Запутанными коридорами лис бежит к сердцу дракона

У Генерала глаза чуть мутные и грустные, как заброшенная планета, с которой ушла вся жизнь разом. Он улыбается редкими прогулками, бесстрашно подставляя под солнце мертвецки бледные щёки. Лучи бегают по лицу, обходя только глаза, пропитанные в равной степени печалью и терпкостью Птичьих настоек. — Призрачный Генерал! — слышится голос младших, а Вэнь Нин тихо смеётся над ними, такими напуганными и восхищёнными им, толпящимися в дальнем углу двора. Он присаживается и собирает ярко-жёлтые одуванчики, чувствуя на языке фантомную горечь их молочка. Пальцы быстро становятся липкими. «— Ты такой смелый! — Усянь стоит рядом с его постелью, держа в руках красное яблоко. Вэнь Нин улыбается бледными сухими губами, и чувствует, как нижняя трескается. Появляется тонкая алая полосочка, но он быстро проводит по ней языком. В Могильнике светло и холодно. От кафеля резко пахнет хлоркой, а одеяла совсем не греют и колются. Где-то совсем рядом слышится плач, но Вэнь Нин совсем не хочет его замечать, когда в палату заходит Вэнь Цин, облегчённо ему улыбаясь. — Золотая, а ты опоздала, я первый его увидел, — Вэй Ин беззлобно хихикает, когда сестра пихает того локтём. — Эй, не дерись! Вэнь Цин шикает на него, но у неё в глазах смешинки и нежность. — Как ты, Птенчик? — сестра осторожно присаживается на краешек кровати и убирает несколько волосинок, упавших на нос младшего. — Да какой он «Птенчик» после всего? — вставляет Усянь. — Настоящий Генерал!» «Зелень», — ласково думает он, поднимаясь. Цветы, едва коснувшись чёрной футболки, оставляют на ней следы пыльцы. Отряхиваться как будто нет смысла, так что Генерал, легко махнув детям рукой, вдруг застывает, услышав мелодию флейты. Подняв голову он уже привычно видит развивающиеся на ветру волосы с ярко-алой лентой. «Все мы носим свои тюрьмы с собой», — проносится в мыслях. Руки неосознанно прижимают одуванчики ближе к груди, оставляя больше следов. Дети заворожено переводят взгляд с появившегося Призрака обратно на Вэнь Нина, пока тот, замерев, вслушивается в такую знакомую с детства мелодию. В каждой ноте слышится родное, сросшееся со всем их существом «Прости. И ещё, спасибо». Генерал закрывает глаза, чувствуя нежное прикосновение к щеке. Тёплые пальцы оглаживают скулу несколько мгновений, но этого хватает, чтобы погрузиться в розовую тоску с головой. Из воспоминаний вырывает смутно знакомый голос: — Генерал? — Вэнь Нин делает глубокий вдох, опуская руку с одуванчиками и оборачивается к говорящему. На секунду кажется, что перед ним Нефрит, но наваждение рушится, стоит заметить на губах мужчины лёгкую улыбку. Она совсем не подходит его глазам, выдающим хранящуюся внутри печаль. Птицы такое чувствуют, никакие маски не помогут. — Я помню тебя младше. — А я вас счастливее. Перед ним Вдовец и смотреть на него можно почти спокойно, если бы не эта приклеенная вежливая улыбка. Вдовец похож на Монаха спокойствием, белыми одеждами и тем, что оба погибли. Только вот Монах не забыл лечь в гроб. Монах не вернулся через года, несмотря на зов Фокусника. Монах не ходит сейчас по коридорам, вороша свои старые раны ржавыми гвоздями, торчащими из досок, которыми заколочены окна. Мелодия флейты затихает и Генерал, вскидывая глаза, видит неподдельное удивление на лице лучшего друга, смотрящего прямо на них. — Монах? — читает он по губам Усяня. — Вдовец, — отвечает также лишь губами. Призрак кивает и скрывается в своей комнате. — Вы с братом очень похожи, — Вдовец улыбается чуть шире, услышав это. Новая улыбка кажется мягкой и совсем не пластиковой. — Если бы не выражение лица, подумал бы, что это Нефрит бросил Призрака. — Нефрит, — новый воспитатель перекатывает кличку младшего брата на языке, словно та карамель. — Всё никак не могу привыкнуть, что не могу звать его по имени, как раньше. — Так зачем же вы его привезли? — Вэнь Нин говорит спокойно, вкладывая в вопрос всё беспокойство за мальчика, с которым даже толком-то и не говорил, однако, если тот был дорог Призраку, значит, и Генерал должен его принять. Вот так просто. В вопросе беспокойство и любопытство. — Уж кому как ни вам знать, что тут происходило. Почему-то вдруг хочется попросить Вдовца показать спину. Кажется, что белая ткань будет пропитана кровью, как и кончики тёмных волос. Картинка перед глазами яркая, как будто всё было только вчера. Вэнь Нин давит в себе едва ли не истерический смешок. Он тогда выглядел не лучше. — Зов, — слетает в бледных, не тронутых дрожью этого слова, губ нового воспитателя. И больше ничего не нужно. В руке Генерала яркие одуванчики, пачкающие тёмные штаны при каждом сильном порыве ветра; на шее, виднеющиеся в растянутом вырезе футболки, чёрные вены, украшающие ещë и ключицы; в глазах заброшенная планета, а вместо солнца тоска и сожаление.

