Нельзя оставлять Арса одного.
Антон скользит взглядом по этим слoвам, останавливается на более ярких завитушках и блёклых окончаниях слов. А потом протягивает руку, будто хочет коснуться, но длины пальцев, конечно, не хватает. Он прикрывает глаза, повторяя про себя:нельянельзянельзянельянельзянельзянельянельзянельзя
Антон пытается это слово почувствовать, пытается коснуться самого краешка эмоций, его наполняющих. Он задевает его лишь по касательной и сразу отдёргивает руку: ту обжигает горечью, которoй пропитано это слово. Когда он снова пытается нырнуть в него, его откидывает назад ударом под дых, и он распахивает глаза. Антон моргает, но свет всё равно больно ударяет по глазам, и в уголках век проступают слёзы. Шаст смахивает их быстрым и точным движением и садится на кровати. В горле свербит, а грудь до сих пор жжёт от болезненного удара. Антон качает головой и опускает ноги на пол — всё равно больше не уснёт. Антон выходит из комнаты тихо, даже дверь не скрипит. Но в каждом своём шаге, который тонет в мягком ковре, он всё равно улавливает шуршание: «нельзянельзянельзя». — Серьёзно, даже на кухню нельзя уйти? — ворчит он. Но его голос утопает в фотографиях с мамой, фотографиях Маркиза, а потом глохнет в деревянных рамках. Почему он всё ещё не повесил одну из их фоток с Арсoм? У них вообще есть совместные фотки? Когда Антон добирается до кухни, вокруг него уже кружатся, пощипывая кожу, птички-воспоминания. Их совместные воспоминания, в которых он теперь выступает единоличным хранителем. Ну, не считая тех кусочков, которые Арсений, по какой-то случайности вспомнил. От количества этих воспоминаний «нельзя» стыдливо отступает на второй план. Пока Антон кипятит чайник, заливает кипятком заварку и достаёт с полки недоеденное печенье, «нельзя» так и не показывается. Шаст медленно цедит остывающий чай, наблюдая за тем, как солнечные лучи перерезают провода, стучатся в окна многоэтажек и делают кронированные деревья чуть менее уродливыми. В таком свете и его шрам, наверняка, не так ужасно смотрится. И, как только его пространные размышления вдруг расходятся неровным шрамом, точь-в-точь повторяющим его собственный, «нельзя» снова набрасывается на него, проступая в промёрзших на окне узорах.Нельзя оставлять Арсения одного.
Он покусывает губу, опасливо рассматривая его переливы. Сколько бы Антон не убеждал себя в его иррациональности, и сколько бы не уговаривал себя, что с Арсением всё нормально, оно всё ещё здесь. У него на руках только сухие факты: эта короткая фраза, теперь лейтмотивом проходящая через его жизнь, появилась после поездки в Столицу. И пусть он уловил её через короткую вспышку эмоций в глазах Арсения, видимо, до специалиста по анализу субъективной стороны ему ещё далеко. Капитулируя перед самим собой, он набирает Серёже короткое и информативное сообщение:Пожалуйста, побудь сегодня с Арсом, я не могу оставить его одного
09:13
