***
«Золотая лежит на протёртых до дыр простынях Могильника. Они похожи на побелку — тоже когда-то были белыми. У неё, как у брата, на шее чёрные вены и дрожат белые руки. Она спокойна, а Вэй Ин игнорирует слезу на своей щеке. — Всё хорошо, — говорит она хрипло. Лотос ушёл отсюда только после серии угроз. Ему нужно поспать, а Вэнь Цин умереть. В отношениях всё должно быть поровну. — Это нормально. В конце концов, мы идём к этому с рождения. — Нет. — Усянь качает головой. Он смотрит на флейту в своих руках. В Золотой сидит тень, разъедающая её душу, а разбивается на части она у Призрака. — Мне жаль… — Позаботься о них, — отвечает она неожиданно и улыбается. Нижняя губа трескается и тут же появляется слишком тёмная капля крови. — Могла и не говорить. — Он сжимает в пальцах Чэньцин. У Призрака чёрные ногти с чужой запёкшейся кровью под ними. У Золотой такие же только вместо крови нитки старой простыни. Она сжимает её изо всех сил под колючим одеялом, чтобы Призрак не видел как ей на самом деле страшно. — Это моя… — он хочет сказать «работа». Но поднимает глаза на подругу и шепчет: — Вина. Это моя вина. — Дурак совсем? — Она смеётся тихо-тихо и Вэй Ину ещё хуже, потому что Цзян Чэн этого не слышит. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Он кивает и никак не решается начать играть. Чуть помолчав Золотая говорит: — Спасибо. И прости. — Усянь одними губам шепчет: «что?». — Ты самый лучший друг, о котором я могла мечтать. Только Хуайсану не говори, а то разревётся. — Золотая не знает, что Хуайсан и так последние три дня только и делает, что плачет и засыпает держа Призрака за руку. А Золотая улыбается. Кровь стекает дальше по губе, едва-едва не доходя до подбородка. — Спасибо, что заботишься о нас. Что заботился обо мне. Я видела. Спасибо. И прости за то, что придётся сделать. Вэнь Цин золотая. Не по кличке — сама по себе. Иногда она колючая, как её любимые кактусы, а иногда мягко гладит по голове. Она любит какао с двумя зефирками и кислые зелёные яблоки. А ещё котов. У неё под подушкой «Убийство в Восточном экспрессе» и вечно ироничное «Ах! Как хорош этот Пуаро!», стоит кому-то опять сделать глупость. У неё чёрные ногти. И всё это в прошедшем времени. — Смерть произошла в результате смерти, — хихикает она. Вэй Ин начинает играть, вытаскивая из неё тень и жизнь. Когда Вэнь Цин умирает, в Доме больше нет ни ведьм, ни золота.»***
Цзян Чэн вдруг чувствует себя совершенно виноватым. Из-за Призрака и Золотой. Он закуривает прямо на ходу. В коридоре перед ним — неожиданно — Нефрит. — Тебе же сказали сидеть в комнате. — Он складывает руки на груди. Пепел с сигареты падает на пол и его кожу. — Где он? — Фазан немногословен. И бесит. Ничего необычного. А Призрак убил Золотую, спасая осколки её души. Лотос чувствует как начинают дрожать его руки и губы. — Найди сам, раз такой смелый. — он немного молчит, сверлит крестника брата взглядом. Тот похож на Вдовца. Это естественно, конечно же естественно. Но Вдовец кажется совсем другим. Он мягкий и тёплый, похожий на конец мая. Нефрит январь, когда вокруг огромные сугробы и снег прямо в лицо, до боли. Неожиданное сравнение заставляет выплюнуть: — Ты меня бесишь. Вот так просто. — Взаимно. Ещё проще. Раздражает невероятно. Лотос скалится и кидает окурок на пол. Давит подошвой и представляет, что там лицо Нефрита. — На него тоже так смотрел, когда собак натравил? Неожиданно окурком себя чувствует сам Цзян Чэн. Это больно и неприятно. Как когда Вэй Ин прячет от него свои шрамы и улыбается ночами, хотя глаза красные-красные. — Ты ничего не знаешь, — шипит и подходит ближе. — То, что ты теперь бываешь рядом с Призраком чаще — нихуя не значит, понял? Он мой брат, и… — Он тебе — да. А ты ему? — Нефрит совсем не по фазаньему перебивает. Он выше и смотрит холодно. Кличка ему подходит. Белая рубашка тоже. — Он был предан. Тебе и тобой. Ты его вообще любил когда-нибудь? Цзян Чэн бьёт его по лицу и уходит.***
