АРС — АГЕНТ ХАОСА
(прим. для всех, кроме Антона Шастуна, втрескавшегося в него по уши)
В той Вселенной Антон выучил наизусть все примечания, текст мелким шрифтом и даже написанные исчезающими чернилами сноски, но… Во-первых, Шаст уверен, что такой Вселенной не существует (когда тебе всего тремя словами разбивают сердце, нужно приложить титанические усилия, чтобы не сдохнуть прямо на месте, не говоря уже о каких-то планах по забиранию папок). А во-вторых, сомнений относительно того, что его напарник — агент Хаоса, у Антона теперь не то чтобы прям дохуя и без дотошного изучения личного дела. Теперь, когда Арса нет рядом, чтобы отвлечь Шаста от рефлексии своими шутками, заумными объяснениями или (сука!) касаниями — Антон проводит время в палате, вспоминая факты, на которые закрывал глаза: • не свойственные служащим Структуры короткие отпуска или отпрашивания (в которые Арс втянул и его самого); • игнорирование в работе оборудования, типичного для следователей (и тут Шаст тоже втянулся); • излишняя осведомлённость о поведении Объектов (без комментариев); • не говоря уже о приручении Объекта. Если Шаст откопает в столе древнюю методичку по вычислению агентов Хаоса среди структурных работников, Арс наверняка станет среднетипичным примером из практики. Вымерший в шестидесятых, блядь, вид, описанный в манускриптах, как «безусловно опасный», и тем не менее… Причина номер три — первые несколько дней Шаст надеется, что Арс сам к нему зайдёт. Хотя бы извиниться за своё сучье поведение. Хотя бы просто узнать, кем он был в его жизни. Но Попов, конечно, не заходит, оставляя Антона наедине с главной причиной того, почему ему пиздец как страшно заходить в палату. Он ебёт, Арс действительно настолько охуенный актёр (расширенные зрачки — тихие всхлипы — дрожь по телу) или его чувства были искренние. Тут Шаст уже не может просто расчленить полотно их совместного времяпрепровождения и запинить совместные моменты, чтобы протянуть между ними ниточки-связи. Каждый раз, когда Антон выцепляет один такой из своей памяти, собираясь препарировать его на взгляды-эмоции-касания, пробковая доска начинает ходить ходуном, будто она висит не в его в о о б р а ж а е м о м рабочем кабинете, а на палубе корабля. Тонущего корабля, на котором он один — и капитан, и матрос, и призрак. Руки начинают трястись, пин выпадает и закатывается куда-то под тумбочку, а Антон отчаянно пытается вспомнить, что вообще собирался сделать. В такие минуты, выныривая из подсознания и пялясь на свои трясущиеся пальцы, Шаст задаётся вопросом — не положена ли ему какая-нибудь пенсия по инвалидности. И, пока Шаст вязнет то в одной, то в другой причине, с одинаковой периодичностью находя себя пялящимся в пустоту ночи за окном, рассматривающим кафель в палате или залипающим на комедийное шоу, наступает день выписки. Антон окидывает палату коротким взглядом и закидывает рюкзак с вещами на одно плечо. Пришло время уступить это место, в котором он лишился любимого человека и веры, блядь, кому бы то ни было, кому-то другому. Парень только надеется, что этот человек будет хоть чуточку счастливее, чем он. Коридор встречает Шаста белизной, к которой он успел привыкнуть настолько, что даже не моргает. За время пребывания здесь Антон успел придумать сотню шуток про плакаты на стенах, которые теперь некому озвучивать, и попробовать все виды кофе в автомате, которые оказались примерно одинаковой степени паршивости. Шаст шагает мимо палат к выходу из отделения, а его сердце отсчитывает удары, начинаясь с седьмого счёта, доходя до двенадцати и снова отскакивая к семи. Парень замирает у палаты Арса. Он берётся за ручку и выдыхает. Антон слабо верит в то, что Попов мог так умело его обманывать, но даже… Даже если Арс действительно обманывал его каждым ёбанным движением, это не исключает того, как по-настоящему Шаст был счастлив рядом с ним. И именно поэтому он не может смириться с его потерей. И именно поэтому он не может хотя бы не попрощаться. — Долго будешь тут торчать? — Антон вздрагивает и оборачивается. За ним с неподдельным интересом наблюдает Попов, подпирая спиной стену. Вот он Арс — прямо перед ним, и даже в неплохом настроении, судя по тому, что с ходу не кидается с матами. Но Шаст замирает, а в голове у него неожиданно пусто. Он, конечно, не готовил речь, но и не был готов к тому, что навык речи полностью покинет его. Антон поджимает губы и нейтрально кидает: — Меня выписали. Хотел… зайти. — Подарок прощальный подготовил? — Попов фыркает. — Или, может, хотя бы речь пафосную? — Ты