***

— Я принёс твои любимые цветы. Перекрёсток пуст и Вэнь Нин садится рядом со старым напольным зеркалом, едва видя в нём себя. Поверхность покрыта толстым слоем пыли и редкими многолетними брызгами крови. Зеркало не трогают, в него смотрят через раз, чтобы увидеть кусочек глаз ушедших. — Жёлтые, — Генерал приподнимает уголки губ, глядя на бутоны. Они сейчас как квазары в этой серости. — Помнишь, — он кладёт по цветку вокруг деревянной рамы. — Как мы хотели просто лечь в поле и зарасти одуванчиками? Ты жёлтыми, а я белыми. Чтобы подружиться с ветром и спрятаться ото всех. Где-то за слоем пыли мелькает нежность и тоска. Вэнь Нин не поднимает глаз, продолжая раскладывать цветы по кругу. Через пару мгновений он переходит на шёпот: — Птички передавали тебе привет, Золотая, — когда последний одуванчик занимает своё место, замыкая круг, Призрачный Генерал наконец смотрит в зеркало, чувствуя оттуда едва уловимое продрогшей душой тепло. — И с днём рождения. — Один криво лежит, — Вэй Ин появляется рядом так же тихо, как и его тени. Он садится на колени, заставляя скрипнуть старую половицу, и пачкает пылью тëмные джинсы, потерявшие прежний чëрный цвет от частых стирок и времени. Он протягивает пальцы к зелëному стеблю, чуть сдвигая его. У Призрака на ногтях чëрный лак. Такой же и у Генерала, и у Лотоса, а ещё у Шепчущего. И у Золотой такой был. «— Мне нравятся твои ногти! — Кролик хватает еë за руку, а Вэнь Цин начинает натурально шипеть. — Только накрасила! — Золотая мученически закидывает голову назад. На потолке трещины, как вены у еë брата на шее. Чëрные и тонкие, пугающе красивые. — Если смажешь!.. — А мне накрасить сможешь? — Кролик смотрит блестящими глазами. Вэнь Цин хлопает ресницами, неверяще смотря на друга, пока тот, кажется, начинает искриться. Усянь неугомонный, он вечно пробует что-то новое, от штукатурки, до самостоятельной стрижки. Он доверил Золотой имя с яркой улыбкой, а она ему с нахмуренными бровями. Кролик, как второй брат, которого не ждали, но от этого любишь нисколько не меньше. Она достаёт из-под подушки лак и улыбается. — Да. Конечно накрашу, давай руку.» — На ней лучше смотрелось, — говорит Призрак с мягкой улыбкой. — Всё. — Даже жизнь. — Вэнь Нин кивает, осторожно беря ладонь друга в свою. У них обоих холодная бледная кожа, чёрные ногти и дрожащие пальцы. Они лучшие друзья столько, сколько Генерал себя помнит, может быть, даже больше. — Я иногда думаю о том, как это — умирать… — Я думаю, — говорит Усянь через несколько секунд молчания. — Это как когда ты маленький засыпаешь в гостиной, а потом просыпаешься и понимаешь, что папа отнёс тебя в свою комнату. Тебе тепло, а за стеной приглушённые голоса и смех. — Смех… — Генерал улыбается. Было бы чудесно. — Кстати, — начинает он, после недолгого молчания, когда они уже собирались уходить. — Тебя там Шепчущий искал. — Соскучился, наверное. Они оба тихо смеются. В зеркале за их спинами отражается счастье.

