Слабовато, Шаст даже бровью не ведёт. Потому что так оно и было. Правдой не бьют.
Отец кивает и дробью выплёвывает следующий факт: «Любимое занятие Арсения до потери памяти — пытать людей в подвалах Столичного Хаоса».Уже лучше! Но вряд ли у его отца есть вещественные доказательства. Если бы были, его бы уже давно «убрали».
Отец недовольно роется на столе, заваленном бумагами и, найдя папку, победоносно над головой поднимает: «У Арсения после каждой потери памяти новый напарник. Ты — сотый». Арс, это правда?.. Арсений качает головой, но перед глазами вспыхивает яркая картинка. Парень стоит к нему спиной на мосту и смотрит вниз, будто высоту оценивая. Русые волосы треплет ветер, бросая из одной стороны в другую. Кремовое худи крепко цепляется на запястьях, и облачком висит на теле. Его напарник смеётся — смех звонкий и заливистый, чуть с хрипотцой. Арс его хочет окликнуть, но тот сам поворачивается. В зелёных глаз страх, а рот перекошен в гримасе ужаса. И он не смеётся, а кричит. — Какого?.. Но Шаст перелезает через ограду и качает головой: — Зря ты сюда пришёл. А потом отцепляет руки и делает шаг назад. Арсений тянет к нему руки, но солнце заходит за тучи, свет вокруг меркнет, и он остаётся в полной темноте. Вокруг него сжимается кольцо из когтей, те его цепляют за одежду, оглаживают волосы и оцарапывают губы. Он закрывает глаза, только чтобы этого не видеть, и пытается вспомнить, умеет ли Шаст плавать. Когда Арсений открывает глаза, первое, что он видит — розовые и фиолетовые разряды. Мыша машет перед ним хвостом из стороны в сторону и в его сознание стучится с отвратительным упорством. Комната тонет в сером полумраке, и мужчина пытается понять, сколько сейчас времени, одновременно Мышу в своё сознание пуская. «Я вижу сны» — незамедлительно грохочет она. — Поздравляю, — тихо фыркает Арсений, чтобы не разбудить Шаста. — Надеюсь, они у тебя хорошие. Проснувшейся частью сознания он пытается вспомнить, могут ли так Объекты, но сходу не может словиться. «Твои», — в её интонации слышна обида. Действительно, что может быть очевиднее, чем просмотр человеческих снов Объектом, как он сразу и не понял. «Они нехорошие», — продолжает Мыша. Объект замирает около кровати и приподнимает корпус, ожидая его ответа. Арсений прислушивается к тихому сопению — по всей видимости их утренняя беседа для Шаста проходит незамеченной. — Как думаешь, я раньше знал Антона? — тихо спрашивает он. Очевидно, что его сон — всего лишь дурацкая проекция. Но у него этих проекций целая тёмная комната, и отличать их от реальности он давно перестал. «Нет». В интонациях Мыши никаких сомнений. А ведь он уже был в полушаге от того, чтобы разгонять, что его напарником тогда был Антон. Тогда получилось бы, что и Антону проводили Адентацию, и вот они друг друга постоянно забывают и снова проходят этот круг. Он даже понять не может, испытывает облегчение от того, что теория не подтвердилась или разочарование. — Ты же видела моего отца в тот день в кабинете? Мыша вздёргивает хвост, а на боках разливаются красные вспышки. «Было больно». Она скользит по ковру назад, будто Арсения остерегаясь. Несколько секунд он слышит отдалённые раскаты, будто та хочет что-то сказать, но потом Связь обрывается. Мыша юркает в рюкзак Шаста и там возится, игнорируя попытки Арсения снова с ней поговорить. Арсений опускает ноги на пол и только сейчас разглядывает номер гостиницы. Ни за что примечательное взгляд не цепляется: белые обои с серебристыми завитушками цветом, серый прямоугольник телевизора и тумбочки, которые годятся только на то, чтобы биться об них мизинцами. Он встаёт с кровати медленно, но та всё равно предательски скрипит. На Шаста он не оборачивается, на авось надеясь, что он не проснулся. Арсений подбирает в прихожей свой рюкзак, насквозь мокрый со вчерашнего дня, и тащится с ним в ванную. В зеркале вместо своего отражения он видит сгусток теней, ему в лицо выкрикивающих проклятья. Он умывается, а те только морщатся и плюётся от воды. Их слова становятся неразборчивыми и тихими, но по интонации он угадывает, что те всё ещё его проклинают. Рубашка в рюкзаке