Мне нужна твоя помощь.
Первый и последний раз.
3:14 am
У Арсения нет уверенности, почему это случается. Может, потому что шастовы кудряшки ночами прижимаются к его шее особенно трогательно. Или потому, что всю прошедшую неделю, он так и подлавливал себя на мыслях о бёдрах (самых обычных, самых обычных бёдрах). А, может, потому что на самом деле ему четырнадцать, а тот возраст, что вычисляется из строки в паспорте — придуманный. В любом случае, по какой бы причине это ни случилось, он не даёт этому порыву в себе затихнуть и к их третьему дню в доме воплощает его в жизнь. И пока Антон сопит, прижавшись к его спине, и ни о каком порыве и его последствиях не знает, Арсений с трудом удерживается от того, чтобы его разбудить. Он нечаянного скрипа пружин боится и желает одновременно. Доставучее желание скорее вовлечь Шаста его цепляет изнутри маленькими коготочками, но приятное предвкушение своим мерным теплом отпугивает, прося не портить сюрприз. Арсений выбирается из-под одеяла, спуская ступни на пол. По ним тут же мажут разноцветные лучи от витражного окна. Круглое, разбитое на тысячи разноцветных стёклышек, оно на коже рисует маленькую радугу. В таком свете надо целоваться. Арсений укрывает ступни в лохматых тапочках и встаёт. От его шагов не скрипит ни одна половица, и прокрасться к двери ему удаётся незамеченным. Или почти незамеченным. В открытую дверь шмыгает Мыша, проходясь по его лодыжкам проводом. Объект скользит по паркету, не успевая затормозить перед перилами и стукаясь о них бочком. Арсений усмехается, когда она швыряет провод из стороны в сторону, пытаясь найти равновесие. Впрочем, ковёр на лестнице эту задачу ей облегчает, и, перепрыгивая со ступеньки на ступеньки, Мыша, вновь чувствуя уверенность, ускоряется. В холле Арсений ёжится, жалея о том, что не накинул что-то поверх пижамы. Черно-белые картины на стенах равнодушно и высокомерно взирают на него. И несмотря на то, что все они — набор абстрактных мазков с нечитаемой формой, Арсений всё равно в каждой читает портрет одного конкретного человека. Человека, который их тут развесил, несмотря на возражения бабушки. И человека, который на вопросы Арсения о том, почему не повесить что-то цветное, отвечал: «вырастешь, поймёшь». А он то ли не вырос, то ли его отец никакого смысла в этот ответ не вкладывал, просто пытаясь от него отделаться. Мыша встречает его на пороге кухни нетерпеливым подпрыгиванием. Удобно было бы, как кошке, насыпать ей миску еды, чтобы она довольно заурчала. Но даже ударься Арсений головой и насыпь ей миску шестерёнок, максимум, что он получит — короткое недовольное фырканье. С каждым Объектом нужно индивидуально. В случае заспанного Арсения индивидуальность заключается в предложении активности, которая Мышу, если и не удовлетворяет полностью, то развеселит: — Бутерброды хочешь поджарить? Довольно треща, Мыша запрыгивает на стол, игнорируя ворчание Арсения. Спросонья он наугад открывает шкафы, пытаясь найти, куда там Антон закинул вчера хлеб. И даже перед тремя полками холодильника он умудряется зависнуть, не в состоянии найти колбасу и сыр. Мыша его торопит недовольным фырканьем и угрожающими вспышками зарядов. Арсению не нужно поворачиваться, чтобы их разглядеть — запах углекислого газа расплывается по всей небольшой кухне. Только под стук ножа о разделочную тоску Арсений начинает просыпаться. Разогнавшееся после сна сердца гонит кровь быстрее, и сонное предвкушение вдруг сменяется волнением. Завтрак — первый небольшой шаг в осуществлении его плана. Но понравится ли он Антону? Наблюдая за тем, как под взмахами хвоста Мыши кусочек хлеба подрумянивается, а сыр растекается, Арсений задумывается, насколько это дурацкое занятие для Объекта потенциально-смертоносного класса. Она должна быть объята языками пламени — бока горят красным, а провод мечется из стороны в сторону. Но на самом деле, хлестая хвостом бутерброд, Мыша только довольно урчит. Вот уж точно — ожидание и реальность. Арсений встречается со своим взглядом в оконной раме и себе адресует аналогичную претензию: «ожидание и реальность». Агент Хаоса с многолетним опытом готовит завтрак структурному следователю. Готовит в приспущенных пижамных штанах и взлохмаченными после сна волосами. Отцу,что ли, селфи отправить? — Блин, Мыша! Объект отпрыгивает в сторону, фыркая, но ситуацию это не спасает. Для бутерброда всё уже кончено. От его угольно-чёрных бочков вверх вьётся струйка дыма, а его душа уже канула в бутербродную Вальхаллу. Вместе с надеждами на романтичный завтрак. — Спасибо, что не варежки. Арсений оборачивается, встречаясь со смешливым антоновым взглядом. Тот скользит вверх по поднимающемуся чёрному дыму. — Нам надо что-то придумать с завтраком, — кивает Арсений на бывше-бутербродные угольки. — И с занятиями для Мыши. Антон только ведёт плечами, зевая. Его дурацкая пижамная майка задирается вверх, оголяя подвздошные косточки, и Арсений спешит отвернуться, сосредоточившись на уборке неудавшегося завтрака со стола. — Я понимаю, что Мыше жечь в ванной газеты уже не особо интересно, но… — размышляет Шаст, плюхаясь на стул. — А что ей будет интересно? Арсений соскребает с тарелки чёрные крошки в мусорку и выпрямляется, снова утыкаясь взглядом в дурацкие (самые обычные, такие как у всех представителей человеческого рода) тазовые косточки. От Шаста