Из-за нас.
«Мы» встаёт поперёк носоглотки: на вдохе об него спотыкается кислород, на выдохе — углекислый газ. И даже спустя несколько часов, когда мелодия, которую бесконечным циклом насвистывает Арс, затихает, а ели восстают по обе стороны от трассы непрерывными рядами, это «мы» будто оберегает их от любых внешних воздействий. И это «мы» незримо ведёт его по единственному правильному пути — в тот дом, где он много лет назад навсегда запечатал часть себя. Когда Антон сворачивает с трассы на въезд в дачный посёлок, его встречает затёртая надпись «Общество «Огонёк» на импровизированной деревянной арке. Указатель, который держится на полусгнивших гвоздях, когда-то был на уровне глаз Шаста, и они с ребятами кидались в него камнями, стараясь попасть во все буквы «о». Сейчас парень с удивлением обнаруживает, что указатель висит всего на высоте полуметра от земли; а будки охранника, который вечно их шугал, вообще нет. Машина на несколько десятков секунд вязнет в снегу, но героически справляется с миссией и выезжает на более сухой участок. Шаст вертит головой, осматривая домики. На пустыре слева они вызывали Гномика-матершинника, в домике справа играли в «бутылочку» с девчонками; чуть дальше — заброшенный участок, где всегда была россыпь яблок и, перелезая на который, он однажды чуть не лишился половины жопы… — Ого, мы попали в прошлое. Шаст поворачивает голову к Арсу — у того смешно взлохмачены волосы после сна. Антону хочется потянуться и провести по ним кончиками пальцев. — Охуенное беспроблемное прошлое, — кивает парень и паркует машину недалеко от магазина. — С самыми охуенными булочками. Замка на двери нет, а в окошке горит свет — значит, первые дачники уже начали съезжаться, обеспечивая его работой. Шаст выходит из машины и потягивается. Арс кидает Мыше, перед тем как захлопнуть дверь: — Только не буянь тут, — и присоединяется к напарнику. Двор магазина убран по мере возможностей, и кроссовки Шаста утопают в грязи всего на несколько сантиметров. — Смотри, если булочки окажутся недостаточно охуенными, мне будет сложно с этим смириться, — тянет Арс, взбегая на крыльцо. Антон фыркает: — Ты эти булочки будешь всю жизнь вспоминать. Попов усмехается и открывает дверь. Первое, что видит Шаст, когда ныряет внутрь — полка с выпечкой. Потом уже вокруг этой полки вырастает витрина с другими товарами; каморка для отдыха, отделённая красной шторкой и небольшой телевизор, смех и помехи из которого звучат в одинаковых пропорциях. Продавщица кидает на них короткий взгляд и сразу вычисляет: «не местные» — догадывается Шаст. Женщина кивает им, плотнее запахивая на худощавом теле старенький тулуп, и снова возвращает взгляд на телевизор. Некоторые упаковки на витринах выцвели и рассыпаются от старости — этих товаров почти наверняка уже несколько лет как нет в наличии; другие — вывалены на прилавок небольшими кучками. Антон знает, что им нужно, и без долгого торчания в магазине, как обычно делал подростком: — Можно сосиски, хлеб и четыре булочки? — продавщица снова кивает и начинает собирать товары. — А, и воду ещё литра два. — И шоколадку, — Арс тыкает на витрину в кучу сваленных баточников. — Ага, и два батончика, пожалуйста. Пока женщина собирает товары, подсчитывая их стоимость в калькуляторе, Антону на глаза попадается выцветшая упаковка презервативов. В кончики ушей сразу же приливает кровь, потому что вспоминается эпизод, как он на спор покупал тут пачку. Водяные бомбочки из них получались прикольные, но в магазин он потом стремался ходить ещё несколько недель. — Шестьсот двенадцать, — отвлекает его