Во дворе холодно. Хуайсан говорил, когда мы выходим на улицу, наше тело пытается отдать всё тепло, чтобы обогреть мир. Делимся собой со вселенной. Вселенная решила вернуть холод, чтобы не оставаться в долгу. Он помнит, что когда-то читал потрёпанную книгу, которую притащила Золотая. Серебряное «Дориан Грей» на обложке было почти стёрто. Он тогда прочитал её от корки до корки, потому что Вэнь Цин говорила, что ей история понравилась. Цзян Чэн не понимал, что в ней такого, но всё равно читал, в конце концов выучив почти наизусть. Сейчас он чувствует себя Греем, чей портрет прогнил насквозь. Он так отчаянно хотел стать сильнее, что забыл о тех, кто был рядом. Сейчас у него нет уже никаких сил. Цзян Чэн достаёт сигарету. Мерзко от самого себя. В голове «ты его хоть любил?». Бьёт по всему телу, как дрожь. Такой идиотский вопрос, но раз Нефрит его задал, значит Вэй Ин говорил так, будто не верит в это. Он закуривает и боковым зрением видит у входа что-то белое. — Да что ты приебался ко мне? — Он рычит и резко оборачивается. Вдовец. Улыбается. Блять. Смотря на воспитателя вдруг хочется рассказать ему всё. А ещё прижаться к нему и заплакать, потому что на фоне всего случившегося старший выглядит самым стабильным. Вдовец всегда такой понимающий, но не потому что «работа», а потому что «я это пережил». Ещё будучи воспитанником он был таким… Особенным? Вычурное слово, но Цзян Чэн помнит, как ребёнком искал его фигуру в коридорах. Детский восторг, скрываемый за шутливым «на лебедя похож». И кличка эта его «Дарящий улыбки». На него смотрели и правда улыбались. «Они с Призраком сидят на широком подоконнике Четвёртой, болтают ногами над двором и пьют одну на двоих мандариновую газировку из стеклянной бутылки. Языки постепенно становятся оранжевыми, а они всё смотрят: Вэй Ин на голубое небо, а Цзян Чэн на зелёную траву. Воздух пахнет маем и химикатами с завода неподалёку. — Эй! — Хуайсан с земли машет им рукой, привлекая внимание. Он весь в пыльце одуванчиков и восторге. — Вам нравится? — друг указывает на Генерала, на голове которого кривовато лежит венок из жёлтых одуванчиков. Вэнь Нин смешно чихает и смущенно улыбается, когда братья начинают смеяться, кивая головами. Он впервые вышел на улицу после смены клички и выглядит сейчас, как снежок на зелёной поляне. — Очаровательно, — доносится едва слышимый голос Дарящего улыбки. Генерал опускает глаза и закусывает губу, у него красные-красные щёки и душа, полная счастья. — Не упадите, — говорит старший, смотря на Призрака и Лотоса. Последний заторможенно кивает, глядя на парня внизу. Тот улыбается чуть шире и уходит дальше, занимая место под деревом, присаживаясь между Жалом и Светлым. — И не боится он испачкать штаны? — Призрак наклоняет голову набок, делая глоток из бутылки. — Он же идеальный, к нему и грязь не пристанет, — спокойно отвечает Цзян Чэн, продолжая наблюдать за Дарящим. — Считаешь, что он идеальный? — А кто так не считает? — Фокусник, — брат хихикает и пожимает плечами. — Он слишком зациклен на любви к Монаху и ненависти к Дыму. — А ты на Золотой, но идеальность Дарящего всё равно видишь. — Получается, что проблема в Фокуснике. — вывод вполне логичный. — Получается так, — соглашается Вэй Ин, передавая брату бутылку. Стекло чуть нагрелось на солнце и в чужих руках. Воздух пахнет маем, химикатами с завода неподалёку, немного мятой и чем-то сладким. Потому что Дарящий улыбки пах именно так.» Они с Монахом были безопасными. И в итоге оба погибли. Ужасающе. Лотос думает, что это не его надо обнимать и успокаивать сейчас, а самого Вдовца. Вместо того, что зудит под кожей, Цзян Чэн выплёвывает: — Ваш брат — мудак. — В самом деле? — Вдовец мягко смеётся и медленно двигается в его сторону. — Я ему передам. — А вам можно такие плохие слова говорить? — затягивается и морщится. Ненависть к сигаретам такая же сильная, как ненависть к себе. И к Нефриту. Чёртов Фазан. — Ну, я как-нибудь выкручусь. — воспитатель подходит ближе. Он в мягком кардигане и Лотос делает шаг, утыкаясь носом в его плечо. Это чисто инстинктивно. Пахнет, всё так же, мятой и мёдом. Это всё из-за Хуайсана. Блять. Воспитатель только замирает на мгновение, а потом мягко, как он делает всё в этой жизни, обнимает за плечи. Приятно. — У тебя что-то случилось? — Два года назад в Доме умерла ведьма, а я сегодня стал окурком. — Ты не окурок, Лотос. Ты, скорее, пепельница. В тебе много того, что