отворачивается, рассматривая в окне заснеженные кроны деревьев. А вдруг падавший всю ночь снег весь его сюрприз сломал? — Поведение Объектов, по большей части, обусловлено их функциями. Но такие Объекты, как она, — Арсений кивает в сторону Мыши, которая крутится на сидушке стула, пытаясь устроится. — Появились всего несколько десятков лет назад. По ним данных не так много. — Данных немного, а самих их дохера, — усмехается Антон. — Пока работал, раз по пять в год этих мышей ловил. — В таком случае странно, что ты не лишился рук, — фыркает Арсений, возвращая взгляд на Шаста. — Потому что в тот раз, когда мы встретились… — но на середине фразы он замирает. В тот раз, когда что? Это знание не похоже на болезненную вспышку воспоминания. Не похоже на вернувшийся из недр памяти неповоротливый и неприсвоенный кусочек жизни. Оно похоже на простую констатацию и тёплый образ — «в тот раз, когда мы встретились по-настоящему». Потому что до этого Антон был всего лишь физической оболочкой для многочисленных сведений, которые Арсений собирал, готовясь к вербовке. Живёт один. Курит. Любит Гарри Поттера и пиццу с ананасами. Подозрителен и малообщителен. Арсений тогда подумал, какая дурацкая получилась выборка — будто он её про себя писал. А потом поспешил скорее углубиться в детали, — в тех различие читалось чётче и позволяло отодвинуть себя от ассоциаций с Вербуемым на безопасное расстояние. Пока это расстояние вдруг не потеряло весь смысл после их личной встречи. У Антона оказались замашки рисковать своими конечностями, смешные кудряшки и испуганно-трогательный взгляд, когда он его окрикнул. Прозвучавшее между ними — «пока мышка перезаряжается, она не ударит током», — стало пророческим. У Арсения так никогда ни с кем не искрило. — Арс, — голос у Антона неожиданно низкий. Интонации туда-сюда скачут даже в трёх коротких буквах. Арсений от него отворачивается к раковине и включает воду. Берёт тарелку двумя руками и подставляет под струю. Оставшиеся на ней крошки отцепляются и пропадают в сливе. Вода облизывает его пальцы, чтобы скатиться на тарелку и исчезнуть там же. И только когда подушечки пальцев краснеют, он вдруг чувствует жжение. Отдёргивает руки, роняя тарелку, и холодный воздух ошпаривает их повторно. Ошпаривает, снова рисуя перед ним день их встречи. Потускневший, он маячит на самой кромке тёмной комнаты. Яркий свет в комнате, сумерки за окном и желание узнать Антона ближе (шаг за грань Вербовки, туда, где у Арсения нет ничего, кроме пустой квартиры и исписанных строчками листов) всё ещё пульсируют в венах. Пульсируют, принося с собой неудобное и неповоротливое: «Чем чревато возвращение памяти?». Скрип ножек стула по полу его возвращает в реальность. Воспоминание юркает в темноту его сознания. Проскальзывает за спинами сущностей, а те особо и не противятся. Только равнодушно на него смотрят, мол: «ну давай, попробуй найти тут себе место». Дальше за их диалогом Арсений не наблюдает, потому что вокруг его грудной клетки замыкается кольцо шастовых рук. Воспоминание прячется, но тепло ему сопутствующее остаётся на антоновых руках. — Ничего страшного, если ты начал вспоминать, — выдыхает он в арсову шею. Но Арсений только качает головой. Так и оставляет лежать в раковине тарелку, которую он даже вспенить не успел, и закрывает вентиль. Несколько мгновений наблюдает за тем, как вода, булькая, закручивается в водовороте и исчезает в темноте трубы. Жаль, с воспоминаниями так сделать нельзя. — Ничего страшного, кроме высшей меры наказания и того, что кто-то эти сведения специально у меня затёр. Вернее, затирал. На протяжении лет. Он уверен, что затёрты были совсем не тёплые моменты. Затёрто было то, что представляет опасность, и висеть Арсению на виселице последней новогодней гирляндой, если он это вспомнит. — Мы никому не скажем. — Я думаю, их опасность не столько в содержании, сколько во влиянии на меня. Во влиянии, которое он распространял на Антона, которое на него не смогла распространить Катя. Перед ним снова вспыхивает тот неловкий разговор с Добрачёвой на свадьбе. Это воспоминание оказывается укутано в серебристый праздничный дождик, а по тому вниз стекают капли крови. Собираются в целую лужу, вытекающую из комнаты охранника. И в эту лужу Арсений шагает с двух ног, готовый Чернецовой сдаться. Обменять себя на Антона, если, конечно, она вдруг согласится. Но он этого не делает. Вместо этого они вдвоём прячутся, создавая иллюзию безопасности. Шаст кончиком носа зарывается в волосы на виске. Всё, что им сейчас остаётся — скрываться в этом доме. Прятаться, иррационально надеясь, что Чернецова сюда не сунется. И ждать, пока они не придумают план получше. Или пока Арсений не получит ответ на своё сообщение. — Давай немного выдохнем, — просит Антон. — И позавтракаем. Арсений кивает, и, перед тем, как исчезнуть, шастовы кудряшки скользят по шее. Антон теснит его у тумбы, открывая холодильник и снова доставая колбасу и сыр. И всё время пока Антон стучит ножом, что-то насвистывая, пока договаривается с Мышей о степени прожарки бутербродов и пока заваривает им чай, Арсений не может отделаться от противного предчувствия. От констатации, которую он чувствует изнутри, из недр подсознания, и которая, независимо от иррациональности источника, не становится менее правдивой: «За передышку ты сполна заплатишь