Кукурузный точильщик

Джим возвращается уже в темноте. В той самой темноте, из которой всегда хочется выбредать на свет, как из дремучей чащи — на огонек: чтобы непременно кто-то жег его для тебя в доме, чтобы ждали и чтобы еще издали это было видно, потому что из окон — отсветы на гравий, уютные и чуть смазанные из-за узорного кружева занавесок... Огня нигде нет. Дом утопает в кромешной тьме. Кирк паркуется у крыльца. Сам зажигает свет. В несколько приемов заносит пакеты с покупками внутрь. На автопилоте разгружает: что-то на полки, что-то в холодильник, что-то пока в угол, чтобы не убиться, запнувшись. Непонятно только, куда пристраивать чай. Редкого сорта, с Замана — еще пришлось за ним погоняться-поездить по городу. Джим вертит упаковку в руках, совершенно не понимая, что ему теперь с ней делать — он ведь не любит... чай. В его жизни вообще нет места чаю. Он не хотел его изначально. Чай случился с ним совершенно не вовремя. Так что даже хорошо, что Кирк остался без него уже сегодня, потому что произойди это завтра… Под полом заскребло-заточило-затикало, и в ту же секунду завибрировало в кармане. Присланный на комм файл сопровождает лаконичная инструкция, состоящая всего из двух слов: «Силосная башня». Джим открывает вложение — и опоминается уже на лестнице, по которой карабкается вверх, перебирая перекладины с сосредоточенным остервенением. Ярь выхлестывается из груди с каждым толчком сердца — его тяжелые учащенные удары приходятся на такой же частый и озленный упор в ступени. Металлические, скругленные, еще хранящие дневное тепло, они то и дело норовят ударить по коленям — и бьют, когда Кирк перемахивает через низенький, по щиколотку, бордюр плоской крыши, в центре которой обнаруживается Спок. Он не поднимается навстречу и не меняет позы, так и продолжая сидеть с запрокинутым к звездам лицом, когда Джим подлетает, сует ему под нос выведенную на экран сводку: — Как это понимать? — и комм в его пальцах мелко потряхивает. — Полагаю, ты в состоянии и сам интерпретировать полученные аналитические данные, — ровно отзывается Спок. — Я понял, что это! По какому моральному праву ты загнал в симуляцию катастрофу на Рее? — угрожающе нависший, ухвативший за шкирку Кирк не допрашивает — распинает свистящим шепотом. — Как ты посмел состряпать второй «Кобаяши Мару», когда по погибшим еще даже панихиду не отслужили?! Искал, где я облажался? — Напротив. Искал доказательства отсутствия ошибок, — Спок смотрит прямо, упрямо, едва ли с вызовом, но для Джима, видимо, все обстоит иначе. — Да неужели? — он сгребает куртку на груди вулканца и вздергивает его на ноги одной рукой, второй — на отлете — все еще держит комм, словно намереваясь впечатать его вместе с ударом в скулу. — Почему же я тогда не вижу здесь, — Кирк на секунду отрывает горящий ненавистью взгляд от вулканца, демонстративно прокручивая таблицу с безликими рядами званий, имен и цифр вниз, — результатов прохождения симуляции самим создателем? — Ты видишь то, что несоизмеримо важнее, — бесстрастно констатирует Спок, не делая попыток вырваться. — Независимые результаты действующих экипажей с Земли и с Нового Вулкана, а также штабных аналитиков и моих студентов с командного отделения. И все они подтверждают непогрешимость и беспримерную эффективность твоих действий во время кризисной ситуации. — Что же ты тогда не пошел за мной, когда я звал? За командиром, в непогрешимость и эффективность которого ты так веришь? — Джим отшвыривает комм и одновременно — Спока. Вынужденный откачнуться, податься на несколько шагов назад, тот так и замирает поодаль: с опущенными руками, согбенной спиной, но по-прежнему прямым, стоящим на своем взглядом. Голос Кирка сочится ядом, неверием, горечью. Связывающий