Кукурузный точильщик

Кирк едва не урчит, пока торопливо уговаривает третью по счету кукурузу, что они отварили в старом жестяном ведре. Давно у него не было такого зверского аппетита и еще давнее не было настоящей, а не реплицированной еды. По локтям течет, он обжег язык, но какое же это блаженство, побыть безманерным сельским свинтусом, а не дипломатическим лицом на пышном банкете с пятью переменами блюд… Хотя Спок, похоже, ощущает себя именно на таком приеме. Наколов початок на вилку, он аккуратно срезает зерна ножом и отодвигает их на тарелке в сторону, дожидаясь, пока те не перестанут исходить паром. И лишь затем отправляет их в рот, умудряясь при этом не произвести ни звяка при изящном зачерпывании… чайной ложкой. — Боже, ну кто ж так ест кукурузу? Официально заявляю от лица всех айовских кукурузоедов, что это надругательство над и профанация продукта! Ты бы еще мизинец оттопырил, — возмущается Джим, ухитряясь в свою очередь продемонстрировать другой редкий навык — внятной речи с набитым ртом. — С какой целью? — недоумевающе уточняет поднявший на него глаза Спок. — Ты голоден? — отвечает Джим вопросом на вопрос. — Очевидно, что да. — Ну так ешь, а не лущи! Перед кем тут чиниться? Не уполовинивай себе радость: просто бери и вгрызайся, пока не остыло, — Кирк выбирает из вара новый початок, щедро посыпает его крупной солью и протягивает Споку. Тот берет его за концы бережно, как священную лируанскую скрижаль. — Ну же, смелее! В поедании кукурузы нет и не должно быть эстетики. Есть голодный ты и есть початок. Смотри, — Джим для наглядности со смаком вонзается в свой кочан и звучно вбирает молочный сок. — Весь смысл в том, чтобы зерна забивались между зубов, и от соли ело губы, и чтобы шумно всасывать сок, пока он горячий. Понимаешь? — Кажется, начинаю, — произносит тот, сделав на пробу первый нормальный укус. А за ним второй. И третий… Кирк ни разу прежде не видел, чтобы вулканцы ели, прикрыв от удовольствия глаза, и мурчали. Джим любуется им. Просто ничего не может с собой поделать. Вот такой противоестественно естественный Спок, жмурящийся от наслаждения и собирающий языком приставшие крупинки соли с залеченной губы, невыносимо, по-домашнему прекрасен и уютен. И вот такого его каждый вечер имеет то ли счастье, то ли несчастье лицезреть на своей кухне Пайк... Молодая, сладчайшая кукуруза внезапно начинает горчить, и к Кирку возвращается желание упиться в дымину. В бар, ему немедленно нужно в бар и выставить Спока, чтобы к возвращению надравшегося Кирка домой из воздуха выветрилось даже эхо, даже намек на это бархатистое рокотание, на эти доверчиво смеженные веки... — Ты наелся? — резче, чем хотел бы, спрашивает Джим. Спок распахивает глаза, с лица мгновенно сходит расслабленное выражение. Он снова нацепляет на себя эту фирменную вулканскую личину и сдержанно благодарит, отставляя тарелку: — Вполне. Спасибо. — Так я и поверил. Бери еще! — командует Кирк, запоздало пытаясь смягчить жесткий приказной тон кривовато сооруженным подобием улыбки. Вот только отчего-то удерживать этот гребаный смайлик на зацелованных Споком губах оказывается ой как непросто... Вулканец превнимательнейше вглядывается в него и не сразу, но все же подчиняется — докладывает себе еще один початок и стачивает его с аппетитом, да, но уже без подкатывающихся глаз и этих кошачьих горловых звуков. Джим испытывает нелогичные разочарование и раздражение. Все-таки до чего же быстро в его картине мира поменялись приоритеты: от простого и понятного желания нализаться в хлам до сложной и необъяснимой потребности кормить Спока, кутать в теплое и делать все, чтобы тот