Возвращаясь в Версаль

Горячие слёзы катились сами: падали на разбитые коленки, оставляли  мокрые блестящие дорожки и образовывали солёную лужицу на полу. Они жгли глаза сильнее чувства стыда, и Кузнечик быстро-быстро моргал, безуспешно пытаясь смахнуть их со слипшихся ресниц. Растирая ушибленное место, он настороженно прислушивался к шагам в коридоре. Здесь их не должны найти, Кузнечик точно знал, но предательскую дрожь в ногах унять всё равно не мог. Дверь в кладовую была почти незаметна для неопытного глаза, вместо деревянной ручки зияла дыра, и чтобы зайти нужно было просунуть пальцы в щель и со всей силы потянуть на себя. В углу кладовки — ведро с грязной водой, половая тряпка в разводах выглядывала из-под стеллажа. На нём — несколько пачек едко пахнущего стирального порошка и брикетов хозяйственного мыла. Свет коридора почти не проникал в тесное помещение, и Кузнечик жался к спине Слепого, то и дело вздрагивая от шорохов снаружи. Он всхлипнул и протяжно замычал. — Помолчи, — поморщился Слепой, — не могу больше слушать твоё нытьё. — Да как ты можешь так говорить? — жалобно взвыл Кузнечик, чувствуя, как набухает расплывшийся над бровью синяк, — если бы не ты..! Он уткнулся головой в колени, тяжело сопя. Нет, не Слепой был в этом виноват. Кузнечик вытер мокрую щеку о плечо и вскочил на ноги. — Ты понимаешь, я так больше не могу. Я ненавижу их... Ненавижу! — мальчик со всей силы пнул стоящее рядом ведро, и оно с грохотом отлетело в сторону, напугав мирно сопящего в углу кладовки паука. Если бы Слепой мог закатить глаза, он бы непременно сделал это прямо сейчас. — Ты же не на них злишься, что обижают, — когда Слепой так складывает руки в замок, то непременно становится похож на маленького взрослого. Или на очень искажённую копию Лося.  — А на себя. Потому что не можешь защититься. А это, в отличие от первого, вещь поправимая. Чуть больше практики, и никто не посмеет обидеть тебя. — Думаешь? Слепой фыркает: — Уверен. Мы вырастем, и они пожалеют, что трогали нас. Кузнечик хихикает, прерываясь на свистящие всхлипы. Смех получается со вкусом слёз. — Правда? — Обещаю. Уверенность, зарождённая словами Слепого, была моментально уничтожена страхом при первой же следующей драке. — Прекрасно, они нас окружили, — дрожащим голосом пропищал Кузнечик, оглядывая столпившуюся вокруг них стаю Спортсмена. «Легко Слепому не бояться, — думалось Кузнечику, — он то не видит их хищные оскалы.» Незаживший синяк на рёбрах жалобно заныл, будто вторя мыслям Кузнечика. Он резко выдохнул, пытаясь не дать страху завладеть разумом и телом. Прямо как учил Слепой. — И правда прекрасно! Бей в любом направлении — не промахнешься! Для таких горе-героев как мы, это настоящая удача, — прошипел Слепой, первым бросаясь в нападение. Кузнечик горько усмехнулся и почувствовал, как страх постепенно отступает. В этот день, отбиваясь от очередных ударов, Кузнечик ощущал себя чуточку сильнее; он больше не плакал над задетой гордостью и разбитыми коленками.

***

— Можно спросить? Сфинкс ходит, как кошка. Переступает с лапы на лапу, жмётся к дверному косяку, щурит глаза и в несколько бесшумных, но не лишённых грации полупрыжков оказывается рядом. Разве что о руки не трётся и не прыгает на колени. — Валяй. Сфинкс всегда так спрашивает ради приличия. Это глупое «можно спросить?» Хотя все знают, что если ему действительно что-то нужно, его вряд ли остановит неудовлетворительный ответ. — Откуда ты знал... Тогда знал, что у нас получится дать им отпор? — На картах нагадал, — лениво отзывается Слепой, пробуя на вкус содержимое очередной сомнительной на вид склянки. — То ли настойка из тараканов, то ли лекарство для эпилептиков. Не попробуешь? — и вместо ответа протягивает ему бутылку. Сфинкс смеряет его своим самым скептическим взглядом: — А если серьёзно? Секунда молчания обрывается звоном разбитого стекла; с подоконника летит бутылка, оставляя на полу месиво блестящих осколков и липкой зелёной жидкости. — А ты случаем не заболел? — восклицает Слепой, пытаясь приложить свою руку к его лбу, — дожили! Сфинкс, сам Сфинкс, подумать только, и хочет серьёзных ответов! Что-то здесь нечисто. Сфинксу кажется, что от шуточек Слепого у него разлетится голова. Вдребезги разобьётся, подобно этой склянке из запасов Табаки. — Ладно, если уж говорить серьёзно, — Слепой еле сдерживает смешок на последнем слове, — то всё просто. Я не знал. — Как это? Слепой пожимает плечами. — Вот так. Просто хотел тебя успокоить. Можно сказать, даже перевыполнил план. А ты чего ждал? «Ты всегда был особенным, а я всегда знал, что ты особенный. И у нас, таких исключительных и особенных, просто не могло не получиться противостоять любому злу»? Как-то по-детски, не находишь? В один момент мне просто надоело вытирать тебе сопли. — Проще говоря, ты меня обманывал? — Как видишь, не совсем. Разве в чём-то я оказался не прав? — и опять тянется к новому пузырьку, попутно опрокидывая несколько других. Когда Слепой собирается наводить порядок, наводится только ещё больший бардак. Это всего лишь очередная закономерность Четвёртой.

