Ты охуенный.
Арсений согласно кивает и взгляд отводит. На улице снег его не раздражает, он его греет и обволакивает, и Арсений даже в такой готов с головой упасть. Пусть он весь серый и от него пасёт безнадёгой, у Арсения внутри неожиданно такое спокойствие, что он сам его пугается. Он поругался с Димой, но… одной тайной меньше, так? Целой одной тайной меньше. — Дима Кате расскажет, — вдруг вырывается у него, когда они садятся в машину. Шаст всего на секунду губы поджимает: — Мне кажется, она догадывается. Она всегда тебя, — он тормозит себя, и Арсений точно знает, что он чуть не выпалил, — типа… подозревала в чём-то. Например, в том, что я твою жизнь сломал. Но вслух Арсений этого не говорит, откидываясь на сидении. Он от себя отодвигает все страдания и метания на следующую жизненную главу, которая на него прыгнуть готова вот-вот — где-то на расстоянии нескольких дней. — Шаст, я нам билеты купил. Он не уточняет куда и глаза не открывает. Может его нервная система просто сдалась? Умерла, как нерв в зубе, который день-неделю-месяц болел, умоляя о помощи, и который все игнорировали. А теперь просто безжизненной тряпкой стекает по стенкам зуба, в себе запечатывая остатки живых воспоминаний. Это сравнение Арсению не нравится. Он не хочет себя таким видеть, поэтому взгляд переводит на Шаста. У того в глазах мечутся огоньки встречных фар, а зрачки стреляют в зеркало заднего вида — бокового вида — и на Арса. — Никогда в Столице не был, — констатирует парень. — Проведёшь экскурсию? Стоит веки закрыть, и Столица перед глазами вспыхивает. Своими огнями, которые на взлётно-посадочной тебя встречают и потом уже не отпускают. Смотрят на тебя из окон высоток, подмигивают на каждом светофоре, а ещё ярче — внутри разгораются. Арсению раньше казалось, такое попадание может только с городом случится. Ан нет. — Естественно, — кивает Арсений, его взгляд скользит по скулам Шаста и тонет в ключицах. — Покажу самые опасные столичные Объекты. Арсению даже кажется, это не взаправду. Не взаправду рядом с ним Шаст. Не взаправду он в этой машине сидит. И не взаправду они сейчас загород едут, чтобы… Чтобы что? Этот вопрос цепляется за голые ветви и на них повисает. Разрывается на ветру на мелкие буквы и перед Арсением больше не маячит. И он позволяет ему это, не пытается их заново склеить, связать, соединить, только смотрит, как они разлетаются, врезаясь в другие билборды. Шаст ведёт уверенно и на перекрёстках не мешкает — манёвры заканчивает, посреди потока не замирая. Кажется, что это так по-дурацки просто, но будь за рулём Арсений, их бы на первом перекрёстке сбили. И Арсений, который, конечно, пристегнуться забыл, через лобовое стекло вылетит. Осколки больно впиваются в кожу на шее и, пока он летит, всех любопытствующих своей кровью орошает. А потом оказывается на асфальте с широко открытыми глазами. И прямо перед собой шастовы глаза видит. — Почти приехали, Арс. Дорожки в посёлке идеально убраны. Если Арсений продолжит ебланить работу, ему перестанут платить жалование. Если ему перестанут платить, кто за уборку территории посёлка будет делать взносы? «Элитного посёлка», — как поправил бы его Серёжа, который на эти взносы хер положил в первый же месяц. — У тебя хоть лопаты дома есть? Мужчина головой неопределённо качает. Если и есть, то в завалившемся сарае на заднем дворе. А разгребать вход к нему, очевидно, придётся руками. Здесь, в посёлке, зачинающаяся зима — причёсанная и вылизанная: снег на дорожках просто для красоты, на фасадах домов уже появляются первые новогодние гирлянды, а силуэты жильцов за тюлем занимаются только благими и высокоморальными делами. А Арсению даже вспоминать страшно, в каком виде он последний раз оставил ванную комнату на втором этаже — забрызгал кровью белый махровый коврик и брызнул каплей на окно. Хорошо, конечно, что оно не выходит на улицу. Замок на калитке поддаётся с первого оборота, и Арсений удивлённо хмыкает. Его двор, в отличие от дорожек, снегом