Когда зажигается Искра

      По одеялу ползут солнечные лучики. Они касаются складок ткани, пропадают в заломах, а потом снова выныривают на поверхность и бегут по изгибам их тел. Точнее по изгибам шастового тела, от которых Арсений не может отвести взгляд.       Он много раз очерчивал его бёдра коротким резюмирующим взглядом через одежду — обычные такие бёдра, ничего удивительного. Но сегодня по этим обычным бёдрам, скрытым тканью, его взгляд бесконечно скользит туда-обратно против его воли. Что он вдруг пытается в этих бёдрах высмотреть?       Арсений кидает быстрый взгляд на грудь Шаста, но та мерно поднимается и опускается, вторя его спокойному дыханию. Поэтому Арсений возвращается к бёдрам, не боясь быть обнаруженным.       

Но мы-то тебя видим.

      Сущности фыркают из дальнего угла, до которого лучики света не добивают. Арсений на их обиженную интонацию только глаза закатывает, за что сразу же платит болезненным спазмом в затылке. Он зажмуривается, но яркий свет и сквозь закрытые веки добирается до его глазных яблок, а там, минуя их, до самого мозга. И маленьким молоточком по тому выстукивает: «Тук-тук-тук. Помнишь, ты вчера ебанулся после трёх стопок алкоголя?»       К сожалению, Арсений помнит вчерашний отъезд крыши. К счастью, сегодня он уже в адеквате. И только одна побочка никак не желает исчезать — эта дурацкая заинтересованность шастовыми бёдрами. Бёдрами, которые даже под закрытыми веками ярко вспыхивают и не желают никуда деваться.       — Ты как? — антоновы руки обвивают его талию.       «Самые обычные, ничем не примечательные» бёдра прижимаются к его ягодицам. Арсений спешит из шастовых объятий вывернуться, поясняя:       — Ты горячий, жарко.       — А вчера тебя это не смущало, — елейно тянет парень.       Арсений приоткрывает глаза, наблюдая за тем, как Шаст потягивается. Одеяло сползает, и над бёдрами Антона вдруг находятся мышцы, тянущиеся вдоль живота. Они, конечно, всегда там были. Самые обычные мышцы над самыми обычными бёдрами. Но сегодня оторвать от них взгляд стоит пересохшего горла, короткого сглатывания и спешного выпутывания из одеяла.       Если это игнорировать, оно уйдёт.       — Я умыться, — зачем-то поясняется Арсений, спотыкаясь о порожек и чуть не падая на ковёр лицом.       Закрывшись в ванной комнате, он переводит дыхание. Закрытая на ночь дверь сохранила внутри запах шампуня и тела Шаста. Последний заставляет Арсения поёжиться, когда тот вокруг него заворачивается, в себя укутывая.       Арсений этого запаха касается и живёт рядом с ним уже полгода. А если считать период, который он не помнит, то почти год. Но сегодня этот запах заставляет его замереть напротив зеркала, где видны его расширенные зрачки.       Солнечный зайчик скачет позади него, и Арсений следит за его причудливым танцем. Когда росчерк света на мгновение ослепляет его, перед глазами вспыхивает вчерашний вечер.       Вот он зажимает Шаста в прихожей. Приникает к шее, кусая её и проходя языком по каждой мышце. Ненадолго задерживается на сонной артерии.       Вспышка.       Вот трётся своими бёдрами об антоновы. Вжимается в него пахом и коротко стонет ему в шею.       Вспышка       Вот опускается на колени. Взгляд снизу вверх и скользящее движение языком по ширинке, а потом…       В дверь ванной стучат, и Арсений сталкивается взглядом со своим напуганным отражением.       — У тебя всё норм?       Голос у Шаста обеспокоенный. Будто он подозревает, что в ванной есть тайный ход, через который Арсений сбежит. По правде говоря, будь тут такой ход, он бы сбежал без раздумий.       — Уже нельзя в тишине постоять? — раздражённо выдыхает Арсений, поворачивая кран.       Антон ничего не отвечает. А если и отвечает, то его ответ тонет в урчании воды.       Арсений не регулирует температуру, брызгая в лицо ледяной водой. Капли попадают за шиворот, затекая под футболку. Там мгновенно намокает, и это заставляет его вдруг снова застыть перед зеркалом.       Он разве вчера переодевался?       Арсений опускает взгляд вниз, натыкаясь на резинку пижамных штанов. Хотя на свадьбе он был в брюках.       На краешке сознания зудит паническая мысль: «А трусы-то хоть на тебе есть?».       После того, как трусы находятся под штанами, на смену ей приходит другая: «Ты был настолько пьяный, что не помнишь, как тебя переодели. А, может, между вами были не только переодевания?».       Эти мысли чужеродные и колючие. Но вместе с ледяными каплями они сначала пробираются за шиворот, а потом проходятся вдоль позвоночника, очерчивая каждый позвонок.       В запотевающем от горячей воды зеркале Арсений снова сталкивается со своими глазами. Синева радужек подёрнута пеленой, но и через неё он отчётливо видит надежду.       Может, так даже лучше?       Сущности смотрят из-за плеч посмеиваясь. Расплываются за ним чёрными пятнами и тянут свои когти.       А ну, брысь!       Чёрные тени, недовольно фыркнув, ныряют обратно в тёмную комнату сознания.       Арсений закрывает кран, следя за утекающей в слив водой. Дурное предчувствие от грудной клетки расползается вниз и вцепляется в его бёдра. Там так и остаётся, сжимаясь в плотный болезненный комок.       