правда меня не помнишь? — выдыхает Шаст, игнорируя выпады мужчины. Антон карабкается по мысу Надежды, оббивая костяшки пальцев и срывая кожу на ладонях. На вершине мыса — контрольная точка, с которой можно будет перезапуститься, похоронив последние несколько дней неудачного прохождения. Шаст начнёт их историю заново, вычеркнув из неё Структуру и всё, что с ней связано. Антон смотрит в глаза напротив и видит на их льдистом дне своего Арса. Стоит ему выложить из осколков этого льда правильное слово, и Попов его вспомнит. Но эта последняя попытка спасти прохождение от провала стремительно меркнет на фоне реальности. Шаст знает, что такого слова не существует. А если бы и существовало, он не способен это слово разгадать в одиночку. Парень готов к тому, что Попов выплюнет очередную желчную шутку, но тот почему-то впаивается в него взглядом. Несколько десятков секунд Арс мечется взглядом по его лицу, будто пытаясь вычленить что-то знакомое. И сам Шаст как будто тоже впервые смотрит на Арса. Антон снова видит его в той квартире с Мышей. Попов — уверенный в своей правоте долбоёб, который лезет к Объектам без оборудования и раздаёт непрошеные советы на не-его-собачьего-дела выезде. На улице херачит снег, и Шаст точно знает, что заебётся ехать в Отдел из-за пробок. Чего он не знает, так это того, — что этот человек перевернёт всю его жизнь с ног на голову. — Нет, — коротко отвечает Арс, и Шаста выдёргивает в реальность. Парень коротко кивает и делает шаг назад. Антон хочет бросить на прощание «до скорого» или «увидимся», а может даже коротко коснуться подушечками пальцев плеча, как обещание будущей встречи, но… вместо этого он делает ещё один шаг назад. А потом ещё один и отворачивается от Попова. Пару отчаянных секунд он тешит себя надеждами, что Арс позовёт его, но в болезненно-белом коридоре раздаются только тихие хлопки его шагов. На крыльце Шаста ловят в свои объятия опустившиеся сумерки. Несколько секунд он моргает, пытаясь привыкнуть к темноте. Окружение не становится чётким долгих несколько минут, распадаясь на отдельные росчерки и цветные пятна, и Антону вдруг так хочется вернуться. Он готов хоть череп себе размозжить, чтобы его опять положили в палату. Может, ему просто не хватило времени, чтобы придумать решение. Может, будь у него хотя бы ещё несколько дней… Но Антон так и продолжает стоять на крыльце, пока перед ним во всей всратости не вырисовываются тёмные городские пейзажи. Его кожу вдруг трогает касание тёплого весеннего ветра, и он обнаруживает, что его пальцы не мёрзнут. Это маленькое открытие заставляет его выровнять дыхание и окинуть взглядом парковку перед больницей. Десятки машин будто играют в шахматную партию с неизвестными ему правилами. И в дальнем ряду должна быть машина, которая ждёт его, поэтому Шаст закидывает рюкзак на одно плечо и сбегает с крыльца. Димина серая «Тойота» находится через пару минут, и Антон успевает немного усмирить саднящие мысли, прежде чем нырнуть внутрь. — Новый пластырь, — отмечает Катя, когда парень плюхается на заднее сидение. Повязку на его лице заменили на менее массивный косметический пластырь. Медсестра долго рассказывала Шасту про механизм его действия, из-за которого шрам станет лишь блёклой царапиной, почти не заметной взгляду. Но несмотря на эти уверения, Антон точно знает, что эта рана, прошившая его от виска до самого сердца — навсегда с ним. — Как Арс? — неожиданно спрашивает Дима, выводя машину с парковки. Шаст замечает, как Катя легко толкает мужчину в колено, но тот не обращает на это никакого внимания. — Сходи и узнай, — фыркает Антон и откидывает голову назад. Парень не знает, что сделает больнее: если Арс вдруг вспомнит Позова или если не вспомнит даже его, хотя знакомы они хуй знает сколько. — Никак, ничего не помнит, — тут же добавляет Антон. — Ну, кроме охуенно-агрессивных посылающих фраз. — Ну, это просто после травмы, — осторожно начинает Катя. — Если немного… — Нет, — резко обрывает её Шаст. — Давайте без всяких киношных приколов, ладно? И заодно без последствий, которые может за собой повлечь такое «чудесное» возвращение памяти. Разговор никто не возобновляет, и Дима включает музыку. Под ритмичное инди Антон пытается понять, что вообще подразумевала Утяшева, когда сказала, что Арсу может грозить «высшая мера». Это… какая из всех? Бессрочное заключение в местах лишения свободы? Эта та мера наказания, которую применяют чаще всего, когда говорят о «высшей». Или… та исключительная высшая мера наказания, которая существует в качестве нормы, но