их разумы мост раскачивает его гневом, сотрясает вибрациями предательства, но вулканец словно не замечает неосознанно атакующей его по связи боли, продолжает приводить доводы спокойно, веско: — В течение 7 минут ты спас 7795 человек. И среди них 218 членов экипажа, тогда как другие в смоделированной ситуации за аналогичный временной период не сумели спасти и сотни. — Спас? Я убил 212 человек из своей команды! — Джим толкает Спока в грудь, и вулканец по инерции отступает. — А сколько выжило с тобой? — Мой результат — не релевантен и потому не может быть засчитан. Я знал о катастрофе на момент программирования. У меня было куда больше времени на обдумывание, чем 7 минут. У других же участников симуляции, не слыхавших о произошедшем на Рее, для принятия решения имелся именно этот временной отрезок. — Скольких, — толчок. — Ты, — еще толчок. — Сохранил? Отвечай! — 7804, — наконец озвучивает Спок, игнорируя разошедшиеся полы. — Использовал обходные цепи пассажирского транспортера — прописал для них код, чтобы… Кирк резко втягивает воздух, словно получив удар под дых. — Выходит, еще 9 жизней… — его почти складывает пополам. — Твоя подпрограмма могла бы в реальности спасти еще девятерых! И среди них могли оказаться те, кого ты знал! — Джим распрямляется, чтобы бить, бить и бить, теснить и теснить вулканца к краю крыши, и вот уже тому некуда отступать. Человек цепляет опору бордюра ногой, хватает вулканца за отвороты куртки и, удерживая на весу, резко отклоняет от себя. — Тебе перечислить имена тех, кто не выжил с мостика? Пашка, Ухура, Сулу… А среди твоих научников? — Я читал отчеты. Я знаю. — Что толку знать! Где ты был? Где ты, черт возьми, был, коммандер, когда твой экипаж нуждался в тебе больше всего?! — Кирк встряхивает вулканца над пустотой, а тот вдруг раскидывает руки в стороны, как птица, и ложится на воздух. Теперь его держат только пальцы Джима: отпустишь — полетит. У Кирка перед глазами плывет и двоится, а за спиной Спока только звездная бездна, в которую было бы так легко столкнуть его сейчас... — Боже, — Джим отшатывается, отгоняет их обоих от края, рывком потянув Спока на себя. И падает на спину, принимая удар их впечатанных друг в друга тел собой. К счастью, плечо и локоть он зашибает о люк в центре крыши, а не о землю десятью метрами ниже. Спок осторожно, очень осторожно отстраняется и откатывается, ложась рядом, на расстоянии вытянутой руки. Его дыхание ровное, даже слишком, словно все это время он медитировал, а не балансировал на высоте трех палуб в хватке впавшего в аффект безумца. А вот Кирк пытается отдышаться и заодно осмыслить, что чуть было не произошло. Руки, в которых от перенапряжения жгло каждую мышцу, до сих пор подрагивали, а пальцы запоздало все старались поймать, ухватить Спока, не дать сорваться… Джим безотчетно тянется, ползет в его сторону ладонью и останавливает себя на полпути. Как можно искать прикосновения и думать, будто у тебя есть на него право, когда ты только что чуть не… Спок сам находит пальцы Кирка и сплетает их со своими. Джим зажмуривается от того, как запекло, как сделалось невыносимо горячо под веками, а когда вновь открывает глаза, то очень четко видит сквозь размытое, что ему теперь осталось от неба. То, что раньше воспринималось лучистыми маяками среди неизведанных, неисхоженных троп, превратилось в бездушно посверкивающие шляпки гвоздей, вбитые в обуглившуюся до черноты крышку гроба для 212 человек… — Семь минут, помноженных на двоих… — в выхолощенном голосе Кирка больше нет надрыва, но так, оказывается, еще страшнее, чем когда он рычал от боли. — Вместе мы могли бы придумать за это время решение, которое спасло бы куда больше… — Нет, Джим, — Спок не забирает руки, но Кирку слышно, как