Мог ли кто-то узнать о той части жизни, о которой он даже Шасту пока не решился рассказать? Мог ли кто-то против него этим знанием воспользоваться? А если мог, то зачем?       В рассеянном свете ванной ответов не находится. И даже сущности, несколько минут назад выказывающие к нему интерес, теперь только обиженно и неразборчиво ворчат из недр черепной коробки. Болезненный спазм проходится вдоль затылка и оседает в виске. Арсений опирается ладонями о раковину, пытаясь отвлечься от боли.       Кафель жжёт голые ступни холодом. Кожа ног идёт мурашками, и Арсений поджимает пальцы. На плитке он видит свой расплывшийся силуэт.       Арсений коротко прикрывает глаза, делая шаг назад. Последний раз кидает взгляд на зеркало, но отражение там такое же нечёткое, как и в кафеле.       Как только он оказывается в коридоре, Шаст царапает его коротким изучающим взглядом поверх буклета с меню. В нём Арсений безошибочно читает: «Жив. Глупостей не наделал». Хотя с каких это пор Антон за ним присматривает, как будто он недееспособный?       Антон возвращается к изучению меню, вытягиваясь поверх одеяла. Его пижамные штаны сползли вниз и держатся только на двух тазовых косточках и арсовом пристальном взгляде. Взгляде, который Арсений спешит отвести в сторону, пристально изучая узор на обоях.       — Ты меня переодел, — констатирует мужчина, останавливаясь в дверном проёме.       — Ага, не хотел, чтобы ты костюм помял, — кивает Антон, не отвлекаясь от чтения.       — И я даже не проснулся.       Шаст поднимает глаза от буклета, пытаясь контекст этой фразы прочитать.       Арсению в этот изучающий взгляд хочется прошипеть: «Откуда мне знать, что ты меня только переодел?». Но вчерашний вечер эту фразу подцепляет за дрожащий знак вопроса, из горла вытягивает и бросает между ними на ковёр. Воспоминания разворачиваются перед ним неожиданно яркой и чёткой картинкой. И у Арсения сердце пропускает удар, когда он касается тёплого шастового: «Хочу каждое твоё прикосновение запомнить».       — Ты был пьяный, — напоминает Антон, откладывая меню в сторону. — Охуеть, какой пьяный. Что ты вообще пил?       Шаст подбирается: выпрямляет спину и подтягивает к себе ноги, садясь по-турецки. Качается вперёд и тут же назад, изучая взглядом Арсения, но на самом деле смотрит мимо него. Арсений уверен, что перед Шастом сейчас вчерашний вечер разворачивается во всех красках. Так же, как Арс может каждое шастово касание и выдох воспроизвести, так и тот может начертить схему зала и рассадку гостей. Ему нравится смотреть на такого Антона, нравится наблюдать, как прямо на его глазах тот начинает расследование. Пусть оно и не в их ведении и будет передано другим органам, едва ли приобретёт характер чего-то серьёзного.       — Кто-то хотел, чтобы ты отключился, — Антон проходится языком по губам, тут же начиная их покусывать. — И что-то тебе подсыпал.       У Арсения на этом «что-то» сердце коротко ёкает. Потому что дозировку и способ применения этого «чего-то» он знает по своему личному опыту. Опыту, подкреплённому многими годами вербовки в точном соответствии с рекомендациями Хаоса.       Но сказать Антону он это не решается. Только наблюдает за тем, как тот проходит к окну, утыкаясь взглядом в зимний пейзаж. Там на ветках растянута снежная гирлянда: с одной ветки перепрыгивает на другую, покачиваясь на ветру.       — Может, прогуляемся? — спрашивает Антон.       «Может, соберём улики?» — слышит Арсений.       Коридоры отеля встречают их исключительной тишиной. Такая тишина свойственна утрам после больших праздников, когда участники пытаются прийти в себя после огромного количества еды, танцев и общения. Для такого периода нужно вводить специальный термин — «послепразднование».       Звуки их шагов тонут в ворсе ковра, исчезают в недрах отеля. Арс представляет, что эти звуки стекают вглубь ворса, и коврово-кровеносной системой несутся куда-то в самое сердце отеля. Сердце, которое глухо бьётся, контролируя открытие каждой двери и каждый скрип кровати.       В мелькающих мимо однотипных дверях, в их частоте и схожести Арсений выискивает признаки повторений одного и того же куска пространства. Он всего единожды был внутри Объекта, изменяющего реальность. И после его посещения признаки самомоделируемых пространств выучил наизусть, чтобы никогда больше внутри не оказаться.       Но, несмотря на абсолютную тишину угрожающего красного цвета и несмотря на схожесть деревянных поверхностей, чуйка Арсения не обманывает — обычный это коридор. Пусть и криповый.       Писк лифта вгрызается в мозг, посылая в затылок новый спазм. Арсений морщится и прикрывает веки, наощупь заходя в кабину.       — Совсем херово? — сочувствует Антон.       Даже не открывая глаз, Арсений знает, что Шаст его рассматривает, выискивая признаки смертельности головой боли. Арсений ведёт плечами, ничего не отвечая. Потому что, а что тут ответить? Херово, конечно.       Херово в равной степени и от того, как глупо он проигнорировал элементарную технику безопасности (без всякой проверки закинув в себя стопки алкоголя) и от наступивших последствий в виде взрывающейся головы.       