болью». За завтраком Антон принимается надстраивать их будущее, и от этого становится ещё беспокойнее. Пока Шаст размышляет о том, каким образом они могли бы взаимодействовать с Объектами, и как это монетизировать, у Арсения в горле ком. Он отламывает кусочки хрустящего хлеба и растёкшегося сыра, но вкуса их не чувствует. Его план на сегодняшний день начинает казаться ему глупым и сюрриалистичным, и он начинает жалеть о своём дурацком порыве. И всё-таки, когда Антон ставит грязную посуду в раковину, Арсений сам себя коротким движением в спину подталкивает вперёд. Но вместо удивлённого выдоха с губ срывается запланированное: — Бегать со мной пойдёшь? Первые несколько пробежек Арсений переживал, что Шаст захочет бегать с ним, сорвав все приготовления. Однако Антон к бегу проявил примерно такой же интерес, как Мыша к кошачьему корму, и Арсений получил возможность воплотить свой план совершенно незаметно. Тем не менее, такая шастова незаинтересованность в пробежках неизбежно породила новое переживание — а вдруг, когда всё будет готово, Антона вообще не получится вытащить из дома? Долгое молчание Шаста вместо ответа его подозрения только укрепляют. Тот облокачивается на одну из тумб, закусывая губу. Сначала стреляет взглядом в окно, оценивая погоду, потом опускает его на свою пижаму (будто пытается найти оправдание), а потом встречается взглядом с Арсением. На нём он задерживается дольше всего, будто пытается в его глазах вычитать причину предложения. Арсений взгляд стойко выдерживает, но никаких подробностей не выдаёт. Антон на его многозначительное молчание хмыкает и соглашается: — Ща только переоденусь, — проходя мимо, коротко к Арсению прижимается. — И я знаю, что ты что-то задумал. — Только привлечь тебя к спорту, — оправдывается он Шасту в спину, но тот фыркает, показывая, что ему не верит. Мыша наворачивает круги вокруг ног Арсения, не способная дождаться выхода. Грозовые раскаты по кухне расходятся тёмными облаками, концентрируясь между ними. — Веди себя хорошо, — предупреждает Арсений, совсем на это не рассчитывая. «Объекты не умеют вести себя плохо», — фыркает Мыша, пуская по проводу красный разряд. — А когда ты варежки поджигаешь, это как называется? «Это весело». — Вот, не веди себя весело, — отмахивается Арсений, игнорируя недовольное бормотание Мыши. Свои флисовые штаны он благоразумно оставил в коридоре, поэтому, слушая, как Шаст ворчит, пытаясь найти в спальне свои, удовлетворённо фыркает. Не испытывая желания присоединяться к перерыванию комнаты в поисках антоновых штанов, Арсений находит себе верхнюю одежду прямо в коридоре. Натягивает на себя шастову худи, зарываясь в неё пальцами, и оказывается укутан запахом Антона. Сверху накидывает пальто, но края того не желают сходиться поверх худи. Арсений без сожалений отказывается от идеи его запахнуть — так и оставляет полуоткрытым. Когда Антон спускается вниз, Объект, раздражённый ожиданием, кидает хвост из стороны в сторону. Арсений с этим недовольством согласен, но делегирует возможность выразить его вслух Мыше. Она, оправдывая его ожидания, фырчит и подпрыгивает вверх, пуская по хвосту красные разряды. — Ой, ну только не надо, — кидает Шаст, усаживаясь на пуфик. — Никаких обещаний по срокам дано… Ай, блин! — Объект напрыгивает на его носок, цепляя тот штекером. Объект вьётся вокруг ног Антона, и по всей длине хвоста угрожающе вспыхивают разноцветные заряды. Арсений за этой перебранкой наблюдает, не вмешиваясь — Мыша не ударит Шаста всерьёз, только дурачится. Но Антон, то ли подыгрывая, то ли не успевая анализировать ситуацию и надевать кроссовку на ногу одновременно, настойчиво отталкивает от себя Мышу необутой ногой. Арсений выскальзывает за порог первый, ведомый любопытством: завалило тропинку, которую они расчищали, когда только приехали или нет? Тропинка оказывается нетронутой. Сугробы обступают плитку с двух сторон, над ней возвышаясь, но на неё не покушаясь. Вдруг один из сугробов взрывается белыми хлопьями, после он слышит тихое щёлканье — будто снег в его центре стремительно тает. Антон останавливается рядом, задевая Арсения плечом. Рассматривает сугроб с некоторым подозрением, сразу же его озвучивая: — Мне всё кажется, её сейчас замкнёт. Мыша выныривает из сугроба с довольным шипением, чтобы сразу же нырнуть в следующий. — Она не простой предмет техники. — Она мега-смертоносный Объект, да-да, — отшучивается Антон, сходя с крыльца, — прямо жуть. Около калитки Шаст пропускает его вперёд, оставаясь возиться с замком. — Ты же знаешь, что свыкание со степенью опасности — основная причина профессиональных травм? — тянет Арсений, всматриваясь в лес. Тот под облачным небом видится сплошным тёмно-коричневым полотном. Ветви рябят на ветру и качаются, и редкие ели это полотно прошивают зелёными росчерками. — Сказал агент Хаоса, который сам же и приручил этот особо опасный Объект, — усмехается Антон, закидывая ключи в карман. Объект, тем временем, выпрыгивает из сугроба на территории дома и, недовольно фыркнув, принимается выбираться через прутья калитки. Его хвостик цепляется за один из прутиков. Шаст усмехается, глядя за попытками Мыши освободиться. Та его веселья не разделяет и, едва оказавшись рядом, награждает его коротким зарядом. — Ничего, со временем и ты её приручишь, — цокает Арсений, за что получает тычок под рёбра. От