается странное чувство ностальгии, как будто бы это тот волшебный домик из сна. А когда ты просыпаешься, он пропадает, но запоминается надолго. — Я знаю про Микеланджело. Он осмотрелся, нашёл взглядом Брюса и повернулся к женщине, которая, вся сжавшись, внимательно смотрела на него. — Я по делу, — прозвучало грубовато. На мгновение Раф даже одёрнул себя, но тут же невольно принял ту мысль, что он реально по дело, поэтому церемониться не за чем. — Где я могу найти могилу его хозяина? Рафаэля Ливингстона? Женщина замерла, и парень скрестил руки на груди, ожидая ответа. Он больше точно не был готов к чьим-то слезам — только не сегодня, хватит уже. Но Оливия сдержалась. Она сделала небольшой шаг в сторону Рафа и заглянула в глаза, по оттенку очень похожие на её собственные. — Ты уверен? Рафаэль, кстати, ожидал подобного вопроса. Он спокойным взглядом обвёл довольно просторную гостиную, задержался на паре фотографий и картин на стенах, а потом снова посмотрел на женщину. Серьёзно так, сосредоточенно. — А ничего больше не остаётся, — спокойным голосом начал он, убрав руки в карманы джинс и исподлобья глядя на Оливию. — Может, это единственный способ отдать должное хозяину, — Раф остановился на мгновение и сглотнул, когда женщина присела на диван. — Вы же знаете его? Оливия указала на кресло напротив, но парень отказался. Этого не хотелось, сейчас уж точно, зато ужасно хотелось пить, но Раф держался. Оливия глубоко вздохнула, а Брюс как будто бы испарился — Рафаэль думал, что обследует дом, ищет комнату хозяина. Боже, у них ведь даже имена одинаковые. — Он умер в тот ужасный день, и мы с Тьерри и дочкой сразу уехали из города, — на фоне неуверенного взгляда её голос казался довольно твёрдым. Рафаэль нахмурился и тут же отвернулся к стеллажу с книгами. Просто чтобы не видеть, как она смахивает редкие слезинки. — Я думала, Брюс тоже погиб. Но, видимо, из всего отряда он выжил почти один. У Ливингстона есть сестра, но она тоже уехала из города. Им с дочкой тоже очень тяжело. Но хотя бы так, подальше от Нью-Йорка получается забыть прошлое. Рафаэль крепко сжал челюсти, чтобы не выругаться. Разрушенная семья, замечательно. Сколько он ещё таких встретит? Густое чувство стыда и какой-то странной вины начинало волнами плескаться изнутри, и он даже подумал о том, чтобы присесть, но отвлёкся на появившегося Брюса. Доберман, верно, обойдя весь дом, остановился напротив одного из шкафов и лапой пытался открыть дверцу — видимо, что-то нашёл. Рафу показалось, что внутри сердце застучало быстрее, когда Оливия, легонько погладив Брюса, приоткрыла шкаф и достала фотографию. Потом положила её на журнальный столик перед Рафаэлем, и доберман самый первый буквально ткнулся туда носом. Только парню пришлось его несильно отпихнуть, чтобы не мешал. Правда, Раф не заметил, как в этот момент Оливия за его спиной блекло улыбнулась — ну точно погибший Ливингстон с этим самым доберманом. Брюс сел, начал ждать. А Рафаэль смотрел на фотографию. Ливингстон с забавной улыбкой в камуфляжной форме едва касается головы Брюса, на котором надет чёрный бронежилет. Брюс на фото очень счастлив — это даже чувствуется. Наверняка, догадывается Раф, под этой фотографией снимок самого хозяина. Наверняка, уверен он, здесь есть фотографии других ярких моментов. Может быть, у него даже были или есть дети, кто знает? Эту фотографию Раф решает забрать. — Вы не правы, — сказал он уже на улице, захлопывая дверцу автомобиля. — От прошлого ведь никуда не деться. Оливия лишь тоскливо улыбнулась ему, глянула на Брюса и, указав адрес кладбища, напоследок обняла парня. — Позаботься о нём, — произнесла она, указывая на добермана. — Хорошо, Рафаэль? Он кивнул. Место Брюса пока не здесь, но когда-нибудь он и Рафаэль найдут то золотое взаимопонимание. Когда-нибудь кто-то спросит у Рафа: «Что ты готов сделать для него?».* * *
Кладбище находилось в непосредственной близости и состояло полностью из могил военных США. Здесь неожиданно начала портиться погода: солнце скрылось за серыми облаками и всё теперь сливалось с каменными могильными плитами. Мощённая дорожка под ногами немного рябила в глазах, и Брюс убежал далеко вперёд — удивительно, но среди однообразных памятников он нашёл могилу хозяина. Рафаэль едва ли поспевал за ним и, когда наконец-то догнал его, устало выдохнул. Брюс начал поскуливать, его голос тонул в дуновениях ветра. Он вертится вокруг могилы Ливингстона, но ничего не может сделать. И сам Раф, чёрт, как же ужасно осознавать то, что такая преданность хозяину способна довести несчастное животное почти до смерти. Такая невозможная преданность недоступна людям. Такая преданность сильнее любых нитей судьбы. Рафаэль подходит чуть ближе к могильной плите. Чёрные глаза Брюса наполнились болью, парень никогда такого не видел — это был настоящий удар. Смотреть на фотографию бывшего хозяина, видеть знакомые черты лица, слышать голос, помнить — это сродни настоящему крушению в замедленной съёмке. Рафаэлю становится больно, как будто внутри сердце сжимается с невероятной силой. Он подошёл чуть ближе и присел рядом с доберманом. Кажется, на чёрной шёрстке заметил слёзы, но усилием воли вбил себе в голову, что это просто капли дождя. Хотя его не было. Рафаэль отчаянно прикрыл глаза. Клан Фут разрушил жизнь этому доберману, его семье и многим людям. Он провёл по их семье красной краской, заставляя тонуть в море чёрного. Но нет, Брюс. Почему же? Почему? Рафу кажется, что если бы умер Брюс, он бы сам обязательно умер. Он бы перестал убегать. — Прости, малыш. Рука сама коснулась короткой шерсти, и Брюс оторвался от фотографии бывшего хозяина, глянул Рафаэлю в глаза и, когда тот вновь дотронулся до него, лизнул руку. В его чёрных глазах застыла горечь, но в это мгновение солнце выбилось из-за грузных облаков и осветило всё вокруг. Глаза Брюса стали похожи на горячий шоколад по оттенку и, возможно, впервые за всё время их знакомства Раф увидел настоящую теплоту в них. И улыбнулся доберману, отчего тот чуть склонил голову. — После того, как ты перегрыз Майки руку, вход в особняк Хамато Йоши тебе всегда открыт. Неизвестно, доводилось ли кому-нибудь прежде слышать смех Рафаэля, но Брюс и сам слегка виляет хвостом. Разбитый парень и брошенный пёс, привыкнув друг к другу, могут смеяться и однажды у них всё обязательно получится.