он по связи отзывает сочувствие, становясь непреклонным, категоричным, точно… вулканец. — Я бы не дал тебе этих семи минут. В той гипотетической ситуации я бы принудил тебя уйти с орбиты раньше и не рисковать собой и теми, кто на борту. — Я тебе не верю. Он и в самом деле не верил, что Спок на месте Марка попытался бы отстранить его и уйти с орбиты вместе с «Интрепидом», а не поднимал бы людей до последнего, не изыскивал бы путей спасти всех, кого мог… — Не важно, веришь ты мне или нет. Мое возможное поведение, как и твоя предполагаемая на него реакция — это все умозрительно и существует лишь в сослагательном наклонении. А ты имел дело с реальным планетарным катаклизмом. И факты таковы, что ты сделал невозможное. Посмотри туда, — Спок воздевает свободную руку к небу, которая словно приподнимает плиту, и Джим делает судорожный вдох, не зная, сумеет ли за ним выдох. — Смотри зорко, сердцем, и повторяй за мной: я сделал невозможное и был не один, потому что невозможное вместе со мной совершили мои люди. Я и теперь не один, потому что те, кого я знал, не ушли бесследно — они здесь, — вулканец прикасается сплетением пальцев к средостению человека. — Не один, потому со мной 7795 спасенных жизней. Не один, потому что все до последнего техника из экипажа «Энтерпрайз» пойдут за мной снова. Кирк произносит эти слова — и они раздирают глотку. Произносит — и ему кажется, будто он перхает сгустками крови, обметывающими небо и запекающимися на губах соленой разъедающей коркой. — Даже ты? Ты бы пошел? — кажется, то не Джим задал вопрос. То за него рекла тоскливая маята и необъяснимая уполовиненность, которую он ощутил, когда Спок покинул корабль Пайка пять лет назад. И вот он сумел спустя годы вновь спросить о самом главном, отчего-то краеугольно важном для него, для Джеймса Тиберия Кирка, — и никакого ответа по ту сторону боли. Ни взглядом, ни жестом, ни словом. Только стрекот сверчков в высоченных августовских травах далеко внизу… — Прозвучало так, будто я опять нападаю? Я не собираюсь снова атаковать, — Джим несильно сжимает пальцы вулканца и примирительно тянет его за мизинец. — Просто объясни наконец по-нормальному — без игрищ и недомолвок: почему ты ушел тогда с «Энтерпрайз»? Спок откликается не сразу. Какое-то время Кирку достается слушать лишь кощунственно славящее жизнь бушующее цвирканье, населяющее ночь, полную мертвецов. А когда заговаривает — через силу, со дна, где самое мутное, запрятанное, уродливо напластованное — Джиму думается, что уж лучше бы вулканец молчал… — Будучи главой оперативного отдела, ты рисковал собой в каждой вылазке, когда тебе было вверено 60 человек. Едва ли что-то переменилось бы, стань ты командиром над 430. А я задолго до присвоения тебе капитанского звания осознал, что твоя жизнь стала для меня приоритетной. Я сделался недопустимо, непозволительно пристрастен. Спок снова говорит так, словно зачитывает самому себе давно известный диагноз. И в его безэмоциональных, по-врачебному сухих фразах слышится лишь бесконечная усталость и принятие неприглядной истины о себе — все потрясения достаются Кирку. — Как я мог служить с тобой на одном корабле, если в ситуации, подобно той, что пережил ты, я бы делал все, чтобы с Реи выбрался в первую очередь ты, а все прочие — по остаточному принципу? Много пользы было бы от первого помощника на звездолете, если бы он стремился сберечь не капитана, а все силы бросал на то, чтобы сохранить жизнь некоему Д. Т. Кирку? Джим ошеломленно молчит — только смотрит на вулканца так, словно видит впервые. И гасит свой первый порыв отнять руку, остаться порознь, не касаться всего этого. «Нет уж, — одергивает он сам себя, — ты хотел ответов — так слушай. И держи его до конца. Он ведь тоже — один из твоих. Его ты тоже мог потерять в том пекле...» Кирк не замечает, как сильнее стискивает вверенную ему ладонь, всей поверхностью слуха и даже кожи обратившись в напряженное внимание. — Рея подтвердила, что из нас двоих по законам Сурака смог жить ты, а не я. Ты сумел избрать нужды большинства, я — нет. Такой ответ ты сочтешь приемлемым? Джиму показалось или Спок и в самом деле усмехнулся на последних словах? Невесело так, на уголок. Совсем как человек… — Молчишь… Что ж, я могу предложить другое объяснение: 5 лет 10 месяцев и 14 дней назад я обнаружил, что для удержания рядом с собой людей ты используешь страшные методы. Я не утверждаю, что у тебя нет принципов. Но они… гибкие. Вот, значит, как. Гибкие. Выходит, то, что произошло на обзорной палубе почти шесть лет назад, Спок счел допустимым, а не неприемлемым, и сам факт этого попустительства ой как ему не понравился… — А с «Ренгоута» чего ж свинтил? — Кирку наконец-то удалось разлепить запекшиеся губы и стряхнуть нашедшие на него немоту и оцепенение. — У тамошнего капитана не оказалось вообще никаких представлений об этике и морали? — Напротив — они слишком уж мне импонировали. Нет, не так, — вдруг поправляет самого себя Спок. — Вулканец во мне одобрял их, человек — восставал против. Вы с Лапидусом в свое время стали словно моим зеркалом. Я увидел в вас самого себя. Увидел, чего стоят мои принципы. На что я могу пойти ради того, чтобы спасти тех, кто дорог, а на что — не могу. Того, на что не могу, оказалось ничтожно мало. И я малодушно не захотел иметь с таким отражением ничего общего. Джим понимал и не понимал вулканца, принимал и не принимал его исповедь. Такой Спок был совершенно ему незнаком. Циничный, ироничный, поживший, совсем без щита иллюзий и идеализма, он был безжалостен к себе и другим, как хирург. Это совершенно не вязалось с тем, каким он был шесть лет назад. И не вязалось с тем, как Спок жертвенно пекся о нем сейчас, собирая, восставляя по кусочку. С тем, как он эмпатировал, самозабвенно отдавался и берег его, не ожидая ничего взамен... Джиму прежде казалось, он не знал никого цельнее, монолитнее, совершеннее, чем Спок, а вот поди ж ты — там, оказывается, все тот же внутренний конфликт с самим собою и раскол… И в то же самое время вулканец как будто не сообщил ему ничего нового — словно Кирк интуитивно угадывал это противоречие в нем и так. Оставалось узнать последнее: — Пайк, стало быть, отражал тебя иначе? — Джим безотчетно перемещает пальцы на запястье — туда, где пульс. Слушает его и зачем-то считает удары, словно опасаясь, что вулканец может смолчать или солгать в ответ. Но Спок не запирается — позволяет Кирку и допрос, и «детектор лжи», как и себе — беспрецедентную откровенность: — Его призма… щадящая. Кристофер возвращает мне подправленную и идеализированную версию меня, каким я был до Нерона. Но он заблуждается, думая обо мне куда лучше, чем я был и есть на самом деле. — Ну уж договаривай тогда до конца, — Джим старается прогнать из голоса неуместные здесь и сейчас интонации, но терпит неудачу. Внутри по-прежнему начинало яриться и лютовать, стоило Споку заговорить о Пайке, тем более с таким благоговейным почтением. — Давай, скажи то, что мы оба и так знаем: он и обо мне куда лучшего мнения, чем я заслуживаю. Издевка Кирка — полынно-горькая, едкая — адресована себе, не вулканцу, в отличие от нового вопроса: — А вот у нас с тобой все иначе, правда же? Уж мы-то друг друга видим в истинном свете, не так ли? — А разве нет? — Спок наконец-то поворачивает к Джиму голову и смотрит пронзительно, страшно, донага. — Во время еще первого мелдинга мы с тобой соприкоснулись с подлинной сутью друг друга. Я увидел и познал тебя настоящего, а ты — меня. И настоящий