***
План был продуманный, а главное, надёжный, как швейцарские часы. — Пункт первый, — Волк задумчиво трёт горбинку носа и шагает из стороны в сторону. Кузнечик считает: четыре шага в ширину, в длину семь и восемь с половиной по диагонали. — Пункт первый! — повторяет Волк, на каблуках разворачиваясь к состайникам. — Не спать до полуночи. Хотя бы до полуночи! А в идеале вообще часов до двух, — мечтательно произносит он, тут же окидывая скептичным взглядом расположившуюся напротив стаю. — Ну, честно говоря, не думаю, что это кому-то из вас по силам. Не поймите меня превратно, господа, но, всё веселье начинается, когда луна выныривает из-под облаков и отправляется в своё ночное плаванье по маршруту «Волопас-Малая Медведица». Если будете дрыхнуть, покорно сложа лапки на груди, в следующий раз развлечения старших увидите разве что во сне. Не сильно радует такая перспектива? Стая дружно мотает головами и ногами. У Волка всё-таки прирождённый талант заводить толпу. — Пункт второй. Собираемся у выхода. Вонючка, ну-ка, огласи, какими сокровищами мы обладаем! — делает шаг в сторону, уступая место коляснику, которого едва ли видно за огромным рюкзаком с бесчисленным множеством карманов, кнопок и нашивок. — Здесь всё только са-амое необходимое, — поясняет он, довольно похлопывая рюкзак по пузатому брюху. — Самое необходимое и жизненно важное для любой вылазки! Итак, в первом отсеке у нас: фонарик, игрушка для Толстого, стаканы, чтобы подслушивать, подушка, чтобы не отбить мягкие места при падениях, гитарная струна, чтобы не быть битыми, икона божьей матери на случай, если драка всё-таки неизбежна, молитвенник, чтобы отпевать тех, кто героически пал в бою, серебряные монеты — класть на глаза, иначе не пропустят в загробный мир, книга, если будет скучно, это, между прочим, не хухры-мухры, а сам Жюль Верн, блокнот для удивительных наблюдений, ручка, чтобы удивительные наблюдения записывать, карандаш на случай, если чернила закончатся, бутерброды, потому что голодный человек — злой человек, один пакет с сыром, другой с огурцом, а третий с колбасой, но без масла, а поскольку после еды всегда хочется пить, у меня тут припасена бутылочка клюквенного морса, но там много ягод, а я, как вам известно, терпеть не могу жижу в напитках, поэтому предусмотрительно взял сито и воронку, надо же как-то в стаканы переливать, кстати, о стаканах, те, что нужны для прослушки явно не годятся, по крайней мере, я не собираюсь облизывать горлышко, прислонённое к ободранной и грязной стене, зачем, так мучиться, если у меня есть кружки, настоящий советский фарфор, на минуточку, по старой дружбе как-то подарили, тут конфеты ещё, но они кислые и прилипают к зубам, к ним я положил зубочистки и мятную жвачку, салфетки, если у кого-то потечёт из носа, пять баночек гуаши, набор резинок для волос, это так, не обращайте внимания, всего лишь скромные дары милым дамам из старшей группы, эй, я вообще-то всё слышу, перестаньте смеяться, засушенный цветок лотоса в кулоне — оберег от злых духов, одеяло, чтобы спрятаться под ним и прокрасться совсем незаметно, четыре тёплых кофты и две запасные пары брюк, шерстяные носки, к сожалению, всего одна пара, ожерелье из чеснока — настоящая вещь, и от болезней, и от вампиров спасает, пуговицы — никогда ведь не знаешь, в какой момент эти малявки решают оторваться от родной жилетки, шубка горностая, мешок пшена, сборник лучших анекдотов предыдущего десятилетия, карты для гадания, карты для играния, совиное перо, набор шестерёнок, а от чего они, я уже и сам забыл, грим для лица, а вдруг придётся скрывать наши личности, банка с вареньем из шишек, лейкопластыри, зелёнка и, естественно (а как же без козыря в рукаве), — дискошар. Это так, отвлекающий манёвр. Честно говоря, я вот только с одним определиться не могу. Чтобы мы нашли дорогу обратно, лучше в коридоре рассыпать камешки или крошки сухарей? — А можно… — Красавица страдальчески заламывает руки, становясь особенно похожим на несчастного Пьеро, — можно я возьму с собой соковыжималку? Мне так будет спокойнее, да и не хочется как-то… её одну здесь