механизма её реализации нет? Могла ли Ляся иметь в виду смертную казнь? В приглушённом музыкой разговоре ребят Шаст выхватывает отдельные слова — Проверяющие, дела, звание. Слова, которые теперь существует для него только в виде надоедливых призраков на периферии сознания. И Антон никак не может связать это с теми большими смыслами, которые сам вкладывал в них всего несколько дней назад. Как, сука, всё могло так круто поменяться за какие-то минуты? Когда Шаст открывает глаза и следит за унылыми пейзажами за окном, на каждой вывеске вспыхивает: «Здесь с Арсом мы могли бы»… Могли бы вместе закупаться в этом магазине перед праздниками. Могли бы гулять в этом парке в тёплые дни. Могли бы целоваться в свете этих фонарей. И это сослагательное наклонение жжёт больнее, чем раскроенная кожа на лице. На подъезде к дому под дых его бьёт розовый свет в одном из окон. Шаст спешно закрывает глаза и выдыхает, но к горлу всё равно подкатывает ком. Как же не хочется выблевать содержимое желудка прямо здесь. Когда машина останавливается, Антон сразу же выскакивает наружу. Дверь захлопывается с громким стуком, когда он слишком сильно дёргает её (а его «Рено» такой силы едва бы хватило для закрытия). Парень успевает сделать всего пару шагов, когда Катя окликает его. — Шаст! Он оборачивается, сталкиваясь взглядом с девушкой. Антон коротко кивает ей, и Добрачёва подходит ближе. Она протягивает руку к его плечу, но почему-то тут же отдёргивает, будто боится, что Шаст может ударить её током или чем-то таким. — Ты точно не хочешь поехать ко мне… в смысле, к нам, — девушка запинается. — Блин, какая разница, но я имела в виду… — на секунду она закрывает лицо ладонями. Катя всегда знала, как поддержать его. Это она успокаивала Шаста, который пиздец как стрессовал, что одногруппник, которого он засосал на вечеринке, всё растреплет в вузе. Это она открыла окно, впустив его на семейный праздник и отшутилась про заранее приготовленный сюрприз в честь её дня рождения. И, только когда все гости ушли, вставила Антону пиздюлей, за то, что тот чуть не свалился с высоты пятого этажа. И это она выловила Шаста, когда он неделю избегал Добрачёву после их пьяного поцелуя. Но теперь… Катя стояла перед ним, поджав губы, и не знала, что сказать. А Антон просто не мог ответить ей чем-то меньшим, чем честностью. За всё, что она для него сделала. — Мне не будет у тебя лучше, — качает головой парень. Девушка кивает, но ничего не говорит. Она нервно перебегает взглядом с его пластыря на руки. И тогда Шаст делает шаг к ней навстречу, раскрывая объятья. В его объятьях Катя хрупкая и почти невесомая — по ней и не скажешь, что следак. Антона затапливает бесконечная нежность и благодарность за все те моменты, когда она была рядом. И, если сейчас ему не становится рядом с ней лучше… это ничего не значит. Он вернётся сюда снова, вынырнет со дна озера, сняв с себя тину их совместных с Арсом воспоминаний, и найдёт в себе силы хотя бы просто поговорить. Тогда, когда его раны уже не будут так сильно кровоточить тоской по глубокой связи, которую он сплёл в рекордные сроки. — Пообещай, что если будет пиздец хуёво, позвонишь? — шепчет она ему в шею. — Даже ночью. — Даже если прерву вашу страстную ночь? — закатывает глаза Шаст и мягко отстраняется. Но Катя не позволяет свести всё в шутку и смотрит на него испытующе: — Обещаешь? — Обещаю, — фыркает Шаст. — Иди давай, Дима уже заждался. Катя ещё раз коротко обнимает его, кидает последний прожигающий взгляд — «только попробуй проебаться и не позвонить» — и ныряет в машину. Когда Антон заходит в подъезд, прячась от неонового света окон, он загадывает, чтобы весь этот кошмар просто взял и исчез. Ему хочется оказаться в одном из тех светлых моментов, когда он прибывал в абсолютной уверенности, что у них с Арсом всё получится, вопреки любым внешним обстоятельствам. Которые теперь погребли все его надежды под пятьюстами слоями бетонных плит. Квартира встречает его полумраком, и Шаст скидывает кроссовки в коридоре, не включая свет. По памяти, пока глаза не привыкли к темноте, он проходит в спальню. Телефон в заднем кармане неожиданно взрывается уведомлениями. Одной рукой Антон стягивает худи, а другой пролистывает сообщения в корпоративном чате, пытаясь понять причину их радостного тона.Уважаемые коллеги! В понедельник в 8 часов состоится почётное награждение капитана Шастуна А.А. за проявленные отвагу и героизм в раскрытии дел Структуры. Прошу не опаздывать на церемонию вручения награды и водружения портрета на почётное место.
