Кукурузный точильщик

— Я тебе не собака. Не можешь снять ошейник — хотя бы ослабь поводок, — Джим остервенело сгружает охапку початков на стол, хотя очень хотелось со всей дури уронить ее Споку на ноги. — Я же и на три мили не отошел! До пруда он действительно так и не добрался. И вроде все шло хорошо, да только чем дальше Кирк оказывался от Спока, тем ближе к нему хотелось быть. И после расчета с Бисти за кукурузу Джима с такой силой потянуло обратно — хоть вой. И вот он стоит посреди кухни — раскрасневшийся, взмокший, злой — и, как идиот, сжимает в руке яблоко, размышляя, сразу запустить им в Спока или дождаться объяснений. Вулканец же невозмутимо достает из шкафа фужер, реплицирует какой-то прохладительный напиток, ставит рядом с кукурузной поленницей. Получается хренов пасторальный натюрморт! Колоска вот только не хватает, и бокал бы заменить — а то он хоть и картинно запотевший, но со сколом и с рисованной раритетной машинкой. Совсем детский. Что, впрочем, как нельзя лучше соответствует возрасту закатываемой Джимом сцены. — Связанные узами пары свободно летают в разных секторах космоса, — спокойно информирует его Спок, возвращаясь к прерванной появлением Кирка донастройке репликатора через свой падд. — Расстояние не имеет никакого значения. — И к чему ты клонишь? — едко интересуется Джим, хватая питье со стола и надеясь, что тонкие стенки бокала не лопнут в его взбешенных пальцах. — К тому, что я сам очертил радиус, так, что ли? И назначил себе наказание за выход из круга? Кирк выхлебывает лимонад в несколько глотков и вытряхивает лед себе за щеку. Старательно разгрызает его и теперь раздражающе похрустывает им в надежде, что Спока выбешивает этот звук. Но тот и ухом не ведет — знай себе, ковыряет настройки. А еще никак не комментирует ни ребячливую выходку Джима, ни сказанное им. — Да пошел ты со своим мозгоправством! — взрывается Джим, все-таки делая выбор в пользу швыряния в Спока собачьим подарком, а не фужером. Вулканец ловко перехватывает фруктину на лету свободной рукой, словно прогнозировал такой вариант развития событий и был готов к нему. — Я — не травмирован и самодеструкцией не страдаю, ты понял! Я все до единого психотесты сдал по прилету! — О, тогда, полагаю, это будет первый в истории случай, когда Джеймс Тиберий Кирк сжульничал во время экзамена, — смертельно серьезным тоном изрекает вулканский яблоколов, заламывая бровь. Повисает пауза, после которой вместо того, чтобы продолжить бушевать, Джим вдруг разражается смехом. — Нет, вы посмотрите на него, — Кирк посмеиваясь падает на стул и уже миролюбиво, как-то враз переключившись, салютует вулканцу фужером, на дне которого дотаивает лед. — Никак жизнь среди людей научила кое-кого чувству юмора. Джим с наслаждением прижимает холодный запотевший бок к разгоряченному лбу и прикрывает усталые от солнца и от самого себя глаза. — Извини за этот наезд, — негромко произносит Кирк. — И за все предыдущие, — добавляет он. — Да и за будущие — им точно быть, мы оба это знаем. Я и впрямь психарь стал. Даже вот презент от Бисти не смог вручить как надо… Джим замолкает, и Спок какое-то время тоже безмолвствует, а потом вдруг: — Если ты не получал от животного конкретных указаний, то следовательно, и не нарушил инструкций, выбрав способ вручения адресату по собственному усмотрению. К результату он привел: предназначенный к передаче предмет оказался у меня. Джим аж распахивает глаза. Вот уж чего он меньше всего ожидал от Спока — так это того, что тот включит адвоката и преподавателя. Разом. — А что до твоего нелогичного поведения в связи со сложившимися обстоятельствами и типичной непредсказуемости — вот как раз они достаточно предсказуемы. Должно быть, Кирк окончательно поехал крышей. Потому что с ним заигрывал вулканец. На кухне. В дениме. И заигрывал. Это ведь верный признак того, что ты тронулся? — Еще один семантический парадокс? — решает на всякий случай проверить свою догадку Кирк. — Скорее — твой, — подтверждает ее своей неулыбкой собеседник. О боже, ему не показалось: Спок насмешничал, Спок флиртовал и уделывал Джима на раз-два. А еще Спок был в его доме, был в джинсах и с этим яблоком в руке сам