оставлять..? — Дурак, — вскрикивает Вонючка, заливаясь смехом и хлопая в ладоши, — сказали же: берём только самое необходимое, на кой чёрт нам твоя соковыжималка, уронишь же ещё, а шуму поднимется на всю округу! Последующие «пункты плана» были забыты в оглушительном рёве Красавицы, которого отлучили от любимой игрушки. Только Вонючка с невинным видом продолжал сидеть на полу в окружении невероятных размеров кучи хлама. В любом случае, план состоял в том, что невероятно ловким манёвром, пересекая коридор в виде огромной одеяльной гусеницы, Дохляки должны были оказаться у купе старших, в которых помимо того, что двери не закрываются изнутри, так ещё и имеются крайне удобные для подглядывания оконца. Вечером Лось строит всех чистить зубы и умывать лица. Острые локти непременно врезаются в выемки чужих рёбер в тесном пространстве туалета. Одинаковые белые майки усердно натягивают простыни на пятнистые матрасы, они пахнут свежестью и стиральным порошком; рисунок практически стёрся, но в некоторых местах всё равно угадываются изображения грибов, машинок и дорожных линий. Поезд подобно метроному не сбивается со своего ритма. Он сладко шепчет, убаюкивает, целует в лоб и заполняет комнату звуками и запахами Ночи. Подушки превращаются в нежный пух, они затягивают мальчиков в пучину Сна, плетут для них затейливые сети образов и идей. На часах 22:57, Кузнечик, затаившись в одеялах, ждёт команды Волка. Ему натерпится снова услышать по-взрослому чарующую музыку, топот девичьих каблучков и голоса, разливающиеся сладким вином. — Я вижу их сны, — говорит Слепой, ни к кому не обращаясь. — Не жди Волка, он крепко спит. Ты, конечно, можешь попытаться разбудить его, но, по-моему, это возможно, только если на весь вагон заорать, что за ним пришли Пауки. И чревато это последствиями несовместимыми с жизнью, так что искренне не советую. — И что, совсем все заснули? — разочарованно тянет Кузнечик, вглядываясь в тьму комнаты. — Может сходим вдвоём? Без вещей, без всего, глянем буквально секундочку и сразу же уйдём? Пожалуйста? — жалобно просит он, и Слепой мысленно радуется, что не видит его щенячьи глаза. — Ладно, не реви только, и побыстрее давай. Они крадутся по коридору, настолько тихо, насколько позволяют скрипящие половицы, проходят купе, где забылись в беспокойном сне не спавшие накануне воспитатели. Слепой прислоняет ладонь к одной из дверей, из-под щели которой вытекает мягкий свет настольной лампы. — Пойдём, — торопит его Кузнечик, — вдруг, мы что-нибудь важное пропустим. Всё отчётливее слышны звуки старенького магнитофона, они влекут Кузнечика, будоражат воспалённое воображение. Музыка — один из непостижимых видов Гения, и завороженные вспышками звуков, гитарных сосудов и звонких ударов по клавишам фортепиано они подчиняются её воле. Кузнечик, вставая на цыпочки, пытается разглядеть комнату старших. Увлечённо впитывает в себя увиденное, пытаясь выжечь это вечным воспоминанием на сетчатке глаза. Острый кошачий взгляд, подведённый тёмным карандашом, слипшиеся ресницы, обкусанные губы, полупьяные улыбки и тихое пение. У неё — короткая юбка и колготки в сеточку, ногти синего цвета и слишком розовый цвет лица. Парень рядом с ней пониже, но умудряется, приобняв её за талию, нашептывать какие-то глупости на ухо, заставляя бедную девицу хохотать, прикрывая рот тонкой ладонью. Все они кружатся в хаотичном вихре движений, перестук ног ломается о стены и зеркала, смех прилипает к подошве обуви. Их танец — дикая пляска, не имеющая правил, но каждый дикарь смотрится вполне гармонично в окружении таких же, как он. Ни одного знакомого Кузнечику лица, но все похожи друг на друга — одинаково склеенные из тысяч острых осколков, неказистые лица со светящимися глазами и улыбками. Кузнечик опускается рядом со Слепым, прислонившимся спиной к стене напротив комнаты старших. — Как тебе музыка? — Кузнечик кладёт голову на его колени, — по-моему, она волшебна. — Это потому что ты её не понимаешь, — Слепой запускает руку в его волосы. От Кузнечика пахнет хлебом, красками и Домом, и этот запах нравится ему куда больше, чем чужие танцы и бьющая по ушам музыка. Смотря на игриво выглядывающие из-под двери огни, Кузнечик думает, как ему хочется забрать хотя бы один из них, спрятать в карман и унести с собой, никому не показывать, хранить в тайне и радоваться, что у него есть то, чего нет у других и тому, что он стал чуточку взрослее.***