Антон таращится на слова и не может, блядь, никак поверить! Он только пытается сжиться с одним изменением в своей жизни, как происходит очередная хуета. При чём хуета исключительного характера, о которой он всё это время иронизировал. Шаст бросает худи под кровать и стучит пальцами по клавиатуре, не особо стесняясь в выражениях.Я просто хочу чтобы вся наша ёбанная Структура сгорела к ебеням. Если этого в программе вечера нет, то не пойти бы вам всем в пизду со своими поздравлениями
08:47
Перед тем как тапнуть на кнопку отправки сообщения, он вдруг тормозит. В чём смысл его гневной тирады? Отменят ли они награждение, которое наверняка согласовано с тысячей вышестоящих органов?Нет.
Поможет ли это Шасту как-то выяснить, что произошло в их с Арсом кабинете?Нет.
Вернёт ли это память Арсу?Очевидно, нет.
В итоге Антон стирает сообщение и бросает телефон на кровать, оставляя его пиликать от новых уведомлений в одиночестве. Он падает на покрывало прямо в джинсах. Нахуй всё это. В том числе необходимость раздеваться. Этой ночью Шасту снятся беспокойные сны с тысячами кадров в секунду, поэтому он успевает уловить только настроение — боль, страх, тревога. Эти мотивы не ослабляют свою хватку всю ночь и продолжают терзать его все выходные. Антона мотает от крайней степени отчаяния до мерцающей надежды на какое-то неведомое чудо. Но стоит ему приглядеться, мерцание оказывается мигающим огоньком предупреждающего знака.«Если поедешь дальше — умрёшь»
Но Шасту всё равно пиздец как хочется этот знак к чертям снести. В темноте, сияющей за этим знаком, он хочет остаться один на один с человеком, от которого внутри всё переворачивается. Переворачивается и трепещет от нежности и злости одновременно. Боже, он уже так скучает. Несколько раз он даже почти пишет Арсу сообщение, но стоит мимолётному воспоминанию царапнуть его кожу, и он передумывает. Каждое воспоминание расстилает за собой огромное полотно их совместной истории. Истории, сплошь сотканной из обмана. За выходные Шаст выпивает десяток кружек чая, смотрит несколько десятков выпусков телешоу и думает об Арсе несколько тысяч минут, но так и не приходит к какому-либо выводу, кроме: «Мне нужно поехать в Структуру». Конечно, он не настолько ебанулся, чтобы ехать на награждение (но надеется, что кто-то заснимет на камеру, провалившуюся без награждаемого церемонию), но вот вечером, когда все уже свалят, почему нет? Ему нужно — как минимум осмотреть кабинет, а как максимум — постараться найти Мышу. Когда в понедельник вечером Шаст стоит перед входом в Структуру, его сознание отчаянно пытается придумать сотни причин, почему ему не стоит заходить внутрь. Оно отчаянно вопит, припоминая, что последний раз Антона выносили отсюда на носилках в отключке. И, как парень не старается убедить его, что этот случай был исключительным и ну никак не может повториться, эти интерпретации проходят мимо его скулящего бессознательного. В итоге, когда схватка с его подсознанием ничем не заканчивается, Шасту приходится толкнуть дверь внутрь, вопреки его отчаянному крику. Охранник на входе проходится по нему недобрым взглядом, но ничего не говорит. За проходной Антон почти поворачивает направо, к своему кабинету, но вдруг… замирает. Из полумрака коридора слева крадутся приглушённые звуки одной из попсовых песен. Что за?.. Этим звукам есть только одно логичное объяснение — корпоратив. Шаст откликается на этот мелодичный зов как будто против своего желания и поворачивает налево. Нихера хорошего этот поступок, конечно, не принесёт. Но с другой стороны, он уже исчерпал все свои рациональные решения на неделю вперёд, когда не врезал Лясе прямо в палате и когда не отправил то гневное сообщение в корпоративный чат. Антон спокойно шагает по коридору к актовому залу, держа спину неожиданно прямо. Проходы не застланы дымом, и освещение достаточно яркое, но он всё равно будто ничего не видит перед собой и идёт по памяти. А ещё память услужливо подкидывает ему воспоминания о том, как он был здесь с Арсом. Его память вообще ёбанный предатель, который видит Арсения в каждом предмете. Шаст убедился в этом после того, как Арс признался, что приручил Объект, и каждый предмет в его доме сразу стал вопить о… Хотя какое, нахуй, это было признание? Шаст просто зашёл на кухню и охуел от открывшегося вида на Арса с Мышей на плече. Его болезненно кусает осознание того, что это воспоминание теперь хранится только