безбожно помялась, а на штаны даже смотреть страшно. Галстук мог бы хоть как-то исправить положение, и Арсений начинает рыться в вещах, уверенный, что его там всё равно нет. — Можно? — мужчина вскидывает голову и видит Шаста на пороге. — Галстук не взял, — качает головой Арсений и выпрямляется. Антон споласкивает лицо водой и награждает его смешком: — А у меня даже рубашки нет. Это мне вообще нельзя к твоему отцу идти? Арсений облокачивается о холодную стену и запрокидывает голову. По затылку расходятся морозные разряды, утопая где-то в шее. Яркий белый свет слепит его, и он прикрывает глаза. Когда на плечи опускаются ладони, он вздрагивает, но глаза не распахивает. Только один человек может его так касаться, и только одного человека ему самому хочется так касаться. Он запускает ладони под шастову рубашку, и кончики пальцев согреваются. Когда Антон успел стать теплее него? В голове синусом рисуется ассоциация с холодными вампирами, а там рукой подать до вопросов их кровообращения и механизма эрекции. Но озвучивать всю эту цепочку сил нет, поэтому Арсений только сам себе под нос хмыкает. — Ты в душ пойдёшь? — спрашивает Антон, подушечками пальцев скользя по его шее. Это приглашение? Но даже если и да, единственное, что Арс сейчас может в душе — взять и разрыдаться. Поэтому он только качает головой. Шаст оставляет поцелуй на его щеке и отстраняется. Кончики пальцев сразу же теряют чувствительность, замерзая, и Арсений открывает глаза. Антон уже отпинывает его рюкзак подальше от душевой кабины, рассматривая пакетики с одноразовыми средствами. — Ща я тогда схожу, потом на завтрак — и поедем, да? Как будто они запланировали поездку в центр, чтобы осмотреть самые популярные достопримечательности. Сделать пару фотографий, поесть где-то в центре, а потом прогуляться в каком-то парке, чтобы после счастливыми завалиться в отель и залипнуть в какой-нибудь фильм по телевизору. Арсений прикрывает за собой дверь, принимаясь переодеваться. Мыша следит за ним из шастового рюкзака — он видит розовые и фиолетовые отблески прямо у застёжки. — Мы оставим тебя тут на несколько часов, хорошо? Кроме раздражённого цоканья Объект на его вопрос никак не реагирует. Когда Антон выходит из душа, он встряхивает головой, и мокрые прядки орошают Арсения и всё вокруг него. Будь на его месте любой другой — Арсений бы не обошёлся раздражённым цоканьем, обязательно отпустил бы цепкий комментарий, который бы спесь с человека сбил. Но с Шастом не так, с ним всегда по-другому. Арсений смотрит на капли, которые на его рубашке оседают, и на Шаста, который ерошит волосы, и ничего ему в голову, кроме глупого «ты мне так нравишься» не приходит. За завтраком Арсений ковыряется в яйце пашот: разделывает его вилкой, смотрит, как растекается желток, подцепляет на вилку белок, но до рта так и не доносит. Шаст смотрит на него исподлобья и покусывает губу, иногда цитирует смешные и не очень мемы, но все они в Арсения втыкаются шрапнелью. Ему правда хочется хоть чуточку ими проникнуться, но это серое столичное утро для него — как невидимая граница. Стоит утру перелиться в день, стоит им шагнуть в кабинет отца — и они уже не выйдут обратно такими же. В такси Шаст свои попытки достучаться до Арсения оставляет, только коротко сжимает его ладонь, поглаживая пальцы. Арс за них цепляется, так сильно сжимая в ответ, что, ему кажется, слышит хруст. Но хруст, конечно, не оттуда. Хруст от ломаемых полок, каркасов кровати и выламывания полов. Сущности идут на все ухищрения, чтобы вернуть его обратно. Пусть обратно не в их северный город, пусть хотя бы в отель. Но только не к отцу.Пожалуйста, только не к отцу.