дома они сворачивают налево и заходят в подлесок. Тот встречает их голыми ветвями — они цепляются за одежду, будто умоляя остаться тут. Вытоптанная Арсением дорожка вьётся между кустарников и стволов, украшенная следами чьих-то маленьких лапок. — Интересно, лисы тут водятся? Или хотя бы белочки? — размышляет он вслух, аккуратно раздвигая ветви и придерживая их для Шаста. — Или волки, которые утаскивают непослушных мышек, — фыркает Антон, наблюдая за тем, как Объект с громким треском надламывает одну из ветвей. Обычно безмолвный зимой лес наполняется звуками. Скрипом арсовых кроссовок по снегу. Шуршанием куртки Шаста о ветки. И фырканьем Мыши, когда та запрыгивает в очередной сугроб. Когда тёмное полотно ветвей начинает редеть, впереди проступает бескрайнее снежное поле. Над ним и прилегающим лесом нависают тёмные тяжёлые тучи, погружая природу в полумрак. Укрытая снегом, она дремлет, чтобы через несколько месяцев проснуться и согреть всё вокруг буйством красок. Но пока она ещё спит, отбрасывая на лес сероватые тени, и Арсений решает: так даже лучше, он ещё не готов столкнуться с её бурлящей жизнью, но вслух говорит только: — Давай тут притормозим. Шаст останавливается, ладонями оглаживая арсовы плечи. Выглядывает из-за спины, высматривая, с чем связана остановка. Арсений к нему разворачивается и ловит антоново лицо в ладони. — Испортишь же сюрприз, — на последнем слове Антон расплывается довольной улыбкой, и, не давая ему сказать очевидное «я же говорил», Арсений продолжает. — Закрой глаза. — Тут же Объект рядом, — потирается Шаст щекой о его ладонь. — А мне один умный человек сказал, что нельзя недооценивать степень их опасности. — Эта наглая лесть тебе не поможет, — усмехается Арсений, перемещая ладони на шастовы виски. — Давай, закрывай. Антон на это только фыркает, глаза закатывая, и тогда Арсений сдвигает свои ладони к переносице. Прижимает их к шастовому лицу, и по коже рук вверх-вниз трепыхаются ресницы. Арсений обходит Антона за спиной, перемещая пальцы так, чтобы Шаст вдруг не умудрился что-то увидеть. Он прижимается к шастовой грудной клетке и аккуратно подталкивает его вперёд, предлагая сделать первый шаг. По шуршащему снегу они продвигаются медленно и осторожно, сворачивая с вытоптанной на кладбище тропинки. Арсений специально выбрал это место — подлесок здесь становится гуще, и легче спрятаться от случайных свидетелей. Путь от веток он расчистил ещё в прошлые свои визиты, понимая, что Антона будет непросто провести тут с закрытыми глазами. — Кто подсматривает, тот Объект самого вонючего класса, — предупреждает Арсений, когда от сюрприза их отделяет всего несколько шагов. Арсений отводит еловые ветви, подталкивая Антона вперёд, а после разворачивает его к себе. За шастовой спиной — небольшая полянка в окружении развесистых елей. И к одному из стволов привален результат его порыва, результат его вылазок и в целом результат того, что Антон ему бесконечно дорог. И Шаста от совокупности всех этих фактов отделяют только закрытые веки и один поворот вокруг себя. — Открывай, — выдыхает Арсений облачком пара. Шаст моргает, щурится, а потом останавливает взгляд на арсовых глазах: — Привет. Всё время, пока Арсений освобождал путь к полянке, развешивал гирлянды на ветвях елей и строил небольшой шалаш, он представлял, что скажет в этот момент. И придумал целую трогательную речь с изящными речевыми оборотами и трогательными выражениями. Но «привет» разливается в арсовой груди необъяснимым теплом, парализуя его. Позади Шаста гирлянды переливаются мерным огоньками, оттенённые еловыми ветвями и тёмными тучами. И всё, что Арсений может, завороженный этим зрелищем, только легко развернуть Антона за плечи. — Ох, — вырывается короткое у Шаста, когда он поворачивается. Даже со стремянкой, Арсений смог дотянуться только до самых нижних ветвей, и те сплошь увиты мерцающей гирляндой. Широко раскинутые ветви укрывают от тяжёлых облаков небольшой шалаш. Арсений кропотливо складывал его из коры, веток и остатков стройматериалов, которые нашёл в сарае. Сейчас, зимой, в нём всё равно не просидишь долго без того, чтобы ветер начал продувать стены и холод пробирался от ног и ягодиц вверх по всему телу, но вот летом… До него бы только дожить. — Ох, Арс, — повторяет Антон, делая шаг на полянку. Вместе с ним выпрыгивает Мыша, на мгновенье замирая на притоптанном снеге. Она вздёргивает хвост вверх — тот искрит красными разрядами, а потом вдруг скручивает его, как пружинку, и отталкивается от земли. Но высоты прыжка всё равно недостаточно, чтобы допрыгнуть до мерцающих на ветвях огоньков, и Мыша раздражённо фырчит. Когда Объект принимается недовольно хлестать проводом один из стволов, Арсений возвращает взгляд к Антону. Шаст замирает около шалаша, его рассматривая. У Арсения горло сводит судорогой от страха и предвкушения, когда тот присаживается на четвереньки и залезает внутрь, головой чуть не цепляя крышу. — Погоди, а это… Когда Арсений подходит ближе, шастовы пальцы мягко касаются внутренней отделки шалаша. Плотно уложенные к друг другу ветви сплошь увешаны белыми листами: надорванными, смятыми и даже опалёнными. Каждый бросает тень, покачиваясь на ветру, в свете единственной гирлянды, которую Арсений повесил внутри налаша. И каждый — прибежище для дрожащих букв и обрывающихся строчек. Когда Арсений впервые поймал себя на желании развесить листы с черновиками стихотворения здесь — он удивился. Удивление плотно вплелось в пульсирующий в солнечном сплетении комок других чувств, оставшись там его постоянным спутником. Оно не покидало Арсения ни когда он собирал стопку оставшихся дома листов, ни когда перерывал ящики в поисках кнопок, ни когда он один за одним прикалывал их к веткам. И только теперь, когда Шаст этих листов касается здесь — в их импровизированном убежище от любых случайных глав и от всего мира — всё встаёт на свои места.Я так долго искал тебя в этих строках, а теперь ты со мной