Когда чашка чая остывает примерно на два градуса, приходит ответ. Через полчаса буду 09:20 Когда чай покрывается плёночкой, Серёжа пишет, что ждёт у подъезда. Антон поднимается и без сожаления выливает содержимое кружки в раковину. В коридоре он застёгивает дутый пуховик до самого горла, а сверху нахлобучивает шапку. Смотрит на себя в зеркало и мимолётно отмечает: «Скажи ему кто полгода назад, не поверил бы». Перед тем как выскользнуть за дверь, он делает шаг в сторону, заглядывая в спальню. Там Арс спит, свернувшись клубочком, но, несмотря на внешнее спокойствие, его брови сведены к переносице, и на той проступает напряжённая морщинка. Подъезд встречает его кусающим холодом, а улица горстью колючего снега в лицо. Он фыркает, протирая глаза, и слышит глухой смех. — После Столицы-то погода совсем не та, — усмехается Серёжа. Когда перед глазами перестаёт рябить, Шаст видит, как Матвиенко стряхивает снежинки со своих коротких волос. Снежинки сыпятся вниз, ломаясь друг о друга с тихим шуршанием, будто ворчат на мужчину за его интервенцию. — Она тут всё время не та, — отмахивается Антон и передаёт Серёже ключи. — Арс спит. И, если что, я тебе не писал. — Конечно, я сам так сильно соскучился, что… — но, натыкаясь на усталый взгляд Шаста, Матвиенко прерывает себя. — Придумаю чё-нить. Они мнутся напротив друг друга, оба не решаясь продолжить разговор. Шаст представляет, как Серёжа поднимется наверх, неловко хлопнет дверью и столкнётся с непонимающим взглядом Арса. И искрами Мыши. Ох, блин, Мыша. — Ты про Объект знаешь? — уточняет он. Уточняет между делом. Вообще не задумываясь. Хотя, наверное, стоило бы. Хотя, если честно, уже так похуй. — Такой бесючий с искрами? Или другой? Другой? Несколько секунд Антон непонимающе таращится на мужчину, но потом качает головой, смахивая наваждение. Мало ли, сколько Объектов могло быть у Арса в прошлом. Арса, которого он зацепил только по касательной и который его пронзил в самое сердце. — Ага, Мыша. Она тоже дома. Серёжа кивает и протискивается в подъезд, давая понять, что разговор окончен. Но, как только Антон сбегает с крыльца, вдруг окликает его. — Шаст, Арс-то вообще как? Ну вот и что ему сказать? — Я боюсь оставлять его одного, — честно кидает он и, не дожидаясь Серёжиной реакции, спешит к машине. Когда салон автомобиля укрывает его от снега, Шаст трёт ладони друг о друга, пытаясь согреться. Машина мурчит, радостно встречая его, и Антон как будто мурчит ей в ответ. Он рассматривает многоэтажку, пытаясь выцепить в ней окна своей квартиры, но в лобовое стекло врезаются снежинки, ветер качает ветви, и, хотя он точно знает, где эти самые окна, никак не может их выцепить. И в этой снежной канители ему на секунду снова чудится то ли кивок, то ли мотание головой, которым Арс ответил на его признание. «Это всё второстепенно», — огрызается Антон сам на себе и заводит машину. Но в бликах шлагбаума на выезде из двора, в мерцании дорожной разметки и в каждом сигнале светофора он всё равно видит это движение. Размытое, нечитаемое, заставляющее его раз за разом спрашивать: «что ты имел в виду», но так ни разу и не озвучить. Поверх этого вопроса он красивым аккуратным почерком пишет «нельзя оставлять одного». И, стоит Антону прoйтись глазами слева-направо — с пешеходного перехода скoльзнуть до светофора — он читает целый небольшой диалог, роли в котором принадлежат то ли ему, то ли Арсу, то ли никому из них. Что ты имел в виду?Нельзя оставлять одного.
