Контргамбит

      На углу покатого дома, где-то в трущобах Сигансины часто видели несуразную рыжую девчонку в длинных платьях с рюшами. То была дочка Бишопов, владельцев довольно популярной в этой местах рыбной лавки.       Семейный бизнес шел в гору, позволяя плотно питаться и даже иногда угощаться конфетами.       Отец редко бывал дома, в основном пропадая на рыбалке, мать же заправляла магазинчиком, разбухшими от долгой работы пальцами считая монеты и вычищая склизкие дощатые полы.       Однако, вонь никуда не девалась, как бы Бишоп не натирала прилавки и какие бы средства не использовала. Оттого все семейство пропахло рыбными потрохами, а на одежде часто можно было заметить чешую, которая выглядела как россыпь крошечных глянцевых зеркал на солнце.       Как только Рене достигла пятилетнего возраста, мать тут же назначила ее в помощники, заставляя неумело разделывать тушки и прибираться засаленной тряпкой. Ее детство не фонтанировало обилием шалостей и милых выходок, все время занимала работа, что было, в общем-то, даже к лучшему.       Местная детвора часто дразнила ее из-за запаха и обзывала селедкой. Мальчишки кидались всяким мусором и не позволяли играть около пригорка, где в основном собирались дети.       Потому, Рене с юных лет предпочитала проводить свободное время в одиночестве, лазая по крышам и дразня хулиганов, скидывая на них камешки или выкрикивая гадости издалека. И это было для нее делом принципа.       Дома Рене казалась удобным ребенком, выполняющим любые поручения родителей, не жалуясь и не задавая лишних вопросов. Мать с отцом часто нахваливали дочь перед соседями, с недовольством поглядывая на ребятишек, что без дела шлялись по улицам и набивали синяки на коленках.       Ее желание угодить хорошим поведением продлилось до десяти лет. Именно в этом возрасте Рене начала стремительно взрослеть. Ее тело рано расцвело, и едва грудь под тонким платьем начала набухать, Бишоп уже давала понять, какой характер скрывается внутри.       Из неказистого ребёнка она медленно превращалась в красивую юную девушку с милым хитрым прищуром и россыпью веснушек на носу. Высокая и худая, точно палка, намного выше всех мальчишек, что жили по соседству. Настроение Рене обычно походило на расшатанные качели, отчего отношения с родителями стали натянутыми и холодными. В основном из-за постоянных препирательств, ссор и попыток матери контролировать каждый шаг. Рене страшно злилась, дралась и выплескивала накопившуюся ярость так сильно, что родители просто не могли ее успокоить.       Бишоп часто пряталась от проблем на крышах главной улицы — она наблюдала за толпой зевак, что собиралась здесь при каждом удобном случае. В основном народ любил смотреть на торжественный проезд местной элиты, что наведывалась в город на очередной прием или собрание.       Рене тоже любила приглядываться к одетым с иголочки людям, что косились на бедняков, как на пропавшие яблоки. Их снисходительный взгляд часто метался от одного худого лица к другому, а на физиономии расцветала до того фальшивая улыбка, что Бишоп становилось тошно. От них веяло деньгами и властью, от нее веяло речной тиной и завистью.       Было ли справедливо, что в ближайшем будущем ее ожидала вечная работа и замужество за таким же нищебродом, как и она сама?       Рене и не мечтала когда-нибудь так же проехаться по каменному бульвару, управляя благородной белой лошадью и шурша тканью дорогого платья при малейшем движении. Было ли это справедливо? Было ли?.. Вопросы стали почти будничными.       Скудный достаток родителей не смог обеспечить ей даже базового образования. Кроме того, отец с матерью считали, что городская школа — это самое бесполезное, на что можно потратить свое время. Муниципалитет был достаточно дорогим и ощутимо ударил бы по и без того худому кошельку Бишопов. Мать научила Рене считать монеты и вести отчеты, отец обучил стению. И это стало необходимым минимумом. Однако, Рене четко ощущала, что способна на большее.       — Главное, чтобы муж сообразительным был, — часто повторяли ей.       Читать Бишоп нравилось. Буквы складывались в предложения, а предложения в целую историю, это виделось почти магией. В доме Бишопов была лишь одна худая книжонка — детектив, зачинанный под тусклой свечой до дыр.       Однажды, когда Рене в очередной раз отказалась оттирать затхлый прилавок, отец впервые выпорол ее. Он кричал что-то о благодарности и о подчинении, а своевольная Рене вырвалась и убежала, обозвав того старым ублюдком.       