Кукурузный точильщик

Сейчас

Кирк приподнимается на локтях и пытается сесть на постели, куда его, видимо, переместили по окончании секс-марафона. Почему ему никто не говорил, что от долгого траханья может покачивать, а обретенная поверхность под пятой точкой — перекатываться, как после многочасовой езды на байке? И почему вообще ему никто не устраивал раньше вот такого долгого и многочасового?.. Поерзав на краешке кровати и убедившись, что способность сидеть он сохранил в полной мере, Джим пробует встать на ноги и сделать пару пробных шагов по комнате. Ну и походочка у него сейчас, наверное. Как у новорожденного жеребенка. Впрочем, оно того стоило, чего уж там. Интересно, сколько раз Спок его того?.. И сколько времени он провалялся в отключке? Кирк натыкается в потемках на стул: на сиденье лежит его сумка, а через спинку аккуратно перекинут как будто бы комплект сменного шмотья, любезно приготовленного кое-кем взамен уничтоженного n-нное количество часов назад. Кстати, о времени… Джим проверяет дату на личном коммутаторе и присвистывает — прошло чуть больше суток. Суток наедине с оголодавшим, неистощимым и деструктивным вулканцем, с которым они на пару заездили диван, своротили в запале гардину и, кажется, снесли пару полок… Ладно, потом разберемся, какого Хана произошло — сперва в душ. Кирк находит путь в ванную на ощупь. Не зажигая света, отворачивает кран. Тот натужно сипит, выплевывая тошнотворно теплую, с железистым привкусом воду. Джим не дает ей стечь — нагибается и по-звериному пьет, жадно припав губами к тонкой рваной струе. И лишь напившись, щелкает выключателем, готовясь обстебать пятнистого гепарда напротив. Критически оглядывает свою шкуру, упрямо избегая встречаться с отражением глазами, но зеркало разочаровывает: на коже ни одного следа, все нейтрализовано регенератором. Значит, пришел уже в себя дестройер... Беззлобно усмехнувшись, Кирк встает под душ. Вода и здесь едва теплая, со слабым напором, но каждый нерв, каждый мускул благодарно отзывается на контакт с ней, искря остаточным удовольствием. Первые капли проходятся по все еще обостренно чувствительной коже, омывая ее наплывом эротических ощущений. Джим стонет и пораженно отслеживает реакцию собственного тела. Поразительно, он-то думал, ему секса больше никогда в жизни не захочется. Это как-то нездорово и нездорово, чувствовать себя после такого забега посвежевшим, а не затраханным, и явно хотеть добавки. Ладно, выясним у Спока, в чем тут дело. Джим почему-то был уверен, что тот не ушел, а дожидается его внизу. И это знание тоже было… странным. После душа все становится еще чудесатее. Кирк бодро одевается, категорически не понимая сигналов собственного организма. Как вообще такое возможно, чтобы телу было легко и звонко, будто его не терзали нон-стопом ненасытные руки, губы и член? Он бурлит энергией и ощущает себя отдохнувшим, как после самого ядреного коктейля из медикаментов Боунса или как после четырнадцатичасового сна на хрустящих простынях в дорогущем номере отеля на спутнике Гамбии, хотя не должен бы. Кирк сбегает вниз по лестнице, потому что просто идти не получается, и застывает на последней ступени. Признаться, это не совсем то, что он ожидал увидеть, когда спустился вниз. Спок, завернутый в простыню, будто в тогу, невозмутимо-увлеченно приводящий в порядок измочаленный диван с помощью раритетной отвертки, смотрится сюрреалистичнее всего, что Джиму доводилось наблюдать при высадках. Сзади на простыне значится прореха, и сквозь нее видна алебастровая, с благородным оливковым отливом кожа. Как раз где-то на уровне поясничных ямок. Кирк сглатывает. А Спок, не отрываясь от своего занятия, подает голос: — Я в курсе, что на