мурчал от довольства жизнью. Чертовщина какая-то! Кирк размашисто поднимается и выплескивает воду из ведра в раковину, предварительно выудив из него последнюю кукурузину, чтобы подложить вулканцу. — А знаешь, что самое поганое? — безжалостно изрекает Джим, до побелевших костяшек вцепившись в края мойки. — Я понятия не имею, пекся ли бы так о тебе, если бы не эта штука в моих мозгах. — Не самое, — до жути спокойно доносится из-за стола. — Куда страшнее то, что даже предположи я, будто твоя забота — лишь производная уз, я бы все равно поступил точно так снова. Кирк резко оборачивается. — Да ну? Типа пытаешься сигнализировать мне, что ни о чем не жалеешь? Или что тебя не ждут? Скажи мне, Спок, разве тебя не ждут? — голос Джима совершенно непроизвольно приобретает вкрадчиво-допросовые интонации командира звездолета. — Только давай на этот раз обойдемся без буквального дерьмотрактования моих слов, — торопливо добавляет он, в момент разрушая образ грозного дознавателя. — Мне будет... сложно ответить на твой вопрос. — А ты все же попробуй. Кирку не понравилась эта заминка Спока с формулировкой. Не понравилось, что тот бросил есть. А еще он предвидел, что ему всяко не понравится ответ, каким бы он ни был. И все же Джим чисто из упрямства прислоняется к мойке бедром и складывает руки на груди, всем своим видом демонстрируя, что запасся несвойственным ему терпением и готов слушать столько, сколько понадобится. Но бывший офицер ЮСС «Энтерпрайз» оказался, как всегда, лаконичен: — Кристофер Пайк в курсе, что я функционален. В курсе, что ты цел и невредим. И он не имеет возражений против моего пребывания здесь. Джим аж присвистывает. — Так бы сразу и сказал, что у вас свободные отношения. Хотя это настолько не вяжется ни с тобой, ни с Пайком… — с сомнением произносит Кирк, критически оглядывая вулканца и выискивая в его словах подвох. Вместо него он набредает мыслью на очевидный и вызвавший заметное оживление в его... воображении бонус: — То есть в принципе мы могли бы замутить тройничок? В голове в ту же секунду раздается довольно болезненный шлепок. Словно кто-то оттянул резинку и стегнул ею Джима под черепом. — Да чтоб тебя! — морщится отшлепанный, потирая ушибленный мозг через кость. Нет, он все-таки вытряхнет из себя эту штуку, чего бы ему это ни стоило! Может, попробовать попрыгать на одной ноге и помотать башкой, как после ныряния? Или пошуровать ладонью, как вантузом?.. В силу занятости энергичным продувом уха Кирк довольно рассеянно следит за Споком, который в свою очередь с научным любопытством во взгляде следит за Джимом, попутно зондируя что-то внутри него и внутри себя своим ментальным сканером. — Ни разу не видел, чтобы связь использовали так, как ты, — наконец делится с ним своими наблюдениями явно позабавленный вулканец. — И не слыхал о прецедентах. — Можно подумать, я сам себе ментально вдарил, — обиженно огрызается Кирк. Спок, паршивец, на это никак не реагирует. Просто смотрит на него своими томными глазищами и молчит. Причем молчит подозрительно красноречиво… — Да ты меня шутишь! — вконец охреневает Джим, оставляя ухо в покое. — Серьезно?! Это я сам так с собою? Кирк почти бросает себя к столу. Проехавшись по нему локтями, он весь подается к Споку: — Давай-ка проясним, — шипит Джим. — Ваша долбаная связь — она, что, и впрямь подразумевает эксклюзивность отношений? — Обычно — да, — не разрывая зрительного контакта, Спок отодвигает посуду подальше от Кирка. — Но бывали исключения. Наличие консуммированных уз не означает, что ты физически не можешь иметь коитус с другим партнером по собственному выбору. — Вот только?.. — подсказывает