завален почти по щиколотку. С первым шагом снег засыпается в туфли и за кожу кусает. Мужчина раздражённо цокает, а Мыша в полах пальто, наоборот, радостно урчит. Быстрым движением она из кармана выпрыгивает и в снег плюхается. Вокруг неё взметается фонтан из снежинок, и Арсений за этим зрелищем с недоумением наблюдает. Мыша в снег ныряет, пропадая в его недрах, и снова на поверхность выпрыгивает. — А тебе разве?.. Но закончить он не успевает, потому что получает подлый удар в спину. Лёгкий толчок, инициатора которого Арсений легко считывает. Он Шаста ответно за кисть хватает и за собой тянет. За мгновенье до приземления в сугроб у Антона нимб из отросших кудряшек на свету вспыхивает и тут же потухает. Теперь уже вокруг них двоих закручивается водоворот из снежинок, а Шаст так вообще под ним погребён. — Это подло, — фырчит парень и хватает Арсения за руку, не давая отодвинуться. Мужчина зарывается лицом в пальто, не давая Антону в него снежком зарядить. Мир вокруг него сливается в одно сплошное солнечное нечто, в котором главный участник — совсем не небесное светило. Арсений загребает рукой горсть снега и запускает в сторону Шаста не глядя. Глаза режет холод, а по щекам стекают снежинки-капельки. Он такого не чувствовал по крайней мере последние несколько тысячелетий. В щёлках глаз фиолетовые и розовые вспышки — Мыша прыгает по сугробам. Которые хорошо бы отсюда, вообще-то убрать. И в которых так хорошо валяться. — Ну теперь… не уйдёшь. Шаст над ним нависает как неизбежность, собой весь свет заслоняет, и Арсений оказывается в тени и одновременно под прожектором его хлопотливого взгляда. Его собственные руки — вздёрнуты вверх и тонут в снегу, Антон если захочет, может его кисти зафиксировать, и он даже дёрнуться не посмеет. Но вместо этого, тот только фыркает, отплёвываясь от снега, и щурится: — Сдаёшься? Он видел этот взгляд много раз — в настоящем, в воспоминаниях, за которые цепляться продолжает, и в будущем, которое (только бы — только бы) у них есть. И под этим взглядом каждый раз капитулирует, не давая сущностям себя внутрь комнаты утащить. Только бы ещё один день этот взгляд на себе почувствовать. Только бы ещё один день побыть его целью. — Сдаюсь. Писк. Треск. Удар. Снег принимает в свои колючие объятья, а шастовы руки вокруг него смыкаются. …Принести два пива — просто. Подсыпать в одно из них препарат — ещё проще. У этого парня никого нет. Ему сложно в физическую близость. К нему будет намного легче подобраться, если они переспят. Последнее слово у него почти срывается с губ и вылетает в кухню, тонущую в полумраке. Арсений точно знает, что это слово сначала коротко ударится о столешницу, потом скатится на пол и там закатится под кухонный гарнитур. У него никогда с этим проблем не было. Доставить удовольствие себе и доставить удовольствие вербуемому — так почему бы и нет. Но сегодня… сегодня рука над бутылкой пива предательски трясётся, и он чуть не превышает дозу, когда препарат сыпет. «Не надо». От неожиданности Арсений вздрагивает, но тут же подбирается: — Я же сказал тебе наверху сидеть. Хочешь, чтобы закрыл? Мыша раздражённо фыркает и скользит в тёмный угол. Оттуда на него смотрят розовые и фиолетовые всполохи, не дающие ей скрыться. — Ты же понимаешь, что это моя работа? — терпеливо объясняет он. Работа, которая у него уже поперёк горла стоит, от одного воспоминания о которой его наизнанку выворачивает. Работа, которая у него из рук валится, от его мастерства и точности и следа не оставляя. «Я тоже работа», — отдаётся раздражённый раскат грома. — Не сравнивай, а? Он подхватывает бутылки с пивом и пакет с бургерами и от прячущегося в углу кухни осуждения выходит. Шаст на диване практически растёкся, и у Арса секундная мысль мелькает: «Может без препарата попробовать», — которую он тут же в себе глушит. Он уже использовал препарат. Пиво уже у него в руках. Отступление приравнивается к бегству и карается смертной казнью. Антон после первого