ты оказался мой, даже когда был его. Под пальцами, в месте соприкосновения кожи с кожей, Кирк внезапно ощущает вброс яростного желания защищать, присваивать, служить. И тут же вслед за этим залпом вверх по руке к сердцу потянулось, заструилось ощущение родства и принадлежности, оплота и крова, приятия в другом разом и крылатого света, и нутряной тьмы... Свое, родное, до хрипоты, до головокружения, отдающееся в разуме пугающим «навеки-навсегда-до скончания мира…» И этому пению в крови, этому глубинному зову вторило беспощадное: — Я не сразу смог принять эту предопределенность, завещанность — называй какими угодно земными терминами. Сражался, сколько мог… Но и ты не захотел всмотреться в разделенное нашими разумами. Не подпустил к себе ни разу. Я не мог быть с тобой и не мог больше делить тебя с другим. Видеть вас вместе в тот год было… мучительно. Память услужливо подкинула Джиму все те неловкие попытки сближения, предпринятые Споком. Неоднократные предложения сыграть в шахматы… Непрошенная, но галантно организованная помощь с рекрутингом в оперативный отдел после кровопролитного захвата Нерона… Многочасовые просиживания у койки Джима в медблоке, где он валялся без сознания, загруженный медикаментами… Редчайшие поющие камни, которые кто-то оставлял у дверей его каюты, как оставляет кот добытых мышей у порога хозяина… Кирк-то по наивности полагал, что вулканец просто чувствует себя должным и пытается таким образом отплатить за разово оказанную помощь, а то, оказывается, были ухаживания… А еще Джим некстати вспомнил, какой кураж его охватывал во время мозговых штурмов с участием коммандера, их шахматных поединков, противостояний в переговорной… Какой яркий секс был у них с Пайком всякий раз, как Джим соглашался на инициированный Споком спарринг или сталкивался с неуставными знаками внимания со стороны первого офицера, даже не принимая их сослепу за таковые. Даже самый первый раз у них с Крисом случился спустя неделю после его вызволения с «Нарады», как раз после того, как вулканец… Проклятье! Но даже не это Кирк запомнил лучше всего — а черную, убивающую пустоту, сомкнувшуюся вокруг него, когда Спок вдруг самоудалился… Джим тогда даже не связал между собой эти два события — до того был увлечен, ослеплен Пайком. Ему просто вдруг стало пресно, серо и зябко там, где раньше было солоно, ярко и жгуче… — Я так понимаю, это еще одна версия твоего ухода? — Кирк удивлялся лишь тому, что совсем не удивлялся. И все же он был не в силах уверовать в то, что все, что у него было к Пайку и есть, по-видимому, до сих пор — результат какой-то искаженной рефракции, следствие переотраженного переноса. Да черта с два! Он в состоянии понять, к кому его тянет. Он бы не спутал… — Пусть будет ею, — покладисто и непроницаемо соглашается вулканец. — Так какая из правд тебя устроит, Джим? — Ни одна. Все вместе, — Кирк неопределенно поводит впотьмах плечом. Из положения лежа этот жест не считывается и потому лишен какого бы то ни было смысла. Хотя что могло иметь смысл этой ночью с ее призраками и зыбкостью откровений, запоздавших на столько лет... — Я могу дать тебе совет? Скрытый от него, скраденный темнотой вулканец отвечает точно таким же невидимым жестом — едва различимым кивком. — Взрослей, Спок. Учись бороться за то, что тебе дорого, до конца. Переставай отступать и искать себе индульгенцию в оглядке на зеркала. Не до них, когда бьешься за свое. Любая цена будет оправдана — не до торгов, — выгоревшего, опустошенного недавней вспышкой Джима вновь залихорадило, зазнобило отрывистым, воспаленным каким-то шепотом. — Хотя кто бы говорил… Мне кажется, я бы душу заложил, руку отдал и капитанское кресло в придачу, только чтобы отмотать все назад! Каждый божий