простыне имеется дыра, но вы своим взглядом просверлите еще одну. Язва. Ну хоть что-то остается неизменным в этом мире. Джим подходит ближе и наводит на эту оставшуюся верной себе спину сложенный из указательного и среднего пальцев «фазер», упирая дуло вулканцу туда, где на ткани уже имелся прострел. И, да, Кирк в курсе, что этот жест обозначает кроме прочего еще и вулканский поцелуй. — Руки вверх, выкатель! — взводит Джим голосом тумблер боевого режима, и Спок, надо же, поддерживает его игру, послушно воздевая руки к потолку. Неужто четыре года на Земле выучили того снисходить до нелогичных человеческих дурачеств? — Оружие — на пол. Без резких движений, — продолжает командовать Кирк, и Спок подчиняется: плавно, усыпляя бдительность и роняя отвертку из рук. Но лишь затем, чтобы в одно неуловимое движение развернуться к тому, кто держит его на прицеле, лицом. Дуло оказывается нацеленным ему прямо в сердце, но это Кирк попадает под прицел тяжелого обжигающего взгляда. И во взгляде том еще до конца не отгорела лихорадка и читалось обещание незамедлительно разложить Джима прямо на недочиненном диване, если он, Джим, продолжит в том же духе. И Сурак с ними, с подломанными ножками. А Кирк, шалея от вседозволенности, дурея от этого подыгрывания, скользит пальцами по ткани выше, сосбаривая, натягивая и выглаживая простыню, пока не добирается до ключицы. На ней темнеет налившаяся кровью метка, и рядом зеленеет крошка приставшей крылечной краски. Значит, с себя Спок оставленные им отметины сводить не стал. Интересно… Но еще интереснее, почему вулканец изображает римского патриция на его фермерском дворе. — Твою одежду я тоже изорвал? — спрашивает Джим, сосредоточенно подковыривая зеленую чешуйку. — Тоже. Ваша... — Спок вздрагивает от манипуляций Кирка и очень бережно отводит от себя царапучую руку. — ...Твоя кровь горела в ответ. Мне жаль. — А? — Джим наконец-то отрывает взгляд от гипнотической отметины на ключице и поднимает на извиняльщика глаза. Его мнение: Споку бы пошел лавровый венец, но никак не терновый. Вот к чему эти самобичевания?.. — Я прошу у тебя прощения, — вулканец, вновь превратившийся в обычную версию себя, повторяет слова раскаяния, и Кирк морщится, ощущая, как Спок закрылся и закрыл что-то в себе от Джима — он почувствовал это разумом, и ощущение ему очень не понравилось. Хотя куда больше ему не нравилось ощущать присутствие кого бы то ни было в своем разуме в принципе. — За урон твоим вещам, твоему дому и мое… нападение. Я все возмещу и понесу заслуженное... — Да забей, — отмахивается хозяин дома. Зачем-то продолжая участвовать в этом театре абсурда, который пришлый недоагрессор все пытался обратить в трагедию, он проходит по разоренной гостиной, оценивая масштабы бедствий и хмыкая. — Обстановочку здешнюю давно было пора обновить, а цветок моей невинности ты не сорвал. Так что я не в претензии — было зашибись. — «Зашибись»? — повторяет гость каким-то трудным голосом. —Угу, — Джим беззаботно пожимает плечом и поднимает с пола кусок штукатурки. Растирая его в пальцах, он всей хребтиной ощущает недоверчиво-сканирующий взгляд. — Ты спрашивал, что я здесь делаю. Я был не в состоянии ответить. Теперь — могу. Меня сюда привел… — Пон-фарр. Это я и так понял, — Кирку всегда нравилось, как выглядит выражение удивления на этом непроницаемом лице, каким человечным и беззащитным оно становится в такие мгновения… Пока вновь не застывает безэмоциональной гипсовой маской, вот как сейчас. — И хотелось бы думать, что я всего лишь подвернулся под руку, когда тебя прижало лихорадкой крови, но мы оба знаем, что это не так. Ты забрался в эту глушь, потому что искал конкретно меня. — Да, — просто признает