Около 5,5 лет назад
— Сядь, коммандер! Пояс и на треть не пройден, — Джим выбрасывает колено в сторону соседнего кресла, бесчестной подсечкой роняя в него обратно выстегнувшегося было из ремней вулканца, рванувшего на зашедшийся сигнал с кардиомонитора в крохотном пассажирском отсеке позади них. Из пяти членов оперативного отряда, проникших на чужой корабль, чтобы вызволить своих, уцелели только Солтон и Кирк. Из четырех десятков офицеров по науке, похищенных стифоджийцами с мирной конференции на Бетазеде — только Спок. Который, подозревал Джим, сумел пережить ментальные пытки «пожирателей» не столько благодаря вулканскому иммунитету, сколько потому, что на него глаз положила их дознаватель, решившая растянуть свой изуверский кайф на подольше. Прорвавшиеся в лабораторию Кирк и Солтон в прямом смысле слова вытащили полуживого вулканца из ее когтей, едва успев оглушить их обладательницу из фазера, прежде чем она сумела бы дать отпор и взялась за них. И вот теперь чудом выживший первый офицер на его глазах пытался добровольно самоубиться, выскакивая из страхующих фиксаторов на сигнал взбесившегося медоборудования, пока их и без того ненадежную посудину безбожно швыряло на каменистые туши, дичайше заверчивало и било о них, будто о стенки исполинского блендера. Как бы сейчас пригодился Сулу с его глазастостью и невероятной реакцией — Кирк не раз наблюдал, как тот проводил их фигуристую серебряную леди сквозь сталкивающиеся космические обломки размером с небоскреб так изящно и точно, словно вальсировал ее по паркету. Но Сулу с Пайком сейчас были донельзя заняты нарушением дюжины директив в нескольких парсеках отсюда, потому как мирное исследовательское судно, образцовый флагман NCC-1701, краса и гордость Федерации, совершил немыслимое, таки вмешавшись в конфликт между бетазоидами и «пожирателями». И в настоящий момент стягивал на себя всю боевую мощь противника, попутно выигрывая для десанта время и возможность захватить обособленно стоящий стифоджийский корабль-лабораторию, защищенный от обнаружения плотным астероидным кольцом и высокоэнергетическим электромагнитным излучением здешнего магнетара. Это если повезет… Вот только Джим бы не назвал везением пошедший по этой самой звезде план и сменившую его импровизацию, где оперативник вместо раненого лоцмана и конфискованного звездолета пилотирует чудом не рассыпающийся от перегрузок реквизированный челнок, причем буквально вслепую, в самый последний момент уворачиваясь от метеороидов и фрагментов некогда упокоившихся здесь кораблей, пока старший помощник вручную прокладывает курс сквозь пояс астероидов, куда бы в здравом уме не сунулись даже горны. Хотя чем еще, если не удачливостью, можно объяснить, что Кирк умудрялся протаскивать их по-верблюжьи горбатый шаттлик сквозь зазоры между монументальными глыбами, как через игольное ушко?.. Но даже несмотря на виртуозные маневры уклонения, многослойную броню фюзеляжа все равно неизбежно стесывало о щербатые бока астероидов и обдирало наждаком космического мусора, потому что мощное поле магнетара в ноль спекло им всю навигацию, а один из доставших выстрелов повредил управление, которое слушалось теперь с большим запозданием. И если Джим все же хотел стряхнуть с хвоста погоню и вытащить их из этого крысиного лабиринта живыми, ему позарез нужен был штурман, который, невзирая на нервное истощение, с быстротой бортового компьютера просчитывал в уме траектории движения обломков и их угловую скорость вращения с поправкой на искажение магнитных полей. — Чтоб тебя, Спок! Не вздумай! Мало мне свихнувшихся приборов, чтобы еще с твоими вывихами и переломами возиться! Живо пристегнись!.. — в данный момент начбезу, подныривающему под очередную, макабрического вида