Он разыгрывает этот диалог на разных громкостях и разные голоса всю дорогу, но так и не цепляет какого-то глубинного смысла. И, только застывая у дверей квартиры, узоры на которой знает наизусть, он неожиданно задаётся более важным вопросом: «как правильно теперь называть это место: димина или катина квартира?». Он вертит эти слова друг за другом по кругу, так, что они теряют значение, сливаясь в одно слово.Катинадиминокатинадиминакатинадиминокатинадимина
А поверх этого:Нельзянельзянельзянельзянельзянельзянельзянельзянельзя
Может, так и начинается сумасшествие. Вроде, в голове слова, которые ты понимаешь, но их смысл от тебя ускользает. Может, так и чувствует себя Арсений? Свои размышления он прерывает коротким стуком в дверь. Навязчивые мысли на секунду замирают, испуганные звуком, а потом, вспорхнув, испаряются. Несколько секунд, пока за дверью ещё слышны шаги, Антон наслаждается блаженной тишиной в своей голове. Но когда дверь открывается, шестерёнки в его голове начинают крутиться с усиленной мощностью и он, неожиданно для самого себя, констатирует: у Кати округлились щёки. Ну, конечно, по объективным признакам он спец. А как насчёт того, чтобы научиться уже читать Арсения? — Зайдёшь? — уточняет девушка. Шаст кивает и шагает внутрь, прикрывая за собой дверь. Он чувствует, как его щёки наливаются краснотой в тепле и, наконец, отводит взгляд от катиных. Нет, ну реально же, округлились! — Но Димы нет, если что. Когда-то ему не нужен был повод, чтобы заскочить к ней. Когда-то их чай перетекал в многочасовые разговоры, просмотр фильмов на ночь, посреди кoтoрых она засыпала, положив голову ему на плечо. А теперь она будто неловко уточняет у него: «Раз Димы нет, свалишь?». Кончики ушей вспыхивают красным, и Антон благодарит восходящую луну, ретроградный меркурий и языческих богов за то, что кудряшки отросли достаточно, чтобы это скрыть. — А к тебе же… можно?А что теперь между ними?
Когда-то у них не было тайн: его поцелуй с одногруппником в ванной, её поцелуй с преподом и их общий пьяный поцелуй. А теперь их тайны покрылись плесенью и мхом, и вместе с ними истлела и их близость. Истлела в угоду его общим тайнам с Арсением. Неужели это во всех отношениях так работает? Хотя Антон, конечно, надеется, что у Димы нет за душой пьяных поцелуев с одногруппниками или с коллегами, или… — Ещё спрашиваешь, — усмехается девушка. В этой усмешке Антон почему-то видит Арса, а от этого сердце затапливает теплом. А потом сжимается от чувства вины: к себе, к Кате, к тому, во что превратилась их дружба, и из чего он не спешит её вытаскивать. — Вот те тапочки возьми. А сама не наклоняется, чтобы подать. Хотя раньше любила швырять их в Антона, каждый раз неизменно попадая в коленки: «Когда-то и тебя вела дорога приключений, а теперь…». Но короткая вспышка воспоминания не отвлекает Антона от анализа объективных признаков, и вот он уже зачем-то рассматривает её свитер, пытаясь вспомнить, когда она вообще носила дома свитера. И, только когда Катя скрывается в кухне (вместе со своим свитером, щеками и другими объективными изменениями, которые он пока не выловил), Шаст вздрагивает, прогоняя наваждение. Антон вешает куртку на крючок и проходит в гостиную, уверенный, что сейчас на него хлынет поток информации о том, какая раньше тут стояла мебель, какого цвета был комод, какoй диагонали телевизор, но… Неожиданно замирает на пороге, сделав первый шаг в комнату. Его ослепляет огромное белое пятно с блёстками. И, только когда парень моргает несколько раз, пятно приобретает чёткие очертания: свадебное платье. Полупрозрачный верх с корсетом переходит в пышную юбку, и Антону кажется, что какой бы большой комната ни была, оно займёт весь её объём. Привлечёт внимание из любой точки комнаты. Прямо как Арс. Господи, да при