был подобен запретному плоду. Лукавый и одновременно пронзительно искренний, он выглядел как соблазненный Адам. Как экзюперишный иномирец. Как пришелец из доварповых кинолент. Его хотелось понять, хотелось изучать, приручать... — Иди ко мне, — хрипло зовет Джим. — Насколько помню, ты просил не потакать тебе. — Не вредничай. Кирк тянет подошедшего Спока себе на колени, избавляя его от яблока, падда и этой снисходительной неусмешки в уголках рта, к которому он припадает с жаждой, пугающей его до полусмерти. «Почему, — хочет спросить его Джим. — Почему тебе не страшно? Разве вот эта жуткая жуть между нами тебя больше не пугает? Я в жизни не боялся ничего так, как ее, как тебя, и не испытывал такого горячего светозарного ужаса...» Джим признается в своих страхах и спрашивает о них же у Спока отчаянно горчащими поцелуями и прикосновениями, на которые тот отвечает по-своему: льнет, растекается, позволяя голодным и оттого неласковым рукам и губам Кирка абсолютно все ровно до тех пор, пока хрупкое подобие близости между ними не расстраивают тревожные, особой официальной тональности сигналы оповещений, пришедшие почти одновременно на личный комм Джима и на падд Спока. Кирк видит, как меняется лицо вулканца, бегло прочитывающего содержание сообщения, как он каменеет на его коленях и делается нечитаем. — Завтра? — наконец спрашивает он, уткнувшись лбом Споку в ключицу. — Послезавтра. Панихида состоится ровно в… — А давай засмотрим чего? — перебивает Джим и его, и вновь затикавшего, забесновавшегося в висках точильщика. — Что угодно. Не знаю, хочешь я «Секретные материалы» скачаю? — В базах Звездного Флота числится хотя бы один файл с грифом «Секретно», который ты еще не взломал? Все-таки Спок был большой умница — мгновенно переключился и подыграл. Кирк благодарно трется носом о его плечо, напрочь позабыв, что размякать и нежничать нельзя. Касаться Спока и без того уже входило в привычку... — Не, я про допотопный сериал еще доголографической эпохи, — тараторит он, пытаясь заглушить пульсирующие подземные толчки, деревянно ударяющие в грудину. — Говорят, ему недавно сделали полнометражную перезагрузку, сохранив весь колорит. Ну, знаешь, архаичные терранские предрассудки, неполиткорректные зеленые человечки, круги на полях… Тебе понравится. — Сомневаюсь, — вулканец как бы невзначай проводит пальцами по его лицу. Секундное касание — и точильщик вмиг унимается. Точильщик, но не деланный энтузиазм Джима. — Соглашайся. Будет весело! *** Весело не было. Душно. Пыточно. Стенолезно. Но не весело. Джим, успевший принять душ, перекусить и усадить их на диван смотреть фильм с падда, теперь облизывал взглядом профиль Спока, колени Спока, пальцы Спока — все, на что бросала отсветы голопроекция с экрана, и порядком уже извелся. Интересное кино получалось. Спок оказывался в поле зрения — и все прочее или выцветало, или начинало бить такими красками, каких в природе даже не существовало. Драйвовый фильмец вообще не держал внимания по сравнению с натяжением кислотно фосфоресцирующей в сумерках гостиной надписи на футболке «I'm sexy and I know it», когда вулканец делал вдох, или с ощущением жесткого бедра, к которому Кирк прижимался своим. И какой же лакомой — даже, нет, сахарной — обещала быть выступающая тазовая косточка под этой линялой джинсой... — Все. Я больше не могу. Перестань, — просит пощады вконец измученный Джим. — Что перестать? — не отрываясь от проекции, уточняет Спок. — А я — знаю?! — мгновенно ощетинивается Кирк. — Дышать перестань! Или моргать! Или бровью разговаривать с экраном! Спок ставит фильм на паузу и вздыхает. Надпись на футболке вздыхает вместе с ним. И это перехлестывает чашу терпения. — Сам напросился, — шипит Джим, атакуя молнию на его джинсах. — Подставляйся! И Спок, который еще сутки назад безусловно доминировал на том же самом диване, сейчас беспрекословно подчиняется. Открытый, порывистый, естественный — господи, помоги — он отвечает с раскрепощенностью, не Джимом взрощенной. Умеет вещи, которым не Кирк его выучил. Джим совсем с катушек слетает, опознав в нескольких приемах Спока то, что умел Пайк, и что, тот знал, любил Кирк. Возбуждение, замешанное