Кукурузный точильщик

Наутро инспекция обнаруживает у Кирка пару ссадин на ребрах, ободранные колени и… в общем, ничего такого, с чем бы не справился регенератор. У Спока исполосована спина, искусано горло и занозы на обеих ладонях. И все то время, пока Джим извлекал их, подцепляя тупым ножом, выкусывал, матерясь и отплевываясь, вертел у окна и так и этак, чтобы было виднее, Спок не пикнул. Ни разу не дернулся от боли. За них обоих издергался Джим. Черт, ну почему он только сейчас вспомнил, что руки Спока — это не просто руки, а чувствительнейшая карта нервных окончаний, тончайшим образом настроенный инструмент, без которого телепату… да как без рук! Не говоря уже о том, что пальцы у вулканцев — эрогенная зона, а тут — такое... — Не позволяй мне так обращаться с собой. Джим только что закончил водить регенератором над израненной еще больше его помощью кожей и теперь мрачно взирал на дело рук своих, не спеша возвращать вылеченные конечности владельцу. — Тебе это нужно. Я не сразу понял, но понял, — безэмоционально произносит Спок, не делая попытки выдернуть пальцы. Его руки так и покоятся в ладонях Джима, уязвимо открытые и по-прежнему доверчивые — делай с ними что хочешь. А Кирк ведь хочет: покаянно уронить в эти длани лицо и одновременно — скребануть по беззащитной сердцевине ногтем, чтобы Спок перестал... да вот это все перестал! Сам того не понимая, он своей покорностью, своей податливостью будил желание проверять границы дозволенного, провоцировал испытывать пределы собственной власти... — Тебя послать тем же лесом, что и Боунса? — сумрачно, риторически и исподлобья интересуется Кирк. — Прикладные психологи, блин. Не потакай мне! — возвышает он голос, ощутимо сдавив обе кисти. И почти сразу же ослабляет нажим, срываясь в оглаживание выступающих пястных косточек большим пальцем. Вроде как извиняясь за причиненную боль, хотя на самом деле Джим просто не может остановиться... — Хорошо. — Хорошо? — не веря своим ушам переспрашивает Кирк, которому хорошо в этот момент явно не было. Потому что только неодолимее становилось желание поднести эти сильные, красивые, длиннопалые руки к губам, перецеловать костяшки одну за другой, прикусить по очереди кончики пальцев... Тронуть подушечку указательного и среднего языком, вобрать в рот… Опять, вот опять накатывала эта чертова вулканская ворожба! Спок, правда, на все лады твердил, что узы тут ни при чем, но Джим ни на секунду не верил. — Я только что попросил не потакать мне, и первое же, что ты сделал в ответ на просьбу не идти на поводу — уступил? — Хм, семантический парадокс, — задумчиво изрекает Спок, слегка склонив голову к плечу. Он смотрит на Кирка светло-каре в свете дня и несколько иронично в свете сказанного. Смотрит, как на диковинное, как на редчайшее, как на что-то, от чего вулканский зрачок никогда не устанет. Джиму хочется, чтобы на него так смотрели вечно и не забирали рук. И именно поэтому он наконец-то выпускает их и отворачивается к окну. — Чем хочешь заняться? — меняет Кирк тему, с тоской глядя в заоконные дали, где бесчинствовал август и творился солнечный произвол, беспредельно пахнущий кварцем и колосящимся шальным привольем. Даже прижатые к нагретому стеклу пятерни ощущали, каким же знойным выдалось утро... — Продолжу устранять причиненный твоему дому ущерб. Планирую начать с ремонта репликатора. Ты позволишь воспользоваться инструментами, которы.... — Валяй, — перебивает Джим, не дослушивая. — А мне ты позволишь выйти из дома, Спок? Хочу прогуляться по округе. Кирк смотрит на него пристально и дожидается ответа очень напряженно, будто готовый к броску или к тому, чтобы выдавить стекло ладонями и уйти через окно. Вулканец отвечает ему непонимающим взглядом. — Тебе не нужно мое дозволение. Ты волен делать все, что пожелаешь. — Вот и славно, — Джим светлеет лицом и мгновенно отлипает от стекла, чтобы скорее кинуться к выходу, будто каждую секунду опасаясь, что отпустивший его передумает. Кирк рывком распахивает дверь в лето и какое-то время стоит на пороге, настороженно прислушиваясь к чему-то в себе, после чего легко и свободно сбегает со ступеней, ни разу не обернувшись. Провожающий его взглядом вулканец накрывает отпечаток на стекле своей ладонью... *** ...Кирк лежит без движения с час или два — провалившись в небо, как в глубокий обморок. Лежит на самом солнцепеке, заложив руки за голову, и пьет глазами лазурь, а лучистое золото — кожей. Слушает позывные ос в траве, привлеченных запахом побитых плодов, каких-то птах, гоняющих друг друга в ветвях могучей старой яблони чуть поодаль, и изредка — вьющийся над ухом комариный писк, разбавляемый вибрацией просачивающихся на личный комм извещений и запросов, которые не ждут окончания увольнительной. К полудню будет обгоревший нос, наверняка тепловой удар, расчесы от укусов по всему телу и ворох неотвеченных от озверешей инженерной службы, желающей его крови ничуть не меньше местного комарья. Джим нагулялся, набродился, напился из ручья — и хотел устроить привал в живописном местечке, чтобы разгрести рабочие дела, но упал в эту зелень, в эту синь без шанса пошевелить хоть мыслью. Просто дремал с распахнутыми глазами и не думал ни о чем, кроме того, что не заслужил ни кванта дарованного света. Ни кельвина от щедрот догорающих летних красок… ...