громадину астероида, было совершенно плевать на то, что он орет на старшего по званию. Потому что старший по званию с мясом выдирал снова сомкнувшиеся на нем кресельные ремни с явным намерением совершить повторные героические поползновения в сторону медкапсул. — С вероятностью в 67% сигнал кардиомонитора — не сбой, вызванный магнитной аномалией. И вы забываетесь, офицер. Учитывая, что внутреннее строение стифоджийской шлюпки не предполагало ни скоб, ни выступов, было удивительно, что вулканец мог еще отчитывать его по пути к их усыпленным пассажирам. По мнению Джима, цепляться в этом коловращении за абсолютно гладкие внутренности их суденышка нельзя было даже ногтями и зубами. — Да к чертям субординацию и наш груз! Проверь Солтона и быстро на место! Впереди плотнейшее скопле… Джим не успевает предупредить о втором круге ада, потому что его перебивает зрелищный взрывной раскол ноздреватой глыбины высотой с дом прямо по курсу. То ли по ним промазали, то ли, напротив, угодили точно в цель, разнеся перед самым носом беглецов метеороид, осколки которого должны были изрешетить угнанный челнок и действенно покончить с теми, кто внутри. Выстреливший по ним катер был последним из трех, посланных в погоню. И это здорово. Не здорово только, что «пожиратели» рискнули открыть огонь, а не набросить лучевую сеть. Это значит, что стифоджийская телепатка на борту — не такая уж и ценная заложница, как они с Солтоном вообразили. Эта мысль молниеносно проносится в мозгу, как и та, что Споку не удержаться на ногах, когда Кирк ухает вниз, в штопор, уводя шаттл от смертоносного разлета одних обломков в гущу других. А после Джим уклоняется, и уклоняется, и уклоняется. И это все, что остается в фокусе сузившегося восприятия последующую четверть часа, полную пальбы и круговерти скопищ валунов, когда невозможно даже голову повернуть, чтобы проверить так и не вернувшегося на место Спока. И ремни неэргономичной конструкции, рассчитанные на совершенно другую анатомию, то душат, вжимая в кресло, то режут тело пополам, когда Кирк практически висит на них, пикируя и взмывая… Он выводит челнок по ту сторону пояса астероидов без антенны, с поврежденными обтекателями, вышедшим из строя датчиком соударений и еще кучей полетевших систем, но оторвавшимися от преследователей. Ложится на орбиту внешнего кольца и судорожно обшаривает наконец-то подавшим признаки жизни, но все еще барахлящим сканером кажущиеся неподвижными окрестные глыбины в поисках полости, пещеры, кратера — чего угодно, что спрячет их, пока «Энтерпрайз» со сторожевым дивизионом бетазоидов не доразберутся с напавшим стифоджийским отрядом или пока искатель не вернется на базу. Кирк примечает ощетинившуюся льдистыми зубьями расселину и устремляется на дно ее пасти, где споро приземляет их — и вытрясающая душу болтанка наконец-то стихает. Только приборы, спятившие от перенапряжения, продолжают надсадно стенать о том, что такое местоположение челнока опасно, потому что траектория метеороидов даже на внешнем кольце нестабильна, и вероятность того, что столкновение двух монструозных каменюк расплющит их, как жестянку… Джим обрубает паникерскому блоку питание, но это не помогает, потому что внутри него самого продолжает надрываться сирена, взвывая на повторе: ...