Через мерное гудение пробивается тихий клокочущий смех. Арсений нервно вздыхает, открывая глаза. Одна из сущностей смотрит на него из угла лифта, проходясь языком по клыкам. Остальные высовываться наружу не рискуют. То ли тоже отдыхают после вчерашнего, то ли окончательно разочаровались увидеть в реальности что-то интересное.       Антон выскальзывает из лифта первый. Останавливается посередине холла, как нелепое изваяние начинающего скульптора — «Парень в пижамных штанах». Арсений опускает взгляд на бликующий пол. Там и Шаст, и он, и сущность за его спиной выходят расплывшимися и нечёткими.       — В списке гостей был кто-то подозрительный?       Арсений прикрывает глаза, отгораживая от себя мир внешний и обращаясь в воспоминания. Но в памяти находятся только обрывки диалога с Серёжей, который от списка его отвлёк. Поэтому подозреваемый у него в итоге оказывается только один. И Шаст о его присутствии на свадьбе тоже знает.       — Ляся там была.       Но стоит ли её вообще в чём-то подозревать? В моменте Арсений использовал её как источник информации. Рассматривал как связующее звено между ним и отцом. Роль Ляси в их с Шастом встрече отрицать глупо, но теперь… Разве не приставляла она нож к его шее только потому, что Арсений сам к ней полез? Разве не заебали они её так же, как она их?       Антон качает головой, сталкиваясь с арсовым взглядом:       — Почему мы никак от Структуры не отделаемся?       Потому что Структура в них обоих пустила корни. Потому что это система, даже будучи вырванным из которой, ты всё равно не утрачиваешь с ней связь. Потому что должностные инструкции, практика, да даже устоявшиеся канцелярские формулировки навсегда остаются вшитыми внутрь тебя. И, даже спустя много лет, стоит пройти мимо места, где когда-то отдавал честь руководителю, кисть снова тянется к виску. И хорошо, если тянется отдать честь, а не спустить курок ржавеющего табельного.       — Нам бы щас криминалистический чемоданчик, — выдыхает Антон, меряя холл шагами.       Арсений кивает, снова ничего не отвечая. Он сегодня исполняет роль бесполезного напарника, который способен только под пули подставиться, закрыв собой Антона. И то, если каким-то чудом траекторию сможет высчитать.       Антон ворчит, перебирая варианты сбора проб алкоголя без чемоданчика. Арсений его не решается разочаровать тем, что все стаканы, скорее всего, уже помыли. А все нераспечатанные бутылки растащили гости или персонал.       Взгляд скользит по каменным стенам. Если коснуться их ладонью — рука мгновенно заледенеет. Арсений мечется с одной неровности камня на другую, добираясь до потолка. Оттуда ему загадочно подмигивает красный глазок камеры.       — Давай записи глянем, — Арсений оборачивается на Шаста, кивая наверх.       — Если это не муляжи, конечно, — приглядывается Антон к стыку стен, где притаилось оборудование.       — Или она не пишет в 144р.       — Или они не стирают записи каждое утро, — охотно подкидывает Шаст ещё одну версию.       — Или это Объект, который записывает происходящее во всех реальностях одновременно.       — Тогда это даже круче, — одобрительно кивает Антон.       Пока Шаст рассматривает длинный список помещений и их номеров на стене, Арсений за свою предыдущую идею цепляется. Если бы он обратился к одной из гадалок, которая использует Объекты с прорицательными функциями, что бы она ему нагадала? Во всех Вселенных, кроме этой, ты уже Антона угробил? В этой стоит постараться лучше?       — Охрана на третьем сидит, — вырывает Шаст его из размышлений.       Игнорируя лифт, Антон идёт к ступенькам, и Арсений без возражений следует за ним. Он вообще не может представить, что должно случиться, чтобы он начал чем-то возмущаться. Голова раскалывается, конечности откликаются на нервные импульсы с опозданием в несколько секунд, и, даже появись тут Объект, Арсений, скорее всего, только безнадёжно выдохнет, готовясь встретить свою смерть.       — Может тебе… в номер?       От Шаста его самочувствие не укрывается. Хотя не то чтобы он хоть как-то пытался его скрыть.       — А кто тогда обворожит охранников, чтобы они тебе записи дали? — фыркает Арсений.       Хотя в таком помятом виде единственный, кого он может обворожить — дементор.       — Я, может, тоже уже преуспел по части субъективной стороны и всех вот этих, — Шаст перепрыгивает две ступеньки, оборачиваясь к Арсению, — поведенческих хитростей.       Антон останавливается перед ним, преграждая дорогу. Пользуясь заминкой, Арсений откидывает голову к стене, и камень прошивает затылок холодом. Доверяя анализ обстановки Шасту и прикрывая глаза, он тянет:       — Ну, давай, показывай, что у тебя в запасе за поведенческие хитрости.       Несколько мгновений ничего не происходит. Между ними застывает послепраздничная тишина, подошвы ботинок утопают в красном ворсе, а площадкой выше уже поджидает однотипный ряд дверей.       По коже кистей проходится поток воздуха — Шаст делает шаг ближе.       — Они на тебе не работают, — шёпотом над самым ухом.       Арсений коротко вдыхает, когда в ноздри ударяет запах антоновой кожи. Этот запах его выкидывает во вчерашний вечер, и он подаётся навстречу к Антону. Но тот уже отстраняется.       — Пойдём, а то вдруг они реально записи стирают.       Когда Арсений открывает глаза, Шаст уже снова поднимается по ступенькам. И его тихое ворчание — «только твои хитрости на мне и работают» — тонет в ворсе ковра, не достигая ушей Антона.       Коридор на третьем этаже неотличим от коридора на их собственном. Ровные ряды дверей насмешливо взирают на них, будто бросают вызов: «Как далеко сможете зайти»?       Несколько мгновений спустя на этаж заползает сущность. Она замирает на четвереньках, и её грудная клетка часто вздымается вверх и вниз. Арсений отмечает, что той тоже херово, с противным удовлетворением. А, может, другие сущности вообще тихо умерли в глубине сознания, пока головная боль его череп крошит на части?       Пока они снова шагают по длинному давящему пространству, Арсений заглядывает внутрь сознания. С некоторым разочарованием он находит всех трёх сущностей спящими в своих обычных местах.       • Сущность, заваленная книгами на полке.       • Сущность, когтистая лапа которой торчит из-под кровати.       • И сущность под бетонными завалами, которая снова то ли хрипит, то ли поёт, то ли бьётся в предсмертной агонии.       «Значит, ты с потолка», — констатирует Арсений, рассматривая сущность, которая упорно ползёт за ними на четвереньках.       Арсений рассматривает её внимательнее, пытаясь заметить отличительные признаки. Челюсть у неё не закрывается, застыв в самом нижнем положении — будто кто-то вывихнул её точным движением. Зубы внутри такие же острые, как у остальных, но часть торчит в разные стороны, а некоторые сколоты. Будто эта сущность пыталась сожрать что-то, что оказалось ей не по зубам. Или кого-то.       — Пришли, — останавливается Антон перед одной из дверей.       Арсений замирает за его спиной, рассматривая бликующую в рассеянном свете табличку «Охрана».       Сущность остаётся чуть поодаль. Первые несколько секунд отважно стоит на дрожащих коленках, но потом те подгибаются, и она падает плашмя. Арсений ждёт, что коврово-кровавая система затянет её внутрь ворса, но чёрное тело так и остаётся лежать нетронутым. Спина с выступающими позвонками вздымается вверх-вниз, давая понять, что та не умерла.       Шаст заносит кисть над дверью, переминаясь с ноги на ногу. Запоздало Арсений сожалеет о том, что пистолет остался в номере. Пусть с ним их просьба была бы менее законной, зато более убедительной.       Антон касается костяшками двери, но та вдруг поддаётся, открываясь.       Шаст бросает взгляд на Арса, и тот коротким движением отдёргивает его за плечо на себя. Они медлят перед образовавшейся щелью. Вариативность дальнейших событий предстаёт бесконечным количеством возможностей: от уставшего охранника, который выматерится на них, до инопланетянина, который выбежит из комнаты с писком. Но ничего не происходит.       Коридор вокруг них не меняет своей формы, из-за двери не раздаётся и звука, и даже лежащая на полу сущность не поднимает головы.       — Здесь кто-нибудь есть? — интересуется Антон, но ответа не следует.       Тогда он поддевает носком дверь, толкая её от себя. Та открывается с тихим хлопком, от которого сердце у Арсения коротко сжимается.       Внутри комнаты он цепляется за движение, делая шаг назад, но… Всматриваясь, понимает, что это просто компьютерное кресло. Открывшаяся дверь зацепила то, заставив крутиться вокруг своей оси. С последним вращением, за которым они следят с Антоном, вверх взметаются бумаги со стола.       Те планируют, привлекая внимание к дюжине компьютерных экранов. На каждом из них разыгрывается своя сценка. Тут горничная убирает один из бесконечно-одинаковых номеров. Там в кафе готовят завтрак гостям. А на самом верхнем экране видно покачивающиеся в лесу верхушки деревьев.       Когда листы оседают на пол, мельтешащая по ту сторону экрана жизнь продолжает течь своим ходом. А здесь — по эту сторону экрана — они замирают, не решаясь сделать и вдоха. Потому что вчерашняя газета, выписка за коммунальные услуги и даже наполовину разгаданный кроссворд, оказываясь на полу, мгновенно окрашиваются в красный.       Кровавое пятно растекается лучиками, обхватывая колёсики кресла, ножки стола и подпирая собой порожек. Края подсохли и собираются отвратительными комочками, а в некоторых местах видны отпечатки протектора чьей-то обуви.       — Судя по всему, прошло минимум шесть часов, — комментирует Антон.       Он не раскрывает с какого момента, и Арсений не уверен, что хочет это слышать. Судя по объёму крови человек с такими повреждениями ни в реанимации, ни в помощи уже не нуждается. «Смерть — это тоже вид выздоровления» — иногда шутил его отец. Он не успевает осмыслить неожиданную интервенцию цитат его отца в сознание, потому что Шаст вдруг продолжает:       — Я звоню Диме.       — Стой, — Арсений перехватывает его руку, ещё до того, как понимает почему.       Логично сначала сообщить Диме, а потом полиции. Но прежде всего, нужно получить информацию. Получить, не тратя время на объяснение подробностей ещё одному свидетелю.       — Давай просмотрим записи, — предлагает Арсений, не отводя взгляд от красного пятна.       Его отравление, преступление в комнате записи… Всё это очевидно связано. Особенно, если часть записей стёрта. Очевидно, если часть записей стёрта.       — Только быстро. И без следов, — соглашается Антон.       Антон натягивает рукава худи на костяшки и делает шаг вперёд. Он аккуратно ставит носок на чистый просвет пола. Облокачивается на стол кулаками, подтягивая к себе вторую ногу и удерживая её на весу. Так и остаётся стоять — как аномально высокая цапля, покачиваясь на одной ноге.       Пока Шаст стучит по клавиатуре пальцами, укрытыми худи, Арсений оглядывается назад. Теперь в положении сущности ему видится злая ирония на произошедшее здесь. И ещё, теперь он уверен в том, что Ляся к его отравлению непричастна. Она бы не стала так очевидно и глупо марать руки.       — Записей нет, — резюмирует Антон, спустя несколько минут. — Нет за двухчасовой отрезок времени. Ни с каких камер.       — Ожидаемо, — кивает Арсений и отступает назад, освобождая место рядом с собой.       Шаст возвращается за порог одним длинным шагом, снова застывая перед комнатой. И перед пятном, которое и не думает ползти к их ногам.       — Не представляю, как Диме сказать, — качает головой Антон.       Его ладонь вдруг находит арсову и коротко сжимает. Арсений в ответ очерчивает подушечками пальцев линии на его ладони — жизни, ума… какая там дальше?       — Давай я позвоню, — предлагает Арсений, и на его предложение даже сущность голову поднимает. — Я придумаю, что сказать.       — Потому что ты спец по субъективной стороне, — кивает Антон, и его плечи опускаются вниз.       «Я буду рядом, пока всё не закончится», — шепелявит голос у Арса в голове. И вслух он продолжает:       — И потому что вся эта херня из-за меня случилась.       У Арсения в контактах полнейшая ахинея — Димин номер записан в трёх разных вариациях. Прежде чем найти актуальный, он два раза выслушивает суровое сообщение о том, что такого номера не существует.       А существует ли тот Арсений, который эти номера записывал? Это холодный женский голос не интересует.       Пока тянутся гудки, он усиленно отводит взгляд от кровавого пятна, а то так же усиленно его к себе притягивает. Позов берёт трубку тогда, когда пятно начинает всматриваться в Арсения в ответ.       — Прости, что разбудил, это срочно, — длинное вступление никак не смягчит характер новости. — Похоже, ночью в отеле произошло преступление.       Несколько секунд тишины прерываются неразборчивым ворчанием, и Арсений решает сразу выдать инструкцию к действию.       — Мы на третьем этаже. Придёшь?       За коротким разочарованным вздохом следует чёткое:       — Щас буду, — и связь обрывается.       Арсений покусывает губу, от комнаты охраны отворачиваясь. Всё через жопу. Даже свадьба друга.       — Камеры будут смотреть, — неожиданно замечает Антон. — Увидят, что мы здесь были.       — И что?       Блуждая взглядом по проступающему на ворсе рисунку, Арсений натыкается на сущность. Та уже перевернулась на бок и пытается снова встать на четвереньки.       — Херово, что мы засветились вдвоём, — Шаст принимается растирать ладони, от чего кожа на них сразу же начинает шелушиться. — И нас по-любому привлекут для допроса.       Арсений кивает, понимая, к чему Антон клонит и размышляет:       — Структура и следствие — это же разные подразделения. Никто не будет копать в наше прошлое, чтобы узнать, что…       — Разные подразделения — одна система, — как отрезает Антон.       Между ними повисает гнетущая тишина. Ни один из них разговор не продолжает, а других звуков в этом коридоре нет. И только когда писк лифта привлекает их внимание, Арсений понимает: «Если Антон прав, то и Диме тут светиться не стоит».       Позов идёт по коридору торопливо, его движения размашистые и отрывистые. Сверлит их взглядом, а брови сведены к переносице. Не самое подходящее настроение для утра после свадьбы. Но и причина их встречи тоже не самая очевидная.       — Лужа крови в комнате охраны, — предвосхищает его вопросы Антон.       — Вы какого хрена там делали? — выдыхает Дима, останавливаясь.       Около его ноги вьётся сущность, будто ищет в нём защиту. Хотя Дима о её существовании даже не знает.       Пока Антон сбивчиво объясняет, какого хера они здесь оказались, Арсений снова обводит взглядом маленькую комнату. Раз за разом он сюда возвращается, хотя увидеть здесь что-то новое невозможно. А даже если и возможно, то объективные признаки — это вопрос по части Антона, а не его.       Арсений делает шаг к порогу, замирая прямо у кромки подсохшего пятна. На самом его краешке он вдруг замечает необычный отблеск. И, несмотря на тошнотворный комок в горле, приседает на корточки. Под самым порогом, там, где кровь затекает в стык с полом, — клок волос. Клок тёмно-синих волос. С неровными кончиками, будто вырванный наспех. Не что иное, как предупреждение: «Не будешь играть по моим правилам, сдохнешь».       Предупреждение он читает её голосом. Обрамлённое коротким насмешливым блеском в глазах и пренебрежительным смешком, оно получается до ужаса реальным.       