Антон протягивает ему руку, приглашая его тоже залезть внутрь. И, едва колени Арсения касаются самодельного пола, Шаст затягивает его внутрь, прижимая к себе. Укрывает его от всего мира в своих объятиях, обвивая своими руками и ногами. Своей щекой потирается об арсову, оставляя на кончике носа поцелуй. Мыша прокрадывается в шалаш тихо и заинтересованно: только потрескивает, постукивая хвостом по настилу. Она скользит вокруг ступней Арсения, выбирая место, чтобы улечься. Коротко коснувшись его щиколотки проводом, сворачивается комком и тихо мурчит. Втроём они оказываются отрезаны от внешнего мира, где снаружи шуршит ветер, потрескивают фонарики и прибавляют в объёмах тёмные тучи. Сгущаются над ними, грозясь нарушить их покой, и Арсений хочет, чтобы этот момент длился вечно. Чтобы Антон прижимал его к себе, тени от гирлянды тянулись по их ногам, тучи так и не осмелились обрушиться на их убежище. Шаст совсем не такой, каким был в их первую встречу. Тогда Арсений увидел перед собой нескладного следователя с пытливым и вызывающим взглядом, а сейчас… Арсений поднимает голову, чтобы в мягкость его взгляда укутаться. А сейчас Арсений так привык к нему такому, что всё, что ему остаётся — быть благодарным другому себе, который влюбился в другого Шаста. Кудри Антона отросли настолько, что их кончики достают до шастового подбородка. И Арсению хочется кончиками пальцев его линию очертить, но вместо этого он только резюмирует: — Ты красивый. Шаст улыбается, оглаживая арсовы плечи: — Как свежеиспечённая булочка, милая собачка или… как Объект, в котором зажигается искра? Знаю, я одного товарища — у него глаза точь-в-точь две искорки. Невероятные такие глаза, — шёпот Антона опаляет, обжигает кожу. Внутри Арсения целые соцветия несказанных слов, но вслух он говорит только: — Прям невероятные? Он будто протягивает ладони к огню близко-близко, рискуя обжечься. Но пусть тот хоть спалит его дотла — хочется каждой клеточкой тела быть к источнику тепла ещё ближе. — Прям невероятные, — повторяет Антон, к нему наклоняясь. Его куртка касается пальто Арсения с тихим шуршанием. Арсений такие моменты собирает в шкатулку и от всех укрывает. В темноте своего сознания откидывает ковёр, отковыривает доску от пола, вынимает из тайника шкатулку. Внутри неё аккуратно разворачивает ткань — и там все их моменты вместе. Одни более яркие, другие мимолётные, но каждый из них укрыт в шкатулке, как в сокровищнице, от всего мира и даже от него самого. Но сейчас, когда шастовы губы очерчивают его висок, хочется эту шкатулку никогда не прятать, поставить около тумбочки в их спальне, чтобы наполнять её новыми моментами-сокровищами. Когда Антон к нему прижимается, эти моменты внутри него поднимаются, покрывая мурашками кожу и подступая к горлу сухостью. Антон — чистейшей сгусток энергии, которая Арсения питает. Антон — источник самых несбыточных фантазий и катализатор всех вообразимых химических процентов. Поэтому, когда у Шаста волосы вдруг вспыхивают искрящимся ярко-красным, Арсений не удивляется. Но испуганное фырканье Мыши и её громкий стрекот выдёргивают его в реальность. И в этой реальности на кудрявых прядях Шаста скачут языки разгорающегося пламени. Первая мысль — один из фонариков дал искру. Вторая мысль — сбить пламя. Арсений толкает Шаста из шалаша прежде, чем тот успевает понять происходящее. Под его макушку подкладывает ладонь и валит его вниз, на притоптанный снег. Пальцами другой руки он соскребает горсть снега и посыпает искрящиеся пряди сверху. Огоньки умирают, оставляя в воздухе чёрный росчерк прощальной записки. Мыша беспокойно прыгает рядом, беспорядочно стуча хвостом из стороны в сторону. Арсений перемещает ладони на шастовы щёки, укрывая его лицо от случайного удара проводом. Румяные щёки Антона под его ладонями жгутся теплом. Шаст смотрит на него смешливо, не особо озабоченный расходящимся вокруг них запахом гари и подпалёнными кончиками волос. Подпалёнными и теперь ещё и мокрыми. — Кажется, гирлянда замкнула, — Арсений оглядывается назад, но там фонарики всё так же светятся ровным светом. Никаких следов горения. Ну, кроме тех, что прямо сейчас находятся под его пальцами. Видимо, просто искра. — Кажется, мне голову замкнуло, — смеётся Антон. У Арсения вырывается нервный смешок. Будто нету никаких Структуры, Хаоса и главного злодея, до которой они в своём расследовании ещё не добрались. Есть только его сюрприз, нежность в шастовых глазах и вспыхнувшая искра. И только эти переживания и имеют значение. Арсений позволяет себе поверить в это, и тогда из его горла вдруг вырывается ещё один смешок. А потом ещё и ещё. Он валится на шастову грудь, касаясь пальцами снега и выдыхая веселье облачками пара. Шаст подхватывает его