За всё хорошее.
Наблюдая за тем, как водитель поджимает губы, Арсений испытывает секундное удовлетворение, которое тут же сменяется горьким сожалением. Он прожил здесь большую часть своей жизни, но не был нигде, кроме этой дурацкой площади, пешеходных улиц и памятников. А ещё есть выставки, которые постоянно меняются. Кофейни и рестораны, которые открываются и закрываются быстрее, чем их успевают вносить на карты. И праздничные украшения, которые раз в несколько месяцев обновляют облик Столицы. И теперь есть Антон. Антон, который всего этого никогда не видел. Антон, которого он привязал к себе обманом. Запудрил ему мозги, раздув свою микроскопическую хорошую часть до размеров личности, а потом полоснул ему по лицу электричеством. Оставшаяся часть поездки проходит в молчании: водитель полностью переключает внимание на дорогу, а Шаст старается не встречаться с Арсением взглядом, скользя по мелькающим за окном пейзажем. Всем в этом такси есть что друг другу сказать, но в итоге никто ничего не говорит. Когда машина тормозит у входа в отель, Арсений тут же подскакивает с сиденья: — Хорошего дня, — бросает он, закрывая дверь пинком. Но вместе с громким хлопком тут же спохватывается: а если задел Шаста? Перед его глазами ярко вспыхивают фиолетовые синяки на костяшках Антона от удара дверью. Арсений оборачивается, но Антон всё ещё внутри, разговаривает с водителем. Он не разбирает слов, но догадывается: «Извините, у него плохой день». Или «Извините, у него херовый год». А если ещё правдивее: «Извините, он по жизни долбоёб, но я всё равно в него влюбился». Дверь в холл отеля Арсений открывает пинком. Та возмущённо скрипит, но поддаётся его желанию. Девушка на ресепшене кидает на него оценивающий взгляд, но, видимо, наткнувшись на официальные рубашку и штаны, теряет к нему интерес. Шуршание ворса ковра выдаёт шаги Антона: вес опускается на носок, потом переносится на пятку, и так бесконечное множество раз. И все эти разы — прямо за спиной Арсения, которую, при необходимости, Шаст может вспороть ножом, чтобы его обездвижить, а потом?.. А потом что? А потом целовать и говорить, как Антону повезло, что они встретились. Шаст заводит на ресепшене какой-то нарочито-вежливый диалог, и от его мягких интонаций Арсения чуть не выворачивает прямо на дорогой красный ковёр. Хотя эти интонации и должны предназначаться кому угодно, кроме него. Сейчас они в неправильной Вселенной. В правильной — этот разговор привёл бы Шаста к приятному вечеру с девушкой в баре, потом к пьяному сексу, а на следующий день они бы смущались друг друга, но всё равно решили бы дать друг другу шанс. И у них бы всё получилось. Арсений проходит мимо ресепшена, задевая Шаста плечом: этакая грубая форма благословения. Давай, может, у тебя и в этой Вселенной получится быть счастливым. В ожидании лифта Арсений нажимает кнопку добрые полсотни раз. А, когда тот приезжает, проскальзывает внутрь так быстро, будто слышит не шаги Антона, а, как минимум, клацанье когтей одной из тварей его подсознания. Перешептывания сущностей наполняют небольшую кабину лифта, отскакивая от стен, ударяясь друг о друга и рикошетя Арсу точно в сердце. Вопреки его ожиданиям, они не обсуждают встречу с отцом, а фиксируются на реакции Антона на то, что шрам нанёс Арсений. Более того, они удивительно однозначны в своих выводах между собой: Антону на эту информацию плеватьОн для тебя что угодно сделает
Несмотря на то, что ты тварь, испортившая ему жизнь
Этаж придавливает его к полу сумраком коридора и вьющимся вдоль номеров багровым ковром. Его кровавые подтёки затекают под каждую дверь, обосновываются в каждом номере, щекоча гостям нервы. Сколько ссор видели эти комнаты? Сколько драк, ударов и может даже… убийств? Арсений пытается объяснить себе этот эффект лиминальностью пространства, но ступни утопают в багровом ковре, полумрак зудит в висках головной болью, а изнутри пo черепной коробке скребутся когти. Только застывая перед закрытой дверью номера, Арсений понимает, что не сможет войти — карта-ключ у Шаста. Это осознание рисует дурацкую параллель — у него ключи от сердца Шаста, а у того просто от номера отеля, не от его сердца. Потому что его ключи давно лежат на дне какой-то реки, сброшенные с моста. Он может сколько угодно убеждать себя, что чувствует к Антону тоже самое, может сколько угодно свои чувства анализировать через физические ощущения, но правда в том, что он никогда не сможет ему открыться. Никогда не сможет открыться, таща за собой груз тайн, которые сам не помнит. Антон будет стоять у закрытой двери его сердца, пиная её, в надежде, что слетят петли, а он будет молча наблюдать за этим, не способный дать ему подсказку, где искать ключи. Арсений опирается спиной о стену и сползает по ней вниз. Колени сразу же простреливает тупой болью, а в глазах темнеет от перепада давления. Он прикрывает глаза и глубоко вдыхает: если немного подождать, то силы вернутся. Но он считает до десяти — и на каждый пятый счёт головная боль стреляет спазмом. До тридцати — и на каждый второй счёт под прикрытыми глазами вспыхивают ярко-красные круги, напоминающие пятна крови. До шестидесяти — и ворот его рубашки вдруг начинает затягиваться вокруг его шеи петлёй. Дзыньк. Звук приехавшего лифта отдаётся глухим стуком по рёбрам, перепрыгивая с одного на другое, а потом оседает в солнечном сплетении. Этот «дзыньк» блуждает по нервным окончаниям, в каждом вспыхивая пониманием: «Антон опять пришёл тебя спасать». — Эй, — шёпотом на ухо и в самое сердце. Дыхание Антона обжигает шею и устраивается клубочком на ключице. Хочется сорвать с себя рубашку, чтобы это дыхание коснулось его кожи, не спотыкаясь о жёсткую ткань. А ещё хочется, чтобы Шаст сделал шаг назад и никогда его не касался, чтобы уберечь его от болезненности их связи. — В номер зайдём? — ладонь Антона касается щеки и спускается на шею, будто Антoн пытается нащупать его пульс. Но пульса нет.Пульса давно уже нет. Внутренности иссохлись, а те клочки, что ещё живы, держатся на нежности Шаста, от которой он слишком труслив, чтобы отказаться.