на адовом собственническом инстинкте, до того обостряет все ощущения, что Джима просто не слушается тело, которое дорвалось и теперь не могло остановиться, беря, и беря, и беря не то свое, не то чужое… Наконец-то сытому после третьего оргазма и уже привычно злющему на себя, на Спока, на Пайка и на ситуацию в целом, в которой непонятно, кого к кому ревновать, Кирку с трудом, но удается сосредоточиться на досмотре фильма. И тут Спок выдает: — Они скомпрометированы. — Чего? — Джим недоуменно воззряется на этого востроглазого зрителя, сохранившего до обидного зоркую бодрость, невзирая на серию до предела вымотавших их заездов. — Главные действующие лица, — поясняет свежий, как земное майское утро, вулканец. — Они явно увлечены друг другом. Но при этом не признают наличие эмоциональной связи и продолжают работать вместе, хотя это отражается на эффективности командного взаимодействия. Агенту Скалли уже дважды приходилось фальсифицировать доказательства, чтобы карьера Малдера не пострадала, а последнему — переступать через принципы, чтобы спасти ей жизнь. Им надлежит либо перевестись в разные департаменты, либо Скалли — переключиться на более подходящий объект. — И кто же это у нас «более подходящий объект»? — офигев переспрашивает Кирк. Признаться, он рассчитывал просто отвлечься и потупить за просмотром непритязательного динамичного кинца. А там, оказывается, нашлось, что анализировать. И, надо же, Спок зацепился за мотивацию в поведении персонажей, а не за очевидные и не выдерживающие критики ляпы в сюжете. — Скиннер. Он более соответствует психотипу Скалли в роли партнера, — убежденно сообщает этот псевдотерранский сердцевед. — Хотя в свете того, что он является ее непосредственным руководителем, это тоже не лучшее разрешение ситуации. — Да не в психотипах дело! — не пойми с чего задетый, вскидывается Джим. — Она, вся такая из себя логичная и правильная, любит, понимаешь ты! Любит придурковатого и непоследовательного Малдера со всеми его закидонами и эмоциональным багажом! А тот — ее, хоть она и формалистка каких поискать и та еще заноза в заднице. Но она уравновешивает его, напоминает о берегах и не дает пустить жизнь под откос. Так что, да, вот такие мы, земляне, сложные и ни фига нелогичные. Как и ты, мистер Для-спасения-своей-жизни-я-выберу-не-постоянного-партнера-который-рядом-а-запонфаррю-с-тем-кто-шляется-черт-те-где. Скажешь, в этом иррациональном поступке виновна не человеческая кровь в твоих жилах? Кирк, на одном дыхании выдавший все это, поверить не мог, что он на полном серьезе обсуждает со Споком выдуманные киношные перипетии, а теперь и вовсе перевел на того все стрелки. — Пусть так, — покладисто соглашается его оппонент, вновь возвращаясь к происходящему на голоэкране. Но Кирк успел уловить непонятный отблеск в коротком, но очень внимательном взгляде, который тот прежде задержал на нем. В такие мгновения, когда вулканец не успевал прятать от него свой чересчур цепкий зрачок, Джим начинал параноить. Вот и сейчас было стойкое ощущение, что сам он в чем-то проговорился, а еще — что Спок темнил. И Кирк знал, что вновь увидит этот странный отсвет на чужом лице, если просто спросит: «Что ты здесь делаешь? Что ты на самом деле здесь делаешь, Спок?» Но этот вопрос Джим задавал уже и в лоб, и исподволь, и всякий раз ответом была правда, вот только не вся. И потому он решает зайти несколько с другой стороны: — Почему в итоге Земля? Почему не Новый Вулкан? — Хотел лучше понять людей. Снова этот отсверк, хотя у Спока ни единый мускул в лице не дрогнул. Кирк ненавидел себя в данный момент и все же безжалостно, как на допросе, конкретизировал: — Из-за матери? — Из-за нее. Из-за тебя. Из-за себя. О как. Джим аж присвистывает, а после насмешливо уточняет: — Ну и как? Стало понятнее? — Ты — человек не наполовину. Ты себя до конца понимаешь? — отбивает Спок, даже не удосужившись взглянуть на него. Все его внимание было там — на сцене, где Дана Скалли таки решилась уйти со службы. Кирк восхищенно качает головой. — Уел, — признает он в конце концов. И в порыве откровенности неожиданно добавляет: — Знаешь, мне не хватало пикировок с тобой. Марк — неплохой малый, но