***

Шепчущий, у которого множество тёплых кардиганов, делающих шкаф болотно-шоколадным и вечно холодные руки; Шепчущий, который прячет улыбки за старыми книгами, страницы которых ни разу не переворачивал; Шепчущий, который знал всё на свете; Шепчущий, который потерял брата; Шепчущий, который самый жуткий из Фазанов. Шепчущий, который в детстве хватался за жёсткую джинсу куртки старшего брата и едва ли не в слезах умолял того, оставить дверь в его комнату приоткрытой, а свет в коридоре включенным, потому что: — Духи, дагэ, я видел… Видел. Шепчущий, который боялся танцующих теней, теперь вырос, и заплетает Призраку, повелевающему тенями Дома, косички, играясь с алой лентой у того в волосах. Шепчущий, который оказался в Сером Доме десятилеткой, шугающейся любого шороха, теперь сам пугает Зелень, одним взмахом ресниц и чёрными ногтями, едва выглядывающими из длинных рукавов кардиганов. — До меня тут слушок дошёл, — Хуайсан приземляется на колени Призрака, сидящего в разваливающемся кресле Кофейника. От обивки пахнет мхом и апельсинами, а от Вэй Усяня — Четвёртой, сандалом и чем-то по-ночному запрещённым. Фазан мысленно хихикает. — Что до нашего новенького снизошёл сам Фокусник. Усянь ласковый, он ничего не говорит, гладит друга по спине и улыбается загадочно. В этой улыбке то самое ночное запрещённое раскрывается предстоящим Перекрёсточным разговором. Хуайсан улыбается шире, пряча лицо за рукавом, оставляя только глаза полумесяцы. — Вэй-сюн, — Шепчущий смотрит на Зелень, прячущуюся за дверным косяком и с любопытством разглядывающую их. Призрак подмигивает, дети смеются. — А ты помнишь, как я попал в Дом? — Конечно, — улыбка на лице Усяня сменяется с озорной на мягкую, вокруг них как будто образовывается пузырь ностальгии, и Хуайсан хочет остаться в этом бледно-жёлтом и мягком ощущении навсегда. «— Чего ты ревёшь? — Хуайсан, едва видя перед собой хоть что-то из-за пелены слёз, пытается всё же разглядеть в чёрных говорящих пятнах людей. Разглядеть получается не очень, но одно пятно было в фиолетовую полоску, а другое с чем-то красным на руке. — У него кровь, дурилка, — красное пятно подходит ближе, сматывая с руки цвет, становясь чисто чёрным. — Приняли его. Куда и кто его принял Не Хуайсан не знает. Он знает только то, что жутко обижен на брата, бросившего его в этом лабиринте коридоров, и благодарен тому мальчику, который не дурилка, за то, как тот бережно стирает кровь с его виска. Первый день и тут же вписался в угол. Брат был прав, он слишком… Просто всё плохое слишком. — Это же подарок Вишни! — фиолетовый мальчик-дурилка почти шипит и Хуайсану хочется отойти, но тот другой, который хороший, держит крепко и шепчет «не слушай его». Чуть позже Хуайсан узнаёт, что полосатого зовут Лотос, а доброго Кролик. Он хочет было сказать, что это глупость, а не имена, а потом приходит Вишня и всё рассказывает. У неё мягкие руки и смех, а ещё пластыри с кроликами, и Хуайсан сначала смотрит на мальчика, который вытирал его кровь своей лентой. Тот только смеётся и прыгает туда сюда. — Ты один здесь? — почему-то отвечать Вишне страшно. Вообще всё вдруг становится страшно. Хотя, наверное, не становится, а продолжается. Хуайсан чувствует, что находится в самом центре смерча. Его выкинуло туда ударом об угол. Он отвечает шёпотом: — Со старшим братом. Он ушёл. — Коридоры забрали, — знающе в один голос говорят Лотос и Кролик. — Вы братья? — спрашивает он, хотя хочется бежать по наглым коридорам, чтобы те отдали дагэ обратно. Мальчики переглядываются непонимающе, а Вишня хихикает нежно-нежно, говорит «да» и треплет по голове.» — У тебя было столько непонимания в глазах, — говорит друг. — Это было очень забавно. И ты был очень напуганным. — Да, но тогда вы показали мне свою вселенную. — Шепчущий укладывает голову на чужое плечо, устраиваясь поудобнее. У Призрака мягкая толстовка и жар, исходящий от голой шеи. Пузырь уюта разрастается и Не Хуайсан прикрывает глаза, чувствуя себя в безопасности. «— А можно оставить свет? — ему стыдно, хочется спрятать голову под одеяло, но ни Кролик, ни Лотос ничего не говорят, только синхронно кивают, ставя на стол старый ночник. — Это против правил, но вот это поможет, — Кролик улыбается и включает сине-зелёный космос. Хуайсан начинает искать созвездие Большого Пса среди искусственных звёзд. — Ты боишься темноты? — Лотос говорит с любопытством, совсем без издёвки. Ему почему-то такое не идёт. Будто бы выбивается из горделивого образа. — Теней. Я видел, как они танцуют… — он поджимает губы и натягивает одеяло на подбородок. — Я тоже танцевать умею! — Кролик вдруг подскакивает и начинает быстро дрыгаться посреди комнаты. Хуайсан понимает, что смеётся, а переводя взгляд на Лотоса, впервые за день чувствует покой, видя его мягкую улыбку. — Я не позволю никаким теням тебя обижать, — говорит он, вдруг становясь серьёзным. Только глаза блестят ярко-ярко. Не Хуайсан верит. Неожиданно и по-детски сильно, как верят в зубных фей и старших братьев.» С тех пор прошло много лет. Тот самый гордый, незаинтересованный образ Лотоса, который он демонстрирует до сих пор, на самом деле фарфор, затянутый для надёжности в цепи, ошейники и закрашенный чёрным лаком. Цзян Чэн, думается Хуайсану, просто прикидывается человеком, хотя сам является хрупким цветком, с накинутыми на плечи шипами. — А где Лотос? — задаёт он вопрос, вытекающий из мыслей. — У Золотой же день рождения, — отвечает Призрак, тихо усмехаясь. — Где же ему ещё быть?