от мыслей продавщица, и Шаст спешно лезет в карман доставать наличку. Он кладёт на витрину шестьсот пятьдесят и без задней мысли кидает: — Можно без сдачи. Женщина в удивлении поднимает брови и холодно чеканит: — У нас так не принято, — она нарочито медленно начинает выкладывать в лоток монетки. Одна. Две. Три. Шаст коротко выдыхает. Когда он перестал быть частью этого «нас»? Сразу как только уехал или через какое-то время? — Так сегодня же канун «Ежегодного Урождения», — неожиданно вступается Арс. — Что? — на лице женщины застывает непонимание. Такое же «что» почти вырывается и у Антона. — Ну примета такая, — как ни в чём не бывало продолжает его друг. — Если в канун праздника взять «мелочёвку», то и весь урожай будет мелким. Несколько секунд продавщица тщательно изучает его лицо, но Антон, даже не оборачиваясь на Арса, знает, что ничего она там подозрительного не найдёт. Пиздит он отменно. — Не слышала о таком никогда, — наконец тянет женщина. — Он завтра? — Ага, отмечается каждый третий четверг апреля, — кивает Арсений. — Основные празднования начинаются после дождя. — Что?.. Но Попов уже хватает Антона под локоть, забирает пакет с продуктами и тянет на выход: — Хорошего праздника! — выкрикивает он, перед тем как выйти наружу. — Арс, что ты сейчас нёс? — усмехается Антон, когда они выходят на крыльцо. — «У нас так не принято-о-о», — передразнивает Попов, запахивая пальто плотнее и спрыгивая с крыльца. — Как тебе дата празднования? Да нет, он же никак не мог узнать, что завтра… Но, прежде чем Шаст осмеливается озвучить свою теорию, мужчина продолжает: — После дождика в четверг, — довольный собой, он разворачивается и шагает к машине. И только спустя несколько секунд до Антона доходит смысл сказанного другом в магазине. Как он, блин, это сгенерировал за секунды? Перед ним рисуется выражение лица продавщицы, когда она поймёт смысл сказанного, и он коротко смеётся, а потом окликает друга: — Арс! Мужчина оборачивается и вскидывает голову. — Лучший, — констатирует Шаст и улыбается. Сука, он таких никогда не встречал. И, наверное, больше не встретит. Арсений зеркалит его улыбку, подмигивает и ныряет в машину. Через боковое стекло Антон видит, что Попов внимательно рассматривает содержимое пакета, и быстрее торопится к машине. С этого козла станется — начнёт всё надкусывать. — Какая следующая остановка? — кидает Арс, как только Шаст плюхается на водительское кресло. «Дом», — мгновенно откликается внутри, но парень не озвучивает это, а кидает: — Подожди пять минут и увидишь, — и заводит машину. Шаст бросает взгляд в зеркало заднего вида: огоньки на корпусе БУ-3101 совсем блёклые, и она не шевелится. — С ней всё норм? — обеспокоенно кидает он Арсу, кивая назад. Мужчина оборачивается и хмыкает: — Спит. — Объекты спят? — Антон медленно сдаёт назад и еле втискивается в узкий переулок слева. Арс кивает: — Уходят в анабиотическое состояние, когда рядом нет опасности или… у них нет поставленных задач. — Арс, ты говоришь об Объекте, как об одушевлённом существе, — без обиняков тянет Шаст, сосредоточенный на том, чтобы не задеть забор на одном из участков. — Если бы ты вчитывался в Теорию поведения, то заметил бы, что автор делает точно то же самое, — Арс фыркает. — Он даже иногда даёт имена Объектам, после чего использует личные местоимения. — Вообще не обращал внимания, — честно отвечает Шаст. — Да никто не обращает, — мужчина отмахивается. — Не в этом дело. Просто, если начинаешь так близко и часто общаться с чем-то… — он снова барабанит по обивке кончиками пальцев. — Или кем-то. Естественно, ты