Арсу кажется, что он выпаливает это вслух: буквы спотыкаются, цепляясь друг за друга, и тонут в смысле, который у них не получится донести. Но между ним и Антоном только спёртый воздух лиминального пространства и тишина, которую он так и не нарушил. — Серёжа был прав, — качает головой Арсений. — Не надо было сюда ехать. До этой поездки он был уверен, что ни одна тайна прошлого не может напугать его. И в этом он оказался прав. Ошибся только в другом — спокойная реакция Антона на такую тайну пугает куда больше. Арсений открывает глаза и сталкивается со взглядом Антона, пытаясь в нём прочитать:Что я могу сделать, чтобы тебя от себя спасти?
Но Шаст разрывает зрительный контакт и выпрямляется. Антон протягивает ему ладони, которые Арсений не знает, как взять. Заметив его замешательство, парень сам обхватывает арсовы кисти и тянет на себя. Первое мгновенье Арсению кажется, чтo он завалится назад, но потом Антон делает ещё один рывок и укутывает его в свои объятия. — Ничего Серёжа не был прав, — по плечам Арсения скользят ладони, поглаживая. — Я тебе лицо вспорол. А потом стёр себе память. Арсений утыкается Шасту в шею, чтобы не видеть, как взгляд у того вдруг прояснится: «Точно, а я сразу и не понял», но тот только качает головой: — Ты сделал это, чтобы защитить меня. Чтобы защитить… нас. И сделал это так, как мог. Такими способами, которые были. Арсений, раздражённый таким упрямством и слепостью, выпутывается из его объятий. Антон это его действие не комментирует, только поджимает губы и прислоняет ключ-карту к датчику. — Я тебе по лицу хвостом Мыши съездил, — упрямо настаивает Арсений. Дверь номера открывается, и Объект, услышав своё имя, заинтересованно приподнимает корпус. Арсений рассматривает повреждения на егo боках, теперь их происхождение очевидно считывается — Мыша не хотела причинять боль Антону, но и не хотела терпеть боль, которую причинял ей Арсений, выкручивая хвост. Этот взрыв, наполненный горечью предательства, вышел разрушительным настолько, что повредил её саму. И теперь, следя за тем, как та ластится к Антону, скользит вокруг его ног, Арсений видит совсем не это. Он видит, как крепко фиксирует её корпус одной рукой, а другой наматывает вокруг пальцев провод. А потом этот провод с треском опускается Шасту на лицо. Арсений причинил боль и Антону, и Мыше. И оба они после этого остались с ним. — Ты сделал то, что мог, Арс, — устало бросает Антон, утомлённый разговором. — И мне плевать на шрам. Уже очень давно. Шаст повторяет слова Серёжи в их последнюю с Арсом встречу. Но Серёжа никогда не касался лица любимого человека самыми кончиками пальцев, боясь задеть белёсые рубцы. Серёжа никогда не целовал губы, задерживая дыхание и прислушиваясь к каждому вздоху: приятно или больно? И Серёжа никогда не был таким монстром, которым Арсений всю свою жизнь является. «Мне плевать на шрам», — говорит Антон. «Мне плевать на то, что ты причиняешь мне боль», — слышит Арсений. Эта очевидная трактовка — последняя точка в его обвинительном приговоре. На основании изложенного и руководствуясь статьёй 315 Уголовно-процессуального Кодекса судПРИГОВОРИЛ
Признать Попова Арсения Сергеевича виновным в совершении преступления, предусмотренного частью 3 статьи 30 и пунктом «е» части 2 статьи 105 УК, а именно «Покушение на убийство общеопасным способом» и назначить ему наказание в виде смертной казни. Когда Арсений проходит в комнату, первое, что он видит — пара красных светящихся глаз. Вокруг зловещих огоньков струится чёрная дымка, а сквозь неё видно заточенные когти. Воздух вокруг сущности рябит и трескается, и она щёлкает языком, как будто над ним смеётся. Ещё одна пара красных глаз зыркает на него из-под кровати. Другая выглядывает из-за двери в ванную. Ещё одна вглядывается в него с потолка, прячась за люстрой и когтями цепляясь за плафон.Вы как в реальном мире оказались?