Спок… Спок… Спок… Кирк выпадает из ремней — и передавленная ими грудина наконец-то расправляется. Первый глоток кислорода, переполнивший легкие, после стольки перегрузок окатывает черной дурнотой, но Джим не пережидает ее приступ, кидается в соседний отсек, а там… Коммандер оказался прав — раненого действительно необходимо было срочно стабилизировать. И вулканец успел запустить реанимационный протокол: пусть Солтон по-прежнему пребывал в коматозном состоянии, но благодаря Споку он дышал, и сердце не встало. А вот чего Спок не успел — так это позаботиться о себе и уклониться от срикошетившего от стены обломка стойки, выбитой одним из чудовищных по силе ударов из-под креплений медкапсулы. И сейчас этот зазубренный штырь страшно, чужеродно торчал из едва вздымающегося межреберья, а сам вулканец ничком, в выломанной позе, лежал поперек капсулы, по стеклу которой змеилась трещина. Лежал совсем без движения, прикрывая то, что внутри, своим телом подобно тому, как... Так защищают дитя. Так заслоняют командира или товарища. Вот только внутри находился не друг — враг. Стифоджийка все еще была оглушена, была без сознания, но не походила больше на вулканку, как показалось поначалу, когда они с Солтоном влетели в лабораторию. Сейчас под стеклом, как в хрустальном гробу из древних земных сказок, спала невиданной красоты терранка: точеная, обольстительная, с восхитительными темными волосами, укрывавшими ее вместо одежд, и чарующим именем, которое хотелось бесконечно трогать губами. Катана. Ка-та-на… Она являла собой откровение, являла квинтэссенцию женственности, потрясение, грезу, грех. Джим не знал никого прекраснее этой богини, не ведал ничего совершеннее ее дивного стана и невозможных лепных рук. Благоговейное желание коснуться ее, добраться до кожи, слиться в одно было нестерпимым, было сродни религиозному экстазу… Не помня себя, Кирк попытался разблокировать капсулу, откинуть верх, но его заело, и он не поддавался. Тогда Джим принялся выбивать стекло, удар за ударом, ссаживая костяшки, сдирая руки в кровь, и опомнился, лишь взявшись за торчащий из тела Спока осколок, чтобы попробовать им, как рычагом, поддеть заклинившую крышку… Вулканец мучительно застонал, и Кирк в ужасе прянул назад, мгновенно трезвея, сгоняя с себя этот суккубий морок: извлеки он обломок, вонзившийся в опасной близости от сердца и закупоривший сейчас поврежденные сосуды — и Спок наверняка истечет кровью. Джим потянулся к нему снова — бережно на этот раз, чтобы осторожно переложить на ровное, как коммандер вдруг распахнул глаза: зеленющие, ядовитые, с вертикальным змеиным зрачком. И мгновенно в голове Кирка зазвенели тысячи, сотни тысяч ведьмовских колокольчиков, переливающихся гибельной отравой и смехом, возвещая ад, кромешный ад и ничего кроме ада… Взрезавшая губы вулканца улыбка певуче, торжествующе протянула в разуме Кирка мелодичнейшим из голосов: — Так вот что ты прятал от меня на том конце… Покажи-ка мне его поближе. А после пальцы того, что завладело коммандером, коснулись лица Джима — и в него шагнула темнота…Сейчас
Ночь пахнет сложно и просто. В прогорклые запахи перестоявшего за день на солнце города нежно, будто просительно, вплетается дыхание близкой воды, и Кирк отпивает ее горчащей свежести всеми легкими, пожалев только, что не может передать это ощущение по связи, не может омыть этой живительной влагой им же раненый разум… Пусть даже раненый ненароком. Но у них отчего-то не выходило иначе. Вулканец ведь тоже не имел намерения ранить в ответ, когда ударил пусть невольно, но хлестко, наотмашь, переспросив свое отвергнутое и тихое: — Это — тоже часть наказания? Джим дернул щекой, но смолчал, сумел — лишь покрепче сцепил зубы да сглотнул выступившую на изнанке губы красную соль… …То первое шоковое онемение, когда мир показался безвкусным и бесцветным, прошло — в нем снова проявились запахи и краски. В отличие от Спока, в лице которого так и не проступило ни кровинки. Только решимость. Смертоубийственная, когда прозвучало эшафотное, из последних сил выспрошенное и тем не менее непреклонное: — Могу я пройти на площадку первым? Хочу удостовериться, что повторного покушения не будет. И ей, этой упертой решимости, этой