мешает, но если это выкинуть, ты продолжишь сиять. — Вы думаете, что я сияю? — Да. У тебя цепи и серьги на свету блестят, я видел. Сердце пропускает удар. Вот же блять. Вдовец всё ещё обнимает его за плечи. Он говорит тихо после нескольких минут молчания: — Как себя чувствуешь? — Как пепельница, очевидно, — Лотос фыркает и отходит от воспитателя. На лбу остаётся узор от его кардигана. — Вам не холодно? Он довольно тонкий. — Ты вообще в одной футболке, — замечает старший. У него согревающие серые глаза. Не как у Призрака. У брата там грозовые тучи и молнии жизни, а у Вдовца улыбки и тёплый летний дождь. Наверняка июльский. — Держи. — он снимает с себя кофту, накидывая вещь на плечи Лотоса. — Не заболей. — Ну так вы просто не уходите, — Цзян Чэн говорит просто и пожимает плечами. А Вдовец смеётся и где-то внутри расцветает весна. Май, наверное.***
— Бесишься, да? — Шепчущий тихо смеётся, выплывая из коридорной тени. Светлый на него шипит и смотрит округлёнными глазами. — То-о-чно бесишься. — Какого чёрта ты тут забыл? — дух смотрит неотрывно. Хуайсану почти грустно и почти не всё равно. Он помнит, как брат рассказывал про него первое время. Говорил, что этот мальчик — лучик солнышка. У него яркая улыбка и милые ямочки. Всё время повторял «он такой светлый», что в конечном счёте стало его кличкой. Сейчас он совсем не такой, как тогда, в рассказах. У нет больше не милая улыбка, да если он как-то связан с солнцем, то только с его затмением. Сейчас Светлый — просто тень. Злая тварь из-под кровати. Он мёртвый, но тянет руки к теплу и улыбкам. Совсем-совсем не видит, что улыбки-то нарисованные красной гуашью, как у клоуна. Да и брат неожиданно сказал, что ошибся. А потом умер. — Да вот хотел посмотреть на то, как твои мёртвые губы кривятся. Как тебе на вкус? — Что? — Уксус и зубная крошка, конечно. — Хуайсан улыбается. Как брат. Он видит, как от этой улыбки Светлый чуть щурится и отступает на шаг, пытаясь слиться с углом. Оттуда и вылез, наверное. — Забавно получается, да? — продолжает он. — Ты из кожи вон лез, чтобы он тебя заметил, а в итоге стоишь тут тенью, — Шепчущий хихикает. — И смотришь, как твой драгоценный обнимает кого-то, кто на тебя совсем не похож. — Ты, — Светлый шипит совсем как крыса. Наверняка последствие общения с Фокусником. Или с настоящими грызунами. В конце концов, он столько просидел в темноте подвала и стен, что наверняка понахватался от них. — Маленькая дрянь… — А ты, — перебивает Фазан, натягивая на лицо снисходительную улыбку. — Монстр. Просто что-то, что выползло из темной комнаты или детского шкафа. Я до сих пор не рассказал о тебе Призраку, только потому что хочу посмотреть, как ты теряешь последнее, что любишь. Хотя, — он разворачивается, собираясь уйти, когда видит, что Лотос и Вдовец зашевелились. — Это не любовь, это просто одержимость. Как у Снейпа, знаешь. Его это привело к ненависти и одиночеству, а тебя? — Хуайсан, ты просто крыса! — Фазан, вообще-то. Ответа он не дожидается, уходя коридорами. Шепчущий знает каждую скрипящую половицу и чужую тайну; разговаривает с трещинами и пауками; кутается в огромные кардиганы и пугает каждого состайника; в детстве он боялся темноты, а потом научился жить с ней, да ещё и подружился с Призраком и мертвецом; у него чёрный лак на ногтях, потому что он Золотую любил не меньше, чем остальные; он потерял брата, счастье и двух лучших друзей за месяц; слушал год как в Клетке сидит его защитник и ненавидел всех, кто сделал с его Кроликом такое. Все говорят «из Дарящего улыбки во Вдовца, как печально!», но никто не упоминает, что Птенчик стал Генералом, потому что смело дал отпор смерти, лишь бы вернуться к сестре, а Кролик, пробираясь через Изнанку, вернулся оттуда Призраком, у которого вечно холодные руки и чёрная флейта в них же. Не Хуайсан, возможно, в самом деле крыса, затесавшаяся к Фазанам, но зато крыса ручная, верная брату и Четвёртой. Ну и бешенством он, конечно, заражён. — Ах! — доносится из темноты. — Как хорош этот Пуаро!***