Но Арсений знает как. Стоило ему вынести себе приговор, как сущности пришли за его исполнением. Одна за другой, помогая друг другу, перебрались через его черепную коробку, чтобы оказаться прямо перед ним. Ты оставил шрам на его лицеНесмотря на все твои ЧуВсТвА, взял и исполосовал
В какую игру теперь с ним сыграешь?
Арсений закрывает глаза и пытается вспомнить слова песни, которая обычно их успокаивала, но те выскальзывают у него прямо из-под кончиков пальцев, и ныряют под перечёркнутые строчки на бумаге. — Помнишь я говорил: что бы мы не узнали, мы придумаем, как жить с этим дальше. И то, что этот шрам нанёс ты… вообще ничего не решает. «Ты можешь причинять боль мне и дальше», — слышит Арсений и убеждается в правильности своего решения. Если Шаст не может от него отказаться — помочь ему это сделать — меньшее, что он может. Только теперь он открывает глаза и встречается со взглядом Антона. Тот смотрит на него взволнованно и испуганно. Со всех сторон его окружают сущности, касаются его кудряшек своими когтями, проходят по его скулам взглядом своих красных глаз и затягивают его в свою тёмную дымку. — Пожалуйста, Арс. «Пожалуйста, помоги мне», — слышит Арсений и кивает. От тёплых интонаций перехватывает дыхание, а от нежного взгляда ведёт голову. Антон стаскивает с себя худи, и Арсению бы прижаться к нему спиной, в последний раз провести по ней подушечками пальцев, поцеловать каждый позвонок, и может даже спуститься ниже, но… при одной мысли о том, что это увидят сущности, в горле встаёт тошнотворный комок. Пусть он уже принял решение, пусть Арсений должен будет оставить Антона, но он ведь… может попрощаться, правда? Но сущности смеются и щёлкают языками, доказывая, что единственное его право и обязанность — встретить приговор со смирением и готовностью. Арсений замирает перед лицом правосудия, пытаясь сообразить, как ему задержать исполнение приговора хотя бы на время. Он перебирает в голове ноты, слова, тональности, которые могут на время отпугнуть сущностей, и почти бросается к чемодану перерывать вещи, чтобы найти этот грёбанный лист с текстом, но вдруг… Вдруг среди хаоса своего сознания находит кое-что получше. Рациональный довод. Довод вспыхивает перед ним курсивом из потрёпанного учебника по уголовному праву.Уголовные дела рассматриваются по месту совершения преступления.
Арсений прошёлся по лицу Шаста проводом в другом городе. В городе, где девять месяцев зима. В городе, в котором наледь на тротуарах посыпана жгучим составом, разъедающим подошву. В городе, в котором они первый раз встретились взглядами, первый раз друг друга коснулись, и в котором теперь он растерзан когтями правосудия. А пока они в Столице, они не имеют права приводить наказание в исполнение. Сущности щёлкают языками, сверкают в него кровавыми бликами глаз, но, тем не менее, отступают назад. Дымка становится серой, глаза меркнут, и, хотя они всё ещё остаются в комнате, наблюдая за ним, больше свои когти к Антону они не тянут. — Пойдём гулять, — выпаливает Арсений, следя за тем, как углы комнаты коптятся серой дымкой сущностей. Вагонетка их разговора, стартовав с пика американских горок (шрам, вина, их отношения), вдруг телепортируется вниз (прогулки по Столице, «прикольные» места, совместный отдых) без всякого падения. — Ты хочешь… гулять? — удивляется Антон. — Естественно, а иначе зачем мы приехали? — пожимает мужчина плечами, улыбаясь.Ну, кроме того, чтобы выпустить сущности наружу и вынести себе приговор.
— Нам не обязательно куда-то идти, если ты не хочешь, — пожимает плечами Шаст. — Мы можем побыть тут. Вдвоём. «Вдвоём» в арсовом горле застревает костью. В её острых сколах очевидные варианты того, чем люди обычно занимаются «вдвоём». Эти очевидные варианты внизу живота оседают сладостным предвкушением, но обрываются, стоит его метнуться взглядом в углы комнаты.Они здесь, и они всё испортят.