глотка с недоумением бутылку рассматривает. Ох, значит всё-таки с дозировкой переборщил, и Арсений его нарочитым флиртом отвлекает. Флирт, частота улыбок, количество касаний — у него всё в плане Вербовки по пунктам расписано. И, даже несмотря на то, что сроки исполнения по нему окончательно проёбаны, он ему следовать продолжает, убеждая себя, что ещё всё нагнать сможет. Хотя взрыв в Структуре и нацарапанный значок Хаоса на машине Антона — не просто намекают, а прямым текстом говорят — сроки надо нагонять в два и в три раза быстрее. Если ты бежишь на месте, ты уже отстал. Арсений как в спринте, так и в марафоне проигрывает. Может ему следует в своих утренних пробежках выдерживать скорость быстрее или дистанции удлинять, но хочется — просто это дело бросить. Никогда не бегать. Никогда не вербовать. В том числе Антона. Особенно Антона. Ему стоит собраться. Ему стоит стать хоть на полпроцента внимательнее и не вести разговоры с сущностями, которые даже даром речи не обладают. Если бы хоть одна из них говорить умела… — …и у вас тут были оргии. Арсений вскидывает глаза и скользит взглядом по растрёпанным шастовым кудряшкам — те, как и всегда, в абсолютном беспорядке. Арс задал какой-то «полуфлиртующий» вопрос и получил на него такой же ответ. Но какой был вопрос, что он хотел от этого разморённого парня напротив него узнать? Мужчина из себя выдавливает универсальный ироничный ответ и в себя бутылку пива опрокидывает. Загадывает, чтобы получилось как следует опьянеть и про план забыть. Это кажется очень простым. Но ему точно нужна ещё одна бутылка. Арсений поднимается с дивана медленно, каждое своё движение тела контролируя. Несмотря на то, что у Шаста голову ведёт, он сечёт в объективной обстановке (как не перестаёт об этом напоминать) и Арсению нужно быть осторожным. Антон ему вслед что-то кричит про секс — уже точно развезло. Арсению бы за эту фразу зацепиться и прямолинейный вопрос задать. Потому что он знает, что Шаст будет не против. Потому что он знает, что интерес в его глазах препарат точно усилит и неловкость между ними снимет. Вот только, когда он на кухне достаёт ещё пару бутылок из холодильника, он к препарату даже не тянется. И Мыша одобрительно из своего угла ворчит. — Для секса нужен кто-то особенный, — Арсений голос понижает и добавляет в интонации мягкость, а самого его внутри от этого выворачивает. Особенный не для него, а для Хаоса. Особенный настолько, чтобы Арсений согласился его вербовать. В том числе через полузадушенные стоны и горячую от касаний кожу. В ответе Шаста он только слово «дружба» выхватывает и от него основу для сближения берёт. Он теснит парня на диване и своим бедром о его ступни опирается. Рука скользит по икре и кончики его пальцев теплом вспыхивают, несмотря на то, какой Шаст вечно-холодный. — Да иди ты… со своим сексом, — бормочет Антон, а потом происходит… что-то. Шаст говорит. Говорит много и прыгая с факта на факт. Руки у того дрожат, а глаза прикрыты. Он всё так же расслаблен и от его касаний не отстраняется. — Может… со мной что-то не так, Арс? Эти слова хватку на его шее сжимают. — Я могу в работу с людьми, а остальное… это… сложно, — Шаст выдыхает и прикрывает глаза. Арсений даже за закрытыми веками видит, как его зрачки туда-сюда мечутся. Их хочется коснуться и успокоить. — Но ты… здесь, – констатирует мужчина. Арсений эти слова в себе выжигает.Ты здесь.