«Срывайте розы пока не поздно. Говорили они. Мы не слушали и смеялись, но пришла зима, и наш сад завял» — И наш сад завял, — читает Сфинкс вслух. — Слепой, как тебе такое нравится? — Это что-то из романтики или философии? Не знаю. Ты бы мог написать что-нибудь получше, — небрежный взмах руки в сторону покоившегося на стене отрывка. — Да брось, я давно уже не пишу. — А жаль. Раньше у тебя были неплохие пьесы. — Мне было не больше одиннадцати, как правило, после этого возраста все накопленные таланты нивелируются. — Не выдумывай. Плетутся по полупустому коридору, почти бесцельно, почти бессмысленно. — Знаешь, что самое поганое? — Сфинкс останавливается посреди коридора, и Слепой каким-то совершенно чудесным образом умудряется не врезаться в него на полном ходу, — самое поганое, что мы выросли совсем не теми, кем хотели. Мы думали, никто не заставит нас носить пижамы, а теперь сами из них не вылезаем. Мы не устроили ни одной дискотеки, и девчонок у нас просто-напросто забрали. Никакой больше магии нет в том, чтобы быть взрослыми, — полусерьёзным тоном продолжает Сфинкс. — Мы ни разу не танцевали, как делали это они. Ты помнишь? Этот танец красок и огней, где всё было ярким и сложным, запутанным, волнующим, — искажённая печалью улыбка пробегает по его лицу. Сфинкс вряд ли бы рассказал это кому-то ещё, отчего-то всегда стыдно признаваться в неисполненных детских мечтах. Слепой устало вздыхает, облокачиваясь о стену: — Ну хочешь потанцуем? — Даже так? — Ага, — Слепой в безапелляционном жесте показывает ладони, — что я только не сделаю, лишь бы тебя удержать.***
Они и правда будут танцевать. В коридоре под Боуи среди тихих шагов, удивлённых вздохов и осторожных хлопков дверьми. Табаки скажет, что им «очень хорошо вместе» и хихикнет. У Лорда лицо пойдёт красными пятнами, Лэри смущённо спрячет голову в юбке лежащей рядом Спицы, Чёрный выронит из рук кружку с кофе и Рыжий подавится собственным смехом. А Сфинкс равнодушно пожмёт плечами, хоть ему никогда и не нравилось это слово. В кабинете биологии на глазах у скелета, которого женская половина Дома нежно прозвала «милашкой». Аккомпанировать им будет майский ветер, шепот деревьев и птичья трель. Ветер принесет им пение сладкой кадрили, посвящённой кому-то другому, точно не им. Ну и ладно, всё равно не попадают в ритм, и только щёки болят от улыбок, даже у того, кто совсем не умеет улыбаться. (— Помнишь, как нас тогда Лось нашёл? Свернувшихся клубочком у дверей чужой комнаты. — А то. Хорошо, что подумал, будто мы заблудились. — Ага. И хорошо, что это был именно Лось.) В ночь перед выпускным рядом с посапывающим Курильщиком. Их единственная гостья — звенящая тишина. Двигаются практически беззвучно, потому что без обуви и потому что никто не прощается громко. Танцевать оказалось всяко лучше, чем смотреть на то, как танцуют другие. Пусть без опаляющего дыхания и мажущих поцелуев, зато с пониманием, что надо делать, зато с ощущением, что так правильно. — И когда это ты перерос меня? — улыбнётся Слепой и картинно нахмурит брови. — Дай-ка подумать… По-моему, это случилось в тот день, когда мы с тобой познакомились, — и клюнет его носом в макушку. И пусть без «свинцового дирижабля», пусть без кричащих цветов и вибраций разгорячённых тел. И пусть Кузнечику больше не хочется бить окна, а решётки теперь не в оконных рамах, а в каждом из них. И пусть Слепой совсем не поменялся, а Сфинкс слишком многое пережил для того, чтобы остаться тем, кем был. Зато Терпсихора велит им вальсировать, ступая по белым клеткам кафельного пола, а Время сжалилось над ними, давая куда больше отведённых на прощание минут. И пусть за дверью комнаты все ждут вожака, а наступающий рассвет гонит его прочь. Зато теперь они — старшие, и это их время забыться в танце.