Ноющие ягодицы вспыхивали при каждом движении. Рене плелась по безлюдному переулку с опущенной головой и что-то тихо бурчала себе под нос. Длинное голубое платье волочилось по земле, окрашивая края в серый цвет. Мыском дешевых, почти расклеившихся, башмаков она пинала маленький камешек. Утерев капли пота рукавом, Рене опустилась на землю и подтянула колени к подбородку. От одежды все ещё воняло ненавистной рыбой, а в душе липкой жидкостью вскипала обида. Она зло фыркнула и топнула ногой, наблюдая, как всколыхнулся дорожный песок. Рене чувствовала себя самым несчастным ребенком на свете.       Просидев так какое-то время, она внезапно заметила за углом высокую фигуру. Долговязый мужчина с худым лицом и острыми чертами шел так, будто владел всем городом. Он держал руки в карманах, а его дерзкая ухмылка обескураживала. От него веяло уверенностью, хоть тот и выглядел небрежно, а в зубах торчала дешёвая папироса.       — Эй, девчонка, — окрикнул он, заметив ее любопытство. — Мелочь клянчишь?       — Да, сэр, — соврала Бишоп и обаятельно улыбнулась, протягивая ему ладонь.       Ему было лет тридцать. Белая мятая рубашка не заправлена в брюки, на лице отпечаток бессонной веселой ночки. От него пахло алкоголем и сигаретным дымом. Рвотное сочетание, никак не вяжущееся с располагающим внешним видом.       — Ты сирота? — он игнорировал ее протянутую руку, продолжая задавать вопросы.       — Да, сэр.       — Хочешь получить работёнку?       — Телом не торгую.       Она подорвалась с насиженного места, однако незнакомец перегородил ей дорогу и мило улыбнулся, глубоко затянувшись сигаретой.       — А ты уже совсем взрослая девочка, правда? — он протянул ей сигарету. — Будешь?       — Буду, — буркнула Рене, вытаскивая из портсигара помятую самокрутку и ловко крутя между худых пальцев.       Она уже пробовала курить. Местные парни как-то нашли пару бычков, и она разделила с ними это сомнительное удовольствие. Не то, чтобы ей понравилось, однако Рене хотела казаться взрослой.       Незнакомец галантно дал ей прикурить от зажигалки и искренне расхохотался, когда Бишоп ожидаемо зашлась в неприятном кашле.       — Забавная ты, — протянул он, утирая слезу, что скопилась в уголке глаза.       Рене надула губы, стараясь курить изящно и по-взрослому.       Рене все чаще замечала, как все вокруг засматриваются на ее фигуру и симпатичное личико. Бишоп часто шлепали по ягодицам дворовые мальчишки, а то и зажимали в темных углах, чтобы облапать, не особо понимая, что делать дальше. К своему стыду, она позволяла им подобные шалости. Внутри играл обычный интерес, ведь мать ни раз рассказывала о том, как делаются дети. А ещё часто наставляла, что такими делами занимаются только с мужем и только после свадьбы. Естественно, Рене решила, что должна попробовать все запреты как можно скорее.       — Я забавная, — подтвердила Бишоп, заглядывая ему в лицо. — Мама говорила, что забавных замуж не берут.       — А каких берут?       — Красивых, — она вспомнила слова матери. — Послушных.       — А я бы взял забавную. Как звать-то тебя?       — Рене.       — А меня Колл, — отвечал тот. — Рене, есть у тебя мечта?       — Что за вопрос такой странный?       — Обычный вопрос, — Колл пожал плечами.       — Я хочу много книг, — немного подумав, призналась Рене. — А еще написать книгу хочу. Сама.       — Ого, — похвалил он. — Хорошая мечта.       Колл общался с ней, как с маленьким ребенком. Заметив подобную манеру речи, Рене обиделась до глубины души, стараясь задушить злость, что наивно проявлялась на лице красными пятнами.       — Обычная мечта, — буркнула она, поджимая пухлые губы. — Взрослая, я бы даже сказала.       — Это точно, — усмехнулся тот. — Для этого деньги нужны. Как и для всего в этой жизни. У тебя есть деньги, Рене?       Его голос переливался, как приторная патока. Бишоп застыла на месте, почти открыв рот.       — Откуда бы им взяться?       — А хочешь, чтобы были?       — А кто ж не хочет. Только в проститутки я не пойду.       — Да что ты заладила со своими проститутками, — хмыкнул Колл. — Будешь доставлять кое-что для моих клиентов. Всего лишь. Ничего страшного.       — Что доставлять?       — Да какая разница? Забрала из одного места, отнесла в другое. Ничего сложного, правда?       — Вроде бы да, — она нахмурилась. — А сколько вы платить будете?       — Вот это взрослый разговор, — удовлетворённо протянул Колл, вкладывая три монеты в её ладонь.       Так Рене Бишоп познакомилась с человеком по имени Колл Штреддер. Он был отличным начальником. Никогда не ругал, не приставал, платил вовремя, а иногда и больше положенного. Часто дарил ей конфеты и красивые платья.       Родители Бишоп поначалу задавали кучу вопросов, волнуясь за дочь, что получала непомерно много по меркам их бедных трущоб. Однако, когда Колл самолично заявился к родителям маленькой Рене и поговорил с ними, те перестали задавать вопросы. Совсем. Видимо, решили, что у их дочери появился состоятельный поклонник. А Колл тогда сказал, чтобы Рене больше никогда не врала.       