чём здесь Арс? — Красивое? Катя скользит по плечу Шаста кончиками пальцев, протискиваясь мимо него в комнату. Антон пытается сформулировать какой-то более-менее точный комплимент, но в голову лезут только дурацкие словосочетания вроде «прикольные блестяшки», «пушистая юбка» и почему-то «рукава-фонарики» (как Объекты в парке что ли?). Он слышит, как на кухне булькает чайник и представляет, как вода в нём поднимается всё выше и выше. Пузыри перебираются через край, проливаются на столешницу, вода капает на пол, но почему-то никто из них не подрывается, чтобы это прекратить. Они оба стоят и рассматривают это платье. «Пир во время чумы», — приходит дурацкая ассоциация. — Я начинаю за тебя беспокоиться, — смеётся Добрачёва, опускаясь на диван. — Похоже на костюм Киркорова, — выпаливает Антон и тут же поправляется. — В смысле, если бы он был девушкой. — Дурак, — фыркает она, подтягивая ноги на диван. — Я на тебя посмотрю на свадьбе, — несколько секунд Катя возится, пытаясь устроиться, а потом откидывается на подушки. — Ты себе-то уже купил костюм? Шаст, наконец, проходит к дивану и опускается на другой его конец. Теперь в этой комнате два слона, которых он будет пытаться игнорировать — платье и фраза, с которой он уже почти сросся. — А я думал в форме пойти. — Не, ну если тебе так комфортно… — А если мне голым комфортно? Катя закатывает глаза и тянет: — Будь добр, оставь эту экстравагантную выходку Арсению. Шаст смыкает пальцы в замок. Вроде, вот он — момент, когда он может соскочить на тему, которая у него в голове вертится круглосуточно, и с которой он сюда и пришёл: Арсений – Арсений – Арсений. Он собирался прийти к Диме, надеясь, что тот поможет ему выловить связь, которая оказалась для него неочевидной, но… Он ведь может спросить и у Кати. Катя ведь тоже сечёт в эмоциях. Боже, как же убого это звучит. Но, вместо того, чтобы позволить до сих пор невидимому слону зайти в комнату, с трудом протиснувшись в проём, Шаст вдруг выпаливает совсем другое: — Жениху же до свадьбы нельзя платье видеть. — Невесту в платье нельзя видеть, вообще-то, — улыбается Катя, — но, в любом случае, Дима в командировке. Эта новость отзывается внутри беспокойством. — В Столице? — Ага, только вчера уехал.Совпадения-совпадения-совпадения.
Стоит им с Арсом улететь, как туда отправляется Дима. Шасту кажется, он почти может дотронуться до ниточки, которая плетётся между Позовым и отцом Арса. Он почему-то представляет её себе красной. Представляет, как на неё нанизаны разговоры, в которых они обсуждают Арсения. Сколько таких разговоров уже было и сколько будет? Насколько эти разговоры влияют на их жизнь, и как срочно их надо подшивать в папку с их совместным делом? — Что-то не так? Антон ловит обеспокоенный взгляд Кати и качает головой: — Да нет, просто, — «да нет, просто мы с Арсом тоже были в Столице, где я узнал, что он нанёс мне шрам, потом признался ему в любви, а теперь вот схожу с ума». — Просто мы с Арсом были в Столице на той неделе. — Серьёзно? Антон кивает, а сам пытается вычислить, о чём отец может рассказать Диме. Что может попросить его сделать? Какая срочность была вызывать его к себе? А ещё, может Антон просто, ну… загоняется, и это реально совпадение? — У вас типа… конфетно-букетный период? Шаст вскидывает глаза, пытаясь ухватить мысль, на которой прервался их разговор. «Конфетно-букетный» по отношению к их с Арсом связи кажется чужеродным. Так же как «влюблённость с первого взгляда», «здоровые отношения» и ещё почему-то «счастливый финал». — Прости, тупо получилось, — сразу же тушуется девушка. — Это была попытка спросить, как у вас дела. Катя даёт ему карты в руки. Он либо может открыть их все, и тогда трубление слона заполонит комнату, разрывая барабанные перепонки, или может спрятать их к себе