***

Сфинкс просыпается от чьего-то ора. Сфинксу не привыкать. Он зажмуривает глаза и усиленно делает вид, что этот истошный вопль ни капли не потревожил его сон. — Украли!!! Облапошили! И человек теперь умирает!!! Три часа сна отдаются острой болью в висках. Сфинкс открывает глаза. — Табаки, если ты не закроешь свой рот, мне придётся выкинуть тебя из окна. Зубами за шкирку схвачу. Мало не покажется. В три проворных прыжка Табаки оказывается прямо рядом со Сфинксом. Чересчур рядом. Перед лицом Сфинкса тут же возникает его физиономия с вытаращенными от ужаса глазами. — Неважно выглядишь, — бормочет Сфинкс, утыкаясь лицом в подушку. Сфинкс думает, что задохнуться во сне было бы благословением. Шакал охает и начинает неистово трясти Сфинкса за плечи. — Просыпаемся!!! Произошло правонарушение! Можно даже сказать, покушение на жизнь одного из членов стаи! Размышляя о том, какие последствия создадут бóльшую проблему — гнев Шакала или недосып, Сфинкс отбрасывает последние попытки заснуть. — Пришлось разбудить тебя, Слепого же нет... (— Везёт же некоторым, — сквозь зевок доносится откуда-то со стороны потревоженного Сфинкса.) — ...а доложить об этом я просто обязан был, это мой долг, как состайника! И вообще... — А если коротко, что собственно стряслось? В руках Сфинкса как-то само собой оказывается кружка с чем-то, отдалённо напоминающим кофе, а в отражении напитка ему ещё несколько секунд мерещатся виноватые глаза Македонского. — Коротко! О таком «коротко» не рассказывают, — обиженно заявляет Табаки, складывая руки на груди. — Не паясничай, а то спрошу кого-нибудь другого, и ты вовсе лишишься возможности со мной поговорить. Табаки вздыхает, но былое настроение удивительно быстро возвращается к нему. — Если коротко: у нас заболел Толстый, — Табаки делает театральную паузу и переводит взгляд на Толстого, который возвышается на горе одеял и подушек. Он укутан в самый тёплый и самый полосатый плед Четвёртой, а на его животе лежит огромная красная грелка. При правильном ракурсе грелка кажется даже больше Толстого, но он, ничуть не обеспокоенный её весом, непринуждённо сопит в этом коконе перин. Вдоволь насладившись зрелищем, Табаки снова поворачивается к Сфинксу и уже более серьёзным тоном продолжает: — Я, конечно, полез в свои запасы. Уж что-что, а лечить у меня получается лучше всех. Достал согревающие мази, одна с кайенским перцем, вторая с ментолом, третья — чистейший пчелиный яд. Согреют даже в минус пятьдесят градусов! Хоть в Антарктиду отправляйся. Горчичники у меня высшего качества! Итальянская горчица! Ещё порошок из чеснока, отвар из шалфея, масло эвкалипта... В общем, много по-настоящему полезных и нужных в хозяйстве вещей... (— Только не говори, что вы давали Толстому чесночный порошок.) — ...и тут дохожу я до своих стратегических запасов препаратов от больного горла. Как вдруг с ужасом обнаруживаю, что пропал мой лучший экземпляр! Мой сиропчик от горла! Ты осознаёшь масштаб трагедии? Эй, Сфинкс, ты что, спишь? А, просто лежишь с закрытыми глазами? Ну ладно тогда. Так вот, кто-то нагло выкрал мой сироп от горла, тем самым покушаясь на жизнь Толстого! Причём целенаправленно, кому бы ещё понадобился сироп от горла, на котором чёрным по белому написано «УБИВАЕТ ВСЕХ МИКРОБОВ, ЗАБУДЬТЕ О БОЛЬНОМ ГОРЛЕ!» — Может, случайно разбился? Мало ли, всё время же у нас что-то такое происходит. — Невозможно случайно разбить то, что надёжно спрятано! — Ладно, но, в конце концов, кому вообще может понадобиться покушаться, как ты говоришь, на жизнь Толстого? Он, прости меня, никому и не нужен кроме нас. — Верно, но... — Табаки, это не более, чем простое совпадение. Понимаю твоё рвение устроить драму, но если Толстый и правда болен, единственное, что ему по-настоящему нужно это здоровый сон. Давай постараемся не будить его. Да тебе и самому не помешало бы выспаться. И не надо мучать Толстого армянскими горчичниками, никто этого не заслужил. Македонский кипятит чайник, чтобы наполнить ещё одну грелку, Табаки отваливается в свой угол и честно как можно тише старается заниматься своими априори громкими делами. Сфинкс устало прикрывает глаза. И правда, нет ничего удивительного в том, что человек, никогда не признававший лекарств, не знает, каков на вкус сироп от горла. И лишь на долю мгновения Сфинкс чувствует лёгкий укол совести за этот разбитый флакончик, но и тот бесследно растворяется в нахлынувшем сне, оставляя после себя лишь горький запах и горку переливающихся осколков.