смех, и их грудные клетки касаются друг друга, вторя вдохам и выдохам. А когда, отсмеявшись, Арсений приподнимается на локтях, он вдруг сталкивается с на удивление серьёзными глазами Антона. И в этих серьёзных красивых глазах слова, которые Арсений прочитать не может. Не может, но они его своим теплом к себе притягивают. У Арсения — ни капли сомнений и ни секунды раздумий, он позволяет себе притягиваться. Сжимает пальцы на воротнике куртки Антона и наклоняется к его лицу. Арсений перекидывает ногу через шастовы бёдра и на его губах оставляет отпечаток собственных. Ничего серьёзного, просто тепло с губ крадётся по шее, растекается по плечам, перетекая к солнечному сплетению, чтобы тотчас рухнуть к паху. Ничего серьёзного, просто он вспоминает, что нужно дышать, только когда Антон в его губы делает вдох. Ничего серьёзного, просто шастовы бёдра, к которым он прижимается и о которые трётся, до боли сжимая ткань штанов. И даже несмотря на приглушённые слоями одежды прикосновения — ткань штанов, куртку, пальто, снова ткань штанов — Арсений не удерживается от стона. Шаст, мягкий и податливый под его руками, вдруг прерывается и шепчет: — Пойдём домой. Арсению требуются несколько долгих вдохов, прежде чем до него доходит смысл сказанного. Он кивает, сползая с шастовых коленей: те все в снегу, но едва ли это имеет какое-то значение. Будь он хоть весь облеплен снегом, налети вьюга или вспыхни лесной пожар, несмотря на плывущую голову, он точно понимает: никуда бы он отсюда не ушёл, если бы не шёпот Антона. Когда они поднимаются, их снова друг к другу примагничивает. Ключицы сталкиваются с ключицами, губы с губами, а сердце с сердцем. — Домой, — повторяет он в губы Шаста и отстраняется, сжимая его ладонь в своей. Пока они пробираются через подлесок, выходят на тропинку и спешно ступают по ней, эта ладонь в арсеньевской руке пульсирует теплом. И всем тем, что он в шастовых глазах увидел за секунду до того, как коснулся его губ, лёжа на снегу.Это тепло кажется таким знакомым.
Но разве он мог его где-то видеть?
Мелькающий мимо лес Арсений совсем не замечает, в попытках от себя вопрос отогнать. Но стоит Антону по его ладони проскользить пальцами, и тот сам юркает куда-то за границу осознаваемого. Всё, что теперь имеет значение: когда ноги перестанут вязнуть в снегу, и он сможет стянуть одежду с себя и, желательно, с Антона. Они перебираются через калитку, переглядываясь и хихикая, не тратя время на промёрзший замок. Мыша к их веселью остаётся равнодушна, первая устремляясь к дому, пробираясь через прутья забора. Но у входа той всё равно приходится ждать — Шаст Арсения прижимает к двери, зарываясь в его воротник. Губами скользит по шее, а наощупь пытается отпереть замок. Недовольное фырканье Мыши Арсений слышит грозовыми раскатами на другом конце вселенной. Когда замок щёлкает, Арсений чуть не проваливается назад вслед за дверью, но Шаст его к себе притягивает. Мыша, раздражённо швырнув хвост из стороны в сторону, скрывается на кухне, оставляя их в коридоре. Антон теснит его к стене, расстёгивая свою куртку. Арсений тоже пытается справиться с пальто, но шастова близость и его упирающийся в бедро член этому совсем не способствуют. Арсовы пальцы против него восстают, отметая задачу снять пальто, как невыполнимую, зарываются в шастовы кудри. Куртка Антона, шурша, падает вниз к их ногам. После этого Шаст отправляет туда же арсово пальто, сдёргивая его коротким отрывистым движением. Антон вжимает его в стену, у самого уха выдыхая: — Так нравится? Когда Антон успел таким стать? Когда он вдруг стал так открыто флиртовать? И когда Арсению это начало так безумно нравиться и перестало пугать? Но все эти мысли он от себя гонит, оставляя только короткое: — Да. Арс закидывает руки на плечи Шасту, на нём повисая. Откидывает голову назад, открывая шею, и от одного шастова выдоха кожа покрывается мурашками. Но на выдохе он вдруг останавливается, больше ничего не предпринимая. А Арсений не хочет, чтобы он останавливался. Поэтому он вытягивается, подцепляя мочку шастового уха губами, и тут же отпускает. Губы Антона тут же скользят по его шее — мягко прижимаются и отстраняются. Чтобы снова прижаться чуть ниже. Коленки подкашиваются, и кончики арсовых пальцев проскальзывают вниз по стене, не находя опоры, и белая краска остаётся под ногтями. И всё-таки он удерживается на ногах. Удерживается даже тогда, когда Шаст кладёт ладонь ему на талию. Удерживается даже тогда, когда эта ладонь, соскальзывает под водолазку и там мгновенно прикипает к коже. Арсения от этого касания жжёт так же сильно, как и от губ на шее. Ладонь Арса вторит движению и оказывается под худи Шаста, кожу гладит, мнёт и сжимает. Кожа под пальцами плавится, и чем больше Арсений её касается, тем ярче желание в неё впаяться. Он придвигается к Антону ближе весь: головой, грудью, пахом. Врезается в шастовы — самое обычные, ничем не примечательные— бёдра и на мгновенье так застывает. Застывает, чтобы наконец-то признаться себе, что бёдра у Шаста — потрясающие и самые необыкновенные. Арсений кидает короткий взгляд за спину Шаста и вдруг цепенеет. В гостиной по мебели прыгает Мыша, швыряя хвост из стороны в сторону — в этом нет ничего необычного. Но вместе с ней с дивана на кресла и обратно — разве может это быть правдой — прыгает «потолочная» сущность. Играя с