саморазрушительной стойкости, Кирк еще сумел противопоставить здравый смысл и провальную попытку вызова дежурной санчасти: — Ты еле на ногах стоишь. Какая, к дьяволу, площадка? Джим и сам был зол, как дьявол, но не на Спока, а на себя и на этот равнодушный голос из динамиков, механически повторяющий снова и снова: «В запросе на установление связи отказано, в запросе на установление связи отказано…» Возможно, в какой-нибудь параллельной вселенной Кирк бы в полной мере оценил всю кармическую иронию закона бумеранга в действии, но не в этой, где, совершенно восковой, вулканец вторил неживому голосу программы-робота, убеждая не то его, не то себя: — Я вполне функционален. Дозволь мне этот досмотр — и больше я тебя не побеспокою. Кирк тогда мысленно взвыл. На искушенного луня Маркуса, потому что тот таки подсуетился после их аферы с Деккером и заблокировал возможность обращения кого бы то ни было с «Энтерпрайз» в медблок. И на луну — от собственного бессилия. Хотя на Луну, если честно, от назойливой вулканской опеки хотелось буквально, но не раньше, чем Споку сумеют оказать первую помощь. Кто знает, сколько еще продержится это наложение энергетического жгута, не позволяющего тому истечь болью, если его немедленно не осмотрит дежурная бригада штабных врачей? — Да черта с два! Ты же вот-вот отключишься, — Джим снова было потянулся к панели экстренной связи, и на этот раз его остановила рука Спока. Вскинутая будто в стремлении перехватить его за запястье… и бессильно оброненная. Словно вспомнившая на полпути про запрет или столкнувшаяся с невидимой преградой. — Не нужно. Физически я в полном порядке. А в ментальном плане — терранские медики все равно не знают, что в подобных случаях надлежит предпринять. Мне помогут три часа целебного транса. Но прежде дозволь мне… Кирк ощутил себя распоследним подонком и, кажется, был им, раз позволил вулканцу в таком состоянии подняться с ним на взлетную площадку, позволил просканировать соседние крыши на предмет снайперской засады и идентифицировать документы оторопевшего водителя служебного аэрокара. Все это время Джим украдкой снимал его показатели и не таясь следил за тем, чтобы Спок не оступился, не запнулся, не сверзся с крыши, готовый в любой момент подхватить, подстраховать… предать, таки выслав запись нейрокарты Маккою. А еще — услышать от самого себя не менее подлое: — Чем я могу помочь, скажи? Если это и прозвучало форменным издевательством — предлагать помощь, когда сам же и навредил, — Спок не подал виду. Лишь отошел на почтительное расстояние от проверенного мобиля и до спазма, до костяной судороги сцепил руки за спиной, словно они, руки, помимо его воли могли вновь учинить беззаконие, могли снова потянуться к человеку и заявить на него свои преступные права. Кирк не мог больше чувствовать этой мучительной тяги между ними, никак не мог и все равно угадывал ее в вулканце напротив. Считывал как полнейшую обесточенность и одновременно запредельной силы напряжение — то самое, которое тянет жилы, выворачивает кости из суставов и толкает за край. Не потому ли, что его самого снедало точно такое же? Человека ощутимо потряхивало. Вулканец стоял посреди взлетного поля не шелохнувшись. Неподвижный, прямой, с застывшими глазами и со сведенными в идеальной выправке плечами, он был совершенно меловой и выглядел, как тот, кто вот-вот сдаст пост и упадет замертво, стоит аэрокару взлететь. Твою ж мать, и почему Боунс так долго не отвечает?.. — Сообщи, когда доберешься домой и будешь готов заснуть. Я смогу по остаточному энергетическому следу запечатать канал до конца, чтобы тебе не пришлось иметь дело с фантомным эхо. — Сможешь даже на расстоянии? Последовала секундная заминка, а после: — Да. Ясно. Чем ближе на тот