***
Весна медленно наступала на влажные, серые питерские улицы. Холодный солнечный луч несмело забирался в оконное стекло класса, скользя по единственной фигуре, сидящей за последней партой. Со стороны казалось, что Марина смотрит в окно, но взгляд её был направлен на одинокую фигуру возле того самого окна, с чьими блондинистыми волосами игралось солнце. Чем больше Алиса пребывала у Соловьёвой дома, тем сильнее девушка убеждалась, что именно такой мечтала быть с самого детства. Вообще, когда Марина только начала общаться с Воронцовой, та казалась ей чересчур неприступной, словно обросшей ледяными иглами, неподпускающими к её телу даже Мишу, что часто рассыпался в одах любви к холодной принцессе. Соловьёва её не любила. Алиса молчала, притворяясь тенью, тихо наблюдавшей за всей компанией из угла комнаты, бесшумно потягивая какой-либо напиток из трубочки. Но сейчас она открывалась ей с другой стороны. Неприступность стала непоколебимой силой духа, молчаливость — наличием холодной логики и разума, агрессия — правильным твёрдым подходом к жизни. Воронцова стала для Марины эталоном для подражания. По ней никогда нельзя было сказать, что на душе девичьей бушует метель. Даже сейчас, когда её возлюбленный лежал живым трупом у Соловьёвой дома, Алиса оставалась кристально спокойной. Только тусклые глаза могли её выдать. Воронцова устала. Вместе с организмом Миши рушилась и её жизнь, сердце и уверенность в собственных силах. Она уже была готова к тому ужасному решению, что пугало её саму, доводя до дрожи.***
Домой к Марине она пришла первой, покинув скучный урок алгебры. Честно, её абсолютно не волновало, какие отметки будут стоять в аттестате, как она сдаст ОГЭ, и что станется с ней после. Чтобы как-то исправить ошибки, принесённые в её жизнь Мишей, Алисой было принято решение идти в десятый. Размышляя о своём скудном будущем, она направлялась в своё временное пристанище, где её уже не ждал полуживой Алёхин, вновь пропавший в поисках дозы. Воронцова всё ещё ужасалась своей уверенности в том, что собирается сделать. Небольшая часть её вещей была быстро скинута в наполовину пустой рюкзак. На плечо закинута гитара, а простая записка оставлена на кухонном столе, прижатая грязной пепельницей.***
Медленно вечерело. Алиса сидела на крыше многоэтажки, дëргая струны и что-то тихо напевая. Солнце краснело, безмолвно прощаясь с Воронцовой, помахивая ей последними лучами, и аккуратно окрашивало горизонт в тёмный цвет. Певица возвращалась. Возле подъезда она испустила тихий вздох, протягивая руку к двери. — Лиса… — до боли знакомый, но такой искажённый усталостью и болью голос послышался сзади. Алиса не спешила разворачиваться. Сжимала тонкими, истерзанными шрамами пальцами дверную ручку и шумно дышала, пытаясь прийти в себя. — Миш. — медленно поворачиваясь, ответила она после минутной паузы. — Я устала. — Пожалуйста. — жалобно проскулил Алёхин. — Последний раз. — Нет. — твёрдо отрезала Воронцова. — Этот последний раз повторяется неделю за неделей. Я всё решила. Дальше ты сам по себе. Я отдавала тебе всю себя, тратила невероятное количество сил и денег, но ты просто плевал на мою помощь. И в мою душу тоже. — она перешла на крик, — Пойми и ты меня, прошу! Я не могу терпеть это вечно! — Я прошу тебя… — по его щекам потекли слëзы. — Нет. — Воронцова нахмурилась и, тряхнув волосами, рывком распахнула дверь. Она хлопнула с громким звоном, который стоял в ушах до самого утра.***
На часах было только семь, когда Алису разбудил звонок с неизвестного номера. — Да? — сонным хриплым голосом отвечала она. — Алиса Воронцова? — ответил дрожащий женский голос. — Да, это я. — хмыкнула девушка. — Что-то нужно? — Миша в больнице. — со слëзным надрывом говорил голос. — Это его мама. Я всё узнала. У него передоз. — Адрес! — подорвавшись с постели, закричала в трубку певица.***
Она влетела в палату так бешено и быстро, словно передоз был у неё. Алёхин лежал, укутанный в белую простынь, подключённый к капельнице, и выглядел так, будто доживает последние минуты. Алиса тряслась, присаживаясь на край кровати и нежно хватаясь за чужую руку. — Прости меня, я... — еле выдыхает Воронцова, чувствуя, как по щекам струятся слёзы. — Алиса. — слабым полушëпотом отвечает Миша, стараясь сжать её ладонь в ответ, но не может. — Отпусти меня. Прохладная мужская рука дёрнулась в её ледяных пальцах, и певица лишь усилила хватку, громко всхлипывая: — О чём ты говоришь? — она выдавливает улыбку и только зажившие на искусанных губах раны заново трескаются, расплываясь кровавыми пятнами. — Я буду рядом! Я больше не брошу тебя. Алёхин едва улыбается в ответ, тяжело дыша. — Ничего с собой не делай, хорошо? — с трудом произносит он, прикрывая глаза. Алиса утыкается в его грудь, трепетно гладя чужое предплечье. Из его сухих губ часто вырывается чересчур горячий воздух, растрëпывая волосы, выкрашенные в ярко-розовый.По палате разносится звонкий писк аппарата.