Джим упавшим голосом. — Вот только вряд ли ты захочешь. Ха-ха, — скрипуче проскрежетал точильщик под половицами, хотя по-хорошему реплика должна бы была принадлежать Джиму. Ха-ха, — тут же дробно зачастило, отозвавшись в височной, в затылочной, в теменной, а зрение на мгновение растеряло фокус. — Ты знаешь, а я уже хочу, — говорит Кирк, с нажимом уперевшись кулаком в столешницу. Как якорем. Как инерционным гасителем. Как страховкой против того, чтобы снова не съездить этим самым кулаком по вулканской физиономии. — Хочу сгонять в бар, снять первую попавшуюся цыпочку и зажать ее в переулке. Это он досказывает уже на ходу, стремительным шагом покидая кухню. Проносясь по гостиной. И подцепляя кожанку с крючка в коридоре. Порог мягко отбрасывает его обратно в дом, как если бы говорящий наткнулся на стену или ощутил первые импульсы подземной сейсмической грозы. А в ушах — в ушах прерывистыми толчками грохочет пульс, и половицы под ногами бугрятся, горбятся, перекатываются. Дверь взбухает волдырями, а из углов лезет черная пузырящаяся пена… ...ха-ха, ха-ха, ха-ха… — Джим!.. — Маргарита. Не девчонка. Коктейль. Угощу ее «Маргаритой». Почему-то под «Маргариту» мне дают чаще всего... Джим безостановочно говорит и все пытается поддеть раскаленную заклинившую ручку, выскрести лаз наружу. Наконец-то выдавливает дверь на себя и делает шаг вперед, на крыльцо, не понимая, что на самом деле отступает реверсом назад, в дом. Будто там значился циклопических размеров магнит или разверзся гравитационный колодец, чья чудовищная тяга тащила его через сопротивление обратно. — Джим! Смирительная рубашка чужих рук обхватывает, обнимает со спины и связывает объятьем. Песнь точильщика в ту же секунду обрывается. — Перестань искать себе наказания, — просит его кто-то голосом Спока. — И сажать самого себя на цепь, превращая связь в привязь. Я могу помочь, но не так. — А как? — горько переспрашивает Кирк, глядя прямо перед собой. — Я могу блокировать боль, что тебя точит, не тронув воспоминаний. Позволь мне… — чуткие пальцы бережно, не навязывая своей воли, касаются виска, скулы, уголка рта, суля непрошенное, незаслуженное избавление. Как легко, как просто было бы поддаться им сейчас... — Не тронь, — удается выхрипеть Кирку и отвернуть лицо. — Тебя там не было. Ты ни черта не знаешь! Он делает рывок и высвобождается. Разворачивается, чтобы тут же прижаться, притереться к своему невольному тюремщику звенящим от напряжения и ненависти телом. — Помочь, значит, хочешь? — ядовито цедит Джим возле самых губ. — Ну, помогай. Они сцепившись вываливаются на крыльцо, сдирая друг с друга одежду с кожей. И Кирк делает то, чего ему хотелось в самом разгаре кукурузного грабежа — подсекает, опрокидывает вулканца навзничь, перекидывает ногу через бедро и не берет сам — нет, опускается сверху… Джим заставляет брать себя насухую. Упиваясь болью, не дозволяя никакой подготовки, понимая, что Споку и самому сейчас настолько же невыносимо, насколько сладко. Кирк жадно ловит отзвуки этой муки, впиваясь взглядом в его лицо, но вулканец не смотрит на человека. Глаза его, невозможные, темные, как здешнее и нездешнее ночное небо, обращены куда-то мимо Кирка. А Джим — он слишком хорошо понимает, что означает этот приваренный к звездным кладбищам взгляд, и не прощает его. Отдирает от гробовой бездны, нарочно переворачивая их так, чтобы Спок оказался сверху, чтобы теперь в поле его зрения был только Джим, Джим и никого кроме Джима... Они скрещиваются взглядами, и Кирк кончает до звезд перед глазами. На самом пике улавливая, как Спок воспаленно, сбивчиво повторяет: — Был. Я был там. Я был…