собеседник. — Ты позвал — и я пришел. — Чего? — Джим застывает на месте с подобранной шторой, закинутой на плечо. Видимо, теперь настал его черед изображать римскую статую. — Ты был еще в космосе, когда я услышал. — И что же ты услышал? — очень осторожно переспрашивает Джим, как говорил бы со стрессанувшим кадетом на краю общажного карниза или с неадекватным пришельцем при первом контакте. Пайк сказывал, что такое пон-фарр. Джим был наслышан, как ударяет по психике такой гормональный всплеск семилетнего цикла... — Твой зов. Твою боль. Координаты, где тебя ждать. Джиму делается крепко не по себе. А еще эта подселенная штуковина в мозгах, чье присутствие он ощутил по пробуждении… Как эфемерный тяж или что-то вроде. Как его убрать-то?.. Он не замечает, как крадучись подступает к Споку, а его пальцы наматывают занавеску на один и второй кулак, будто он собрался вязать ею вулканца, ожидая от того — чего? ментального нападения на фоне недовыветрившейся невменяемости из-за пон-фарра? атаки бредовыми сказочками? Глупо, учитывая разницу в физической силе, всегдашнюю трезвую рассудочность Спока, не склонного к сочинятельству небылиц, доверие к нему на каких-то базовых гольных инстинктах и непонятную природу этого самого образования в мозгах, которого еще вчера не было. Или было?.. Кирк заставляет себя выпустить импровизированную веревку из рук. — Ты ж и сам понимаешь, как нелогично и крипово это звучит, да? Спок лишь приподнимает свою родовитую бровь в ответ. Черт, он скучал по этому жесту. — Ладно, — Джим примирительно поднимает руки и доброжелательным тоном, каким увещевают буйных пациентов на Кудо-6, продолжает: — Допустим, я поверил в эту побасенку. Тебя отпустило? — Да, если речь идет о состоянии, именуемом тобой «лихорадка крови». Кирк аж залюбовался этим исполненным достоинства кивком патрицианской головы и честно спросил себя: «А меня отпустило?» Ему хотелось развязать этот узел в башке так же сильно, как хотелось развязать концы простыни на плече Спока. Отвык, он просто отвык. Пройдет. Шесть лет назад он ведь справился с искушением. Нужно просто гнать его от себя, пока еще не поздно. На расстоянии быстрее в себя придут. Оба. — А меня теперь отпустишь? — Кирк делает неопределенный пас у своего виска. — Я чувствую тебя в своей голове. Спок осторожно, будто из них двоих это Джим тут псих, протягивает к нему руку, но лица так и не касается. Пальцы замирают в сантиметре от кожи, словно до последнего защищая от чего-то. — Я попытался, пока ты спал. И не смог. Твое сознание цепляется за меня. — Поверь, мой бодрствующий разум жаждет автономности, как и раньше. Давай, мелдингни меня и отсоедини нас, — Кирк без церемоний шлепает ладонь вулканца себе на щеку, из-за чего этот самый вулканец выглядит не просто изумленным, а донельзя шокированным. — Да-да, я в курсе этих ваших вулканских заковык. Смирись, что мой мозг дефлорировал не ты, и развяжи нас. Спок смотрит на него еще мгновение, смотрит с непонятной Джиму жалостью, а после размещает пальцы на пси-точках правильно — и следующее, что Кирк ощущает после провала, как он, дрожащий, мокрый, жмется к Споку и умоляет: «Не-отпускай-меня-не-отпускай-не-отпускай-не-хочу-больше-один-в-пустоте...» А тот бережно поддерживает его, прижимая к себе, и отвечает что-то неразборчивое на вулканском наречии. Джим отнимает лицо в холодной испарине от чужой груди и отшатывается, неверяще всматриваясь в Спока, в себя: — Что за чертовщина? Это… это же не ты колдуешь. Это я сам тебя не отпускаю. Какого хрена я тебя не отпускаю? Вулканец делает осторожный шаг к нему, но Кирк не дает усадить себя или успокоить. Незряче пятясь назад, он запинается об угол кресла, а оказавшись на полу, продолжает