А Арсений не хочет ничего больше портить. В его руках уже достаточно ошмётков разъёбанной шастовой жизни. — Но тут много прикольных мест, — продолжает он убеждать Антона. — Тебе понравится. «Он тебе не верит», — ворчит сущность из-под завалов, наблюдая за тем, как Антон скользит по нему взглядом сверху вниз: «Неужели не мог нормально его обнадёжить, что всё хорошо?». Но Арсений только зло рыкает ей: «Заткнулась». И та послушно замолкает. Но замолкает совсем не потому, что Арсений вдруг снова обретает над сущностями контроль. А только из-за того, что при вынесении приговора, эта сущность единственная не поставила подписи под выводом о его виновности. Она почему-то продолжает верить в его невиновность. — Ладно, показывай свои места, — улыбается Антон. И в его улыбке Арсений отчётливо читает вопрос: «Тут же нет никакого обмана?», но на него не отвечает. Мужчина только небрежно ведёт плечами, достаёт из чемодана ноутбук, чтобы спланировать их предстоящую прогулку под заинтересованным взглядом Шаста и недоверчивыми взглядами сущностей. План выходит спешный, большими штрихами по карте Столицы, лишь бы побыстрее убраться из номера. Они выходят из отеля через десять минут, и сущности провожают: ползут за ними по сумрачным коридорам, отражаются в лифте, а на улицу выходят боязно, щурясь от солнечного света. На целых восемь часов Арсений выдыхает. Ему даже начинает казаться: не было никакого приговора. Сущности то и дело скребутся по черепной коробке, мелькают в тёмных переулках или мерещатся ему в отблесках красного сигнала светофора, но такие признаки их присутствия меркнут рядом с Антоном. Шаст своей ладонью сжимает его в кармане пальто, смешно морщит нос на солнце, а когда смеётся — встряхивает кудряшками, и те рассыпаются каскадом нежности. Арсению каждый такой момент хочется щёлкнуть на плёнку. Но даже будь у него фотоаппарат, времени, чтобы потом эти снимки рассматривать, у него нет. Когда в конце дня они возвращаются в отель, Арсений за эти моменты цепляется, когда снова встречается с красными глазами сущностей. Те вокруг них вьются, приветствуя громким гомоном, вместе с ними набиваются в лифт, а потом вываливаются толпой в тёмный коридор. Цокот их когтей тонет в ворсе ковра, но Арсений их присутствие чувствует мурашками на шее. Перед закрытой дверью номера они замирают, наблюдая за тем, как Антон роется в карманах в поисках карты. Сущности — нетерпеливо щёлкают зубами, Арсений — наблюдает за парнем со смесью нежности и горечи. — Ты копуша, — он касается шастового запястья и проводит по нему подушечкой пальца. Шаст перестаёт перетряхивать карманы и стреляет в него хитрым взглядом: — А я представляю, что в твоей голове копаюсь. «И ни одного правдивого факта там не находишь», — хочет продолжить Арсений, но Шаст чуть подаётся к нему, и он только глупо выдыхает: — И как там? — Там невъебически много фактов об Объектах, руководства по соблазнению структурных следователей и ещё, — кадык Шаста дёргается вверх-вниз. — И ещё закат переливается фиолетовым цветом. Под таким надо целоваться, знаешь? Он касается его губ своими, прижимая Арсения к стене. Поцелуй выходит коротким и невесомым и, когда Шаст отстраняется, то Арсений чуть не просит его хотя бы на мгновенье продлить этот момент. Стоит Антону ступить на порог, со всех сторон его облепляют сущности. Арсений уверен, что от них стоит громкий гомон, но Шаст его не замечает. Он плюхается на кровать, потягивается и рассматривает его долгим, тёплым взглядом. От такого взгляда сущности съёживаются и стыдливо расползаются по углам. — Я ещё… немного попланирую завтрашний день, хорошо? — Арсений опускается рядом с Шастом и тянется к ноутбуку. — Мг-м, — Антон проводит по его спине подушечками пальцев и оглаживает оголившеюся поясницу. — Спасибо за день, Арс. — У нас ещё целых пять есть. Шаст хмыкает, принимая его фразу за шутку и вдруг тихо возражает: — Не пять, а пять тысяч. Только чтобы не чувствовать горечь от этой фразы, Арсений начинает считать, сколько это лет. Пять тысяч разделить на триста шестьдесят пять, получается… — Считаешь, да? — посмеивается Шаст. — Тогда не ровно пять, а пять тысяч пятьсот пятьдесят пять, — он переворачивается на бок, подтягивает колени к груди, а пятками прижимается к арсовым ягодицам. — Утром скажешь, сколько получилось, хорошо? «А утром останется четыре», — но Арсений говорит только: — Спокойной ночи, — и вводит в браузере первый поисковый запрос. Ночью сущности не дают ему покоя. Они бродят по комнате, завывая, и кусают его за запястья. Пока они вслух планируют, где именно приведут приговор в исполнение, Арсений планирует, где проведёт следующий день с Антоном. Каждую их совместную ночь он составляет поминутный план на день. с точностью до точки вызова такси и поминутного тайминга. Он знает, где они будут обедать и с какой точки вызовут такси. Знает, сколько будет градусов на улице и сколько фотографий сделают на этой локации. Пока он выписывает всё это в документ, сущности своим холодным дыханием щекочут ему затылок, слепят его светом красных зрачков и пытаются ухватить его за руки, но Антона не трогают. А это единственное, что его заботит. Каждый день Арсений аккуратно выбирается из кровати, стоит первым солнечным лучам прорезать ночную тьму. Он оставляет Антона тихо посапывать, а сам пробирается в ванную. Арсений торчит в душе долгие минуты, слушая, как капли ударяются о поддон. Дверцы душевой кабины не отгораживают его от сущностей: те пялятся на него и скребутся когтями по пластику: «Тук-тук-тук, выходи, надо поговорить». А, стоит Арсению ступить мокрыми ступнями на ворс ковра, начинают завывать и смеяться, заводя разговоры на свою любимую тему — исполнение наказания. Сущности катаются по полу ванной, скидывают пузырьки с шампунями с полок и срывают штору, шепча: Мы выберем самый мучительный способ смертиКрови будет столько, что даже самые стойкие следователи потеряют дар речи