— Вот, выпей. Видеть Вдовца за стойкой Кофейника странно. Сидеть на высоком стуле, кутаясь в его кардиган — ещё страннее. Но Цзян Чэну нравится, он чувствует, что действительно спокоен сейчас. Несмотря на мысли о брате и Золотой, в голове больше не бардак. Он думает, что просто устал. После слёз всегда чувствуешь опустошение и желание уснуть, даже если слёзы были фантомными. — Это какая-то настойка, которой вас Птицы научили? — он смотрит на чашку, которую воспитатель поставил рядом. Там бледно-зелёная жидкость, какие часто можно увидеть в банках, стоящих на полках Третьей. Жутко. — Это просто чай. — Ядовитый? — Нет, с ромашкой, — Вдовец тихо смеётся и наливает себе такой же. — Пей давай, а то остынет. — Зачем вы вернулись сюда? Не говорите, — сразу отрезает он, когда видит, что воспитатель хочет сказать заготовленный ответ. — Что дело в Зове. — Ты проницательный, — старший улыбается и отпивает немного из своей чашки. — Я с Шепчущим шесть лет живу. — Звучит, как приговор. — Болезнь, скорее. Воздушно-капельным передаётся. — Лотос пожимает печами. Чай правда горячий. И сладкий. — Ну так что? — Я просто не мог… — он делает глубокий вдох и неопределённый жесть в воздухе. — Не знаю. Смириться с тем, что остался один. Опять. После развода родителей нас с Нефритом, — он забавно останавливается перед тем, как произнести кличку брата. Непривычно даже после месяца. — Я был с отцом всего год, потом он погиб, а я оказался здесь, потому что мама не вытянула бы двух детей. — Вам было обидно? — Нет, — просто говорит Вдовец. — Я не хотел доставлять неприятности. Да и здесь было не так скучно, как в Гусу. — Цзян Чэн смотрит вопросительно. — Это семейная резиденция, если можно так сказать. Там тихо и холодно. — Нефрит рос там? — Лотос фыркает. — Именно, — воспитатель улыбается. — В конце концов, я встретил Жало и Светлого. Они стоили того, чтобы жить тут. А потом, — он выдыхает через нос, опуская глаза в кружку чая. Вот так выглядит воспитатель Третьей. Как тоска и скорбь. — Ты сам понимаешь. — Лотос кивает. Понимает. — Я сбежал, потому что не представлял… Не понимал, что теперь делать. Два моих друга погибли, так что я просто… — Это нормально, — говорит Цзян Чэн. Он не умеет поддерживать, но кладёт руку на ладонь Вдовца, сжимая его пальцы. Они тонкие и тёплые. Он почти не вздрагивает, когда воспитатель переворачивает кисть, сжимая руку в ответ. Пальцы замком, сердце барабаном. — Но я так и не привык без них, без Дома. От него вообще отвыкнуть очень сложно, как оказалось. А потом умерла мама. И я решил, что не смогу справиться с братом, пусть ему и семнадцать. Я сам с собой-то не могу справиться. Не хотел портить ему жизнь, так что второй раз сбежал. Жалко звучит? — Нет. — Лотос отрицательно качает головой. — Я считаю, что вы поступили правильно. Вернуться туда, где пережили худший кошмар, чтобы позаботиться о брате, это смело. — Спасибо, — Вдовец гладит его костяшки большим пальцем и не поднимает глаза. — Ты хороший, Лотос, кто бы что ни говорил. Не забывай об этом. Но если что, я всегда готов напомнить. — Вы даже не мой воспитатель. — Но я могу быть твоим другом. Цзян Чэн растерянно кивает. — Призрак… — он запинается, подбирая нужные слова. — Мой брат. Он тоже так говорит. Это самое страшное, знаете. Я предал его, — в голове образ Нефрита. Его холодные глаза, в которых разливается презрение. Цзян Чэн смотрел на себя так же. — Поверил, что он виноват в смерти… В смертях. Вдовец вздрагивает и опускает голову. Почему-то он весь похож на вину и Цзян Чэну хочется поёжиться от этого. — Это был не он, — мягко, но уверенно говорит воспитатель. Лотос кивает. — Теперь я знаю, но уже ничего не исправить. Это навсегда со мной. — Ты думаешь, что он тебя не простит? — Он простил, в этом проблема. Я не думаю, что заслуживаю этого. — Цзян Чэн нервно облизывает губы. — Каждый раз прихожу в Четвёртую, чтобы узнать, что Призрак… — он делает в воздухе какой-то неопределённый жест. Вдовец кивает. — Ты хороший, — повторяет мужчина. — Все ошибаются. Призрак дал тебе второй шанс, так не упусти его. Лотос делает глубокий вдох. Чужие пальцы ободряюще сжимают его ладонь.***
Зеркало на Перекрёстке, то, что покрыто пылью и каплями крови, вдруг в пустоту коридора показывает счастливую улыбку и мокрые от слёз щёки. — Ах, как хорош этот Пуаро, — тихо говорит нежный девичий голос.