Мышей, она обрамляет слюной из незакрывающейся пасти всё вокруг. Выглядит крипово, но ведь… им вроде весело, так? Шаст на его замирание реагирует мгновенно. Отстраняется от его кожи, убирает руки и, Арсению кажется, почти поднимает те вверх, будто сдаётся: — Всё нормально? Но без близости Шаста, без его поцелуев и прижимающихся бёдер всё сразу становится не нормально. Огромный холл кажется тесным. Воздух слишком спёртым. А тихое фырканье Мыши пугающе громким. Поэтому Арсений подаётся вперёд, поддевая пальцами кончики мокрых кудрей. Отводит их от лица Антона, на каждой оставляя короткий поцелуй. Эта прядка — моя. И вот эта — моя. Рядом с Шастом — дышится легче. Рядом с ним — звук затихает, теряясь между его рёбер. И рядом с ним — Арсению очень свободно. — Теперь всю ночь с мокрыми волосами спать, — усмехается Антон. — Потому что надо фен купить, — Арсений касается губами шастовой шеи. Оставляет на коже поцелуй, а потом ловит его дёргающийся кадык и очерчивает его языком. Шаст под его прикосновениями шумно выдыхает, а потом вдруг отстраняется. — А может отстричь нафиг волосы? — Антон делает полшага назад, по его лицу проходясь взглядом вверх-вниз. — Ты же поможешь? Когда Шаст опускается перед ним на колени, Арсений стискивает зубы, шумно выдыхая. Конечно, Антон сделал это всего лишь, чтобы стянуть со своих ног кроссовки. И, конечно, он абсолютно-точно случайно проезжается щекой по ширинке его джинс. — Ты же не серьёзно? — и про позу, и про вопрос. Что, в целом, одно и то же. Арсений опускает глаза вниз, мгновенно об этом жалея. С кончиков шастовых волос срываются капли, падают и мгновенно впитываются в ворс ковра. Радужек у Антона почти не видно — одна сплошная чернота зрачков. И шрам у того неожиданно вспыхивает ярко-красным в рассеянном солнечном свете. — Конечно, серьёзно, — шепчет он куда-то в мышцы арсовых бёдер и толкает его к пуфику. Шаст оказывается между его разведённых бёдер. Ладонями оглаживает колени и ведёт вверх, сминая ткань штанов. Арсений откидывает голову — та врезается в стену с глухим ударом. Но лишённый возможности на Антона смотреть, он его движения чувствует ещё ярче. Когда шастовы пальцы оглаживают край его штанов, он коротко шипит. Антон останавливается и что-то спрашивает, но, что именно, Арсений понять не в состоянии. Он опускает голову, пытаясь сфокусировать плывущий взгляд на Шасте — тот одной рукой гладит внутреннюю часть бедра, а пальцами другой очерчивает резинку. Но самое ужасное, конечно, не это. Самое ужасное заключается в том, что губы Антона всего в каких-то сантиметрах от его стоящего члена. Ткань штанов, которая разделяет их, он даже не берёт в счёт — те всё ещё на Арсе по какому-то дурацкому недоразумению. Арсений отводит от Антона взгляд, чтобы перевести дыхание. Пересекая коридор, из гостиной в кухню мимо прыгает Мыша. А за ней, на четвереньках, с вываленным до пола языком проползает сущность. Жуть. — Арс? Он вздрагивает, возвращая взгляд на Антона. Прикрывая глаза, зарывается в его мокрые кудри пальцами. Откидывает голову, позволяя Антону оставлять на животе дорожку из поцелуев. И позволяя проскользить ладонью по ткани штанов и сжать её на члене. Арсений выдыхает, когда ладонь скользит вниз, и невнятно мычит, когда движется вверх. Ему хочется в Антона толкаться, хочется самому стащить с себя эти дурацкие штаны, и вместе с тем… Тепло в солнечном сплетении вдруг меркнет. Сменяется чем-то липким и холодным. Чем-то, что стремительно расходится по венам, добираясь до сердца и разгоняя его. Чем-то, что заставляет горло пересохнуть, кожу покрыться мурашками, а тело глушить прикосновения Антона. Он вообще всё ещё его касается? Арсений опускает голову. Одна ладонь сжимает арсовы бёдра, другая ритмичными движениями скользит вверх-вниз по основанию члена. Но всё, что чувствует Арсений — это холод, который обжигает его ладонь. Он поднимает свою ладонь, и на той коротким бликующим росчерком вспыхивает металл. Росчерк пропадает через мгновение, но его силуэт успел отпечататься на изнанке арсовых век. На его ладони были ножницы. Ножницы, которыми он мог бы состричь прядки Шасту. Но те, очевидно, были направлены остриями в сторону арсовой грудной клетки. Может вырезать сердце нахер, чтобы так не молотило? Или лучше попросить Антона его вырезать? Так же надёжнее. Стоящий член, сущность, ножницы, — всё вдруг сливается в неделимый комок ощущений. И, когда Шаст от него отстраняется и что-то спрашивает, всё, что Арсений может — только заметить его растерянный взгляд, но совершенно точно не разобрать слова. Ему бы рыкнуть, чтобы Шаст вернул ладонь на его член. Чтобы продолжил скользить по нему, вжимать и взывать к нервам. Но когда Арсений опускает глаза на ширинку, он понимает, что Антон и не убирал оттуда ладонь. Его пальцы всё так же замерли на ней, но Арсений их не чувствует. От ширинки Арсений поднимает взгляд, чтобы снова встретиться с шастовыми глазами. В тех солнечные лучи отражаются, окрашивая радужки в рыжеватый. Красивые такие переливы, на них смотреть куда приятней, чем констатировать внутри себя пугающие противоречия. — Солнце. Так странно, Шаст и в его глазах видит эту лучики? Арсения хватает только на короткое глупое: — Чего? — У тебя сейчас сердце из груди выпрыгнет. И глаза стеклянные. Так умеет констатировать только Антон — не грустно или разочарованно, а