С человеком, который собирается твоё сердце вырвать и растоптать. С человеком, с которым у вас возможно получилось бы что-то большее. Если бы вы встретились в других обстоятельствах. И если бы он не был трусом, заключённым в крепкие объятья Хаоса и своего отца. Последнюю фразу Шаста Арсений не слышит. Ему её слышать и не надо. Внутри него и без того тёплая волна поднимается и с головой накрывает. Он на кончиках пальцев чувствует возможность всё изменить. Вокруг него плотным кольцом сжимаются цепи, которые с каждой Адентацией, с каждым повышением по службе только сильнее затягивались, но Шаст... своей искренностью по ним, как лучом света, бьёт. Арсений с удивлением смотрит, как цепи вокруг него опадают как пожухлые листья. Пусть это всего секундное промедление, пусть они спустя день-неделю-год сожмутся вокруг него ещё сильнее, но сейчас, в этой точке, он от них свободен. Арсений мог бы прямо сейчас по телу Антона бродить руками, касаясь любого кусочка тела, но вместо этого делает шаг назад. И ещё один. И потенциальная смертная казнь и вполовину его так сильно не пугает, как возможность разбить сердце человеку прямо перед ним. Картинка перед глазами темнеет, но Арсений за неё до последнего цепляется. Ему хочется окликнуть себя из прошлого, предупредить. «Попробуй переступить эту точку, просто попробуй!» Точку, когда он понял, что больше не хочет Шаста вербовать. Точку, от которой вся его и без того затягивающаяся Вербовка полетела к херам. Точку, после которой Хаос, его отец, Структура, да весь, сука, свет на них ополчился. Но его голос в темноте тонет и трескается на морозе осколками. Почему... Почему тут так холодно?.. — Ёбаный в рот, шокер, Арс, — Антон его за щёки трепет и к ним ладони прикладывает. — Это нездоровая херня, не говоря уже о том, что… — Сними его. Шаст застывает прямо напротив его глаз, внимательно его рассматривая, и между ними двойственное значение этой фразы застывает. В других обстоятельствах, он бы сам это значение обстебал, облачив в интерьер мрачной комнаты их двоих застывших друг напротив друга. А может… может и переигрывать и додумывать здесь нечего, потому что они и так... Но Арсений от этой констатации абстрагируется и по стенке вниз сползает. Пуфик служит ему опорой, и только теперь он находит в себе силы ответить на непонимающее шастово «что». — Давай снимем шокер. Он убирает из интонации императив и своё желание добавляет, чтобы Шаста убедить в том, что это его внутреннее побуждение. Да и себя… тоже. Маленькая коробочка на его предплечье для него стала надёжным запасным парашютом, к которому в случае чего можно прибегнуть. Этот Шокер обещал ему ответы на все вопросы. Но теперь, когда он понял, что тот возвращает ему целые куски жизни... Арсений совсем не уверен, что такими спринтами сможет до конца добраться. Теперь каждое воспоминание — как огромный пласт жизни. Раньше они его заманивали деталями и неточными ответами, а теперь… просто ставят его перед фактом. Перед фактом, который он признать нихуя не готов, но который за шкирку его хватает и швыряет на пуфик прямо перед Шастом, заставляя в глаза того смотреть. — Ты уверен? — Антон отнимает руки от его щёк и в нерешительности застывает над ним. Арсений глаза от него отводит и стягивает пальто. — Конечно, не уверен, — качает он головой. — Но я ёбнусь, если продолжу такие объёмы воспоминаний получать… В смысле, ёбнусь ещё больше, чем сейчас, — он дёргает неподдающийся рукав пальто, и шов на нём коротко трещит, но до конца не расходится. — Давай помогу. Шаст у него из рук пальто забирает и откладывает в сторону. Его пальцы замирают над арсовым предплечьем, но его не касаются. «Ему кажется, что я передумаю», — понимает Арсений и кончиками пальцев по его кисти проводит, будто своё решение этим касанием подкрепляя. Антон рукав его водолазки вверх закатывает и пальцы холодом кожу обжигают. Эти прикосновения в Арсении отдаются разрядами. И от этих разрядов снятие Шокера не спасёт. Мужчина кидает взгляд на чёрную коробочку — та ему подмигивает красным и зелёным огоньками. Вокруг ремешка красноватый след от трения о кожу, но боли там Арсений не чувствует. Шаст этому моменту не даёт затянуться и липучку расстёгивает. По сопревшей коже расходятся мурашки от касания холодного воздуха. Только сейчас Арсений чувствует, что холодные не только подушечки пальцев у Шаста, но и весь воздух вокруг. Отопление они так и не включили. На коже — два отчётливых ожога на местах контактов устройства с кожей. Вокруг них расплываются лиловые синяки. — Аптечка у тебя