Бишоп только потом узнала, что Штреддер сделал это не по большой симпатии, а потому, что наивная веснушчатая девочка, что краснеет от любого случайного взгляда, отличный доставщик наркотиков. Его абсолютно не интересовала ни она сама, ни ее тело, ни ее семья.       Да, Штреддер был расчетливым и опасным. Он, вместе с подозрительным и хмурым дядькой, которого все звали Карлином, заправлял целой сетью поставок какой-то гадости, что мутила рассудок и подсаживала на себя сразу после первого приема.       Рене посылали исключительно к богатым и влиятельным клиентам. Мало того, что состоятельные дядьки относились к ней снисходительно, так и дежурные полицейские как будто не замечали вовсе.       Рене взрослела на глазах. Через пару лет грязной работенки, постоянные клиенты уже предлагали ей свое покровительство. Милое личико привлекало многих. Колл же платил ей достаточно, чтобы Рене могла отказываться от заманчивых предложений мерзкий пузатых чиновников.       Но однажды все изменилось.       Бишоп все продолжала носить на себе потасканные платья матери, чтобы не вызывать особых подозрений на улицах, хотя могла позволить себе более изысканные костюмы. Копила на академию, чтобы окончательно уйти от Штреддера и получить образование, о котором столько грезила. И вот, местные парни, что постоянно провожали ее взглядом, обокрали Рене по пути к очередному клиенту. Они вычистили ее сумку, подставив к горлу тонкий острый нож. Оставили лёгкую царапину, напугав Бишоп до чертиков. Страх, что сковал ее тело, не был связан со смертью. Рене боялась лишь последствий, которые настигнут ее после признания Штреддеру в провале.       Когда тебя обкрадывают — последствие одно. Выгоняют за ненадобностью. Или убивают. Ведь ты уже не такой неприметный, как раньше. О тебе уже кто-то знает. И хорошо, если это не местные блюстители порядка. Тогда доставщиков не просто выгоняли. Каждый подписавший кровавый контракт с Коллом, взваливал на себя тяжкий груз. И за эту ношу хорошо платили.       Штреддер в тот день очень злился и кричал. Рене хмуро смотрела в пол и терпеливо сглатывала. Он выставил ее за дверь через пару минут. Рене все же заметила тень сожаления на лице, однако его поведения это нисколько не оправдывало. Бишоп не ожидала, что всегда милый с ней Штреддер может так рассвирепеть. Да ещё выгнать так стремительно, словно их многолетнее сотрудничество было лишь фарсом.       За годы кропотливой работы Рене так и не смогла накопить на счастливое будущее. Она не стала расставаться с детской мечтой о собственной книге, и ей пришлось сжать зубы и пойти другими путями.       Перспектива разделывать рыбные тушки до самой смерти не только не радовала Бишоп — ее тошнило от одного запаха семейной лавки.       Общаясь с высшими слоями общества, Бишоп быстро открыла в себе качества, о которых раньше не подозревала. Рене была обаятельной, неплохо подсаживалась на уши, а ещё от нее веяло какой-то безумной женской энергией, которая не оставляла равнодушным ни одного мужчину. Вкупе с красивым лицом смесь получалась довольно ядрёной.       Ее внимание часто покупали небольшими услугами, деньгами и подарками. От себя она отрывала фальшивые поцелуи, стоны и делала вид, что ей нравится участвовать в безвкусных извращенных играх с подчинением и кроткими разговорами.       Рене Бишоп была глубоко несчастной.       Она так погрузилась в фальшивую вереницу любовных заслуг, что напрочь окаменела внутри. Деньги все копились у нее под подушкой, но воспользоваться ими у нее не хватало духу.       Бишоп так и не познала любви. Ни через год, ни через два.       Ближе всех к ее «любви» подобрался лишь один человек.       Корнелиус Фишер был богатым и состоятельным владельцем большого издательства в Сигансине. Ему было глубоко за пятьдесят, он был вдовцом и любил кутить с совсем ещё юными девочками. У него было крепкое и приземистое телосложение, большой живот выпирал над брючным ремнем, а широкие плечи постоянно сутулились. На лице мелькали лишь тени былой красоты: настигшая смерть любимой жены заставила Корнелиуса быстро постареть и утратить живой блеск в глазах.       Встретив Рене, он отказался от своих прежних пассий и полностью переключился на нее. Корнелиус часто осыпал горячими признаниями, а она отвечала так же пылко и так же уверенно. Бишоп никогда не любила его, лишь умело врала. Очень хотела полюбить в ответ, но внутри сквозила лишь пустота.       Они поженились через месяц после знакомства. Он оплатил ей обучение всем дисциплинам, которые так ее интересовали.       Корнелиус уважал стремление к обучению и всячески способствовал тому, чтобы молодая жена получала всё, что приходило ей в голову.       