судорожно отползать, пока не упирается ходящими ходуном лопатками в стену. И стену под спиной коробит: она идет волнами и то вздымается, то опадает какими-то чудовищными пузырями. И с ней нет сладу, а в висках колотится и вскипает пульс, накатывая и вновь замирая до самой сердечной тиши… И воздух едкий, шершавый, спекающий глотку, и комната вокруг оплывает... И в этой зыби, в этой липкой дурноте Джим отчетливо слышит, как в подпол снизу бьют древние судные часы… Обхватив голову руками и раскачиваясь в такт с этим беспощадным метрономом, Кирк глухо просит: — Тогда уйди сам. Если я не могу оторваться, уйди ты. Попробуй отойти на расстояние — пусть эта хрень между нами натянется — и... не знаю, дерни? — Джим, ты не в том состоянии, чтобы… — Просто, блядь, свали! Убирайся! Вон! — Кирк орет, пытаясь заглушить набат в крови и сокрушающий дощатые половицы молот. Спок на несколько секунд оглушенно замирает, будто в него выстрелили, а после тихо, очень тихо выходит, беззвучно притворив за собой дверь. И Джим остается один на один с точильщиком. Под высверливающий висок скрежет он заваливается на бок и сворачивается на полу, замкнув обеими ладонями слух, сквозь который все громче и громче пробивается вой корабельной сирены… …— Нештатная! Регистрирую взрыв вулкана в 19 тысячах км от курортной зоны. — Сканеры барахлят? На подлете сейсмоактивность была в пределах обычной по данным базы. — База только что послала сигнал бедствия. Принимаю с планеты еще один… Со всех населенных пунктов, сэр… — Проклятье! Глубокое сканирование коры, быстро!.. — Сканирование подтверждает, что активизировался второй вулкан… Третий… Господи, их дюжина… Облака с ядовитым газом радиусом от 2 до 34 км… — Скотти, быстро поднимай всех наших! И без разбора цепляй лучом гражданских, кто в радиусе захвата рядом. — Цепная затронула океанический хребет! Фиксирую цунами — на воде и на суше: сформировался первый ураганный пирокластический поток. Скорость — около 700 км/ч. Боже... — Расчетное время, коммандер? Марк! Посмотри на меня: сколько времени до того, как накроет Ильтрис? — Меньше 3 м-минут, сэр… — Это — инженерный! Пепел сбивает настройки. Наши в увале рассредоточены по разным локациям, одиночные сигналы не проходят — наводка срабатывает только на группы. У нас есть время на перекалибровку? — 2 минуты, сэр. Точка принятия решения… — Отставить калибровку. Забирать только группы. Кара, свяжись с другими кораблями на орбите... — «Интрепид», это Кирк, «Энтерпрайз». Я предлагаю объединить… — «Энтерпрайз», вы рехнулись?! Уходите с орбиты, пока орбита еще вообще есть! Планету вот-вот разнесет на куски! Мы снимаемся немедленно... — «Интрепид», выслушайте: нужно объединить сигнальную сеть координат. Тогда «точку» отдельного сигнала от вашего человека плюс «точку» от нашего, если он поблизости, транспортатор сумеет запеленговать как группу и поднять вместе с ней жителей в том же квадрате... — ...Обвал мегакальдеры. Ильтриса больше нет, сэр. Сигнал с ближайшим городом потерян. — Барди? — Потерян. Локсли, Стоунтон, Голкан — потеряны… — «Интрепид», повторяю запрос: дайте доступы к координатам ваших людей. — Черт с вами, «Энтерпрайз». Ловите!.. — ...Сэр, на борту 1782 человека. Согласно прогнозу, если мы еще задержимся для эвакуации экипажа и населения, планетарный коллапс, который предположительно наступит через 7 минут, не даст нам уйти от обломков... — Продолжаем. Скотти, ты сможешь со всеми вводными отправить нас в варп за 20 секунд по моей отмашке? Курс рассчитан... — 3315 человек, сэр. 4 минуты до нулевого порога... — Продолжить. — 7780 уцелевших на палубах, сэр. 2 минуты. Стабилизаторы еле тянут… — Вы ослышались, коммандер? Мы продолжаем. — Вы погубите всех нас. А если мы чудом выживем — это трибунал. Я вынужден снять вас с должности капи… — Скотти, сколько еще мы?.. — Нисколько должно было наступить миллисекунду назад! Но планету чудом еще не разнесло, и стабилизаторы держат. Если повезет, у нас еще минута. Дальше — не вырулим! — Тогда еще минуту под мою полную ответственность. Джордж, как Марк очнется после твоего хука — отзови его коды доступов. Никаких гауптвахт — там сейчас людей под завязку… И сейчас, Скотти, сейчас!.. ...