просто пересказывая факты. Пересказывая факты, так и не убирая руку с арсового члена. Арсению хочется влепить себе пощёчину. Или разбить свои костяшки, ударяя стену до тех пор, пока там внизу не натечёт целая лужа крови. Но вместо этого он только качает головой, чувствуя, как на пуфике обмякает, и предлагает: — Тут недалеко есть магаз, давай съездим. Шаст отползает назад и поднимается на ноги. Потом делает короткий шаг к Арсению, снова сокращая расстояние между ними, и Арсений к нему с благодарностью прижимается. Ещё несколько минут назад он бы спустился вниз, к его ширинке, а теперь только жмётся к его мягкому животу, вдыхая его запах. — Съездим куда? — диафрагма Шаста коротко сокращается, когда он задаёт вопрос. — Алкоголь какой-нибудь купим, — выдыхает Арсений, цепляясь пальцами за шастовы бёдра. — Ага, и в аптеку за корвалолом заедем. Коктейль получится — кайф. Арсений на дурацкий комментарий Антона фыркает и косится на свою ладонь. В той, конечно, никаких ножниц. И откуда бы они вообще появились тут? Он прикрывает глаза, чтобы избавиться от остатков фантомных образов. По горлу прокатывается судорога, а солнечное сплетение болезненно сокращается. В стуке по паркету он угадывает удары хвоста Мыши, которая скользит мимо. За ней, цокая когтями, пробегает сущность. В темноте век Арсений осматривает комнату с тремя другими сущностями. Те спят, даже на него не оборачиваясь. И вообще из своей комнаты последние пару дней предпочитают не высовываться. Наверное, боятся, что и их Арсений ножницами пырнёт. — Всё хорошо, а потом всё вдруг ломается, — Арсений сглатывает, решая, как продолжить. — Я вдруг цепляюсь за какой-то образ. Ты сказал про стрижку и ножницы, а я вспомнил про нож, который наставил на тебя в Хаосе… — он качает головой и прядки шуршат о шастову худи. Антон оглаживает его виски, спускаясь пальцами к подбородку — очерчивает тот кончиками пальцев. И Арсений за этим движением тянется, поднимая голову. Сталкивается с шастовым взглядом, в котором солнечная энергия превращается в атомную. Никаких принципов разумного использования и правил безопасности Арсений при столкновении с ней не придерживается, и в его груди взрывается целая цепочка последовательных взрывов. — Я не боюсь тебя. Не боюсь ни с ножом в руках, ни с пистолетом, ни с искрящимся Объектом. — Ты не понимаешь, я могу… — начинает было Арсений, но Антон прерывает его. — Можешь сделать мне больно, знаю. И тогда мы вместе что-то придумаем, — Шаст в своих ладонях укрывает его лицо. — Но я не откажусь от тебя из-за этой потенциальной боли, Арс. И вообще… ни из-за чего не откажусь. Арсений покусывает губы, не решаясь нарушить тишину, застывшую между ними. Но Антон сам продолжает, оглаживая кончиками пальцев его щёки: — Я встречался с девушкой тем летом… без тебя. Неожиданная смена темы болезненно колет в груди. Потому что не может же колоть в груди этот вброшенный факт о жизни Антона без него? После того, что делал Арсений, когда работал в Хаосе, он не имеет никакого права так на факт близости Шаста с кем-то реагировать, и всё-таки… — Антон, — устало выдыхает он прямо в подушечки шастовых пальцев. — Я переспал с полсотней людей, только чтобы завербовать их в Хаос. — Дослушай, — качает головой Шаст. — Мне казалось, с этой девушкой я смогу заглушить боль от твоей потери. Мне казалось, стоит только потерпеть и всё будет нормально, химия возьмёт своё и вытеснит боль, но… это так не работает. У Арсения в голове одна мысль цепляется за другую, выстраиваясь в цепочку умозаключений, а потом один взгляд в шастовы глаза — и вся эта цепочка взрывается. — Я не понимаю, о чём ты, — честно выдыхает он. — О том, что мы можем остановиться в любой момент, когда ты чувствуешь что-то, — он спотыкается, — что-то не то. Я знаю, что мы всё время куда-то бежим, от кого-то прячемся и что-то расследуем. И что моменты вместе — всего лишь короткие передышки, но дай нам время, — подушечками больших пальцев Антон ведёт по арсовым щекам, будто стирает невидимые слёзы. — Я уже твой, а ты мой. И у нас много времени вместе. Мне с тобой хорошо. Хорошо завтрак сжигать. Хорошо валяться в снегу. И хорошо даже волосы стричь вкривь. Арсений прикрывает глаза, мысленно за Антоном повторяя: «Я уже твой, а ты мой», но вслух только шепчет: — Всё твои дурацкие волосы. — Я потому их и предложил отстричь, — смешливо соглашается Шаст. Они переобуваются в тапочки, и Арсений сжимает шастову ладонь в своей. На верхней площадке лестницы Антон тянет его в сторону приоткрытой двери в ванную. Там от небольшого витражного окна по комнате скачут разноцветные зайчики, с друг другом переговариваясь. А когда Антон вкладывает в арсову ладонь ножницы, впрыгивают и на них. Ножницы в его руке лежат неожиданно твёрдо. Их острие не косится в сторону сердца, живота, оно только подцепляет подпаленные и промокшие шастовы кудри. Арсений осторожно состригает длинные пряди Шаста под его ироничные комментарии, и сам с них всё время фыркает. Антон скользит ладонями по его телу, оглаживая, и эти прикосновения у Арсения в груди отдаются теплом. За комментариями Шаста и тем, как он скользит ладонями по арсовой талии, отвлекая от стрижки, Арсений забывает проверять телефон. И только вечером видит сообщение, от которого внутри всё переворачивается: Буду у вас в городе через пару дней. Напишу 12:17 pm