Устроив ту в собственное издательство, Фишер обучил Рене всем трюкам и фишкам. Научил правильно писать, правильно управлять и правильно зарабатывать. Он вложил в нее столько сил, что Бишоп уже не могла спать по ночам от стыда, который бурлил в сердце, словно варенье в кастрюле. Она не только изображала из себя влюблённую и смиренную жену, но и активно способствовала тому, чтобы у них не появилось потомства.       Покойная жена Корнелиуса Фишера не могла иметь детей, поэтому горячо любимый муж тотчас же перешёл к делу, исполняя супружеский долг. Он очень расстраивался, когда месяц за месяцем и год за годом Бишоп не могла обрадовать его долгожданным ребенком. Хотя бы одним.       В последние месяцы Корнелиус Фишер все чаще болел и страдал от сердечных недугов. Рене Бишоп думала, что его тело неосознанно реагирует на ее затянувшуюся ложь.       За несколько лет их брака она так и не полюбила Фишера, но зато обменяла пресловутую любовь на уважение и теплоту. Он никогда не обижал Рене, напротив — всегда поддерживал и обожал так, как никто и никогда. Она же платила ему тем, что крала его время, убивала его детей и мастерски врала о своих чувствах. В моменты, когда осознание резко било в голову, Рене впадала в истерику. Всегда горящее внутри чувство справедливости сжирало ее заживо.       Рене призналась мужу когда он точно того не ждал. В очередной раз расстроившись из-за того, что не смог сделать жене ребенка, Корнелиус смиренно уселся в кресло, раскуривая трубку с крепким табаком. А она сказала ему. Обо всем. О том, что не любила. О том, что убивала детей в своей утробе, бегая к лекарю.       В голове Бишоп не было мыслей о том, что это чересчур жестоко. Что она говорит слишком громкие и чудовищные слова. И плевать ей на состояние мужа, плевать на недуг, что гноится где-то в органах. Главное выговориться, сказать о сожалении. Оправдать себя.       Погрязшая во лжи шлюха.       Корнелиус не кричал и не злился, лишь продолжал курить свою трубку и внимательно слушал. Рене до того распалилась в своем раскаянии, что не заметила, как его взгляд медленно мутнеет и теряется.       Рене крикнула слуг слишком поздно. Корнелиус тогда схватился за сердце и тяжело задышал, ворочая во рту онемевшим бледным языком. Наверное, пытался сказать ей что-то.       Она сидела с мужем до самого конца, повторяла извинения, шептала благодарности и плакала. Сидела с ним, пока ладонь не обмякла в ее, а внимательные бледные глаза навсегда не остановились на ее жалком лице. Она сидела и наблюдала, как врач в белых одеждах бесполезно бьёт по груди Корнулиуса кулаком, пытаясь вернуть к жизни мертвое тело. Рене больше ничего не видела. Ничего кроме глаз умирающего мужа. И жуткое разочарование, затопившее зрачки.

***

      Рене стала главным редактором всех новостей в Сигансине. Завещание четко гласило, что все нажитое остаётся его любимой верной жене и их детям. Когда нотариус зачитывал официальную бумагу, все, что делала Рене, так это поднимала глаза в потолок, чтобы удержать поток слез.       Она не отказалась от наследства.       Еще чего.       Лишь дала себе обещание: больше не врать. И заняться наконец тем, о чем так давно мечтала. Продолжить дело покойного мужа другими методами.       Со временем, бизнес Бишоп поглотил несколько мелких издательств. Никто не мог договориться с ней, и тем Рене доставляла много головной боли.       Проблема решилась сама собой, когда Рене захотела раскрыть сеть наркотических средств, что распространял ее бывший начальник, с которым они так печально расстались. Шальная мысль давно мелькала в её голове; она отчего-то считала, что Штреддер виноват во всех ее заключениях. Ведь это он ее выгнал, лишив хорошего заработка, а не она самостоятельно погрязла во лжи и мерзких манипуляциях.       Колл как-то пришел к ней в квартиру. Пришел вместе с двумя бугаями, что хмуро на нее поглядывали и постоянно трогали очертания ружей за плотной тканью длинных пальто. Тогда Рене впервые испугалась смерти. Колл стоял в ее гостиной, расшаркивая начищенный пол начищенными до блеска туфлями и потягивая сигарету в зубах. Затем отошёл к новому креслу, обитому твидовой клетчатой тканью, присел, закинув ноги на столик напротив.       Опрокинул чашку с чаем.       Вода расплылась на тканевом коврике.       Рене смотрела на пятно и пыталась унять дробь в сердце. Она перевела взгляд на глаза Штреддера, коротко вздохнула и уселась напротив, попросив сигарету.       Колл привстал, протягивая коричневатую парироску. Помог прикурить так же галантно, как когда-то в детстве при первой встрече.       Цикличный круг.       Но вот в этот раз она затянулась глубоко и почти умиротворенно.       — Думаю, ты понимаешь, Рене, чем обязана столь неожиданному визиту, — его ухмылка до сих пор была очаровательной и притягивающей. Он стал намного крупнее и мускулистее, от прежней худобы не осталось и следа.       — Не дура, — она ответила коротко и без дрожи.       