На каждом скользящем мимо здании Арсений видит билборды: «Верни меня обратно», «Не вези меня туда». И чем ближе к офису, тем ярче надписи и больше шрифт. Он закрывает глаза, каждой клеточкой чувствуя, как всё вокруг ненавидит. Всё, кроме… — Приехали, — дотрагивается до его плеча Шаст. Здание Столичной Структуры нависает над ними громадной грозовой тучей. Арсений уверен, что она в него молнией выстрелит и убьёт. И даже знает, из какого окна она появится. В детстве он приходил к этому зданию и всегда поднимал голову в поисках окна отца. Один ряд вниз от верхнего, третье окошко слева прямо рядом с колонной. Тогда его сердце радостно заходилось — вот он, совсем рядом: пройти пост, подняться на лифте и утонуть ногами в ворсе багрового ковра. Сейчас его сердце тоже заходится, в этот раз от страха. Шаст снова его ладонь коротко сжимает прямо на виду у снующих людей, и Арсений удивляется: «Откуда ты такой смелый?». На первую ступень они шагают вместе. Ноги поднимаются с трудом, и Арсений себе это легко объясняет — в грозовом фронте всегда давление выше. Двери смыкаются за ними с грохотом. Девушка за ресепшеном смотрит на них вопросительно: «Вы кто и записаны ли?». И только сейчас Арсений себе соображает этот же вопрос задать. — Я сын Попова Сергея, наберите ему. Вот так просто. Без всяких подготовок и вступлений. Девушка набирает короткий внутренний номер и обменивается короткими резюмирующими репликами. Шаст вертит головой, рассматривая учреждение. У Арсения к таким помпезным пространствам иммунитет. Ему вообще кажется, что его дом построен как раз по примеру Столичной Структуры. Тот же основной акцент — центральная лестница с резными перилами, та же симметрия в расположении предметов по обе стороны от неё. Единственное, тут вместо аляпистых чёрно-белых картин почётные служащие, но Арсений почти уверен: просто его бабушка в доме не дала повесить такие же. — Проходите на второй этаж, он вас примет. Вот уж спасибо. На случай, если бы отец отказался его и здесь принять, у Арсения плана не было. Может, палатки разбить и устроить митинг прямо у входа в здание? Прямо как во всяких демократических государствах. Минуя скользкие ступеньки лестницы, он представляет, как по ним его за шиворот спустит отец сразу же после того, как он зайдёт в кабинет. А про Шаста он что скажет? На этаже их встречает длинный полутёмный коридор — тут уже никаких сомнений, точно прямо как региональное отделение. Арсений делает первый шаг, и ботинок тонет в багровом ворсе ковра. В детстве он любил представлять себя тяжелораненым после сражения с Объектами. Он зарывал пальцы в мягкий ворс, и перед глазами рябило красным. Но, несмотря на свои тяжёлые ранения, он продолжал ползти по направлению к папиному кабинету, а потом оставался лежать под дверью, пока отец не выходил оттуда по своим взрослым делам. Иногда ждать приходилось по несколько часов. Сейчас он замирает перед дубовой резной дверью, будто тоже собирается ждать, пока отец не выйдет за кофе, дать поручения коллегам или пойдёт домой. Где он вообще сейчас живёт?.. Рука Арса замирает за несколько сантиметров от двери, но постучать он так и не решается. Сейчас он ещё может уйти. Ещё может вернуться в отель, вернуться в их город, вернуться к Шасту. Арсений делает шаг назад и натыкается на Антона. Арс оборачивается на него, и кажется, что его шрам — просто неаккуратная тень. Немного отойти — и она исчезнет. — Я с тобой, — Шаст протягивает за него руку вперёд и стучит. За дверью слышится бормотанье, которое сложно истолковать человеку, никогда его не слышащего. Но для Арсения его смысл очевиден — проходите, не тяните — и он распахивает дверь. Поток воздуха кидается в него запахом сандала и книжной пылью. В течение многих лет его отец коллекционирует редкие издания книг по химии Объектов, и те заполоняют его кабинет, вынуждая всё время заказывать новые шкафы. С каждым годом его библиотека к нему всё ближе и ближе, и сегодня от его рабочего стола до ближайших шкафов всего несколько метров в обе стороны. «Скоро они тебя задавят» — думает Арсений, встречаясь взглядом с фиолетовыми отблесками. Отец поднимает глаза всего на секунду, а потом возвращает взгляд на бумагу. Он выводит строчки медленно и аккуратно, будто нет у него никаких посетителей. И будто среди его посетителей нет сына, которому он стёр память. — Сколько четверостиший ты вспомнил? — между делом кидает он, продолжая писать. Сначала Арсения бросает в холод, а потом в жар. Откуда его отец вообще может знать про это? Или это отвлекающий манёвр? — Что? Отец снимает очки и кладёт на стол, оглядывает его с