у него в голове. И он, сука, не имеет права его искажать, чтобы потом в подробностях пересказать Арсу. Шаст пинает массивную дверь актового зала и помогает себе руками, чтобы открыть её. Внутри не замирает музыка, и никто не оборачивается на него. Антон будто призрак, чей портрет повесили где-то под потолком, чтобы на расстоянии восторгаться и игнорировать его существование в реальном мире. Шаст просачивается в зал, прикрывая глаза от слепящих лучей дискошара, и чтобы, не дай бог, не увидеть свой портрет. Он отходит в противоположный от входа конец зала, где, как всегда, рядами друг на друга составлены стулья. Пафосные речи о том, что проверка успешно пройдена (а в этом Антон не сомневается ни секунды) уже отгремели, и зал наполняют звуки какого-то иностранного трека. Слов Шаст не понимает. Он ведь дилетант по части всех языков: иностранного, жестового и даже… призрачного языка любви. Потому что мастерски поверил в чувства человека, который всё это время просто вербовал его. Шаст выдыхает, пробегаясь коротким взглядом по присутствующим коллегам. Он выцепляет взгляд Аллочки, которая сегодня не подходит к нему. На ней уже другое платье — красное с глубоким вырезом. Но, стоит Антону начать рассматривать его, на лице и шее девушки вспыхивают кровавые дорожки, стекающее прямо в декольте. Видение рассеивается также внезапно, как появляется, и парень спешно отводит взгляд. Антон ищет взглядом Катю, но её, судя по всему, здесь нет. Ему становится чуть легче от того, что Добрачёва не принимает участие в этом цирке. Зато Шаст видит Диму. Тот стоит в фуршетной зоне и о чём-то переговаривается с Волей. Потом отходит и громко смеётся. Какое, блядь, он вообще имеет право смеяться? Его друг, по крайней мере так Арс называл Позова, потерял память. А Дима даже не соизволил узнать это лично, а предпочёл услышать постфактум через короткое замечание Шаста. Крик, до этого звучавший только в подсознании Антона, теперь грозится вырваться наружу, а кулаки сжимаются против его воли. Он не дрался уже лет пять. Да и тогда это была просто небольшая студенческая потасовка со смазанными ударами и плевками друг в друга. Но сейчас Шасту так отчаянно хочется настоящей драки. Чтобы по завершении у него на костяшках осталась чья-нибудь кровь. Пусть даже Димы. Когда Антон быстрым шагом пересекает зал, за ним следят несколько десятков взглядов. По нему прыгают разноцветные блики, ударяясь о пластырь и перепрыгивая на кожу лица, чтобы потом утонуть где-то в капюшоне худи. Позов оборачивается за несколько секунд до того, как Шаст собирается занести руку и… Его удивлённый взгляд неожиданно тормозит Антона. Крик в его голове вдруг утихает, а сознание затапливает музыка. Люди вокруг теряют к происходящему интерес, ведущий объявляет очередной конкурс, а Шаст так и продолжает стоять. Взгляд Димы неожиданно напоминает ему об Арсе. Тот так же внимательно изучал Антона в сотни их моментов вместе. Будто пытался выцепить то, что пряталось за радужкой глаз, глубоко в темноте зрачка. Прочитав растерянность Шаста, Дима перехватывает инициативу на себя, и цепляет парня за локоть. Позов ведёт его к выходу, аккуратно лавируя между людьми, а у парня ноль сил и желания сопротивляться. Когда хлопок двери отрезает их от громкой музыки, Дима отпускает его локоть и неожиданно сворачивает в небольшой коридор слева от актового зала. Шаст следует за ним и с удивлением обнаруживает лестницу, которая уходит на второй этаж крутой петлёй. Структура — ёбаный Хогвартс с дельтой на возрастной рейтинг. — Научный Отдел разве не в другом крыле? — Тут мой кабинет, — Позов кивает наверх и ступает на лестницу. — Раньше там вроде склад был, — Дима взбегает, пропуская ступеньки. — Но походу не особо удобно по винтовой лестнице таскать коробки. Антон хмыкает, но ничего не отвечает. По его мнению, «удобство» — последний критерий, которым руководствуются в их учреждении. Дима останавливается на площадке наверху лестницы, прокручивая ключ в замке покоцанной деревянной двери. Он пропускает Шаста вперёд, а затем заходит сам. Парень окидывает комнату коротким взглядом — по периметру всё уставлено стеллажами с Контейнерами и непонятными ему техническими приспособлениями. Чем-то напоминает Сервисную Воли. — Садись, что ли, — кивает Позов на диван в углу комнаты, закрывая дверь. Шаст ловит себя на параноидальной мысли о том, что Дима сейчас просто возьмёт и расчленит его, пока