начинаешь видеть в нём… или в ней свои проекции своих желаний. Например, быть рядом с кем-то, кто тебя понимает и отвечает взаимностью. И в какой-то момент, — он ёрзает на сидении, — ты уже не можешь различить, что правда, а что… ты додумал. Антон прочищает горло. Он же сейчас не намекает на их общение? Он уверен, что Арсений — не проекция. То, как он им дорожит — не проекция. Их связь — не проекция. Про что бы именно не говорил Арс — сочинял очередную трёхтысячиэтажную метафору или напрямую проводил параллель с их отношениями, Шаст знал только одно — он должен тоже сделать ему шаг на встречу. — Или это и правда взаимно, — коротко заключает он, выцепляя впереди силуэт знакомого забора. Он не поворачивается на Арсения, потому что даже малейшая вероятность того, что он там увидит — вынуждает его лучше навсегда остаться в неизвестности. Их неожиданно укрепившаяся связь всё ещё не подпадает ни под одну категорию, которыми Шаст привык оперировать, определяя степень близости: знакомые, друзья, связь на одну ночь, связь на несколько ночей. И, когда он на самую малость склоняется над водоёмом своих чувств, глубина, которую он там видит, заставляет его ошарашенно отступить назад. А ещё он не знает, что об это думает Арсений. Или потенциально будет думать, когда узнает. Поэтому, когда его напарник неожиданно тихо выдыхает: — Слушай, Шаст, — бесконечное множество зеркал разбивается вдребезги в грудной клетке. Он излишне резко тормозит, ударяясь нижними рёбрами о рули. Одним движением ставит машину на ручник, хватает рюкзак с заднего сидения и выскакивает на улицу. Сердце предательски колотится, а кончики пальцев дрожат. Он, блядь, просто не готов услышать, что бы то ни было в таком тоне. Парень проходит к калитке, стараясь успокоить дыхание и тремор.СЛУШАЙ ШАСТ СЛУШАЙ ШАСТ СЛУШАЙ ШАСТ
Просто глагол и его имя — слова капсом пробегают перед глазами бесконечным циклом. Без контекста слова его друга уже не смотрятся устрашающе, но всё ещё устраивают целое восстание мурашек на его коже. Может он просто перенервничал? Или недоспал? Арс мог что угодно вкинуть с такой интонацией — поросший мхом анекдот, факт об Объекте или рецепт какого-нибудь изысканного блюда. Пытаясь отвлечься, Шаст рассматривает металлические прутья забора. Старая зелёная краска облезла, выставив на свет все оттенки серого. Антон перебирает связку ключей, не поднимая взгляд на дом. Ему в равной степени страшно увидеть его и услышать шаги Арса сзади. Вдруг он потребует объяснений? Или продолжит разговор в русле, от которого у Шаста стынут поджилки? Мимолётный налёт решительности, посетивший его, тонет в зыбком страхе быть отброшенным назад резкими словами. Когда нужный ключ, наконец, находится, Антон тыкается минимум десяток раз, прежде чем попасть в скважину. На его пальцы сыпется ржавична, но он с мазохистским старанием продолжает свои попытки. Когда замок поддаётся, открываясь с усталым выдохом, Шаст аккуратно поддевает калитку. Он кидает взгляд на тропинку и медленно протягивает его выше. Некогда бронзовая краска на фундаменте превратилась в грязно-серую, ставни плотно закрыты, а дверь украшают два замка. В тень дома юркает волнение Антона о несостоявшимся по его вине разговоре, а в грудную клетку просачивается совсем другое чувство. Всё вокруг напоминает ему о жизни, которая кипела здесь десяток лет назад. Мир был добродушным, а Шаст с такой же радостью и интересом открывался ему. Где-то в заколдованных недрах дома прячутся его старые игрушки: порножурналы, которые он выменял у каких-то ребят и зажигалка-Объект. А может ему просто