Воронцова вскидывает голову. На экране прибора, названия которого она не знала, бежит зелёная линия и издаёт этот противный звук, за долю секунды ставший для девушки ненавистным. В отличие от названия, назначение этого аппарата Алиса знала. Она кричала в унисон с ужасным писком. Врач держал её под руки, стараясь оттащить от кровати возлюбленного. Глаза и горло болели невероятно сильно, но ни слёзы, ни крик не хотели прекращаться. Её будто рвало изнутри крупными иглами, которые по незнанию Миша втыкал не только в свои руки, но и её сердце. Алиса отчаянно билась в сильных ладонях доктора, не отрывая взгляда от Алёхина, которого старались вернуть к жизни, пока было время. Её грубо вытолкнули в коридор и закрыли дверь. Воронцова упала перед палатой на колени и зарылась пальцами в волосы, дëргая их и оставляя на полу больницы. Мама Миши сидела на стуле, возвышаясь над изнывающей от боли и вины Алисой. Она сидела молча, тихо глотая слёзы. — Простите меня. — бормотала певица одно и то же, обращаясь к женщине. — Прошу, простите... Но она не отвечала. Время шло безумно медленно, и каждая минута, уходя, забирала с собой кусочек сердца страдающей Воронцовой. Её подняли и повели в другой кабинет. Кто-то всучил ей воды, другой корпел над предплечьем, желая вколоть успокоительное. С ней пытались поговорить, но она не слышала и не видела ничего вокруг, надеясь, что всё случившееся окажется одним из её ночных кошмаров. Доктора, понимая, что полноценного разговора с невменяемой девушкой не добиться, вызвали ей такси и отпустили восвояси.***
Следующий месяц Алиса не выходила из дома, заперевшись в комнате с окном нараспашку. К ней приходила Настя, влезая в форточку, подолгу разговаривала с ней, хотя она никогда не отвечала, кормила с ложечки, включала музыку водила в туалет и едва не заделалась её личной сиделкой. Воронцова боялась гнева Мишиной мамы, но, как оказалось позже, женщина скончалась ещё в больнице. Услышав посмертный писк, а за ним душераздирающий девичий крик, её и без того слабое сердце не выдержало — инфаркт. Алиса и вину за её смерть взвалила на себя.***
Воронцова страдала до сих пор, стараясь отделиться от ненавистных ей воспоминаний. Кольцо было спрятано, номера удалены, страна сменена. Но один взгляд на безделушку, ранее дорогой сердцу аксессуар, заставил её заново прочувствовать всю ту боль и истерзывающее чувство вины за придуманный ею же грех. Я даже ни разу не была на его могиле... Сжимая в кулаке кольцо, Алиса вспомнила древнюю русскую традицию — вдовы носили данный аксессуар на верёвке, что являлось символом памяти по усопшему. Откопав в шкатулке с украшениями цепь, Воронцова повесила на неё покрытое слезами и отчасти кровью колечко. До крови кусая губы, надела импровизированный кулон на шею, глядя в зеркало. Глаза потухли. Красным налились только глазные яблоки, и лицо пошло пятнами от плача. Взгляд кинулся на гитару в углу. Не время киснуть, у меня скоро концерты. Стоит взять себя в руки, как я делала это три года.