Окостенела в реалиях сурового мира. Позволять себе выглядеть испуганной — невиданная роскошь там, где все принадлежало мужчинам.       — Не перестанешь совать свой нос, куда не просят? — он сделал драматическую паузу, словно они в блядском театре. — Я найду управу.       — Никому не удавалось до сих пор, — Рене позволила себе усмехнуться, демонстрируя ровный ряд зубов. — Что в тебе такого примечательного?       — Занятная ты птица, Бишоп. Забавный рост от робкой девчушки до бесстрашной суки, — Колл словно нахваливал ее. — Я впечатлён.       — Спрячь свой стояк, Штреддер. Ближе к делу.       — И не боишься ведь, — все также игнорируя ее нападки, продолжил Колл. — Не смущает, что мои парни могут тебе башку размозжить по щелчку пальцев.       — Моя смерть не избавит вас от неприятностей. Не одна я такая совестливая в городе.       — Знали бы твои люди, что Рене Бишоп сама носилась с посылками пару лет назад.       — Знают и понимают. Это не так важно.       — И на все-то у тебя есть ответы, — Колл опять обаятельно ухмыльнулся.       — Ты решать проблему пришел или языком чесать?       Его игры доставляли лишь колкое раздражение, а попытки запугать выглядели жалкими и неубедительными. Не то чтобы он не вызывал в ней никаких опасений, просто бесстрашие было одной из ее самых выраженных сторон. А ещё Рене могла отыгрывать отсутствие эмоций, что вкупе выглядело вполне убедительно.       — Ладно-ладно, — Колл примирительно поднял руки. — Не буду ходить вокруг да около. Вижу, что ты тетя занятая. А время беречь нужно.       Его милое выражение тут же изменилось. Улыбка исчезла, а глаза перестали бегать по телу. Хмуро взглянув на нее, он сложил пальцы в замок, подперев ими подбородок.       — Даю тебе возможность съебаться из города, — коротко протянул он.       — Или что?       — Или покромсаю всю твою команду. Вместе с семьями, детьми и дальними родственниками.       Она застыла на месте. Тело как ледяной водой окатило. Внутри разлилось горькое непонимание.       — И что это изменит?       — Ничего, — он был спокоен. — Но тебе будет херово. Этого достаточно, мне кажется.       — Мог бы убить и меня тоже. За компанию.       — Ты красивая, сильная и ты мне нравишься, — тянул Колл, не смущаясь в выражениях. — Поэтому и даю тебе возможность уехать. Может, свидимся когда-нибудь. А пока ты и твои расследования тут не к месту.       — У тебя нет такого влияния, Штреддер.       Рене соврала. Многие богатые люди стояли за этим загадочным человеком, что мастерски изворачивался от всех нападков прессы и военной полиции. Она знала, что его не раз судили.       — Рене, хватит играть в мужские игры. Женщине не место в этом кровавом беспорядке, — Колл будто бы наставлял ее мудро так, по-отечески.       Внутри заискрилась злость. Пальцы тут же зачесались и ей неистово захотелось прописать ему пощечину. Он давил. Давил изо всех сил.       Рене всматривалась в его постаревшее лицо и не понимала, как маленькой девочкой не замечала черной натуры, что разливалась в его глазах, точно жидкие чернила. Колл был напитан качествами, что она ненавидела и хотела вырвать с корнем из каждого зазнавшегося мужлана, расталковывающего ей о женском предназначении. Сколько грязи ей пришлось вытерпеть от тех же «хозяев жизни», чтобы хоть чуть-чуть подобраться к их положению в обществе?       В голове тут же всплыл образ Корнелиуса Фишера, и она дрогнула от стыда, однако быстро отбросив мерзкие мысли подальше. Осуждать себя будет позже.       С ней считались уже давно. Ее боялись и пытались угодить. Она была сильна и бескомпромиссна. И лишь Штреддер все продолжал видеть хрупкий цветок, что не в состоянии расти без полива.       — Штреддер, — слова звенели холодной яростью. — Только попробуй дотронуться до моих сотрудников. Я вылью на твои делишки столько грязи, что ты в ней задохнешься и сдохнешь, как свинья. И даже собственная смерть не остановит меня от того, чтобы тебя закрыли в подвале до конца твоей жалкой жизни. Не надо мне угрожать и заигрывать тоже. Я слышала, что ты заправляешь чем-то покрупнее, чем наркотическая группа? Оттого так не хочешь внимания?       Он молча смотрел на нее и, кажется, оценивал. Восхищенно разглядывал лицо, хмурые брови и поджатые губы.       — Я не девочка тебе, — выплюнула Рене, поднимаясь с кресла. — Попрошу убраться из моей квартиры.       Мужчины, что сопровождали Колла, молчаливо уставились на него, ожидая приказа. Он лишь снисходительно улыбнулся и дёрнул головой.       — Про управу я не шутил, — тихо прошептал Колл и тут же ушел.       Это была последняя встреча Рене Бишоп с Коллом Штреддером в Сигансине.       Спустя пару дней она незамедлительно выехала в Трост, оставляя свои издательства на попечение из ниоткуда взявшихся мужчин, занявших высокие посты.