день я переигрываю эти семь минут про себя и все думаю, что проведи мы глубокое сканирование земной коры при подлете или выбери другую планету для увольнительной — и все бы обошлось. А когда начался ад, принимай я решения быстрее — и удалось бы спасти больше людей… — Я надеялся, что доказал тебе симуляцией: скорость твоей реакции была исключительной. Что до глубокого сканирования — ты бы отдал приказ зондировать Землю при подлете? Кирк обескураженно воззряется на вулканца. — Вслух, Джим. Произнеси это вслух. — Не отдал бы, — в итоге глухо, сквозь стиснутые зубы признает он. — Безусловно. Поскольку ни здравый смысл, ни протоколы не предписывают кораблям Федерации сканировать из космоса давно освоенные планеты дружественного сектора, у которых, к слову, имеется свое сейсмографическое оборудование, — безапелляционно заключает Спок. — И ты и без меня знаешь, что по шкале вулканического эксплозивного индекса на Рее было суперизвержение. Катастрофу такого масштаба еще не выучились предсказывать. Рейянский курорт был единственным подходящим вариантом для увольнительной, поскольку никаких других планет с кислородной атмосферой поблизости не наблюдалось, а отдых твоим людям был необходим — вы и так были вымотаны после шести последних миссий сверх всякой меры. Не дать экипажу в таком состоянии увольнительную означало бы подвергнуть риску корабль и жизни служащих на нем: уставшие люди способны совершать фатальные ошибки. — А вот такая абсурдная и совершенно случайная смерть — не ошибка?! — вырывается из Джима не то сухим всхлипом, не то надсадным выкриком. А следом сквозь пережатое спазмом горло протискивается мучительное, выедавшее его столько месяцев изнутри — и вот прогрызшее себе наконец лаз наружу: — Не из-за провального первого контакта! Не в ходе борьбы с эпидемией в колонии или отражения клингонской атаки! А в отпуске, в долбанном отпуске! И все потому, что мои люди устали. До смерти устали... — А разве там, внизу, не было врага? И не было места подвигу? Спок был прав. Кругом прав. Только от этого не делалось легче. Как и нелегко, непросто далось спросить спустя отданную мертвым минуту молчания: — Вулканский корабль подоспел нам на помощь первым, хотя и был вынужден прервать важнейшую дипмиссию на Анти́гусе. Твоих рук дело? — Да. — Th'i-oxalra. — Rai bolaya tor itaren nash-veh, — возражает этот вулканский дипломат, почему-то отказываясь принять тот факт, что без его вмешательства «Энтерпрайз» вряд ли бы дотянула до Земли. — Как бы цинично ни прозвучало, но это был и мой экипаж тоже. — Du vesh' tra' kauk lu du vesh' ri... — задумчиво произносит Джим и с тоскливым жаром договаривает: — На том вулканском корабле должен был служить ты. Тебе нужно туда, Спок. Пусть под началом капитанов-землян тебе сложно, пусть это будет не «Энтерпрайз», но твое место — в Звездном Флоте. Сколько бы жизней ты мог спасти… — Мне бы с одной сейчас справиться. Кругом стояла ночь. Она стряхивала пепел с помертвевших звезд и порошила лица. А совсем рядом, под рукой, будто бы контрапунктом ощущалось живое и всеобъемлющее присутствие другого существа: пульс чужих мыслей, ритмичное дыхание сердца, осязаемый бег крови… И в этом вечно молодом и древнем, от сотворения мира, токе всего сущего, казалось, было заключено доказательство бессмертия и непостижимого замысла жизни, которому вопреки всему иррационально хотелось верить. — Солги мне, — тихо просит Кирк, цепляясь за чужое тепло не как утопающий — а как тот, кто давно оказался на дне и изведал бренность без надежды, без возвращения и без возможности оживить могильную тишину радиоэфира среди обломков испепелившей самое себя планеты. — Скажи, что со временем станет легче. — Не станет, Джим. Но ты научишься с этим жить.