тут есть? Арсений головой качает: — Не знаю, может на кухне в шкафу. И когда он это предположение произносит, она перед ним рисуется ясно и чётко — на верхней полке ближайшего к окну шкафчика. Шаст по его руке коротко проходится кончиками пальцев и выпрямляется. Ноги ватные и не хотят слушаться, но мужчина их заставляет подчиниться. Он скидывает кроссовки и ступает на ворс ковра. Тот мягкий, и его согревает. Пока Антон уходит на кухню, он включает отопительный бойлер в пару быстрых щелчков. Мыша за его движениями наблюдает издалека и ближе не подходит. Как будто его опасается. Арсений и сам себя опасается во время таких приступов, поэтому винить её не может. И, тем не менее, коротко кидает ей: — Со мной всё нормально… вроде. Объект вздёргивает хвост, трещит и шмыгает вверх по лестнице. Оказавшись на кухне, Арсений чуть снова себя в том вечере не теряет (бутылки пива — Мыша в углу — тихий рокот телевизора из комнаты), но себя за шкирку оттуда выдёргивает. Опускается за барную стойку, и даже не трудится интерьер комнаты рассмотреть, он ему сейчас интересен в последнюю очередь. Даже если за время его отсутствия Серёжа тут перестановку затеял, он всё равно не заметит. — Нашёл. Голос Шаста спокойный, но по тому, как басят интонации, понятно, что он волнуется. И это волнение парень почти сразу же в вопрос облачает: — Ну как? Он на столе раскладывает обеззараживающее средство и бинт. Небольшой кусочек отрезает и смачивает несколькими каплями. Кожи на предплечье касается невесомо, но синяки всё равно отзываются болью. Арсений качает головой, на вопрос не отвечая. Может последствия этого решения его догонят уже через сутки, может придут за ним через недели, а может на годы потеряются в очереди других последствий за другие дела. — Ты помнишь ночь, когда остался у меня первый раз? — Когда был пьяный? — Шаст обрабатывает синяк мазью, и кожу покалывает. — Я тогда подсыпал тебе в пиво… кое-что, — Арсений кивает и по сухим губам языком проходится. — Тебя поэтому так развезло. Он ждёт какой-то реакции. Какой-то пугающей по своей интенсивности и частоте, но Антон только накладывает на ожоги чистую марлю и бинтом фиксирует. Парень закрепляет его небольшим узлом и проверяет, не спадёт ли тот. Шаст глаза на Арсения поднимает и коротким и мягким взглядом по его лицу проходится. Между ними повисает тишина, в которой напряжения нет. И Арс понимает, что ничего сейчас между ними переломного не случится. Потому что всё уже случилось. И случилось уже не единожды. Грёбаный круг невозрата. — Я подозревал, — пожимает плечами Антон. — Но я не знаю, зачем. Это не императивное требование и не просьба, это просто констатация — «я не знаю, почему это тогда случилось», но Арсений всё равно карты раскрывает. Потому что этих карт у него на руках уже целая куча, и скрывать он их больше не в силах. Да и как их скроешь от человека, который твои дрожащие руки поддерживает, чтобы все эти карты фейерверком вокруг не рассыпались. — Я тогда хотел… Но слова так с языка и не слетают. «Хотел переспать, чтобы было легче тебя завербовать. Хотя знал, какую боль это может тебе причинить, когда ты узнаешь правду». Но он ведь всё-таки «не», и это важнее, чем планы, которые не осуществились. Да же? — Это была часть вербовки, — сухо поясняет Арсений и по коротким бликам в зрачках Шаста догадывается, что тот, наверняка, и без его пояснений понимает, в чём эта часть заключалась. Антон ведь видел его личное дело. Даже дважды: один раз в день, когда Арс память потерял, а второй раз — на корпоративе. И он задавал вопрос. Только сейчас Арсений понимает, как его аккуратные формулировки бесполезны. Тогда в Архиве Шаст прямо спросил о том, спал ли Арс с вербуемыми. И если тогда Арсений отшутился, то сейчас его ответ очевиден: «Да. Много раз. Без всяких раздумий». Мысли вперёд несутся под внимательным взглядом Шаста, и только отсутствие там осуждения, ему придаёт силы дальше говорить: — Это была часть плана, который я по