***

      Майк стоял в той самой подворотне, в которой нашел корзину с рассыпанными овощами. Раздражённо ковыряя землю носком сапога, он наблюдал за полицейскими, которые с задумчивыми лицами осматривали темный закуток.       Ваннц настаивал, чтобы Майк не совал свой нос в расследование, однако тот все равно умудрился увязаться за его выделенной на расследование группой, свалив все бумажные дела на Нанабу. И хоть та и не была в восторге оттого, что товарищ отлынивает от обязанностей, однако прикрыла его по старой дружбе.       Среди кучи людей, что пытались разобраться в деле, Майк сразу приметил мелкого и напористого полицейского по имени Рик Окато. Первым, что бросалось в глаза, была его широкая фигура и мясистое красное лицо, обрамленное густыми щетками бровей. Рик был ниже Майка на две головы, небрежная рубашка торчала из штанин широких брюк, а сальные волосы спадали на лоснящийся от пота лоб. На носу сидели огромные очки с выпуклыми стеклами, что делали его взгляд пугающим и неуютным. Рик вечно пялился на Захариуса своими мутными голубыми глазами и зло поджимал губы, когда Майк пытался задавать тому вопросы. Казалось, Окато был недоволен, что его работа сопровождается постоянной слежкой надоедливого разведчика.       Мелкий рост не был помехой напускной важности Окато, его постоянные циничные шуточки в сторону Майка бесили того до зубного скрежета.       — Что вы ищете? — не выдержал Захариус.       — Не мешайте расследованию, — тут же отозвался Рик, открывая чемоданчик и доставая оттуда пробирку с жидкостью и ватные тампоны. — Ненавижу, когда вы, вояки, затаптываете мне все улики.       — Улики?       — Улики, — повторил он. — Мы, полицейские, уже давно перешли на более современные способы расследования. Вам, разведчикам, только до своих титанов и есть дело.       — Не буду мешать, — пробурчал Майк, не желая вступать в полемику.       Он отошёл на пару метров, наблюдая, как полицейский обмакивает тампон в жидкость и берет пробу крови на стене, что Майк обнаружил ещё в первую свою вылазку в город.       От присланной из местного отделения розыскной группы полиции не было толка. Те только задумчиво чесали головы и занимались бесполезным допросом друзей и знакомых Адель Кросби, которые, естественно, не имели понятия, куда она могла подеваться.       Команда Рика единственные делали хоть какие-то разумные попытки в поисках Адель. Правда, Рик в один из вечеров сказал Майку, что шансы найти Кросби живой и не покалеченной почти равняются нулю. А уж если ее украли охотники за бабочками , то конец веревки они никогда не отыщут.       Рик вообще довольно быстро оттаял к забитому и почти отчаявшемуся Майку. Он словно проникся к его истории какими-то тёплыми чувствами и последние два дня бесперебойно работал, пытаясь зацепиться за что-то. А так как Майк постоянно путался под ногами, Рику пришлось и его занять, чтобы хоть немного унялся.       Окато быстро установил, что образец крови в подворотне принадлежит пропавшей: он заставил Майка устроить в квартире Адель тщательный обыск, в попытке отыскать хоть что-то. Майк в ответ притащил использованную вату с кровью, которую нашел в мусорном ведре.       Рик долго рассматривал образцы в микроскопе, который притащил из столицы, прежде чем сказать Майку, что кровь принадлежит его будущей жене. Образцы идентичны. Реагенты не врут.       Лицо полицейского тогда задумчиво нахмурилось, наблюдая, как Захариус трет уставшее лицо и тяжело вздыхает. На следующий день он вытащил Майка с работы и они, вместе с другими полицейскими, стали прочесывать ближайшие к месту пропажи дома.       Жители неохотно открывали двери и не менее охотно отвечали на самые безобидные вопросы. Некоторые особо ушлые и бесстрашные вообще намекали на вознаграждение, хотя не знали ничего конкретного и скрывались в подворотнях, едва отчаявшийся Майк протягивал им пару монет из собственного кармана. Расследование заходило в тупик.       Окончательно заебавшись от наглых пьянчуг и дерзких беспризорников, Майк Захариус зашел в крошечную цирюльню, что ютилась на углу улицы довольно далеко от места происшествия.       Колокольчик зашелся короткой звонкой трелью. В цирюльне едва помещалось единственное кресло и платяная тумба с инструментами. На стене висело замызганное зеркало, а в самом кресле восседал пожилой цирюльник, что увлеченно крутился и щелкал большими ножницами. Ему, по-видимому, было дико скучно.       Комнатка была до того маленькой, что Майку пришлось пригнуться, чтобы войти. Дверной косяк не был рассчитан на высокий рост. Повернувшись к Захариусу, мужчина тотчас оживился и вскочил с кресла.       — Подстричься пришли? Для военных скидка. Я вам такую скидку сделаю! Да вы проходите!       — Я по делу, — отрезал Майк и застыл на месте, скрещивая руки на груди.       Под глазами у него уже давно залегли темные круги, Захариус страдал от бессонницы, но старался не подавать виду. С похищения Адель прошло уже пять дней, и с каждой минутой он все больше сомневался в том, что найдет ее живой. Он жестко отсекал эту мысль, но она все равно беспрерывно появлялась в голове.       — Так вы присаживайтесь, вот, в креслице, и расскажите о своих делах, — улыбнулся старик. — Негоже разведчику с лохмами. А то вдруг и титана не заметите в битве, когда патлы в глаза полезут.       Майк раздраженно сдул прядь с правого глаза и, смиренно скинув УПМ и снаряжение в угол комнаты, сел. Ему правда нужно было подстричься.       Обычно это делала Адель.       — Пять дней назад недалеко от вашей цирюльни произошло кое-что. Пропал сотрудник Штаба Разведки. Мы опрашиваем всех, кто мог что-то видеть, — старик быстро схватился за инструменты, и Захариус услышал щелканье лезвий над ухом.       — Да я весь день здесь сижу. Некогда мне людей разглядывать.       — Может, все-таки что-то подозрительное проскакивало?       — Да вроде ничего такого. А кто пропал-то? Может, знаю вашего сотрудника?       — Может и знаете, — согласился Майк, размышляя о том, что раскрытие личности никак не воспрепятствует делу, — Адель Кросби. Врачом в Разведке работает.       — Ади? — удивленно протянул цирюльник. — Она моему внуку травки выписывала от простуды. Такая девчонка хорошая. Пропала, говорите? Боже мой. Отродясь здесь такого не было.       — Вы не особо об этом распространяйтесь, мистер, — предупредил Захариус.       — Конечно-конечно.       Они замолчали. Цирюльник довольно быстро справился со своей работой и через минут десять отошел от зеркала, чтобы Майк смог оценить результат.       Прическа не понравилась. Старик оставил слишком много лишних волос, словно жалел. Адель всегда стригла коротко, не щадила ни одного волоска. Аргументировала тем же, что лепетал старик пару минут назад. Чтобы волосы не мешали. Чтобы ничего не мешало ему вернуться к ней с очередной экспедиции.       В помещение внезапно ворвался маленький мальчишка с белыми волосами и ярким синяком под глазом. Потирая грязные ручонки, он остановился, увидев перед собой высокого военного.       — Ой, деда, — воскликнул ребенок, испугавшись. — Я ничего не делал.       Майк усмехнулся, наблюдая за юным хулиганом.       — Да не по твою душу, Денни, — успокоил его старик. — Представляешь, тетя Ади пропала.       Захариус помрачнел.       — Ой, простите, — цирюльник запоздало спохватился. — Только ты об этом никому не говори, внучок.       — А что там с тетей Ади? — Денни заинтересованно взглянул на Майка. — Она разве не заболела? Видел ее недавно с двумя какими-то шаромыгами.       — Что за выражения, молодой человек? — дед недовольно цокнул.       Денни прыснул в руку, стараясь не засмеяться в голос. Ушлый был мальчишка.       Майк наклонился к мальчику и ухватил того за тонкие плечи. Денни испуганно расширил глаза.       — А когда ты ее видел?       — Да на той неделе. Дней пять назад вроде.       — А где это было? Видел куда пошли?       — Да я тут за углом носился, — стал оправдываться пацан. — И наткнулся на троих. Ади без сознания была. Они ее под руки держали, сказали, что заболела, а они вроде как ее в больницу несут. Я еще тогда удивился очень, хотел им сказать, что тетя и сама врач. Утащили куда-то в сторону Южного рынка. Я за ними не пошел, больно страшные дядьки были.       — А ты их раньше видел?       — Ну, один постоянно около местного управления трется, вроде как сопровождает кого-то важного. Но я не уверен, что это он.       — А показать сможешь? — спросил Майк, не веря, что спустя вереницу бесполезных попыток зацепился за что-то важное.       — Никуда он не пойдет, — возразил дед. — Ребенка, да в свои игры. С ума что ли сошли?       Цирюльник подошел к Денни и вырвал того из хватки Захариуса.       — Поймите, это очень важно, — Майк поднялся на ноги и отряхнул невидимую пыль с брюк. — Информацию все равно придется раскрыть. Другой вопрос — кому? Мне или отряду полиции, который придет по душу вашего внука? Можете с нами пойти, если вам так спокойнее будет.       Зрачки цирюльника расширились от страха. Никто не любил лишний раз общаться с местной полицией. Особенно люди, владеющие небольшим бизнесом.       — Не ради вас, а ради Ади, — наконец проворчал старик.