в карман и пойти домой. Но его карманы переполнены картами, слон стоит прямо на пороге комнаты, нетерпеливо топчась, а сам он уже не может разобрать — это всё метафоры или в комнате реально есть дикое животное? — Кажется, Арсений запутался. Катя кивает, давая понять, что слушает его. — А может никогда и не распутывался, — роняет Антон голову на ладони. — Он всё время как будто наши отношения дёргает за нитки то в одну, то в другую стoрoну, и, стоит мне расслабиться, как эти нитки… врезаются мне прямо в жопу. Катина ладонь неожиданно касается его затылка. Пальцами она зарывается в его кудряшки, перебирая их. И, если такое движение от Арса поднимает в нём целую бурю чувств: желание, трепет и даже страх, то от Кати отзывается только теплом. Она подсаживается к Шасту чуть ближе и опускает его голову к себе на плечо. Её прядки щекочут нос, и Антон аккуратно отводит их в сторону. Слон стоит около шкафа и жуёт платье, и в стекающих на пол слюнях Антон читает: «нельзя оставлять Арса». — У нормальных людей всё не так, — выдыхает Антон ей в шею. — А мы будто на американских горках. Несколько дней назад всё было отлично, а теперь он вдруг находит себя несущимся с горящей горы на горящем велосипеде, и жжёный запах тормозов очевидно свидетельствует об одном — он никак не выйдет отсюда живым. — Будь Арсений нормальным, ты бы, может, в него и не влюбился. Катя говорит это спокойно и просто, без обвинений и укоров, и Шаст обиженно фыркает: — Между прочим, — обиженно фырчит Антон. — Я был влюблён в тебя, и ты вполне… нормальная. — Ну просто мастер комплиментов, — усмехается девушка. — Вот только, знаешь, «Катя, мы объективно идеальная пара, я всё просчитал, давай попробуем» — это больше про расчёты, а не про влюблённость. — Тогда я не знаю, что такое эта ваша влюблённость, — он поднимает голову с её плеча и откидывается на спинку дивана. Если он и был влюблён в Арса со всеми присущими атрибутами в виде бабочек в животе, то сколько: неделю, две? Потом он потерял память, Антон остался один, а когда они снова встретились, это уже было не тo. Это было приятно и болезненно одновременно. Будто проваливаться в пуховое одеяло, которым ты уже укрывался. Как можно дважды влюбиться в одно и то же одеяло? Второй раз ты уже к нему пристёгнут наручниками. Он закрывает глаза, и комната исчезает в темноте. В ней исчезает мебель, новую планировку которой он забыл отметить, исчезает слон со свадебным платьем в хоботе и исчезает его жизнь, с которой он резко перестаёт понимать, что делать. Шаст выдыхает, под закрытыми веками вспыхивает сцена, которую он теперь никогда не забудет: растерянный взгляд Арса и этот дурацкий недoкивок. А ещё почему-то вспыхивает их поцелуй перед выездом в аэропорт: Арсений, льнущий к нему и в него вжимающийся; его взгляд — отчаянный, испуганный, нежный. Как это может быть один и тот же человек? — Шаст… Антон склoняет голову набок и открывает глаза. Пока перед глазами рассеивается дымка, он ловит себя на страхе увидеть Катин укоряющий взгляд, но та смотрит на него тепло и хлопотливо. А ещё свитер на её животе смешно топорщится. У Шаста в горле комом встаёт правда: он вроде и рад рассказать Кате всё как есть, довериться ей и услышать совет, вот только… Что, если этот разговор просто дань вежливости и, Антон боится, что, вывалив на неё свои переживания, в ответ он получит то же, что и в прошлый раз: ему лучше держаться подальше от Арсения. А ещё больше он боится, что этот ответ отзовётся в нём не возмущением, как в прошлый раз, а горьким принятием. И, только чтобы отогнать эти дурацкие мысли, вдруг выпаливает: — Тебе же не нравится Арсений, — выдыхает он. — Почему ты встаёшь на его сторону? Если, конечно, можно назвать словом «не нравится» то, как она злилась на Арсения в их прошлый разговор. И