***
Почему люди ходят в этих безвкусных костюмах? Неужели серости неба им недостаточно и они добровольно напяливают на себя грозовые тучи, чтобы… что? Быть такими же грозными и устрашающими? Сначала пусть подберут с пола метровые животы - думает Кирилл, расстёгивая блестящий серебристый пиджак, надетый на голое тело. Отец сидит рядом - не такой серый и блёклый, как эти крысы за столом напротив, но и недостаточно, чтобы Кирилл смог это одобрить. Его темно-зелёный костюм пестрит запонками, но цвет явно ему не подходит. - Так мы договорились? - спрашивает отец. - Не при нем, - шёпотом отвечает грузный мужик. В одну его брючину влезло бы два Кирилла, на которого тот только что указал массивным подбородком. - А я вас чем-то не устраиваю, господа хорошие? - оскаливаясь, сказал он. - Тут серьёзные дяди сейчас будут решать серьёзные вопросы. Пойди, поиграй в песочнице, малец, - и проводил взглядом до соседнего столика с эскортницами, где развлекался молодняк возраста Кирилла. Он посмотрел на отца. Конечно, ему никуда уходить не хотелось. - Иди, я скоро. Только вот у отца было другое мнение. Наклонившись, прошептал: - Я буду рядом. - Я знаю. Иди. Мы просто поговорим. Когда Гречкин-младший начал удаляться прочь, то услышал мерзкий комментарий в свою сторону: - Твой сын похож на новогодний шар. Не стыдно с таким в свет выходить? - Нет. - А мне было бы стыдно. Кирилл сдержался усилием воли, рассаживаясь на мягком розовом диване, в отдалении от разговора, но по-прежнему находящемуся в поле видимости. К нему тут же подскочила девушка. Она присела рядом и смело провела тёплой рукой с длинными нарощенными ногтями по голой груди и торсу, заигрывающе улыбнулась. Он посмотрел на неё: платье короткое, необходимо короткое в такой профессии, тоже блестящее. Висит на тонких бретельках, не скрывая болезненно худых плеч. Она похожа на куклу из шкатулки, что танцует под нежную музыку. Она похожа на балерину, исполняющую главную роль. Или на пациентку с анорексией в каком-нибудь медицинском центре. Но не на проститутку. Девушка что-то читает в его внимательном, но безучастном взгляде и будто осуждает - не ему стыдить ее. И вообще, может, ей это нравится. Она убирает ладонь, то ли разочаровываясь, то ли выдыхая от облегчения, скидывает каблуки и подтягивает ноги на сидение. На левой лодыжке зеленеет синяк. Она закуривает, не глядя на него. Они оба смотрят на стол, где сидит его отец. Соседний столик пустеет - молодняк уходит в вип-комнаты, откуда доносятся стоны, скорее похожие на крики. Кирилл хочет отсюда уйти. Даже загаженные дерьмом и сыростью заводы нравятся ему сильнее, чем пропитанные тонкими женскими сигаретами углы таких баров. Девушка клюёт носом, без разрешения кладя голову на его плечо. Он успевает вытащить из пальцев сигарету и тушит ту в стакане с мартини, принесенным ею. Он пытается пожалеть ее, долго разглядывая. Но ничего не чувствует. Даже раздражения от нарушения личного пространства. Ему все равно. Мужчины заканчивают минут через сорок. Лицемерно жмут руки и расходятся. Все как всегда, все как надо. Только вот люди толстяка идут за ними подозрительно близко, полукругом зажимая в дверях. Кирилл смотрит на увесистую бутылку вискаря, прекрасно отыгрывая роль идиота: - Ой, мальчики, я возьму? Вы не против? Те лишь презрительно ухмыляются. Когда они почти выходят на парковку, двое начинают шарить в поисках оружия. Кирилл, крепко держа бутылку за горлышко, со всей дури разбивает ее о голову ближайшего. Второй не успевает среагировать, когда ему между глаз прилетает пуля. Кажется, это была арматура. Кажется, он не завидует тому, где за последние пять минут она успела побывать, своим конечным пунктом назначения выбирая задницу какого-то верзилы. Другой конец торчит в районе шеи. За последним - за жирным козлом в скучном костюме - он идёт со своей любимицей, доставая ту из багажника папиного Ровера. Никогда нельзя оставлять работу