ног до головы, а потом рыкает: — Не притворяйся тупицей. А потом делает самое неожиданное, что вообще можно сделать в этой ситуации. Насвистывает пару нот. Арсений узнаёт их безошибочно. И пусть у него в темноте они не звучат так ровно и складно, сомнений никаких. Та мелодия, на которую идеально ложатся его стихи. Сущности с любопытством высовывают головы из своих углов, и Арсений слышит волнительные перешёптывания: «Может он и не враг нам?». И, только чтобы они заткнулись, отца прерывает: — Видать, хорошо ты стёр мне память. Отец поднимается из-за стола, кряхтя. За время, что Арсений не видел его, его бока ещё больше раздались. — Ведёшь себя как упрямый осёл… как всегда, — отец скользит по корешкам пальцем, будто ищет какую-то книгу. И будто до их разговора ему нет никакого дела. — Я прилетел к тебе через полстраны, потому что ты не отвечаешь на звонки, а ты… — рыкает Арсений в затылок отцу. — Конечно, я не отвечаю на звонки! — фыркает мужчина, будто это что-то само собой разумеющееся. — Их же наверняка прослушивают. И ты бы выдал меня с потрохами. А теперь они наверняка пробьют твои билеты и геоточку. Если региональное отделение ещё бы закрыло глаза, то Столичное… — он машет рукой и переходит к другому стеллажу. — Но ты ничего этого не понимаешь. Арсений слышит, как Шаст неловко переминается на месте. Видать не ожидал встретить Волю на минималках. — Ты можешь нормально сказать, — выдыхает Арсений. — Кто узнает? Отец поворачивается к нему — хмурится и качает головой: — Хаос, конечно. Возможно, ты не помнишь, но мы этого не хотели. Его укоряющие интонации царапают горло и карабкаются вниз, а там солнечное сплетение сковывают цепями. «Мы» в этом предложении — препятствие, о которое нормальное течение жизни спотыкается. «Мы» сочится болью, которую Арсений не помнит. — Так, может, начнёшь сначала? Расскажешь, чего «мы» хотели, когда ты стирал мне память в Хаосе? И почему теперь для Хаоса секрет, что «мы» общаемся? — цокает Арсений. Его интонации прыгают и срываются, и ему очень хочется, чтобы Шаст взял его за руку. Тот будто чувствует и делает шаг, оказываясь чуть ближе — Арсений его тепло чувствует своей ладонью. — Это семейный разговор, — чеканит отец, первый раз за всё время кидая взгляд на Антона. Этот взгляд проходится по Шасту снизу вверх, иногда возвращаясь на Арсения. В этом взгляде смешиваются удивление и разочарование. — Это мы-то с тобой семья? — фыркает Арсений. — Документы об этом свидетельствуют. — Это те, в которых говорится, что родной отец мне память стёр? — Пусть выйдет, — беспрекословно чеканит отец. Его голос холодный и бесцветный, и радужки его глаз тоже выцветают до белёсо-серого. В детстве Арсений этот взгляд называл пепельный. Пепел, когда с костра вверх вздымаются горячие и жгущиеся обрывки газет. В детстве ему казалось, этот взгляд в нём внутренности выжигает. А теперь там сжигать уже нечего. У него внутри всё занято кладбищами его прошлых жизней: за шкафом, под кроватью, под ковром и под бетонными завалами. Иногда Арсению кажется такое предположение нелепостью, а иногда — «да что эти сущности ещё, если не прошлые жизни»? Прошлые жизни в темноте комнаты, бесконечно его царапающие и кусающие. И есть только два варианта эту темноту светом озарить — провести по запястьям лезвием или коснуться Шаста. — Я только из-за Антона ещё не вскрылся. Арсений тут же жалеет о прямоте реплики, но та уже застыла между ними. Уже выстрелила в отца и отрикошетила в Шаста. И, если отец тут же прячет все эмоции за маской, никак на признание не реагируя, то Антон коротко проводит пальцами по его кисти. Прямо по заживающим шрамам. — Точно. Я же вечно всё подстраиваю так, чтобы ты страдал, — ровным голосом продолжает отец. К его радужкам возвращается цвет, те снова становятся фиолетовыми. — Хочешь, чтобы я говорил при нём? Да подавись. Отец бережно вынимает книгу из шкафа и кладёт на рабочий стол. Сам опускается в кресло и потягивается: — Тебя перевели в региональное отделение, чтобы «вывести» из Хаоса. Арсений кивает, хоть до конца и не понимает сути. «Вывести» — это как пятно или как собаку на улицу? — Ты