всегда казалось, что она Объект, потому что подарила эту вещицу его невероятная бабушка. Холод замков отзывается таким же холодом внутри Антона. Что бы бабушка сказала, если бы посмотрела на него сейчас? Стартер пак а-ля Шастун: заёбанный работой, без особых хобби и увлечений, коротает свои вечера за любым занятием, способным отвлечь его от серости жизни в этом городе. — Это твой… дом, — неожиданно выдыхает Арс, и Шаст оборачивается к нему. Тот держит на руках Мышу и с восхищением осматривает старое покосившееся строение. Тепло, которое рождается в груди от его искреннего восхищения, такой силы, что, кажется, даже немного согревает замок, который тут же поддаётся. Арсений бы бабушке точно понравился. Шаст заходит внутрь, и волна воспоминаний снова грозится потопить его, но напарник чуть не сбивает его с ног, опережая волну: — Охренеть, прямо машина времени, — Арс проходит в зал и выпускает Мышу на диван. Та сразу юркает на одну из полок шифоньера, заполненного книгами и посудой. Расставленная в произвольном порядке мебель и сваленные в небольшие кучки вещи напоминают Шасту о его попытках разобрать дом после смерти бабушки. Не особо успешных попытках. Откуда он может знать — та резная тумбочка — это ценное воспоминание или просто мебель? Внутри зыбко и сыро, и Шаст проходит в зал, растирая пальцы. Печка в углу комнаты выглядит исправно, и он ищет, чем бы её растопить. Эта комната — самая богатая на воспоминания о совместном времяпрепровождении. Здесь он с бабушкой слушал радио, читал газеты или переносился в невероятные рассказы о её прошлом. Все эти рассказы теперь глубоко-глубоко под землёй, там — где никто не сможет их достать. — Знакомое лицо, — неожиданно вкидывает Арс, и Антон оборачивается. Мужчина выуживает из стопки старых газет одну и поворачивает её первой полосой к Шасту. Антон подходит ближе и рассматривает главную статью выпуска.«ОН СНОВА ОБЪЯВИЛСЯ»
Громогласный заголовок не вызывает у него никаких ассоциаций, и он переводит взгляд на чёрно-белую фотографию, на которой запечатлён мужчина средних лет. Чёрные вихры волос, квадратные очки с толстыми линзами и небольшая щетина — всё, что можно увидеть в этих пикселях. — Двадцать лет назад скандал был с тем, что он в детсады поставлял Объекты под видом игрушек, и вот, — Арс кивает на газету: — десять лет назад такой же фокус провернул с компьютерами для школ. Антон не помнит эту историю. Тогда его больше увлекала Ленка с соседней дачи и новый фильм с человеком-пауком. — И кто-то тогда пострадал? Шаст снова кидает взгляд на мужчину на фотографии, но не видит в нём никаких демонических черт. Хотя в целом сложно вообще сказать, что это за демонические черты такие — типа шрам через всё лицо, что ли, или повязка на глаз? — Последствия были… незначительные, — фыркает Арс. — Больше шума было. — А нахуя он это делал-то? Случайно или… — Хер знает, оба дела в итоге загнулись на этапе следствия в Столице, — машет рукой Арс. — Где-то доказательств не было, где-то причинно-следственные связи не рисовались. Короче, придадим его огню, — улыбается мужчина и забирает ещё несколько газет из стопки. Пока его напарник рвёт газеты на мелкие части, Антон проверяет тягу зажигалкой и убеждается, что заслонка ещё не развалилась от старости. — Ты разжигать умеешь? Мне надо за дровами сходить. — Обижаешь, — фыркает Арс. — И не только локальные очаги, но и целые революции. Антон закатывает глаза: — Брови себе не подпали, а то какой из тебя революционер будет. Когда Шаст выходит из комнаты, он слышит, как друг мягко смеётся над его ответом, но этот звук тонет