Арсений спешно поднимается на ноги и делает шаг назад. Натыкается на Антона, и тот обеспокоенно его за плечи удерживает:       — Арс?       Но перед глазами всё плывёт, а в сознании вдруг отчётливо всплывает голос, чеканящий: «В чём тут опасность?» — однажды бросила ему Чернецова в стерильном кабинете Хаоса. И с этих пор степень опасности неустанно нарастает с каждым случайным свидетельством её появления.       — Голова закружилась, — сглатывает Арсений, прижимаясь к шастовым рёбрам. Те врезаются в его плечи неприятным толчком.       — Нам уехать? — возвращается Антон к разговору с Димой.       Позов сжимает подушечками пальцев переносицу и хмурится:       — Не надо вам тут светиться, я что-то придумаю с операми. Точнее, — поправляется он, — Серёга придумает.       Арсению бы хоть сейчас, хотя бы в этой дурацкой, совершенно не подходящей обстановке Диму поздравить. Но тот уже отвернулся от них, набирая чей-то номер, а Антон настойчиво тянет его за локоть в сторону лифта.       Синяя прядка волос, блестящее платье Кати и сущность, ползущая за ними на четвереньках, смешиваются в тошнотворном коктейле в пульсирующей болью голове. И единственное, за что он успевает уцепиться — короткий проблеск Диминых глаз, прежде чем Шаст уводит его на лестницу.       — Забираем вещи из номера, верхнюю одежду в холле и валим, — поясняет Антон.       Арсений кивает вверх-вниз, послушно переставляя ноги по ступенькам. Те перед глазами ребят, на каждой отпечатана одна и та же фраза: «в чём тут опасность?». И когда он пытается ответ на этот вопрос найти, спазмы возвращаются с новой силой.       С каждым шагом боль вгрызается в затылок, стреляя в виски и застревая в зубах мудрости. Арсений их так сильно стискивает, что те скрипят от нажима. Антон делится с ним информацией об оперативных действиях, но та сквозь его тело проходит дробью. Вгрызается в мышцы, вырывая кусочек мяса, и вываливается наружу, звонко ударяясь о ступеньки.       Пока Антон мечется по номеру, собирая вещи, Арсений откидывается на кровати. От своей бесполезности и беспомощности хочется выть, но даже на это он сейчас не способен.       А ведь с другими было также, да?       Они были абсолютно пьяные и совершенно податливые. Он мог лепить из Вербуемых что угодно, как из тёплого и в меру живого пластилина. Вылепливать под весом своего тела, тоже не особенно представляя, что происходит. Он всегда получал согласное вразумительное мычание, но разве это может считаться согласием? Разве они правда были согласны на секс?       Но сам он тоже не был трезвым. А пьяным оно всегда проходит легче, так?       Арсений прикрывает глаза, но под веками тут же вспыхивают эпизоды сексуально-окрашенных вербовок. Вспыхивает каждая. Поэтому он тут же глаза распахивает и рывком садится на кровати.       — Идём?       Шаст с ним общается односложно, будто Арсений поддатый. Хотя от правды это, наверное, не так далеко. Когда он поднимается с кровати, мир вместе с ним косится вправо. А потом обратно влево, потому что Антон его поддерживает за плечо.       — Таблетку закинь.       Арсений опускает глаза и натыкается на маленькую белую пилюлю в раскрытой ладони.       — Это что?       Не то чтобы он решил стать избирательным в плане еды и алкоголя (особенно алкоголя) именно с этого момента.       Не то чтобы Антон вообще ждал бы так долго, если бы захотел ему навредить.       Не то чтобы Арсений теперь вообще сможет когда-либо Антону сопротивляться, даже если тот столкнёт его с обрыва одним точным и сильным движением.       Но.       Он сталкивается с зелёными шастовыми радужками, и те выглядят виновато.       — Дима сказал, можно выпить, — оправдывается Шаст и только потом поясняет. — Адентриментил.       Оставшееся рациональное, то самое, которое Арсений в себе вообще перестал слышать за ударами сердца, пожимает плечами и сухо констатирует, что Адентриментил сам по себе безвреден. Твердит, что эффект, который он на Арса оказал в рамках Адентации — исключительно из-за дозы. И что сейчас, когда дозировка упала, он спокойно может выпить эту таблетку. И даже целую пачку.       Но иррационально у него руки вдруг заходятся в тряске, и он испуганно качает головой, хотя не может ответить почему.       Антон поджимает губы и кивает. Арсений в его глазах читает мимолётное желание извиниться, но тот его прячет вместе с таблеткой.       — Тогда поехали домой быстрее.       Арсений кивает и хмурится от нового спазма, когда к горлу подкатывает тошнотворный комок.       Путь из номера вниз Арсений проводит старательно борясь с этим комком. Он даже пытается уцепиться взглядом за сущность, чтобы найти в той поддержку в своём состоянии.       Но той рядом не оказывается. Видимо, опять свесилась с потолка комнаты. Но проверить этого Арсений не может. Все силы уходят на то, чтобы не выблевать свои внутренности.       Когда в лицо ударяет поток холодного воздуха, а глаза слепит белизной, становится легче. Будто сам отель был причиной его состояния. Вместе с его неестественной тишиной, одинаковыми дверями и глубоким красным ворсом.       — Может, сзади ляжешь? — замирает Антон около машины.       