музыка за стеной достаточно громкая, чтобы заглушить крики. Но даже если так… Зато ему не придётся что-то делать со всей своей жизнью дальше. Поэтому Антон просто плюхается на диван, залипая взглядом на разобранный Контейнер на рабочем столе. Разбросанные в беспорядке шестерёнки и другие запчасти переливаются в искусственном свете. — Сорри за беспорядок, — мужчина проходит к своему столу и отодвигает от края детали, которые вот-вот норовили упасть. — Что ты знаешь о состоянии Арса? Шаст прикусывает щёку с внутренней стороны и испытующе смотрит на Диму. Он вдруг задаётся вопросом, можно ли вообще ему доверять. Антон же нихуя не знает о нём, кроме того, что тот занял пост какого-то дохера лет здесь работающего руководителя и того, что он вроде учился вместе с Арсом. — Нихуя не веришь мне, да? — прерывает его размышления Позов. — Нихуя не верю, — честно выпаливает Шаст. — Да и как-то дохера совпадений. Например, что вас вместе с Арсом сюда перевели. Сначала это мысль рождается у него на кончике языка, и только потом Антон понимает, насколько она точная. — Херасе, предъявы, — не теряется Дима. — Но идею я понял. Ща, подожди… Позов проходит к окну, приподнимается на цыпочках и открывает форточку. На окнах тут тоже решётки — замечает Антон. — Арс тебе рассказывал, что его батя дохуя известный учёный? — мужчина поджигает сигарету, дожидается кивка Шаста и продолжает. — Он исследует химию Объектов, а я физикой и её применением занимаюсь, считай коллеги, — Позов кивает на один из Контейнеров. — После вуза он меня взял к себе в отдел Столичной Структуры на шефство. — Он был твоим начальником, — констатирует Антон. — Ага, — кивает Дима. — Ладно, но при чём здесь… — Да подожди ты, — отмахивается от него мужчина, разгоняя дым вокруг себя. — А Арс после вуза свалил на какую-то типа крутую стажировку, — Дима затягивается. — И мы общаться перестали. Но это не обычное типа «потерялись-разбежались», это… совсем другое. Позов делает небольшую паузу и стряхивает с сигареты пепел. Шаст внимательно следит за его движениями, как будто невербальные сигналы имеют для истории такое же значение, как вербальные. Стажировка. Очевидно, этим словом Попов маскировал начало работы в Хаосе. — Я не знаю, насколько глубоко ты в курсе про Арса, — несколько секунд мужчина мнётся. — Но, короче, у него всегда были психические проблемы. Антон видел его запястья. Может, они не говорили об этом вслух, но он точно знает, что такие шрамы не появляются одномоментно. Они планомерно наносятся день за днём, чтобы притупить душевную боль. — И во время острой фазы, он не то что в соцсети не заходит, — продолжает Дима. — Он вырубает телефон, и его хуй найдёшь. И после вуза случилось то же самое. Где он территориально, я ебу, телефон выключен, — мужчина затягивается. — А тебе вообще было похер всё это время? — резко спрашивает Антон. — Есть же терапия. Или, опять же, через его отца… — Антош, — выдыхает Дима. — Его заболевание не было какой-то охуенной тайной. У Арса иногда в неделю сеансов психотерапии было больше, чем пар в вузе. А его батя, наверное, целое состояние на всё это спустил, — мужчина стряхивает пепел. — Иногда его отпускало, но и тогда… его исключительный характер не был нихуя простым. Пока Антон пытается переварить информацию, Позов закрывает форточку и тушит сигарету в стеклянной пепельнице. — Это самое хуёвое в общении с ним — вы в одну минуту вроде охуеть какие друзья, а потом… он тебя нахер посылает. Сюда он, конечно, приехал не в острой фазе, но рычал на всех в своей обычной манере. Ну, хоть мигрени его малость отпустили, потому что… Шаст совсем его не знал. Он знал, сука, какого-то другого Арса — с лучезарными глазами и тёплой улыбкой. — Погоди, — прерывает он Диму. — Так а почему он приехал сюда? Ну, и ты с ним. — Да, сорян, — выдыхает Дима и опирается о край рабочего стола бедром. — Не люблю эту часть истории. Меня сюда рапортом с повышением перевёл батя Арса, чтобы я за его сыном типа… присмотрел. — Стучал? — уточняет Антон. — Стучал о чём? — закатывает глаза Позов. — Просто следил, чтобы его психическое состояние снова не дошло до… пика. Если бы Попов был здесь, они бы точно вместе прыснули с этого слова. Но сейчас Шаст один, и это слово нихуя не смешно нависает над ним, пугая своими маштабами. — Короче, чтобы не случился очередной, — продолжает Дима, — «мост». — Арс рассказывал, — кивает Антон.Никому. Кроме. Тебя.