и ни одного мазка жаркого собачьего языка по щеке. — Даже не подлизывайся, шарпеистый ты вымогатель, — Кирк захватывает замшевый слоистый загривок рукой и приветственно треплет. — Я больше не поведусь на твои грязные инсинуации. Сад давно заброшен, следовательно — яблони ничьи. Бисти не спорит — укладывается на землю, привалившись к человеку так, что тот аж ахает от подпихнувшего селезенку веса. От вздымающегося собачьего бока пышет жаром, как от корпуса варп-реактора, но Джим не отодвигается — только взбивает многочисленные складки на брюхе и укладывается на импровизированную подушку затылком. Так намного удобнее — проверять официальные ремонтные отчеты, вчитываться в неофициальные и более точные от Скотти и не думать о Споке… Проглядывать ворчливые неуставные воззвания от Боунса, который вообще-то тоже находился в законном отпуске («...я им накрутил хвосты, чтобы не вздумали дергать тебя хотя бы дней пять после адмиралтейской головомойки, но если ты, работоголик несчастный, сам вошел в учетку и сейчас читаешь, как я лаю, отстраню тебя еще на месяц, вот увидишь…»), и не думать о Пайке… Худо-бедно разделавшись с отчетностью, Кирк добирается до завалов на личной почте. Проигнорировать всех прочих отправителей, отыскать одного-единственного адресата, в переписке с которым за пять лет едва ли набралось десять сообщений, чтобы, зависнув на какое-то время пальцами над экраном, все же набрать в итоге бравурное: «Ну, приветики! Не наскучил еще вид из адмиральского кабинета? Или его здорово разнообразят обеды с новым молодым любовником? Приехал бы поведать, что ли, как у вас закрутилось. А то из Спока клещами не вытащишь». Ответа нет минуту... Пять... Десять. Тогда Джим отправляет еще одно сообщение: «В самом деле, приезжай. С нас кукуруза, с тебя — виски. Душевно посидим втроем… А там, глядишь, и полежим». В ходе набивания последней фразы Кирк славливает закономерный ментальный подзатыльник. Он ощущается слабее на этот раз — видимо, из-за расстояния, — но все равно приятного мало. «Ладно, — пишет Джим, отбросив всякое позерство. — Просто приезжай проведать меня и забери Спока. Я не могу прогнать его. На физиологическом уровне не могу. Помоги». Ответ приходит незамедлительно: «Я не поступлю так с ним». И непонятно, от чего больнее — то ли от этой короткой строки, то ли от еще одного укола в мозгу из-за связи, распознавшей угрозу своей целостности в просьбе Кирка, то ли от судороги в пальцах, конвульсивно сдавивших корпус комма. «А со мной?» — экран расплывается перед глазами, которые аж застит от душащей злой обиды. «Я задолжал вам обоим неизмеримо много, Джеймс. Хотя бы возможность узнать, от чего вы оба отказались в свое время. Так воспользуйся ею, прошу тебя. И мне несказанно жаль, что так вышло с твоим экипа...» Джим не дочитывает. В сердцах швыряет коммутатор куда-то в кущи и резко садится. К горлу, к вискам подкатывает тошное, душное, бухающее. Похоже, и вправду перегрелся. Бисти нехотя сгребает свое тело с земли и тяжело трусит в заросли за странным предметом, совсем не похожим на мячик. Приносит и кладет у ног подающего, дожидаясь следующего броска чем-нибудь попривычнее, покруглее. Джим машинально выбирает из травы яблоко покрепче и запускает им абы куда замашисто и со всей дурной мочи. Бисти возвращается с добычей обратно в рекордные для своей комплекции и возраста сроки. Кирк снова с оттяжкой посылает снаряд в видимую только ему одному мишень. И снова. И снова. Вероятно, эти бумеранговые броски все же достигали своей цели, если после дюжины таких подостывший Джим тихо говорит своему раннеру: — Спасибо. Пару раз огрев дубинкой хвоста Кирка по коленям — видимо, на собачьем языке это было эквивалентно «дай пять», — его напарница энергично счавкивает «мяч», ставя в игре сочную точку. А после деловито отправляется инспектировать опад под ближайшими деревьями. После краткого обхода и еще пары хрумких перекусов собачий нос выкатывает к ногам Джима крупное яблоко. Зеленое, подтянутое, с тугим глянцевым боком, оно не оставляло ни малейших сомнений в том, для кого предназначалось. — И тебя с первого взгляда сразил, да? Джим взвешивает угощение на ладони. Гладкий, налитой, идеальной формы плод, ладно легший в руку, так и напрашивался на укус, как напрашивались на укус споковы… Ворчание Бисти обрывает мечтательный ассоциативный ряд. — Да не покушаюсь я, — усмехается Кирк, похлопав поклонницу острых ушей по спине. — Снесу твой гостинец Споку в целости и сохранности — не боись. Но лучше веди-ка ты нас к своему кукурузному супермаркету — а то неизвестно, сладил ли этот покоритель песьих сердец с репликатором или нет. А потом — купаться, купаться, купаться!.. К полям они помчались наперегонки, заливистые и громкие.