всем пунктам провалил. Сначала просто затягивал, срывая сроки Вербовки, а потом... — Поэтому всё тогда началось, да? Взрыв в Структуре, символ на моей машине, отравление?.. Получается, это был Хаос? Арсений кивает: — Да. И они посчитали это диверсией. Просто предупреждали. Что может случиться, если я… Предложение легко закончить: «Если я не выполню свои должностные обязанности, предписываемые мне планом Вербовки», но он его не заканчивает. Потому что Арсений теперь очень точно знает момент, когда это дело перестало быть профессиональным. И стало личным. Личным до такой степени, что похерило и его жизнь, и жизнь Антона. — Я всё тянул и тянул, и тянул, и думал, что смогу… Смогу перестать.«В тебя влюбляться».
Но вслух Арсений этого не говорит. Вместо этого он поднимает взгляд, и Шасту в глаза смотрит. Но слова на кончике языка у него так и не рождаются. Умирают, заползая в горло. И Антон его об этих словах не просит, только продолжает его цепким взглядом изучать. — Я всё проебал, Шаст. Не знаю, как я собирался переиграть огромную машину режима. Это была очевидно проигрышная ставка. Арсений утыкается взглядом в стол. Ему хочется прямо сейчас оказаться перед тем прошлым Арсением, который тогда решил, что он вдруг сможет переиграть весь ёбаный Хаос. Встряхнуть его за шкирку, а потом по лицу съездить много раз подряд, пока то в кровавое месиво не превратится. И он точно знает, где этого Арсения искать. Но даже взгляд в его сторону не кидает. Тот к нему руку протягивает из-под обвалившихся бетонных конструкций, а Арсений старательно отворачивается к другим сущностям, которые над этой сценой хихикают. — Никто ничего ещё не проебал, — шелестит Антон, протягивая к нему руку через стол. Арсений за его пальцы цепляется с благодарностью и с таким рвением, будто его неподвластная ему сила прямо сейчас может выдернуть из-за этого стола, из этой комнаты и из этого мира. — Я не помню события дня, когда я потерял память, но это вопрос времени, — качает головой Арсений, оглаживая шастовы пальцы. — Или вопрос того, насколько разговорчив окажется мой отец, но в общем… Я не об этом. Почему я ничего не сделал, чтобы тебя от этого шрама уберечь, Шаст? Почему все мои решения, даже если они были приняты для нас, в итоге по нам двоим ударили так, что разъебали на мелкие осколки? Горло перехватывает, и Арсений сглатывает. От его недавнего спокойствия и следа не осталось. На него снаружи и изнутри наваливается страх, липкими струйками по всему телу расползаясь. Если есть в этом мире неправильные решения, то он их все принял. И по каждому наступили тяжкие последствия. И теперь за все их его вполне справедливо могли приговорить к смертной казни. Кончики пальцев Антона у него из руки выскальзывают, и он глаза вскидывает. Движения у Шаста плавные и осторожные, как будто он его спугнуть боится. Парень барную стойку обходит под звуки катающейся по полу шестерёнки. Мыше до их сложносочинённых разборок дела совсем нет. На плечи ложатся ладони и их оглаживают, мышцы шеи под этими движениями благодарно стонут и даже чуть расслабляются. — Я вижу, что ты целый, — тихо фыркает Антон у него над ухом. — И я тоже. Его ладони соскальзывают на ключицы, крадутся ниже и замирают у Арса на талии. Арсений чувствует, как шастова грудная клетка около его спины вздымается и опускается, и к его ровному дыханию прижимается. — Ладно, может я малость покоцанный, — Шаст по его макушке ведёт носом и в прядки его волос зарывается. — Но ты же вроде говорил, тебе этот шрам нравится, да? Арсений не удерживается от смешка. В объятьях Антона грызущее чувство вины отступает, но... подступает другое. Другое, не менее опасное чувство. Чувство, которого он уже коснулся кончиками пальцев. И чувство, которое сейчас его до краёв затапливает, когда Шаст его к себе прижимает. — Нравится. Арсений знает, что именно это чувство его заставило отказаться от вербовки, и именно оно стало началом конца. Но отказать себе в нём он не может.