должен был завербовать хорошего сотрудника на своё место, — поясняет отец. — И тебе бы подписали отставку с хорошей пенсией. — Я не мог просто уйти? — С тем, сколько Адентриментила на тебя потратил Хаос за годы работы? Просто взять, подняться и уйти, серьёзно? — отец усмехается и надевает очки. У Арсения на этот факт есть контраргумент, но он придерживает язык за зубами. Сначала цельная история, а потом уточнения. — Ты должен был завербовать сотрудника на своё место. С тебя новый агент, с Хаоса твоя свобода. — Завербовать Антона? — не удерживается от уточнения Арсений. — У нас со Структурой была договорённость на любого заурядного клоуна, — фыркает отец, откидываясь в кресле. — Но ты же тот ещё инициатор. Ходил выбирал по отделам, кто покруче, да кто поумнее. Чё, выбрал? — посмеивается тот, стреляя взглядом в Антона. Арсу хочется сделать шаг в сторону и Шаста от этого взгляда закрыть, но вместо этого он продолжает: — Хаосу не нужен был Антон? — Да хуй они клали на то, кого ты им отдашь, я тебе тысячу раз говорил. Но ты же не можешь просто. Тебе замена нужна достойная, — последнее слово его отец растягивает, будто смакует. Значит, он, и правда, сам Шаста выбрал? Во всех смыслах. Но поднимающаяся от солнечного сплетения тревога не даёт этот факт хоть немного осмыслить. — Спасибо, что мозга хватило Лясе не говорить, что ты её лучшего сотрудника теперь вербуешь, — отец запинается, — Правда, один хер, так и не завербовал. — Я отказался Антона вербовать? — Да кто тебя просил-то именно его! Сам выбрал, сам мог перевыбрать, но ты же просто гаситься начал. Перестал выходить на связь со столичным отделением, — отец протирает очки салфеткой, хотя их стёкла итак кристально чистые. — Про предупреждения, которые тебе посылали, помнишь? Взрыв Холла, отравление Шаста, отметка на машине, обвал парковки — всё это сцепляется в то точное определение, которое дал им отец — предупреждения. — Они предупреждали много раз. И, в конце концов, терпение у них кончилось. Арсений кивает этой версии — все имеющиеся факты ложатся на объективные признаки. Но... в этой правде нет чего-то ужасающего, и, тем более, нет чего-то такого, что Антон не должен знать. Предчувствие по его коже ползёт мурашками, но Арсений от него отмахивается, уточняя: — Откуда ты всё это знаешь? — Ты думаешь у меня за сорок лет работы нет связей и в Хаосе? Хотя после цирка, который ты устроил... Я теперь даже насчёт связей в Структуре не уверен. Замечание какого-то ответа не требует, Арсений и не отвечает. — Тебя собирались «убрать» в день Проверки, — продолжает отец. — Показательная казнь для демонстрации могущества и непреклонности Хаоса. Отец принимается массировать виски. Будто мигрени у них наследственное. Арсений еле удерживается от замечания, что отцу бы тоже Адентацию сделать. — Я предложил им вариант выгоднее. Мы проведём тебе полную Адентацию. И если ты выживешь, Хаос снова получит высококлассного сотрудника без воспоминаний об этом неприятном… эпизоде. Почему отец решил, что он вдруг выживет, Арсению неважно. И почему решил, что сможет также эффективно работать тоже. Он уверен, что отвечая, тот погрязнет в расчётах и фактах, за которые его так сильно любит научное сообщество. Но Арсению чувства к такой духоте чужды, поэтому он спрашивает то, что и правда важно: — А что было бы с Антоном? — А что бы ты хотел, чтобы с ним было? Ответный вопрос в него летит дробью, пробивая всё тело сразу. Голову сжимает болезненный спазм, а сердце вдруг замедляется. Сначала Арсений даже его смысла не улавливает, поэтому несколько раз его про себя повторяет.Что бы он хотел, чтобы было с Антоном?