Мы не оставим прощальной записки, а мотивов никто никогда не узнает
Арсений плещет себе в лицо водой, повторно смачивая и без того мокрые волосы, пытаясь прийти в себя, но… Открывая глаза, находит у себя в руках сорванную штору, а возле своих ног баночки с шампунем. Тук-тук-тук. От этого звука Арсений каждый раз вздрагивает, но каждый раз за дверью оказывается лишь Антон. Тот всегда спрашивает разное, но в глазах неизменно читается: «Ты в порядке?». Но Арсений прекрасно себя чувствует, он так Шасту и говорит: — Поскользнулся, — и, демонстрируя штору в руках, пожимает плечами. — Поскользнулся, когда хотел поправить. Или случайно смахнул рукой баночки. Или неудачно потянулся за полотенцем. Когда Арсений выходит из ванной, он смотрит себе под ноги, не поднимая глаз. Шаст об этом не знает, но на их кровати сущности свили логово: стащили одеяла, подушки, бетонные балки и щепки сломанных книжных столов. Каждый день на завтрак Арсений заказывает яйцо пашот. Старательно ковыряет его ложкой, расчленяя его и заставляя желток вытекать на тарелку капля за каплей. Шаст предлагает ему омлет, сырники и даже какой-то творожник по суперсекретному рецепту, но Арсений только пожимает плечами: «Может, в другой раз». «Может, в другой раз», — кривляются сущности, наматывая шастовы кудряшки на пальцы. В номере Арсений всегда натягивает на себя голубую худи. Та его в свои тёплые объятья принимает, будто защищая. Шаст повязывает на себя шарфы, надевает смешные шапки, а Арсений всегда верен только ей. Когда Арсений гуглит погоду перед выходом, она всегда одинаковая: облачно, ноль градусов. Скорость ветра он никогда не смотрит — независимо от значения он шквалистый и кусающийся. Хотя однажды, когда они ждут такси, Антон называет его колючим. «Сам ты колючий, как кактус», — не удерживается тогда Арсений от замечания и касается подушечкой пальца отросшей щетины. Внутри вспыхивает нежность, но тут же прячется, стоит такси затормозить около них. Каждый день машины петляют по разным маршрутам: маневрируют между каналами, ныряют в арки и проносятся мимо исторических памятников. Арсений никогда их не рассматривает, оставляя восхищение Шасту. Он неотрывно смотрит только на конечную точку, и сущности послушно смотрят вместе с ним. Накануне ночью мешали составлять план, а теперь послушно ему следуют. Как будто примиряются с тем, что он имеет право на этот короткий глоток свободы. Последний и искренний. Когда они оказываются на месте, он откладывает телефон, чтобы ловить каждую улыбку Шасту, каждый взгляд и даже каждое касание ресниц щеки. Арсений представляет, какие именно будет прокручивать перед тем, как наказание будет исполнено, но так и не может выбрать. Каждый день и каждая ночь выверены, подчинены его собственному расписанию, которое никакая из сущностей свергнуть не решается. Шаст следует за ним по выбранным точкам, наполняя каждую смыслом: своими шершавыми обветренными губами на его, теплом своего дыхания на щеке и шутками, над каждой из которых Арсений смеётся, как влюблённый дурак. Вечером они смотрят шоу, в которых кто-то вечно кричит, дерётся или теряет память, наслаждаясь тем, что между ними всё не так. По крайней мере сейчас. «По крайней мере больше никогда», — отдаётся у Арсения болью в грудной клетке. Ближе к полуночи Антон так и засыпает, прижимаясь к нему, а Арсений принимается планировать новый день, пока не вырубается прямо в процессе. Чтобы на следующий день снова выскользнуть из кровати с первыми лучами солнца и отправиться в ванную. Арсений уверен, что отлично справляется. Уверен так вплоть до их последнего дня в Столице. До их последнего дня вместе. Тук-тук-тук. Когда Арсений приоткрывает дверь, встречаясь взглядом с Шастом, он привычно начинает: — Поскользнулся, и… — Давай поговорим, — чеканит Антон. Сущности за спиной Шаста покатываются от смеха: «Разве этот разговор записан в план?». И Арсений начинает лихорадочно его перестраивать. — Слушай, нам скоро на завтрак и… — он отчаянно пытается собрать разваливающееся по частям расписание. — Нет, — мягко обрывает его Шаст. — Пойдём, — он берёт его за руку и тянет за собой, а Арсений совсем не может ему сопротивляться. Когда они садятся на кровать, несколько сущностей подлетают вверх, а одна зло клацает в их сторону зубами перед тем, как спрятаться под кроватью. — Ты мне столько всего показал, но я хочу тоже тебя отвести… кое-куда, — когда Арсений удивлённо хмыкает, Антон тянется за смартфоном, поясняя,— я афишу увидел. Ща покажу. Антон упирается в его колени ладонями, и перед Арсением во всей красе предстаёт его позвоночник. Через футболку видно каждый позвонок, и Арсу хочется очертить их подушечками пальцев.А что, если сейчас так и сделать?