в нетерпении, которое поселяется в нём. Справа от входа — комната, которая была его укрытием. Она как саркофаг, который ему страшно вскрыть из-за возможной инфекции и невероятно хочется из-за ценных находок. Он быстро минует коридор и заносит руку над дверью, застыв в неуверенности, но… почти сразу же берет это ощущение и легко толкает её вперёд. Первое, что бросается в глаза — паутина. Она свисает со всех углов, застывшая у подножия кровати, будто не решаясь коснуться её. Его кровать кажется такой маленькой, даже диван в гостиной больше. Как он только тут помещался? Несколько секунд Шаст пытается вспомнить, зачем именно он сюда пришёл, но голову забивают образы прошлого. Он вдруг кидает взгляд на тумбочку около кровати и тут же присаживается на колени. Нетерпеливым рывком он выдвигает первый ящик и видит… её. Зажигалка здесь. Парень проводит кончиком пальца по гравировке, которую он столько раз читал в детстве, и щёлкает. Перед его глазами колышется огонь, продуваемый ветрами, гуляющими внутри помещения. Кажется, этот огонёк — единственное тепло, оставшееся в доме. Точно, тепло. Он кладёт зажигалку на тумбочку и лезет под кровать. Здесь он находит небольшой запас отсыревших дров. Ничё, прогреть — и будет самое то. Шаст берёт пару штук и поднимается с колен. Открывает дверь ногой и выходит обратно в коридор. Взгляд сразу же падает на топор. На улице он отыскивает пень, на котором всегда заготавливали дрова. Кажется, что он вообще не изменился за эти годы. Он кидает первое полено на деревянный постамент и размахивается топором. Бам-шурх. Ещё один взмах. Бам-шурх. Шаст увлечённо раскалывает полена на мелкие части, которые удобно будет просушить. Когда количество ударов переваливает десяток, он, наконец отставляет топор в сторону. — Такой ты, конечно, мужицкий мужик, — шутливо замечает Арсений, и парень оборачивается на его голос. Его напарник стоит на крыльце, а на его плече Мыша. — Я со своим пальто тут не вписываюсь, — усмехается он и поправляет чёлку быстрым движением. Шаст тоже откидывает вспотевшие волосы со лба: — Ты и в нашем Отделе с ним не вписываешься, — улыбается Антон и принимается собирать деревяшки. Но он уже намертво вписался с этим пальто Шасту в сердце. Так же намертво, как воспоминания о времени в этом доме. — Но ты-то знаешь, что оно восхитительное, — будто прочитав его мысли, вкидывает Арс. — Я-то знаю, — подтверждает Антон. Вместе они заходят в дом, и в лёгких оседает запах пыли, сырости и ещё чего-то еле уловимого — запах времени, которое уже не вернуть. Когда спустя сорок минут огонь наконец разгорается, Шаст достаёт из пакета сосиски и протягивает Арсу, а сам идёт к шифоньеру. Попов наблюдает за ним, растянувшись на диване и очищая сосиски от шкурок. В этом забитом вещами шифоньере точно должно быть что-то, на что их можно наколоть и пожарить. В глаза сразу бросается фондюшница, и парень без особых раздумий вытаскивает из неё шпажки. Нахуя вообще на даче нужна была фондюшница? Арс хмыкает, когда видит, что Антон достал из шкафа и протягивает ему руку. Парень вкладывает в ладонь друга шпажки и собирается продолжить осмотр, но… мужчина удерживает его за запястье. — Клубника в шоколаде? — в его глазах ёбаная буря, и Шаст в ней беспомощно тонет. Но уже через секунду во взгляде Арсения появляется привычная «смешинка» и он продолжает: — Или сосиски в кетчупе? — Ща устроим, — Антон выворачивается из его захвата и идёт в коридор. Маленький допотопный холодильник, который бабушка ласково называла «Гонщиком» за громогласные звуки, с которыми он работал, притаился в