— А какую часть? — с сомнением уточняет Позов. — Всё? — мнётся Антон. — Что у его напарника что-то с головой случилось, и он с моста спрыгнул. Дима закусывает губу и выдыхает: — Ясно, — массирует виски подушечками пальцев. — Значит, снова вольная интерпретация. Арс у нас вообще мастер искажать и… — Ты можешь. Просто. Рассказать, — чеканит Шаст. Его шрам вдруг начинает жечь, а кожа взрывается скопом мурашек. Парень готов узнать очередной пиздец, который всё этого время таился за тысячей незначительных деталей. — Слушай, как ты понял, у Арса всегда было дохера сложностей в общении из-за своего состояния — в частности — и характера в целом. Как думаешь, какова вероятность, что он вдруг стал с кем-то работать в паре? — Он работал со мной, — безапелляционно чеканит Антон. — Да, — устало выдыхает Дима. — Да, блин. И я хер знает, что это, блядь, было за чудо! — нервно выпаливает он и тут же тушуется. — Прости. Это реально очень странно, что Арс с тобой сблизился, и я никак не могу понять… — он на секунду закрывает лицо ладонями, обрывая себя. — Короче, поверь человеку, который знает Арса больше десяти лет. Вероятность очень маленькая. Практически нулевая. — Ты к чему ведёшь? Но Шаст, кажется, уже знает ответ. Он вдруг видит перед собой текстовую развёртку всего их диалога с Димой, наполненного деталями, на которые Антон раньше не обращал внимание. — К тому, что не было никакого напарника, — он смотрит прямо в глаза Шасту, не отводя взгляд. — Это Арс прыгнул с моста. Прямо на ёбаный лёд. Блядь, что? Но Позов продолжает, не давая Шасту осознать услышанное. — Скорая, разбирательства, лечение. Короче, я не знаю какими такими молитвами Арса вообще взяли в Структуру. В смысле, конечно, знаю, что отец подсобил, но… — И он оказался здесь, — неожиданно низким басом констатирует Шаст. Ему, блядь, теперь нужно убеждаться в правдивости каждого своего вывода, только чтобы не ебануться. Это Арс пытался докричаться до людей с той стороны перил. Это Арс считал, что его травили. И это Арс всё ещё… падает. — А дальше ты знаешь, — кивает Дима и, не получив никакой реакции от Антон, продолжает. — Слушай, я понимаю, насколько херовой ты видишь ситуацию, но… Я не знаю лучшего химика, чем отец Арса. И он точно сможет что-то придумать, чтобы вернуть память и… Но Шаст срывается с места. Антон проворачивает ключ в замке, а Дима даже не пытается его остановить, а значит, он не собирается удерживать его здесь и убивать. Минус один простой способ решить все проблемы. Парень сбегает вниз по винтовой лестнице, минует актовый зал и петляет по коридорам к проходной, всё дальше удаляясь от музыки, завывающей что-то о безответной любви. На этот раз охранник даже не оборачивается на него, и Шаст не замеченным сворачивает в коридор своего Отдела. Ему кажется, что стены исписаны граффити. И в каждом — обрывки фраз Арса, его застывший взгляд, когда он чуть не рухнул вниз на лесах, и шрамы, которыми испещрены его запястья. Руки Антона дрожат, но ключ удаётся повернуть с первого раза. Шаст заходит в темноту своего кабинета и не торопится щёлкать выключатель. Розовый свет из многоэтажки напротив слабыми всплесками касается то одной поверхности, то другой. Антон застывает и пытается выровнять сбившееся дыхание. Они должны были стоять тут вместе с Арсом — чуть разомлевшие после нескольких банок пива, охуенно счастливые от закончившейся проверки. Арс бы поспешил захлопнуть за ними дверь и притянул бы Шаста к себе, путаясь пальцами в его кудряшках. В минуту, когда весь грёбаный Отдел обсуждает местные сплетни и участвует в пьяных конкурсах, в которых всегда без исключения выигрывает Воля, они бы укрылись в собственном небольшом мире — за запертыми дверьми кабинета. Мыша бы прыгала по столам, беспокойно щёлкая клавишами и отбрасывая разноцветные блики на стенах. И в этих бликах Антон бы выцеплял припухшую от укуса губу Арсения, его выдох и фиолетовые искорки в его глазах. Но он… здесь. Шаст мотает головой, рассеивая видение, и включает свет — розовое свечение юркает через решётку обратно на улицу. Вещи с их столов скинуты вниз и подпалены. Сверху навалены открытые Контейнеры — тоже подпаленные. Антон делает шаг вперёд, стараясь не наступать на листы, выпавшие из папок. Он выцепляет размашистый почерк Арса на некоторых, и тут же отводит взгляд. В дальнем углу аккуратными башенками составлены уцелевшие Контейнеры. Парень несколько дурацких секунд борется с желанием проверить, как там Объекты в них — не надышались ли углекислым газом? Но давит в себе эту идею. Либо они уже умерли, либо находятся в анабиозе. Или сне. Или как там Арс