Его вышвыривает из приступа в настоящее, будто чьей-то вмешавшейся рукой. Джим внезапно осознает себя на полу собственного дома, а не на палубе. Он лежит совершенно обесточенный, ощущая, как дюраниевой тяжестью налилось тело, как в голове капает черный дождь, и все еще остаточно бухает в горле, но уже не под ухом. Лежит и все ждет, ждет, ждет, что мир кругом наконец взорвется болью оборванной связи, а его самого разнесет на куски, как в безвоздушном пространстве — и он наконец-то освободится, но ничего не происходит. И тогда Кирк медленно поднимается и, держась за стену, бредет на кухню, дослушивая в себе только что снова пережитое помешательство. Потому что в мгновения, когда «Энтерпрайз» выворачивала в варп-тоннель, а переборки стонали от убийственных перегрузок, и металл обшивки сдирало от смертоносных обломков взорвавшейся планеты... В те черные часы, когда инженерные службы судорожно отлаживали систему производства кислорода под скаканувшее число людей, а весь корабль накрывало удушающей гипоксической волной... И в те несколько дней, пока звездолет в режиме радиомолчания шел на импульсных, шел на цыпочках у границ нейтральной зоны с клингонами, таща на буксире две подобранные яхты с беженцами и отказавшими двигателями… Вот тогда Джиму казалось, что он сходит с ума, потому что слышал, будто на том конце некоего тягового луча, которым он мысленно держал курс на Землю, что-то на пределе слышимости говорило ему «Я знаю» и «Помощь идет», а еще иногда «Ты не один, я — рядом», как оно внушало ему пару минут назад. Казалось, и тогда, и сейчас это сумасшедшее и пугающее неодиночество, эта пробудившаяся в нем струна грозила лопнуть от запредельного напряжения и неустроенности, но отчего-то оба раза, нежеланная и прогоняемая, она выбирала жить, вроде как сама по себе, совсем отдельно от Джима, который не звал, не понимал и не хотел этой сопрягающей пуповины. Все, в чем он нуждался прямо сейчас, и завтра, и в ближайшие отпускные недели — это накачиваться бухлом. И желательно до бессознательного состояния. Не светит, — постановляет обыск кухни на предмет схронов и вырванный из стены репликатор, валяющийся на полу в луже технической крови. При виде его мертвой искореженной туши с промятинами на боках, будто от ударов, нанесенных разъяренным эфрозианским ящером в период гона, Кирк неожиданно понимает, что есть он хочет на данный момент все же куда сильнее, чем до беспамятства надраться. «Что ж, сельские мальчики еще никогда не пропадали среди полей», — невесело усмехается сам себе решивший выйти на ночной промысел «аграрий». И он даже не удивляется, застав на крыльце Спока. Точнее его сгорбленную спину, завернувшуюся в простыню, придавшую ему сходство с привидением. С задрогшим и крайне несчастным привидением... — Есть хочешь? — спрашивает Джим у спины. — Зверски, — без привычных витийств и как-то совсем по-человечески отзывается та. — Тогда займемся собирательством. Только сначала в дом — утеплим тебя. Кирк не оборачивается и потому не видит, как вулканца, тяжело поднимающегося со ступеней, пошатывает, словно он совсем недавно пережил критический выброс ментальной энергии, в котором истратил неимоверное количество сил…