Сущности принимаются на его предложение завывать, и, пока он на них отвлекается, Антон выпрямляется, снова садясь рядом. На экране смартфона цифры. Очень много цифр. Больше цифр, чем во всех статьях преступлений, им совершённых. — Я никогда раньше на концертах не был, толпы боялся. А с тобой вроде… не страшно, — Шаст ему неловко улыбается, а потом вдруг спохватывается: — Если ты хочешь. Арсений думает невпопад и ни о том, вспоминая выступающие на спине позвонки.Как с тобой можно что-то не хотеть?
— Давай, — пожимает он плечами. — Почему нет. Хотя совершенно точно знает «почему», и чем он за это поплатится. Сущности ему подмигивают и манят когтями.На концерте темно.
На концерте много людей.
На концерте эмоции зашкаливают.
Эти три фразы сущности крутят друг за другом по меньшей мере сотню раз. Арсений знает, что это дерьмово. Знает, что они наверняка что-то задумали. Но, как ни пытается их раскусить, не находит ответа, а потом те вдруг затихают, будто кассета закончилась. Он ждёт, что они скоро снова объявятся, но после завтрака, на котором Арсений традиционно ковыряет яйцо пашот, а Шаст пробует какое-то новое блюдо, они спокойно поднимаются к себе в номер. Антон шутит про дурацкую музыку в лифте, про то, что ряд одинаковых номеров — это тоже Объект, а, когда ключ-карта не открывает номер, вообще предлагает провести день прямо под дверью. Сущности не набрасываются на них в холле, лифте или коридоре, только тут и там мелькают их тени. В номере Шаст плюхается на кровать и включает телевизор. Арсений опускается рядом, ныряя в его объятья и даже цепляется за дурацкую, полную надежды мысль:А может всё ещё будет хорошо?
Но, когда через три часа они оказываются в очереди на концерт, слушая, как капли начинающегося дождя стучат по навесу, понимает:Не будет.
Шаст касается его ладони, скользит подушечками пальцев по спине и щекочет своими кудряшками шею. Когда они оказываются внутри, он лучезарно улыбается ему, вытаскивая в центр толпы: — Мы можем уйти, когда захочешь. «Уже хочу», — но вслух этого не говорит. Пока на сцене настраивают аппаратуру, и зал тонет в людском гомоне, Арсений рассматривает металлические конструкции на потолке. А что, если одна такая сейчас упадёт? А что, если все они начнут одна за одной складываться, и они даже не смогут из толпы никуда выбраться? Но представить дальнейшие масштабы последствий он не успевает, перед ним протискивается парень, толкая его локтём: — Пардоньте, — неряшливо бросает он, наступая ему на ногу. Девушка, следующая за ним, смеётся — так, будто душат маленькую птичку, и легко хлопает Арсения по спине, будто извиняется. Одно топтание по ноге, противный смех и псевдодружеский хлопок по спине — этого Арсению хватает, чтобы вынести вердикт: «Перед ними будут стоять долбоёбы». Он набирает в лёгкие воздуха, вместе с этим подбирая выражения, которыми будет эту пару крыть, и вдруг… натыкается на взгляд Антона. Взгляд полувопросительный-полупросительный. И эту просьбу Арс легко считывает: «Пожалуйста, давай без этого». Арсений закусывает губу. Арсений сцепляет руки в замок. Он коротко кивает Шасту и снова переводит взгляд на сцену, а вокруг уже гасят свет. Когда артист выходит на сцену, не может отделаться от мысли: «Он же весь полностью и состоит из «этого». Исполнитель здоровается с залом, и тот заходится в радостном улюлюкании. Зал взрывается белым светом, а потом снова погружается в темноту. С первыми нотами сердце подпрыгивает в горле, и Арсу кажется, что он задыхается. Но он косит взгляд вправо, а там Антон — весь в сцене, весь в тех нотах, которые в нём самом откликаются только тяжестью и пустотой. Девушка впереди привстаёт на цыпочках, чтобы увидеть артиста, но роста не хватает. Парень ловким движением обхватывает её за талию и поднимает вверх. На несколько мгновений Арсений оказывается в тени: свет не режет глаза, даже музыка будто становится тише. И в этой тени он себя убеждает: «Дай этой ситуации шанс, дай шанс Антону запомнить тебя без «этого». Но потом девушка снова оказывается на полу, упираясь в него своего задницей, глаза режет свет, а музыка стучит по барабанным перепонкам. Арс шарахается назад и натыкается на чьи-то выставленные руки. Ягодицы девушки трутся об него, покачиваясь в такт песни, и руки тоже трутся, вторя ритму. Пусть его это пугает, кажется бессмысленным и даже пугающим, но ведь все эти люди добровольно пришли сюда. Ему остаётся либо постараться каждому из людей его окружающих вспороть горло, прибегнув к помощи когтей сущностей, либо смириться. Вдохнув и выдохнув, он выбирает второе — так и стоит, покачиваясь в такт песни и натянув дурацкую улыбку. Сущности, глядя на него, заходятся злым смехом, и кидаются в него фактами из его биографии: Обезвредил более тысячи Объектов класса «особо-опасен»; Выжил в эксперименте, в