в основном соглашатель. Вот из тебя старпом при Пайке был — палец в рот не клади. Я вас шипперил, ей-богу, когда вы на мостике виртуозно и предельно вежливо переругивались, как старые желчные супруги. Дошипперился, — мрачнеет и затихает Джим до самых титров, перед которыми Скиннер, старый лис, умудрился и отдел сохранить, и паре своих лучших агентов не дал разбежаться. — Почему ты не спрашиваешь меня о своем бывшем любовнике? — вдруг переходит в наступление вулканец, поворачиваясь к нему, и все отсветы, отблески, отсверки его боли разворачиваются к Кирку тоже. Не нужно больше нарочно выискивать, провоцировать, вглядываться. Вот только Джим не смотрит. — Ты хочешь, я чувствую. — А что спрашивать? — пожимает плечами Кирк, упрямо глядя перед собой, где закольцованная голозапись пошла по второму кругу проигрывать фильм. — Я следил за карьерами вас обоих. И знаю, чем каждый из вас занимался. Поздравляю, кстати, со скандальным уходом с «Ренгоута» и с наградой от новой ВАН. — Благодарю, — сухо произносит Спок. — Но ты ни разу не спросил, почему мы вместе. — А разве причины имеют значение? Важен итог: вы — вместе. — Причины важны, — твердо заявляет тот. — Я хочу, чтобы ты спросил. — Нет, — сквозь зубы отвечает Джим, яростно вцепившись в ткань обивки. Предчувствуя близящийся взрыв, он все еще пытался понять, за какой такой надобностью вулканец выталкивал их обоих на минное поле. — Меня это не касается. — Касается. Спроси, — настойчиво побуждает Спок, и Джим не выдерживает. Детонация практически выбрасывает его с дивана, вздергивает на ноги. Кирк нависает над вулканцем, за вспышкой гнева едва ли видя его и едва ли различая окружающее. — Я услышу что-то новое? — надломленно выкрикивает он, а кругом осколки, осколки, одни осколки, которыми посекло твой голос и чье-то лицо, глядя в которое говоришь и говоришь… — Услышу нечто и впрямь сенсационное вроде того, что я недостаточно хорош для Криса? Или что ты восхищаешься им, таким бравым командиром, который сумел не потерять за двадцать пять лет капитанства и десятой части экипажа? Уперевшись руками в диванную спинку и подлокотник, Джим перегораживает проекцию, из-за чего пучок света фазерным лучом простреливает ему грудь. Господи, как больно-то. Лучше бы и в самом деле из фазера, чем так, чем продолжать, но остановиться говорящий уже не мог. — Или что моей юностью он побрезговал, а на твою молодость согласился покуситься, потому что жизненный цикл вулканцев — не в пример длиннее человеческого? Удиви меня, ну!.. Вместе с этим понуканием Кирк словно достиг последнего рубежа откровенности, после которого слова окончательно стали чуждыми символами, лишенными смысла гортанными звуками, смертельной петлей пережимающими горло. Спок вскидывается, качнувшись к нему, словно желая прижать к себе, и тут же отпрядывает. Обними он сейчас человека — тот бы его оттолкнул. И именно поэтому вулканец, прилагая нечеловеческие усилия, удерживал себя от физического контакта. Чтобы ни в коем случае не оборвать, чтобы Джим и дальше говорил. И Джим говорит. Взахлеб, невпопад, одержимый единственным желанием — выкинуть это из себя, выплюнуть, обезвредить, совсем не замечая, что глаза вулканца напротив, более никак внешне не реагирующего на его исповедь, становятся все мертвее и мертвее с каждым упавшим словом. Казалось бы, исторгнутые, звуки должны терять силу, но они будто набирали ее, разбиваясь об пол, рикошетя от стен, бья наотмашь… Спок дернулся. Должно быть, Джим сказал что-то особенно хлесткое. И Кирк споткнулся, осекся, подался назад, словно можно было отмотать, забрать случайно вырвавшееся обратно… Заступил за экран и оказался по ту сторону проекции, наблюдая сквозь нее, как Спок подтягивает колени к груди и кладет на них голову, выглядя таким юным в это мгновение, таким беззащитным и раненым, словно мальчик, который потерял Вулкан прорву лет тому назад… Джим грязно выругивается и взбегает на второй этаж, в панике захлопывая за собой дверь. Отсекая сказанное и ужасаясь содеянному. Там, внизу, в кромешной темноте, расцвеченной только иллюзорными образами чужих выдуманных жизней, он сказал Споку, что тот убил его. Убил в день, когда покинул…