Вместо ответа Арсений тянет ручку задней двери на себя. Та поддаётся только с третьего раза и с помощью Антона.       На сиденье Арс падает ничком. Стаскивает кроссовки носками и подтягивает к себе колени. Боль из головы перетекает куда-то в грудную клетку и там вцепляется в рёбра когтями.       Когда Шаст крепит ремень безопасности поверх его тела, Арсений чувствует на себе короткое касание и благодарно к нему тянется. Но то почти сразу же исчезает.       Когда машина трогается, Арсений то проваливается в дрёму, то выныривает наружу. И засыпание, и пробуждение одинаково болезненные. Каждые сугроб, кочку или ветку Арсений чувствует сначала головой и только потом задницей. Он живёт от удара подвески о неровность дороги до вспышки солнца сквозь ветви деревьев. Потом умирает и снова оживает, стоит машине налететь на кочку.       Когда они, наконец, останавливаются, Арсению кажется, прошла вечность. Часы говорят — всего пятнадцать минут.       — Я щас, — Шаст выскакивает из машины, хлопая дверью.       Арсений даже головы не поднимает. Зачем бы они тут не остановились, единственная роль, которую он может исполнить — приманка. Почти не дышащая, поскуливающая от боли приманка. Если вообще есть такие преступники, которые на такое позарятся.       Шастовы шаги сквозь пелену боли пробиваются шорохом. И неожиданно замирают у пассажирской двери. Арсению бы собираться с силами, подняться и узнать, какого хера он стоит там, а не везёт их домой.       Но дверь неожиданно открывается, и голова проваливается в появившуюся щель. Тут же подхватываемая в тёплый кокон из ладоней.       — Я обезбол купил, — поясняет Антон, его поддерживая. — И воды.       Морозный воздух режет лицо, и Арсений цепляется за сиденье, отползая подальше. На освободившееся место тут же опускается Шаст, отцепляя арсов ремень и закрывая дверь.       От короткого дуновения морозного воздуха пальцы успели онеметь. Или это Арсений их отлежать успел?       Антон выдавливает из блистера таблетку и протягивает вместе с бутылкой воды. Арсений непонимающе рассматривает её, пытаясь понять, что от него требуется, но ответ в шастовых пальцах так и не находится. Он только скользит взглядом по выпуклым венам и поднимается вверх по линиям на ладони, а там…       Но рассмотреть, что же там выше пальцев, Арсений не успевает. Эти самые пальцы разжимают его ладонь, вкладывая таблетку.       — Выпьешь? — уточняет Антон.       Арсений кивает, ничего не предпринимая.       У Шаста губы полные и пухлые. Немного покусанные, но понемногу заживают. Язык коротко проскальзывает по ним, и снова исчезает во рту. Арсений тоже хочет в этом рту исчезнуть.       Арсового подбородка касается тепло, и он вздрагивает. На нижнюю челюсть аккуратно надавливают подушечкой пальца.       — Открой рот, — мягко просит Антон, и Арсений тут же слушается.       А ещё распахивает глаза и сердцебиение учащает. Хотя последнее, конечно, не в его власти. Оно полностью во власти шастовых пальцев.       На языке вдруг становится горько, и Арсений морщится, пытаясь отпрянуть назад.       — Запей, — Шаст к его губам подносит горлышко бутылки, и Арсений за неё благодарно цепляется.       Вода приносит избавление. Не только от горького привкуса, но, кажется, самую малость, даже от спазмов боли.       Арсений откидывает голову на сиденье, прикрывая глаза. Яркий солнечный свет бьёт по векам, и он недовольно хмурится.       — Ляжешь? — предлагает Антон, и Арсений с благодарностью опускается на его плечо.       Но Шаст зарывается пальцами в его волосы, поддерживая макушку, и опускает его ниже. Сначала перед Арсением вспышкой проносится, как много раз он сам опускал лица Вербуемых вот так — к своему паху, и только потом чувствует горечь разницы.       С Шастом всё по-другому.       Всё совсем по-другому.       И это пугает во много раз сильнее, чем секс в состоянии любого алкогольного опьянения.       Антон укладывает его голову к себе на колени. Его куртка пахнет снегом, сигаретами и немного бензином. Шастов запах на ней почти не чувствуется, и Арсений ловит его кисть, чтобы уткнуться туда носом. Антон ему это позволяет, укладывая руку рядом с ним. Арсений оставляет на коже запястья короткий поцелуй.       Несколько минут он так и лежит — слушает, как спазмы в его голове вторят пульсу Антона. Те будто синхронизированы, и чем громче и отчётливее Арсений слышит пульс Шаста, тем тише звенит гонг в его собственной голове. Постепенно за пульсацией крови он слышит и другие звуки — шорох машин по асфальту, гул людских голосов и писк светофора.       — Мы где? — Арсений переворачивается на спину, от чего ступни утыкаются в стык между дверью и сидением. Те царапает холод.       — В аптеку заехали на въезде в город. Не хотел, чтобы ты тут умер.       — Ну да, второй труп за день — это не очень, — фыркает Арсений.       Хотя трупа охранника они, конечно, не видели. С другой стороны, вероятность того, что эти несколько литров крови для жизни ему не нужны, крайне мала.       Пока Антон накручивает на пальцы пряди его волос, Арс снова принимается перебирать события сегодняшнего утра. Теперь, когда головная боль отступила, сделать это легче. Также, как легче решиться на признание, лёжа у Антона на коленях. Но сначала — факты.       — На полу в комнате лежала прядь волос Чернецовой, — начинает Арсений с главного.       — Это та, которая?..       — Долбанутая с Хэллоуина, и в Столице я её видел, — кивает мужчина, ёрзая на шастовых коленях. — Скорее всего.       — Надо Диме сказать, — выдыхает Шаст и лезет за телефоном.       — Не надо, — Арс ловит взмывшую в воздух кисть и снова укладывает рядом с собой. — Она специально эту прядь вырвала. Не побоялась её оставить. Значит, у неё всё подвязано. Сам же сказал, система одна. Следствие, Структура, Хаос…       Пальцы Шаста в его волосах замирают:       — Думаешь, и Хаос заодно, и всё настолько… куплено?       Арсений замолкает, не зная, как на этот вопрос ответить. Он может швырнуть в Шаста несколькими примерами сотрудников, которые реально стараются всё делать по указаниям и нормативным актам, но тогда ему придётся умолчать об их дальнейшей судьбе.       Погиб при невыясненных обстоятельствах.       Лишился двух конечностей и рассудка.       Отправлен в отставку и изувечен.       Над такими людьми система смеётся, наблюдая за их попытками вырваться, а потом перекусывает им хребты и выплёвывает наружу.       — А что не куплено, то запугано, — ограничивается коротким Арсений.       Шаст качает головой, оглаживая арсовы плечи.       — Чернецовой вроде я интересен? Тебя она зачем отравить пыталась?       А отравить ли?       Когда головная боль отпускает, и когда они находятся далеко от номера, Арсений вдруг смотрит на случившееся по-другому.       Сколько раз он сам закидывался таблетками и подсыпал их Вербуемым?       Сколько раз оказывался так в постелях, даже сквозь пелену сознания следуя инструкциям?       Сколько раз отсасывал, вставлял и позволял трахать, лишь бы быть для Хаоса полезным?       — Возможно, она просчиталась.       Антон на него смотрит, ожидая объяснений, а Арсений эти объяснения давать боится. Потому что один раз он легко смог от Антона отмахнуться. Тогда в Архиве на Хэллоуине он фыркнул, заставив Шаста покраснеть за личный вопрос, а сейчас… А сейчас он лежит на его коленях, а вчерашнее тепло нихуя общего с таблетками не имело.       Что бы он раньше ни употреблял, он никогда так не плыл.       Он никогда так сильно кого-то не хотел. Рядом с собой и внутри себя.       — Таблетки в алкоголь — это способ вербовки, — поясняет Арсений, отводя взгляд от Антона и шаря по потолку. — Таблетки помогают расслабиться, расположить к себе и… самому расположиться к кому-то.       — Думаешь, Чернецова хотела подсыпать их мне, а не тебе?       — Почти уверен, — кивает Арсений, сжимая пальцы на коленке Антона.       Шастовы пальцы, так и остаются в арсовых волосах. Но это только пока он не задал следующий вопрос, для которого он уже набирает воздух.       — Ты так вербовал, да? — уточняет Антон. — Спал с Вербуемыми, когда вы были под таблетками?       Арсению хочется про каждый эпизод рассказать подробно. Он каждый помнит. Пусть смазанно, через пелену алкоголя и боли, но всё же. И за каждый извиниться. И перед Антоном, и перед теми, кто на следующее утро его уверял, что всё нормально. Но вместо этого он выдыхает только короткое:       — Да.       Арсения к Шасту тянет и отталкивает одновременно. Он даже думает: «пусть у нас уже что-то было, пусть под таблетками, и я не запомнил». Потому что такой секс с пьяным согласием лучше, чем осознавать тепло внутри себя. Осознавать, что всегда могло быть по-другому. Но с каждым Вербуемым было по привычному сценарию: алкоголь, таблетки, трах.       Пытаясь избавиться от склизких мыслей, Арсений спешно выдыхает:       — Когда пьяный, оно не так страшно, — и обрывает сам себя, не зная, как закончить.       Не так страшно, если вдруг привяжешься. Не так страшно, если в отблеске ночника глаза покажутся красивыми. Не так страшно, если вдруг прикипишь к какому-то стону.       Потому что на следующее утро можно спокойно встать, убедив себя: «Придурок, ты был пьяный, тебе показалось».       Но разве у них с Шастом такое возможное?       Если Шастовы глаза красивые, что сейчас — в дневном свете машины, что вчера ночью. Если антоновы пальцы к его коже примагничиваются и заставляют сильнее к ним жаться в любое время суток. Если внутри Арсения что-то огромное, неповоротливое, тёплое уже многие месяцы, и…       — Я не хочу, чтобы тебе было страшно, — Шаст пропускает пряди его волос через свои пальцы. — Даже немного, даже чуть-чуть, вообще ни капли, — он смещает ладонь на щёку и её оглаживает.       Арсений его глаза изучает, но прочитать в них эмоцию не может.       — Тогда как? — нелепо спрашивает он.       Шаст ёрзает и наклоняется к нему. Отводит с арсовой шеи пряди волос и оставляет на коже короткий поцелуй. Поцелуй жжётся, теплом опускается в грудную клетку, но дальше не расползается.       — Сейчас не страшно?       Арсений качает головой, вжимаясь в шастову грудь.       — Тогда так, — объясняет Антон, отстраняясь. — Медленно и на трезвую голову.       И это большое и тёплое внутри Арса сворачивает комочком и урчит, тыкаясь Антону в живот.