момент они окажутся друг к другу, тем проще Споку будет расконнектить их как надо. — Полезай, — Джим сказал это раньше, чем понял. И кивнул на проем салона позади себя прежде, чем принял само решение. — Это — тоже часть наказания? — голос вулканца звучал по-прежнему водянисто, блекло. Безучастно. Кирк скрежетнул зубами, но сдержался. Протиснул сквозь них: — Считай, что да. Иначе не поверит ведь. И не сядет. И не сделает эти несколько нетвердых шагов, замерев у отверстой двери, словно она вела в пыточную или на плаху. Хотя, возможно, для Спока именно так все и обстояло. И потому Джим не торопит, не дергает, не неволит — только страхует взглядом, надеясь, что не тянет сейчас ни за одну из развившихся нитей, скреплявших их прежде, не совершает насилия. Хотя его так и толкало в груди, толкало к Споку, толкало на крайности… Ведь можно, можно было бы легонько подтолкнуть его между лопаток и уронить на сиденье. Как можно было бы взять адмиралтейский лазарет приступом. Или того проще — закинуть Спока Пайку, как он должен был поступить давным-давно… Эта юркая, ядовитая мысль ужалила и отпрянула, оставив после себя пекущий укус ожога и тоскливую пригарь где-то там, где сейчас надсаживалась уже знакомая готовность к беде. И она не заставила себя ждать, когда наконец-то прилетело на комм от Боунса безапелляционное: «Ты покойник, Джим». И тут же следом: «У тебя пара минут, чтобы им не стал Спок! Его — в транс, сам — аптечку. Живо!» И то, что почти успокоилось этим днем, перестав ежеминутно истачивать и раздирать нутро, вновь заголосило-заскреблось-затокало, запустив свой неумолимый таймер, грозя отнять еще одного из его людей. Не минуло и трех ударов пульса, а рубка в ее алом заполошном свечении и Рея со сметающими все живое лавинами смертоносного огня уже была здесь, в этой ночи. В подошву, в висок, в грудину надрывисто билось, часы смерти снова частили и смеялись ему в лицо: …пара минут… … пара минут… — 2 минуты, сэр. Точка принятия решения… Решения, которого сейчас было нельзя. Никак нельзя. А нужно — обратное: суметь без управства, суметь не предпринять ничего, чтобы дать Споку решить самому. Они и так слишком долго решали друг за друга… И когда все тело Джима, как фазер в режиме перегрузки, уже вибрировало от невозможности вмешательства, рывка, форсирования затянувшегося бездействия, когда собранность достигла слепящего напряжения — того самого напряжения, когда кажется, будто спинной мозг царапают ржавым выщербленным лезвием — Спок делает последний шаг. Как загипнотизированный, как приговоренный… и падает на сиденье, мгновенно отключаясь. Отрывисто назвав водителю нужный адрес, Кирк молниеносно задвигает дверь и выкручивает термостат на полную. Как назло, именно сейчас регулятор выдает лаг — тот самый, один на триллион, но с которым катастрофически некогда в данный момент возиться. Иногда старина Боунс оказывался пугающе прав с этим своим предубеждением против техники и ставкой на старые добрые выручай-вещи вроде термоодеял. Потроша сорванную со стены аптечку и кутая вулканца в спасительный фольговый шорох («...и заверни, чтобы тепло. Как сделаешь — наберешь. Буду убивать тебя вместо Деккера»), Джим все никак не может взять в толк: почему, чтобы согреть, только одеяло? Почему не универсальная горячая инъекция из пакета первой помощи, которая подходит для большинства гуманоидных рас?.. Налаживая видеоконнект с Маккоем, Кирк одновременно надрывает зубами опломбированный за каким-то лядом пакет с гипошприцем, и его жеванное «Убивай» вызывает у СМО, порядком помятого вторым часом ночи и бутылью виски, раздавленной под усыпляющую трансляцию Кубка Федерации по подводному хоккею, кривоватую усмешку. — Больно много чести, — кусаче фыркает тот в ответ откуда-то с продавленных диванных недр своей сумрачной гостиной, демонстрируя явно злоупотребляющему полномочиями начальству колючий плед и не менее колкий взгляд. Только вот смешок смешком, а неулыбчивые глаза из-под набрякших воспаленных век следили за тем, как Джим распатронивает блистеры и заряжает ампулами гипо, предельно серьезно. Даже оценивающе. — И ты шприц-то отложи, отложи. Ему сейчас никакой химии вливать нельзя. Там внутри знаешь, какой ядерный биохимический синтез творится — нам с тобой и не снилось. Так что будь паинькой: выдохни и разожми уже очко и пальцы, окажи нам троим такую любезность. Кирк прослеживает взгляд Боунса и переводит собственный на пальцы. И только сейчас замечает, что они дрожат. Хотя не дрожали даже тогда, на мостике, когда под днищем звездолета агонизировала целая планета, раздираемая на части огнедышащей и непостижимой в своей бесчеловечности энтропией… — Выполнять, капитан! — вдруг рявкает Маккой — и, надо же, точильщик его слушается. Джим рефлекторно роняет руку, чудом не разрядив себе в бедро инъекцию «горячительного». В виске токает в последний раз — и стихает. Призрачный едкий дым, которым заволокло сходящиеся было стены, развеивается, изойдя в ночь, а плавкий зыбень под ногами вновь отвердевает и становится полом, на который Кирк съезжает пятой точкой, прислонясь одурелым затылком к выступающему ребру сиденья. Невероятно. Джим обалдело взирает на своего начмеда, вконец трезвея. «А ведь он тоже. Трезв, — внезапно понимает Кирк. — Как стеклышко. И склянь вон — стоит на столике, но даже не почата, а должна бы…» Джим внимательно всматривается в лицо своего офицера, по которому пробегают отсветы с голопроекции где-то вне зоны видимости коннектора, в то время как Боунс на прежних уже обертонах продолжает свой сухой врачебный инструктаж: — Засекай 2,5 часа. Если сам не выйдет из транса, дальше — по учебке. Что делать, ты знаешь. — Принято. Едем к теб… — Едете к себе, — перебивает Маккой. — По выходу из транса дашь ему воды. И все. Никаких инъекций, никаких медикаментов вообще. Постельный режим бы по-хорошему хоть на сутки, но вы ж не вылеживаетесь никогда, бруталы хреновы… Ну не может же быть, чтобы помог просто стакан воды. Стакан воды и сон... Должно быть, по лицу Кирка все читается, потому что голос Леонарда неуловимо смягчается: — Не смертельно, Джим. Он будет в порядке. Я мониторю состояние, — Боунс выводит из-за экрана домашний медицинский терминал на гибкой ноге и разворачивает к Кирку. Усталое суставчатое тело кронштейна венчает сложный фасетчатый монитор, поделенный на ячейки. И в каждой… Отсветы были не от головизора. И Маккой не надирался под снотворную спортивную трансляцию в день похорон. Он все еще не сошел с «Энтерпрайз». И до сих пор нес вахту в своей гостиной, как в судовом медблоке, чутко отслеживая показания экипажа. Боунс уже отвернул терминал и что-то скорректировал в одной из ячеек, а у Джима перед глазами все еще рябили имена… Хелена Корвак. Обширный ожог верхних дыхательных путей. Маккой буквально вернул ее с того света. Кирк знал, что она с боем вытребовала у Боунса возможность присутствовать сегодня на церемонии, и теперь ее показатели перескакивали с тревожного желтого на стабильный зеленый… Пит Тойтон — там была сложная ампутация голени, раздробленной обвалом горной породы. Маккой наблюдал, как на этот раз приживается уже трижды отторгнутый биопротез; маячок Пита пылал температурным красным. А еще были Лиса, Дерри, Паркер… и 17 других имен, включая их со Споком. Черт. — И как давно? — Давно, — просто признается Боунс. — Еще с приземления. По его же просьбе. Остальные тоже дали согласие на дистанционный меднадзор. Напоминаю, что и ты… — Постой, — от нагнетаемой в салоне духоты ли