А что бы с ним могло быть? Ответ очевидный — уголовка. Исчезновение Арсения одним днём в любом случае вызвало бы вопросы. Вопросы, ответы на которые, в первую очередь, искали бы в их совместных делах. В делах, при раскрытии которых Арсений не уставал проявлять способности, не свойственные служащему Структуры. Параллельно идущее расследование происшествий (по крайней мере взрыв в холле и на парковке) снова приводили бы к Антону. Личное дело Арса из Хаоса. Его нахождение там выглядело нелогично и непоследовательно, но теперь Арсений понимает, что оставил его там сам. Оно — чистосердечное признание следствию Структуры — «главный злодей здесь Арсений, Шаст просто проходил мимо». Но… как доказать полную непричастность Антона? Как вывести Шаста из-под статьи за «Содействие осуществлению противозаконных действий агентам Хаоса»? — Ты сам принял решение, — чеканит отец. — Ты сказал, что так будет лучше. Для него. У Арсения перед глазами калейдоскоп фактов. Связи между ними вспыхивают и тут же угасают, и правильные находятся очень быстро. Правильные там, где Антону причинят меньше всего боли. Мало показать, что вся вина на Арсе. Если все эти диверсии его рук дело, то как знать точно, что Антон не попал под его влияние? Не собирается записаться в агенты Хаоса после потери памяти и разрушать Структуру изнутри? Достаточно всего одного надёжного доказательства. Всего одна деталь, которая точна засвидетельствует — никогда они с этим Поповым даже друзьями не были. Настолько сильно «не были», что Шаст даже пытался его при попытке бегства задержать. А за это можно ему даже звание дать и на почётную пенсию отправить. — Арс, — коротко зовёт его Антон, но Арсений только головой качает. — Этот ваш Объект очень кстати в тот день пришёлся, — фыркает отец. Арсений смотрит на линии на своих ладонях, а те наливаются теплом и вокруг них плетутся розовые и фиолетовые разряды. А ещё он слышит раскаты грома в тот день, и в этих раскатах чётко различает свой голос: «Прости, у меня, правда, нет другого выбора». Он наматывает кончик хвоста Мыши на указательный палец правой руки, другой удерживая её за основание корпуса: «Это будет быстро и не больно». С последним он, конечно, обманул. Мыша из его рук вырывается и рычит. Рык начинается изнутри и высвобождается наружу короткими красными зарядами. Но, прежде чем Мыша успевает вырваться, он опускается на колени перед бессознательным Шастом и прижимает к его лицу провод. И мир вокруг взрывается. — Я оставил тебе этот шрам, чтобы тебя не подозревали в содействии, — голос выходит охрипшим, и Арсений замолкает. Чтобы ты мог продолжить жить без меня. Со званием. С пенсией. И со шрамом через всё лицо. Неужели он реально такая тварь? — Поразительные выводы, — выдыхает отец, продолжая массировать виски. — Я предупреждал, чтобы он ушёл. Злость изнутри поднимается клокочущими потоками, они рвутся наружу и его с головой накрывают. Арсений сжимает пальцы в кулаки, и ногти больно врезаются в кожу. Он делает рывок вперёд, но его что-то удерживает на месте. Эта оказывается шастова ладонь. — Интересная благодарность за спасение твоей жизни, — фыркает отец. Но Арсений это замечание игнорирует. От ладони Шаста расходится тепло, и оно его на время от боли укрывает. Он отмахивается от эпизода, который только что перед ним вспыхнул, отдаёт его сущностям, чтобы попытались его своими когтями разорвать. Он возвращается в самое начало. Пытается найти исходную точку. Точку, которая запустила всю эту цепочку из боли и страха. Цепочку, которая привела его к Антону и заставила его на кусочки разорвать. — Кто спрыгнул с моста? — Что? — отец поднимает голову от бумаг, в которые уже успел уткнуться. — Ты про ту выдумку? «Мост» — это всего лишь инсценировка для твоего внедрения. — Тогда какого хера он мне снится? — рыкает Арсений. — Кто спрыгнул на лёд? Кто, мать твою, спрыгнул на лёд? — Ты не в себе, — качает головой отец. — Разговор закончен. А теперь вернись в Хаос и постарайся не похерить всё ещё раз. Но не похерить Арсений не может. Он уже перестал ходить в Хаос. Он уже заинтересовал Чернецову Антоном. И он уже потерял все свои навыки высококлассного специалиста. Ему кажется, что он выкладывает все эти мысли отцу последовательно и безэмоционально, но вместо всего этого вдруг слышит, что выплёвывает в отца поток бессвязных фактов, смешанных с ругательствами. Сзади хлопает дверь, и вокруг его тела крепко смыкаются руки. Сначала ему кажется, что это руки охранников, но потом тело обдаёт привычным теплом, и он понимает, что это Антон. Антон, жизнь которого он разрушил неровным росчерком искрящегося провода.