недоделанной. Кирилл надвигается медленно, таща биту под цвет пиджаку по полу, царапая дорогое покрытие и раздражая уши. Запуганная девушка босиком сидит на полу под столом. Кирилл идёт, смеясь и тщетно пытаясь стереть кровь с пальцев, но тем самым размазывая ее еще больше. Закидывает биту на плечо. - Ну как? Уже не стыдно? - нахально спрашивает он. Мужик запуганно смотрит на мертвых людей вокруг, которые уже не смогут прикрыть его зад. - Прошу. Давайте договоримся. - Ха! Теперь ты хочешь поговорить? У тебя был шанс, взрослый дядя, - передразнивая, говорит он, - Второго я не даю. Он бьет его, раз за разом оставляя тому все меньше шансов выжить. «Новогодний шар, говоришь?! А как тебе такое?!», «Сука!» и «Терпеть не могу, когда нападают со спины, трусливые уёбки!» От головы жирдяя остаётся лишь фарш. - Пойдёшь на удобрение свиньям, мудак, - Кирилл плюет куда-то, уже не разбирая, где что. За спиной раздаются всхлипы, которые теперь слышны громче и отчётливее, когда он перестал пыхтеть и избивать человека. Проститутка пытается закрыть рот ладонями, чтобы дышать тише, только выходит совсем наоборот. Кирилл разворачивается. Идёт в ее сторону. Кажется, она синеет от ужаса. Глаза - два огромных медных диска в неоновом свете. - Работаешь на них? - спрашивает он спокойно. Та мотает головой. Длинные серьги неприятно бренчат. - Работаешь на кого-то из этих? - имея в виду клуб, говорит Кирилл. Девушка кивает. - Сама? Мотает головой. - Должна им? Кивает. - Много? Кивает. - Давай так, - он присаживается перед ней на корточки, не убирая далеко биту, - Я тебя отсюда вытащу, а ты сделаешь вид, что ничего не слышала и не видела. Девушка закивала, сглатывая слёзы с потекшей тушью. - Вот и славненько. Только смотри у меня - я второго шанса не даю. Услышав эти слова, девушка по инерции сначала отвела взгляд на мертвую тушу, затем на биту, а затем в глаза Кириллу. Кивнула, пересилив страх. - Напиши-ка мне свой номер, - он закатывает рукав пиджака, подставляя оголенное предплечье. Та не находит ничего подходящего под рукой, поэтому пишет тем, чем предложили - кровью. Неровные цифры еле умещаются, но Кирилл доволен, - Супер. Созвонимся, - подмигивает, - А сейчас тебе лучше убраться отсюда да побыстрее. Видео с камер мы заберём. Он выходит на подземную парковку. Отец уже завёл машину. - Почему так долго? - Наслаждался процессом. - Все убрал? - Конечно. Костюм придётся сжечь - такое уже не отстираешь. А жаль, он начал ему нравиться. - О чем вы говорили? - полюбопытствовал сын. - Я вытаскивал из тюрьмы одного человека. Естественно, нарыл на него много интересного. Видимо, им это не понравилось. - И что? - Они попросили молчать. Для перестраховки я покопался и в их белье. Хорошо, что ты их убрал. Уроды редкостные. - Ну ты даёшь, папенька! Горжусь тобой! Весь в меня! - Чему ты радуешься, я не пойму? Меня не станет, будешь сам этим козлам задницы вылизывать. Не все в этом мире решается с помощью грубой силы. Дорогое авто мчалось в сторону острова. Кирилл открыл окно, высовываясь наполовину из салона. - Не все, папенька! - доносилось до мужчины, - Но очень-очень многое! Тебя уважают. А меня будут бояться! Его ждала ванна, полная… горячего молока. Залитая до краев, она пахла финиками и мёдом - рецепт молодости от Клеопатры, сохранившийся до наших дней. Кирилл предварительно очистил кожу от чужой крови, растерев ладони докрасна, а сейчас шёл в длинном махровом халате, такого же молочного оттенка, чтобы отпустить последние горести дня. Отец уже спал - такие выезды пагубно влияли на его самочувствие - поэтому Гречкин-младший был всецело и полно предоставлен себе. И своим мыслям. Блядский мальчик действительно снова перестал выходить из комнаты, хотя ему казалось, что их разговор перед кострищем что-то изменил. Видимо, нет. Кирилл похрустел головой, осторожно спускаясь под дом, где находился и бассейн, и джакузи, и его долгожданная ванна. Зажег всего пару свечей, всецело оставаясь во мраке, и снял халат, методично развязав узелок, просто спустив тот с плеч. Ткань бесшумно упала на бледно-розовый кафель. Боксеры остались на нем. - Что это? Он его напугал. Стоит с книжкой в руках и закатанными по колено спортивками. С ног натекли маленькие лужи. Значит, сидел у бассейна. Значит, это он его не заметил. - Почему пахнет так странно? Даже не кричит. И не обвиняет ни в чем. Странный сегодня день. - Потому что это молоко. Он залезает одной ногой, пробуя температуру, привыкая к ней. Равнодушно закидывает вторую, но пока не опускается целиком, продолжая стоять, наклонив голову. - Молоко?! Ты купаешься в молоке?! - Да. Не слышал о таком? Ещё до нашей эры великие мира сего так омолаживали и питали свою кожу. Тебе сделать? Повернувшись на мальчишку, спросил он. Тот лишь сморщил свою мордашку, брезгливо выругавшись: - Люди не знают, на что купить пачку кефира с хлебом, а ты блять в молоке купаешься. - Да. А что тут скажешь? Не отрицать же. Да, он купается в ёбаной ванне, наполовину заполненной молоком. Да, потому что любит, когда кожа становится мягкой и гладкой. Да, потому что может себе это позволить. Он аккуратно опускается на колени, затем расставляет руки в стороны, закрывая глаза, и падает на спину, позволив жидкости поглотить его целиком. Он тонет на несколько секунд, лёжа на дне: в ушах и голове тишина - ничего не беспокоит, не тревожит. Он даже не слышит, уходит ли мальчик. Ему почти все равно, ушёл ли он. Только колокольчик любопытства заставляет вынырнуть, откинув ладонью назад волосы, и протереть глаза, чтобы убедиться, что он ушёл. Но он стоит. Там же, где и минуту назад. И смотрит. Взгляд такой же, как тогда, когда Кирилл застал его за углом своей душевой. Взгляд полный непонимания и интереса. Взгляд, которым люди рассматривают чудаковатые находки прошлых веков. Он и сам так на него смотрит. Теперь уже снизу вверх, а не как обычно. С волос по щеке капает молоко. Действительно странно пахнет - он раньше и не замечал как-то. Пахнет и пахнет, какая разница? Они играют в гляделки не долго - Кириллу надоедает, и он подтягивается головой до углубления в бортике, ложится туда, попутно выкидывая одну ногу на край ванны. Закрывает глаза. Дышит медленно и редко, словно амфибия, готовая погрузиться в спячку. Холод помещения приятно контрастирует с горячей жидкостью, и ключицы покрываются мелкими мурашками. Он слышит, как Лёша садиться - потому что шуршат штаны - и снова перестаёт издавать какие-либо звуки, кроме редкого перелистывания страниц. В бассейне мерно плещется вода. - Что читаешь? - спросил он, не открывая глаз. Он не уверен, что ему ответят. - Маркус Зусак «Книжный вор», - тихо говорит Лёша. Кирилл приятно удивлён. - Такой нет в нашей библиотеке, - ведь он лично читал каждую книгу из имеющихся, в попытке убить время. - Игорь подарил. Ясно. Игорь. - Нравится? - Ну уж получше ванн с молоком, - дерзит парень. - Навряд ли, но я поверю тебе на слово, - улыбаясь уголком губ, отвечает Кирилл. Спустя время Лёша снова подаёт голос - в этот раз громче и злее. - Зачем ты ведёшь себя так? - Как? - Как король. Ванны императорские, приемы и вечеринки, дорогое авто и правильное питание. Почему бы тебе не сторчаться где-нибудь, как всем этим богатеньким детям, или не улететь за границу? - Правильное питание - признак королей? Не знал. Запомню. А сторчаться, как ты выражаешься, всегда успеется. Да и зачем мне это? Разговор похож на контрастный душ. Грубые холодные высказывания Лёши, стремящие задеть тебя поглубже, и ровные тёплые ответы Кирилла, невозмутимо парирующие их все. Больше они не говорили. Молоко неприятно начало остывать, скатываясь комочками и неприятно липнув между пальцев. Кирилл устало поднялся - сегодня должного эффекта и расслабления от этой процедуры он не получил, зная, кого стоит винить в этом. Постоял в ванне, слегка обсыхая, наблюдая, как белые капли текут по его рукам, как застревают в мелких темных волосах ниже пупка, и как кожа покрывается ими словно панцирем. Вышел. Не поднимая халата, пошёл в сторону душевой, останавливаясь, чтобы повернуть голову. Лёша смотрел на него, сидя на бортике, пока закладка из книги уносилась прочь. Он даже не заметил, что она выпала. Кирилл ушёл, оставляя после себя запах мёда и парного молока.***