это называл. В этом искусственном белом свете Антону кажется, что он примерно в таком же состоянии. Будто его физическая оболочка тут, а сознание навсегда осталось в комнате Арса, где он очерчивал его лицо подушечками пальцев, перед тем как… Шаст выдыхает и неожиданно для себя свистит короткую мелодию из нескольких скачущих то вверх, то вниз нот. Не такое мелодичное и складное исполнение, как у Арса (тот бы наверняка его обстебал), но оно… наполняет комнату, в каждом предмете которой сквозит напоминание о пиздеце, неожиданным теплом. Антон вдыхает и повторяет мелодию ещё раз, но громче, и за ней… он вдруг слышит шуршание. Он интуитивно делает шаг назад — к двери, а потом замирает. Его шрам болезненно жжёт, а кожа идёт мурашками. И не успевает он выпалить свою догадку, как её подтверждает двойное клацанье клавиш. Куча бумаг прямо перед ним неожиданно раздвигается, и в центре образовавшегося углубления появляется Мыша. С его сердца тут же сваливается пиздецки огромный камень. — Привет, — радостно улыбается парень, опускаясь на колени. Корпус Мыши расплывается жжёными разводами, а огоньки на одном боку не светятся. Но она приподнимается вверх, опираясь на хвост, и доверительно тянется ему навстречу. Возможно, у него отказали инстинкты самосохранения, но Шаст доверяет ей целиком и полностью. И она отвечает ему тем же. — Видела, что здесь произошло, да? — грустно улыбается он и проводит подушечками пальцев по её корпусу. Объект вспрыгивает на его кисть и перебирается на плечо. Обычно тёплый хвост вдруг холодит его запястье, а потом Антон слышит тихое шуршанье. На проводе Мыши закреплено кольцо, переливающееся цветными отблесками. Кольцо, которое подарил ему Арс. Шаст осторожно выпутывает его из провода, и ему в ладонь выпадает плотно скомканный тетрадный лист. Антон спешно надевает кольцо и распрямляет лист отрывистыми движениями. Под его пальцами проступают неровные строчки. Как только Антон всматривается в почерк, его сердце делает кульбит, а потом останавливается, но Шаст не обращает внимание на такую мелочь. Парню требуется несколько десятков секунд, прежде чем руки перестают дрожать, а буквы прыгать перед глазами, и только тогда он начинает читать. Я написал мелодию и текст, когда мне было больно и одиноко,но
Когда ты появился в моей жизни, Мне стало казаться, что она на самом делео любви
Я падаю несколько лет к ряду Давно перестал считать столетия, В их лозах песни мои и яды Плетутся, рождая тысячелетия На дне оборвётся моё падение Со вспоротым брюхом, в крови умирая, Я попрошу у тебя прощения, Поскольку не смог выжить, взлетая Я снова встал бы лицом к пропасти К тебе спиной, и спиной к миру Готовый с нежностью принять касание, Которое толкнёт меня с обрыва
Шаст перечитывает записку три раза, а потом перед ним вспыхивает картинка. Арс царапает записку быстро и размашисто. Буквы неровно прыгают в строчках, но он не перестаёт выводить их петелька за петелькой. Вокруг дымятся бумаги и Контейнеры, а шаги сзади становятся громче. Тогда он дописывает последнюю строчку и комкает записку, вставляя в кольцо. Мыша, взмахнув хвостом, исчезает где-то под шкафом. Картинка перед глазами Антона рассеивается, но ей на смену приходит звук. Текст стихотворения накладываются на мелодию. Ту самую мелодию, слова которой Арс не раскрывал ему до… этого момента. Шаст снова опускает глаза на записку. Он цепляется за ещё одну строчку в самом низу листа. Слова едва читаемые из-за смазавшихся чернил. Не пытайся вернуть мне память, это убьёт нас обоих Антон кивает самому себе и поднимается с колен. Его пальцы неожиданно перестают дрожать, а голова становится настолько пустой, что он слышит своё сердцебиение. Он делает шаг к расчерченному прутьями решёток окну. И ещё один, переступая через разбросанные листы. И следующий, оказываясь стоящим вплотную к стеклу, где его лицо оторажается еле читаемым небрежным наброском. Антон делает вдох и аккуратно поддевает пластырь — тот совсем чуть-чуть цепляет края раны, отлепляясь — и изучает своё отражение. Шрам уродливой красно-бурой змеёй протягивается от виска через щёку и прячет свой тонкий хвостик над его верхней губой. Кожа вокруг раны покраснела и надулась — отёк всё ещё не спал. Антон изучает это своё новое лицо, и колючей проволокой по его шее поднимается осознание — теперь это он. Теперь все будут знать именно такого Антона Шастуна. С уродливым шрамом через всё лицо. Все, кроме Арса. Потому что Арса больше нет. Его Арса больше нет. И тогда его щеку вдруг рассекает первая слеза. За ней тут же появляется ещё одна и ещё одна, но Шаст даже не пытается их остановить.