котором погибла группа из более чем XX учёных и более XXX испытуемых; Без колебаний обезвредил своего напарника точным ударом электрического провода по лицу. «А здесь-то ты что делаешь»? — фыркает сущность из-за шкафа, водя когтями по корешкам книг: «Пришёл выгулять своего раненого питомца?». Он первый раз в жизни слышит голос этой сущности. И тот отдаёт скрежетом и кровью. Арсений оборачивается на Антона. Тот качается вместе со всеми, прикрыв глаза и проговаривая слова песни: губы размыкаются и смыкаются, и иногда язык проходится по ним быстрым движением. Его профиль вспыхивает жёлтыми и голубыми огнями, ярко подсвечивая шрам — то взрывается электрическими разрядами, то зажигается ледяным холодом. От такого вида захватывает дух, и он тоже на мгновенье прикрывает глаза, чтобы такого Шаста под своими веками навсегда сохранить. Из-за громкости музыки сложно разобрать ритм, из-за нестройного хора голосов невозможно понять слова, но всё-таки он разбирает одну строчку:«Ещё сильней я в тебя всё равно не влюблюсь»
Внутри солнечного сплетения зажигается тепло, к которому он изо всех сил тянется — на цыпочках вытягивается, привстаёт, но то… вдруг ускользает среди неизвестных мотивов, среди потных тел и среди груды других слов, которые он не может понять. Он до Шаста так и не дотягивается, чувствуя удар в бок. Он вскидывает глаза, желая врезать в ответ, но не встречается ни с чьим взглядом. Парень впереди него качается, обнимая свою девушку, и Арсений проходится глазами по другим соседям. Но все они в этом свете — одинаковые головы с разной длиной волос. Он пытается поймать хоть один взгляд, и вдруг… находит. Сначала Арсений не может его узнать. Ему кажется, это просто блики света и дурацкие вспышки, искажающие реальность. Но потом вспыхивает ямочка на щеке, кривая улыбка на одну сторону и движение губ. Неузнанная им девушка складывает из пальцев воображаемый пистолет и стреляет. Но не в него, а чуть левее — в Антона. И снова исчезает в толпе.Откуда ты её знаешь?
Ямочка, улыбка, даже взмах волосами — он всё это уже видел. Музыка долбит по ушам, сердце подпрыгивает в горле, и вариант, который крутится на кончике языка, так и не появляется.Откуда эта девушка знает Антона?
Сущности шипят ему, что он ебанутый. Что он настолько дезориентирован каким-то там концертом, что не может увидеть простейших логических фактов. Они со всех углов комнаты к нему карабкаются, оттесняя его к стене. Некоторые приседают в прыжке, готовясь напасть; другие только прожорливо пощёлкивают языками. Но прямо перед броском их вдруг отвлекает ещё один удар в бок. Парень впереди пританцовывает, активно работая локтями, а его девушка размахивает головой вверх-вниз. Оба они забили хуй на то, что толкают окружающих и проходятся волосами по их одежде и лицам. Арсений делает шаг вперёд прежде, чем успевает себя остановить. Арсений делает шаг вперёд первый, чтобы за него это не сделали сущности. Он толкает парня в спину. Музыка продолжает играть, люди вокруг них качаются в такт, прижимаясь друг к другу. Парень оборачивается и поднимает на него изумлённый взгляд. Он ещё может ретироваться: по-дурацки улыбнуться и пожать плечами, мол «Ну, с кем не бывает». Но вместе этого Арсений растягивает рот в злой ухмылке и показывает парню средний палец. Зажигательные биты отлично ложатся на шаги парня напротив. Первый — осторожный, он всё ещё вскидывает взгляд, ища в его лице извинение, но тщетно. И второй — вплотную: лицом к лицу. Шаст говорит, что у Арсения длинные пушистые ресницы, так вот, теперь этот парень тоже может их разглядеть. — Чё те надо? — цедит он, разминая пальцы. У Арсения в мгновение вспыхивают вероятные ответы: Хочу посмотреть, как кровь зальёт твоё горло. Хочу вцепиться зубами тебе в щёку и оставить там свои следы. Хочу сорвать с тебя одежду и… что? — Что ты делаешь? — Шаст встаёт прямо перед ним, загораживая парня. На его лице глубокая тень, но даже за ней Арсений может на память воспроизвести шрам. Пока он очерчивает глазами его края, запал драться резко пропадает, и он качает головой.Ничего, что на самом деле бы хотел