на него злилась. Возможно всё-таки больше на него. — Я встаю на твою сторону, дурак, — щёлкает Катя его по лбу пальцем. — Какая разница, нравится он мне или нет, если ты его любишь. Катя понимает это, oставаясь сторонним наблюдателем. Это понимает Ляся. Понимают Дима и Серёжа. И, поймав взгляд отца Арсения, Шаст понял, что и тот его раскусил. Да даже этот грёбаный слон в комнате всё понимает. Словом, это понимают все, кроме самого Арсения. Если, конечно, его кивок всё-таки означал «нет, не понимаю», а не «а я тебя нет». Катя возвращает его в реальность мягким касанием подушечками пальцев. — Кот, — только в её губах это прозвище звучит нежно, а не по-дурацки. — У Арсения нет части воспоминаний и… — Так мы как раз и пытаемся докопаться до правды! — И, ты думаешь, эта правда вдруг его исцелит? — цокает девушка. В повисшей между ними тишине Антон ловит очевидный ответ, но несколько секунд не решается озвучить его, и Катя продолжает. — Но я вообще не об этом, не сбивай меня, — возмущается Катя, — У Арсения нет части воспоминаний, а не мозга, — заканчивает она. — Ты сейчас столько его чувств oписал, но ты… точно не додумываешь? Антон открывает рот и тут же закрывает. Слон ему в лицо фыркает и вдруг поворачивается к нему жопой. Во взмахе его хвоста Шаст читает вопрос.Почему тебя нельзя оставлять одного?
Вопрос, который он Арсению даже не подумал задать, будучи уверенным, что тот увернётся от ответа. Убеждая себя, что между ними доверие, привязанность и даже (божечки, как же страшно это признавать даже для себя) любовь, он даже не подумал сказать ему прямо. Я чувствую, что тебе плохо. Я не знаю почему, но мне страшно оставлять тебя. В попытках закопаться в субъективную сторону Арса, он упорно игнорировал сам субъект. Как мог ухoдил в ретроспективу, игнорируя ворчащее и нежное существо у себя под боком. Чем это лучше того, когда он пытался вернуть прошлого Арса и игнорировал настоящего? Неужели, он не меняется? Неужели, они не меняются? — Ты права, — он поднимается с дивана и кивает ей. — Мне надо поговорить с Арсом. Вопросы появляются один за другим, ровным столбиком выстраиваются, превращаясь в список. Господи, они вроде столько с Арсением разговаривают, так почему они всё ещё так далеко друг от друга? На пороге Шаст застывает, не решаясь озвучить то, что понял. Как будто за всё время рядом с Арсом он привык каждое своё наблюдение пропускать через тысячи фильтров, только бы его не ранить. И неважно, что чувствует он сам, в себе эти фильтры устанавливая. Фильтр на эмоциональность, фильтр на обход болезненных воспоминаний, фильтр на двузначные формулировки. Может, эти фильтры им и мешают разговаривать? — И, кстати, ну… — Антон неловко покусывает губу. — Поздравляю, — кивает он на её чуть выступающий живот. — Следователь всё-таки из тебя был отменный. — Жаль, что не друг. — Ну друг так себе, будем честны, — смеётся Катя. Перед тем, как выйти за порог, Антон коротко прижимает девушку к себе и на мгновение его затапливает безусловным счастьем, без всяких «но» и «если». Счастье, которoе он очень давно себе не позволял. Это наблюдение такое дурацкое и правдивое. Их несостоявшиеся разговоры, его фильтры и счастье, которoе он себе не позволяет, вдруг сливаются в единую маячущую на фоне тень. Блёклая полурастворившаяся фигура, которую он привык игнорировать. Привык отодвигать на второй план, изучая Арса. Привык забивать на её интересы, переживания и чувства за время, что пытался сблизиться с ним. А теперь он смотрит, как она поворачивает голову вслед за ним, вскидывает руку и неуверенно ему машет. Эта фигура — он сам. Антон ещё не знает, как начнёт с Арсением разговор, но точно знает, как закончит. Я люблю тебя. Тебе это надо? Ответь, пожалуйста, хотя бы односложно. Мне больно не знать ответ.