Если бы боги существовали, наверное, они выглядели бы, как Он. Холодные, надменные, высокомерные, безупречно красивые и… равнодушные. Разница между ними и мраморными статуями заключалась бы в том, что статуи не моргают и не дышат. И не тратят все своё внимание на себя. Боги - они ведь эгоисты. Теперь понятно, почему он не раскаивается. Теперь понятно, почему Лёша не может оторвать чертовых глаз от спины, с которой на чистый пол капает молоко, с длинных ног, тяжело шагающих по ступенькам. Невозможно не смотреть, когда мимо проходит Бог. Или скорее Дьявол? Рядом с ним, этим широкоплечим атлантом, ты чувствуешь себя крохотным человечком, бесцельно блуждающим по миру и случайно набредшим на чужой свет, не подозревая, что тот сожжет тебя, стоит подойти ближе положенного. Он не должен был этого видеть. Видеть Монстра вот таким. Лёша просыпается от ощущения, что на него смотрят. Поганое чувство, неприятное и колкое. Одеяло слегка съехало на пол, а глаза все никак не привыкнут к темноте. Он переворачивается на спину, закидывая руку назад и снова усыпает. И слышит чужое дыхание. Тут же вскакивает, хватаясь за ночник у кровати - лампочка привычно скрипит выключателям. Монстр сидит на столе с ногами в белых тёплых штанах, обхватив руками колени и спрятав за ними лицо. Даже глаза, оставаясь на виду, прячутся за упавшими на лоб прядями волос. Жутковато. - Ты меня напугал! - парень громко выдыхает, пытаясь прийти в себя, - Я чуть кони не двинул блять! - Извини. Лёша в шоке, решая, что ему это слово почудилось, сел, подтянув край белья. - Нельзя так делать. Это ненормально. Монстр не ответил. Лишь смотрел своими огромными глазами, наблюдая за мальчиком. - Давно ты тут сидишь? - спросил Лёша. - Не знаю. - А зачем пришел? - Не знаю. - Ясно. Это моя комната. Ты без стука сюда не заходишь. - Я знаю. - Почему сейчас зашёл? - Не знаю. Разговор зашёл в тупик. Лёша смотрел на скупой пейзаж за окном, который почти не было видно с такого расстояния, и пытался не смотреть в сторону сидящего. Интересно, ему удобно так сидеть? Ноги, наверное, затекли. - Расскажи что-нибудь, - сказал Монстр. Из-за отсутствия возможности увидеть лицо целиком складывалось впечатление, будто он говорил не ртом, а транслировал слова прямо тебе в мозг. - Что? - Не знаю. Опять это «не знаю». - Расскажи про детский дом. - Зачем? - Не знаю. Замкнутый круг. - Там было так себе, - печально ответил Лёша, сдаваясь. Валяясь в мягкой и тёплой кровати, без тупых и громких соседей по комнате как-то быстро привыкаешь к комфорту, забывая, что раньше просто сон казался раем. Не говоря уже про все остальное. Монстр поднял голову, оперевшись щекой о косточки на сжатом кулаке. - Хотя, что можно взять с детей, которые никому не нужны? Когда ты маленький, - продолжил парень, накручивая на палец одеяло, - ты пытаешься защищаться от злых старших и ещё живешь с какой-никакой надеждой на будущее. А когда взрослеешь… начинаешь задирать младших, потому что так надо. Мне повезло не застать первый этап - я попал в детдом в одиннадцать, но было все равно дерьмово. Особенно на фоне контраста с прошлой жизнью. Та тоже была ужасная, но брошенные и предоставленные самим себе дети - с этим ничего не сравнится. Монстр слушал, изредка сопя носом и перебирая пальцами ткань спортивок. - Начинают курить лет в семь. Материться - ещё раньше. Если не бьешь ты, бьют тебя, но тут уже знакомая схема. И ещё. Все постоянно хотят внимания. Сколько бы лет тебе ни было - ты всегда хочешь, чтобы тебя погладили, похвалили, заметили. Старшие