Из-за музыки Арсений не слышит, что Шаст говорит парню. Наверняка дурацкие оправдания по типу «мой друг перебрал». Но он не перебрал. И они не друзья. Антону почему-то можно врать по любым мелочам, а Арс за ложь будет награждён сверлящим тяжёлым взглядом. Антон хватает его за кисть и крепко сжимает. Он тянет его в толпу, и чужие тела обступают их влажной и смердящей стеной. Они проталкиваются медленно и аккуратно, но Арсений всё равно отдавливает кому-то ногу, а какая-то девушка больно толкает его в плечо. Когда он оборачивается, пытаясь зацепиться за её взгляд, она уже исчезает среди других тел. Арсений уверен, что они выберутся из толпы и останутся стоять там, где посвободнее, но Антон ведёт его дальше. Охранники проходятся по ним снисходительными взглядами и расступаются. На улице Арсений наконец-то вдыхает полной грудью. Он шумно вбирает в себя воздух, тот наполняет лёгкие влажностью и выдыхает. Концерт, толпа, дурацкий парень постепенно из его тела уходят с углекислым газом. Прямо у его ног расстилается огромная грязная лужа. Капли врезаются в неё взрываясь и разлетаясь, и Арсению кажется — это маленькие фонтанчики. Он поднимает глаза выше и видит, как капли стукаются об навес и тоже разбиваются на фонтанчики. И все эти фонтанчики подсвечивает уличный фонарь. Арсений не может долго смотреть на него и моргает. Под закрытыми веками он видит язык, который из фонаря высовывается и быстрым движением ловит муху. Но, когда он снова открывает глаза — перед ними только режущий свет. Его худи пропитывается влагой, и Арсений оглаживает её ткань. Та липнет к ладони, будто следуя за его прикосновением. Все эти дни в Столице она согревала его, и сегодня в последний день здесь, тоже с ним. Её небесно-голубой цвет совсем немного померк, но она всё так же пахнет Антоном. Арсений вскидывает на него взгляд: все эти дни он носил его худи. Но Шаст смотрит на него с волнением и спрашивает совсем не о своей худи: — Что с тобой? Мужчина ведёт плечами: с ним всё и ничего одновременно. Арсений смотрит на шастовы очерченные скулы, скользит взглядом вниз, до вен на шее, а от них ныряет под воротник худи. Он представляет, как очерчивает их кончиками пальцев, и под ними вспыхивает зуд. Зуд чувствуется тихим шипением под кожей, щекоткой ползёт по кистям и оседает в сердце. Арсений делает шаг вперёд и протягивает к Шасту ладонь. Он касается его щеки одним пальцем, ставит второй, а потом скользит всей ладонью. Арсению кажется, под его касаниями шрам исчезает. Под его касаниями время бежит назад, к моменту, когда они поцеловались в самый первый раз. К моменту, когда он ещё надеялся на счастливый конец. К моменту, когда он ещё думал остаться в живых в конце их истории. Антон от его касаний не отстраняется, но и не инициирует собственные. Он взглядом бегает по его лицу, будто пытаясь дальнейшее действие предсказать. Будто Арсений — это какой-то опасный преступник, которого надо опасаться.Потому что так и есть.
Этот взгляд Арсения прошибает злостью, и он хватает Шаста за грудки. Перемещает ладонь под его затылок и вынуждает сделать шаг к стене. Его колено оказывается между ног Шаста, и бедром он прижимается к его паху. Он до последнего не понимает, что собирается сделать, пока не впивается в губы Антона своими. Бедром он потирается о его пах, а язык толкает в рот. Его захлёстывает желание и отвращение к себе. К тому, как это происходит. К тому, каким будет их последнее общее воспоминание. Боль прошивает губу. Арсений удивлённо шарахается назад. Он проходится языком по нижней губе, чувствуя на ней металлический привкус. — Что ты?.. Шаст выставляет перед собой руки, будто боится, что Арсений на него снова набросится: взгляд у него испуганный, а волосы взъерошены. — Прости, я испугался твоего… напора, — неловко заканчивает он. — Но я не хочу… так.Но по-другому у нас уже не будет.
Арсений смотрит, как капли разбиваются о навес, о лужи, о его кроссовки. Он убирает с лица мокрую прядку и смотрит на Антона — тот нервно сглатывает, его грудная клетка ходит вверх-вниз, а ноздри раздуваются. Ему очень хочется протянуть к нему руку и провести по щеке подушечками пальцев, но он боится напугать его этим движением. Когда Антон перехватывает его взгляд, в груди закручивает огромный комок не распутываемых чувств — желание, отвращение, обида, злость и ещё… что-то. И он знает, что это «что-то» важнее всего. И ради этого «чего-то» он должен поставить точку в их истории. — А мне плевать на твои желания, — фыркает он. В темноте Столичного вечера на него смотрят два красных глаза, одобрительно качаясь вверх-вниз. Антон удивлённо вскидывает брови и опускает руки. — Если ты ещё не заметил, это и есть настоящий я, — делает Арсений шаг к Антону и усмехается. — Мне плевать на твою боль, плевать на твои чувства, плевать на твои заискивающие взгляды. Я был с тобой, пока мне это было нужно, ясно? — он поднимает голову, сталкиваясь с внимательным шастовым взглядом. — А теперь ты мне нахуй не сдался. Антон качает головой и делает шаг к нему навстречу, и между ними остаётся не больше десяти сантиметров. На таком расстоянии, он уже не может сверлить Шаста взглядом, только скользит по его кудряшкам, как по волнам, лихорадочно пытаясь просчитать, куда придётся удар. Но Шаст только смыкает вокруг него объятия и шепчет около виска: — Ты идиот, если думаешь, что я поверил хоть слову из твоей пламенной речи. И ещё больший идиот, если думаешь, что твоя выходка на концерте или эта речь заставят меня тебя разлюбить.