от с запозданием среагировавшего на команду термостата, то ли от переизбытка откровений за сегодняшний долгий и трудный день, но у Кирка голова кругом. В ней попросту не укладывается, чтобы Боунс, свой в доску Боунс, присягавший обету «Не навреди» Боунс — и вдруг… — Ты все это время видел его ополоумевшие показатели и тянул до последнего? Господи, а если бы я его убил?! — Не льсти себе, — грубо одергивает Маккой. — Он выстоял против Катаны. — Да триббла ж тебе в автоклав, — стонет Джим, все еще не в силах поверить. Взмокший воротничок душит, и Кирк остервенело дергает за него, рвет застежку. Пальцам под воротом скользко, но это ерунда по сравнению с тем, что и с другом, одним из немногих оставшихся в живых другом, тоже вдруг стало… скользко. Быть может, Маркус прав, и Джим заигрался, если он невольно выучил окружающих вести игру так же, как сам — на грани фола? Кирк хочет спросить об этом у своего офицера и своего друга незамедлительно, но отчего-то тянет время. Не спеша собирает ошметья упаковки с пола, чтобы поместить в утиль-пакет. Задумчиво поднимает шприц и не поднимает на Маккоя глаз — чтобы все же поинтересоваться тихо, но настойчиво: — Ну почему у нас теперь и с тобой вот так… в прятки? Почему со мной стало нельзя прямо, а? — Да потому, — неожиданно детонирует Маккой по ту сторону экрана, — что ты же никогда не выполняешь ни одного моего врачебного предписания! Ни одной рекомендации по психогигиене! А мне нужен был для тебя сторонний стресс-фактор! Чтобы ты вновь горел, бесился, подкатывал, ревновал, но включился в жизнь и заякорился на чем-то ином, кроме травмы! И чтобы хоть раз после Реи — как следует, до зеленых чертей — напугался бы в настоящем за настоящее! И может, хоть в виде побочного до тебя дошло бы тогда, что ты же по уши… — Боунс не договаривает и безнадежно машет рукой. — К Хану вашу мелодраму, сами разберетесь. Но это мне через три недели подписывать заключение о твоей профпригодности, и к тому времени ты мне нужен полностью вменяемым, капитан, слышишь? Маккой словно сдувается, устало проводит по лицу, и по Кирку рикошетом мажет этой воспаленной усталостью и чужим хроническим недосыпом. — Не проеби эти три недели, Джим. Просто… просто отключись от всего и дай себе восстановиться. И начинай прямо сейчас. Давай, отрубай меня, но прежде скажи, что понял, почему я с тобой так жестко, — ворчливо заканчивает он, угрюмо буравя Кирка из-под насупленных бровей. Вот что на это можно? Когда тебе разом — и шах, и мат. Разве что матом. Джим смотрит на своего лучшего ученика выразительно, с трехпалубными матюками, но произносит тем не менее искренне и вполне себе миролюбиво: — Понял. Я понял, Лен. Заслужил. — Его — точно нет. Маккой отключается, а Кирк остается один на один с этим потрясающим дружеским напутствием и одеяльным коконом в самом углу. Среди его слоев и едва различимого машинного гула и не разобрать, есть дыхание или нет. Затаив свое собственное, Джим устремляется к вулканцу всем слухом и выдыхает, лишь уловив слабое движение грудной клетки. Невесомо касается взглядом смертельно бледного запрокинутого лица, потускневшего глянца челки, упрямого разлета бровей под ней и понимает, что Боунс прав, тысячу раз прав. Не заслужил. И даже сама эта мысль показалась до абсурдного не нова. Как и вслушивание в чужой пересекающийся вдох. И запертость в тесном пространстве шаттла с неявным присутствием кого-то третьего рядом — все это уже было с ними. Было. Но когда?.. Стряхнув липкое чувство дежавю вместе с оцепенением, Кирк наконец отмирает и тянется к селектору, чтобы переназвать водителю адрес, а после к Споку — убрать ставшее ненужным в прогревшейся кабине одеяло. Случайно задевает открытый участок кожи рукой и… проваливается.