углу, заваленный кучей вещей. Не то чтобы Шаст надеется там что-то найти, но… Когда дверца открывается, он с восторгом разглядывает внутренности холодильника. Схватив драгоценное содержимое, он идёт обратно в комнату. — Смотри, чё нашёл! — Арс оглядывается на звук его голоса, и на его лице тут же застывает самая странная смесь эмоций, которую только можно представить: отвращение, изумление и отрицание. — Кетчуп десятилетней давности, серьёзно? — наконец, подаёт голос он. Отрицание отпечатывается на лице его друга, постепенно перерастая в крайнюю степень брезгливости. — Ты бы… Ты бы видел своё лицо, — не может сдержать смех Антон. Арсений закатывает глаза и снова отворачивается к печке, протягивая к ней шпажку с сосиской: — Спасибо, что не рыба, конечно. И тарелку дай. — На день рождения тебе подарю огро-о-омного сома живого, — улыбается Шаст и достаёт из шифоньера тарелку. — Долго ждать придётся, — потягивается Арсений, наблюдая за тем, как Антон проходит к дивану. — Он только отгремел. — У тебя когда? — выпаливает парень прежде, чем успевает прикусить себе язык. Он скидывает кроссовки и забирается на диван с ногами. Садится в позу «по-турецки» и ставит между ними тарелку. Воздух в доме уже прогрелся, и по его мышцам растекается тепло. — В конце марта, — мужчина откидывается на спинку дивана и следит за реакцией друга. Мозги отказываются что-то соображать, и Шасту требуется несколько долгих секунд, чтобы понять: — Мы уже общались. Арсений по-плутовски улыбается, снимая со шпажки одну сосиску и накалывая на неё другую: — Ага. — 30 марта? — вкидывает рандомную дату Шаст. Сука, а вдруг это было в один из дней их всратых перепалок. День, когда Антона переполняло желание съездить Арсу по лицу. — Не-а. Могу дать подсказку, — цокает Попов. — В тот день был… салют. — Какой-то… праздник глубоких луж? Арсений ухмыляется его предположению, но мотает головой: — Или день неглубоких ожогов, — кивает он на худи Шаста. Блядь. — Нет, — коротко качает головой Шаст. — Гонишь. В памяти всплывают смазанные болью, обидой и заёбанностью воспоминания об этом дне. — 20 марта, — тут же даёт контрольный мужчина. — День, когда мы ловили Мышу. Арсений аккуратно стягивает пальто и остаётся в свитере. Шаст залипает на него — в глубоком синем цвете шерсти можно увидеть вкрапления серебряных ниточек. — Арс, прости, — вкидывает он. — Блядь, я бы хотел тогда знать, что ты… — Такой охуенный, я понял, — улыбается мужчина и складывает ещё одну готовую сосиску на тарелку. — Если честно, то да, — уже второй раз за вечер Антон не успевает остановить свой язык. Попов замирает с пустой шпажкой в руке и вопросительно смотрит на него. Шаст знает, что может отшутиться. Или встать и пойти снова искать что-то в шифоньере. Или просто выйти покурить. Хотя курить вообще не тянет. Неожиданно тянет не увиливать в сторону, а открыть хотя бы часть того, что скребётся внутри. Естественно, без всяких крайностей. — Я рад, что тебя тогда приставили ко мне, — осторожно вкидывает он, отслеживая реакцию Арсения. — Тогда был пиздец какой злой, а сейчас…Мне хорошо с тобой.
Но слова застывают у него на корне языка, спотыкаясь о взгляд Арсения. В его глазах неожиданно не остаётся ни капли того веселья, которое плескалось там секунды назад. У него в радужках застывает тот тусклый свет, который смог пробиться в этот дом через закрытые ставни. Застывает и оседает на тёмное дно зрачка. Шаст облизывает пересохшие губы и выдыхает: — Мне охуеть как трудно кому-то доверять, Арс. И я в этот дом не решался съездить почти десять лет, а с тобой…С тобой мне не страшно.