не признаются в этом никогда, но это так. У детдомовских ребят синдром дефицита внимания. Нет маминой ласки, любви, уюта. Мы все словно недоношенные. И каждый отвоёвывает это себе, как может. Я пытался первое время быть не таким, быть тем, про которых говорят: «подаёт надежду». Но мы же люди. Мы - стадо. В итоге я тоже сломался. Лёша упускал все моменты, связанные с Лизой, боясь нарушить какую-то устоявшуюся мирную обстановку. Эффект слона в комнате. - А ещё я думал, что там вкусно кормят. Теперь я так не думаю. Ему даже удалось улыбнуться. Кажется, Монстр тоже изобразил что-то наподобие улыбки, однако в тонкой струйке света из окна почти ничего не было видно. Подсвечивались только глаза. Будто специально. Его нога соскользнула, и он шикнул. - Тебе там удобно? - наконец, спросил Лёша. - Нормально, - ответил Монстр. «Блять, я об этом пожалею». - Ты можешь… сесть в кресло, - предложил мальчишка, показывая на пуф неподалёку от тумбочки с лампой. Поглядев на эту самую лампу как на самого закадычного врага, тот отказался, - Ладно. Они снова замолчали. Скукожившись в три погибели, Монстр продолжал сидеть и смотреть на хозяина комнаты. - С тобой все нормально? - настороженно спросил Лёша. - Не знаю. Да? - Ты меня спрашиваешь? - Потому что я не знаю. Он выглядел как ребёнок. Стесняющийся чужого взрослого, любопытного и в то же время закрытого ребёнка. Ребёнка, лет шести-восьми. Лёша зажмурил глаза, пытаясь потушить костер внутри себя - тот самый, что съедал внутренности и обжигал. - Можно я сяду на кровать? - спросил Монстр. «Конечно, блять, нет!» Лёша думал. Затем под звон в ушах «Нет-нет-нет», шёпотом ответил: - Да, можно. Тяжело спрыгнув со стола - он хоть что-нибудь умеет делать тихо? - Монстр аккуратно залез на одеяло, держась на таком расстоянии, чтобы и самому не упасть, и Лёшу не двигать. Которого начало трясти. Он сидел боком к чудищу, что всем своим естеством пытался поглотить и без того хрупкий мир мальчика. Он боялся повернуться. А тот дышал как паровоз, сотрясая воздух возле ушей и шеи Лёши. Он сидел слишком близко. Слишком. Нарушая личные границы и собственные правила. - Почему ты не пьёшь? - «нужно разговаривать, так лучше, чем сидеть в тишине», - Ты говорил, что тебе нельзя. Я не совсем понял. - Что-то вроде аллергии, - тихо сказал Монстр. - С наркотиками так же? - Да. - А курить можно? - Табак всего лишь убивает мои легкие. - А какие… будут последствия, если ты выпьешь, например? - «ты уверен, что хочешь услышать это?» - В прошлый раз, когда я был под наркотой, умерла маленькая девочка. С алкоголем не сильно большая разница. В ушах зазвенело. Вот оно - они наконец-то поговорили об этом. Он сказал об этом вслух. Монстр сидел, ожидая реакции. А Лёша только и смог, что закрыть лицо руками, чтобы не закричать прямо сейчас во все горло. Но как же хотелось! Невысказанная боль ломала его самого, сдавливала, снова разжимала и снова сдавливала, только уже сильнее. Как прессовочная машина. Этот крик стоял у парня в горле, мешая дышать, глотать и жить. - Хочешь, чтобы я ушёл? - подсказал Монстр. И, пожалуй, так было бы правильнее. Он должен уйти и немедленно. Вот только… …как-то странно рядом с ним начинал работать механизм пустоты, то ли затягиваясь на время, то ли становясь меньше. Пока он сидел рядом, боль никуда не уходила. Она просто перекрывалась. Раньше пеленой ненависти. Теперь Лёша не понимал, как назвать это чувство. - Нет. Если останешься, я буду не против. Он отвернулся лицом к лампе, спиной - к Монстру. И заснул, не ощущая собственного тела. Утром на тумбе лежала тонкая золотая цепочка и записка: «Вообще-то я заходил отдать тебе это - вместо твоего стрёмного шнурка, но решил немного позволить себе лишнего». - Сам ты стрёмный, - проворчал Лёша, перебирая пальцами сверкающий металл. Оставив пылиться подарок там, где нашёл, он сунул в карман записку. От неё теплом по ноге прокатилась волна.