Время, когда его безусловно любили и защищали, ежегодно в конце апреля напоминало о себе во снах и образах, всплывающих перед глазами в самый неподходящий момент. Но боль от того, что это время ушло навсегда, не позволяла ему вернуться в эпицентр этих воспоминаний. Но сейчас… всё было по-другому. То тепло и трепет, что он почувствовал рядом с Арсом, дало ему надежду на то, что он ещё может доверять кому-то. Пусть с оговорками и нюансами, но… То, как он каждый день продолжал выбирать сторону своего друга, поражало его. Пусть его привязанность пугала той глубиной, что его напарнику может быть не нужна… Сама возможность чувствовать так ярко и остро, которую ему подарил напарник, мягким коконом защищала его. — Песня, — неожиданно вкинул Попов, закусив губу. — Песня, которую я всё время… напеваю. Она… об одиночестве. У меня тоже пиздецки сложно с доверием, Шаст. Кожу Антона трогает лёгкое прикосновение, и он видит, как его кисть обвивает провод Мыши. На её корпусе ярко-фиолетовые огни. Он вопросительно поднимает глаза на Арса, но тот только усмехается: — Это она тоже хочет сосиски приготовить. Мужчина убирает тарелку на другую сторону от себя, а потом касается провода Мыши на запястье Антона. Объект тут же шевелится, убирая хвост, и большим прыжком отпрыгивает назад. Периферийным зрением Шаст видит, как БУ-3101 скользит сзади них по дивану, прокрадываясь к тарелке с сосисками, но на большего его внимания не хватает, потому что… Кончики пальцев Арса так и остаются на его запястье. — В кои-то веки не Снежная Королева, — улыбается тот и перемещает пальцы на тыльную сторону ладони. — Ты в приметы веришь? — В приметы? — тупо повторяет Шаст, наблюдая за тем, как Арс накрывает его ладонь своей.ГОРЯЧО ГОРЯЧО ГОРЯЧО
— Ну да, типа не дрочи в час ночи, член отвалится, — тянет мужчина. Такая выбивающаяся из ситуации реплика смешит Антона, и он прыскает, наклоняясь к плечу Попову: — В жопу такие приметы. Час — лучшее время для дрочки. Почему их соединённые руки вместе — это так правильно? — А сейчас — лучший момент подарить тебе подарок, хоть и на день раньше, — Шаст чувствует, как ему в ладонь опускается что-то небольшое. — С днём рождения. Арсений убирает свои руки, и парень опускает глаза, натыкаясь взглядом на кольцо. Сверкающие чёрным металлические края разделены полосой шириной в несколько миллиметров. Внутри полосы переливаются розовые, фиолетовые и синие огоньки, отражаясь на его коже. — Как ты? — поражённо тянет Шаст, но не придумывает как закончить. Как он узнал, что у него день рождения. Где он добыл эту вещь. Какого чёрта он так долго жил без него? — Авторское произведение А.С. Попова и Мыши, — довольно тянет Арсений. — Поэтому если решишь спросить о стоимости, то… Но Антону сложно уследить за речью Арса, потому что все слова тонут — тонут — тонут в его грудной клетке. Он не помнит, чтобы когда-то такое чувствовал — чтобы тепло, рождающееся на кончиках пальцев, мурашками пробегало по телу и заставляло его сердце дрожать от нетерпения. У него внутри тысячи фейерверков, и каждый — с горящим фителём. Он знает, что всего одна искра может поджечь весь дом, но не собирается их тушить. Ему перестаёт хватать дыхания. — Шаст? Всё вокруг них замирает, и единственное, что имеет значение — Арс прямо перед ним. Сотни разрывающихся фейерверков внутри него рассыпаются десятками тысяч искр и толкают его навстречу Арсению. Шаст врезается в его ключицу своей грудной клеткой и замыкает руки на его лопатках. Вокруг его талии тут же замыкается такое же кольцо Арсовых рук. Он утыкается нocoм в его макушку и вдыхает запах его одеколона — как будто отдалённо-морские ароматы. И в этом запахе он слышит, как стучит прибой, и как его рокот тонет в ударах сердца мужчины. — Значит, угадали с подарком, — шелестит Арсений на уровне его кадыка. Мурашки прошивают кожу где-то в районе ключицы, но Антон отпинывается от вопроса о том, что между ними происходит. По крайней мере, до момента окончания проверки. — Пиздец, теперь придётся искать на твой день рoждения охуенные носки, — кидает ответку парень. Тихий смешок оседает на шее Шаста и забирается под кожу, просачивается в кровь, добирается до самого сердца. И он готов поклясться, что сколько бы ещё таких смешков он ни услышал от Арсения, он для каждого найдёт место. В новом году у него всё будет хорошо. У них будет.