***

      Тренировочная база Касл Кетлуэлл, если верить картам, находилась в двух сутках езды. Агата была раздражена этим фактом до трясучки в руках. Все, что ей хотелось, так это избавиться от назойливого общества Аккермана, который то и дело холодно осматривал ее исподтишка, контролируя каждый шаг.       Последний, почти деликатный разговор, не сделал их ближе. Напротив, они как будто еще больше отдалились, обозлились и боялись переброситься и парой фраз. То ли им было неловко оттого, что немного раскрылись перед друг другом, то ли горький привкус настигшего несчастья был еще свеж.       Чувство вины надежно укрепилось в груди Агаты, и оттого ей было особенно паршиво. Мысли метались в голове, как звери в клетках. Была ли ее вина в том, что она влипла в эту историю абсолютно не по своей воле? Какое право имел Аккерман так набрасываться на нее? Зло ли управляло его языком или он действительно говорил то, что думал?       Ответ был очевиден — Леви всегда говорил то, что думал.       Он шарахался от нее, как от прокаженной. Пытался избегать даже самых простых бесед и выглядел отстраненным.       Притом, каждые пару часов Леви менял повязки на все еще саднящем лице. Агата просила его бинтовать шире, чтобы никто не видел ее уродства. Аккерман зло и недовольно цыкал, но выполнял просьбу. Грег в такие минуты тихо посмеивался, за что получал от Леви пару отменных тумаков.       В ночь, перед приездом в тренировочный штаб, Аккерман наконец смог оставить ее одну и ушел собирать дрова для костра. Перед этим он ещё раз перевязал Грега и дал Агате одно из своих лезвий, холодно бросив наставление:       — Дернется — поправь лицо.       Вряд ли Сейдж была на это способна в таком состоянии, но предпочла согласиться.       Его силуэт скрылся среди густых деревьев, и они с Грегом остались одни. Агата сосредоточилась на трели сверчков и потрескивании тонких веток в огне.       — Отлично выглядишь.       — Пошел ты, — Сейдж сжала челюсть.       — Серьезно, — он улыбнулся Агате, демонстрируя выбитые двойки. — Надо было дать Киму побольше тебя повоспитывать. Светлая память ему, конечно.       — Ага, — она ухмыльнулась.       Попытки Грега вывести на эмоции больше походили на слабые тычки палкой. Надоедливо, но не больно.       — Ты уже рассказала Смиту? — внезапно спросил Грег спустя пару минут.       — Что рассказала?       — Не притворяйся дурой, Сейдж. Твой папаша наверняка рассказал тебе на смертном одре. Кстати, сильно мучился? Никогда не любил этого старого и вшивого пройдоху.       — Закрой свой рот, — Агата холодно взглянула на Грега из-под опущенных ресниц.       Грег расхохотался и тут же поморщился от неприятной боли меж ребер. Леви от души поупражнялся на его грудине, когда тот чуть не прирезал Агату.       — Так рассказала?       — Не понимаю, о чем ты.       Она подняла лезвие и аккуратно положила на коленку, всматриваясь в свое отражение на сверкающем в отблесках огня металле.       — Значит, не рассказала, — заключил он. — Интересно, почему?       Сейдж предпочла игнорировать его и продолжила аккуратно водить по оружию дрожащими от страха пальцами.       — Не доверяешь разведчикам? — все продолжал допытываться Грег. — Думаешь, что Смит избавится от тебя, как только узнает, какой поганью занимался твой ближайший родственник? А как отреагирует драгоценный Аккерман, когда узнает, что его подстилка все знала, но предпочитала молчать?       — Заткни свою пасть.       Тело пылало от вихрящейся внутри ярости, но мысли оставались холодными и рациональными. Агата снова сжала рукоять острых лезвий и подняла на Грега пустой взгляд.       Он улыбнулся в ответ. Внутри та не видела и капли испуга, лишь огонь удовольствия.       — Ты посмотри, как возбудилась, — удовлетворенно протянул он. — Боишься, что Аккерман догадается, правда? Колл немного расстроится, когда узнает, на кого его променяли. Ну ничего, я бы и дальше прикрывал тебя, подруга, но думаю, что моя поездка в Кэтлуэлл не обычный вечерний променад. Боли я до безумия боюсь, так что пиши пропали ваши поганые секреты.       Его лицо словно превратилось в гротескную маску. Внутри у Агаты тотчас забурлила волна непрекращающегося страха, которая катком проехалась по каждому участку тела, заставив ее нервно передернуться. Она понимала, к чему клонит Грег.       Взгляд бегал от острого лезвия до крепких веревок, обвивающих тело.       Бесполезно. Не успеет.       Грег недовольно поморщился, поерзав на месте.       — У меня нос чешется. Почеши, будь котиком.       — А яйца тебе не почесать? — раздался грубый голос Леви. Он вышел к огню с охапкой дров в руках.       Сейдж вздрогнула, пытаясь успокоиться. Бушующий внутри хаос поутих на мгновение.       — Тоже было бы не плохо, — усмехнулся Грег, игриво поднимая бровь. — Нос бы доверил милой девчуле, а вот яйца только тебе.       — Сейчас, только разомну ноги…       Пока эти двое мерились членами и играли в острую словесную перебранку, Агата думала. Отбросив лезвие подальше, она судорожно соображала, как ей действовать дальше.       — С тобой все в порядке? — бросил Леви. — Он что-то сказал?       — Все хорошо, — Сейдж попыталась улыбнуться, наблюдая, как за спиной Аккермана подмигивает Грег. — Нос болит.       — Да чего ты распереживался, Леви? — тут же влез Грег, перетягивая одеяло. — Мы тут вполне мило пообщались. Вспомнили былые времена.       — Былые, говоришь? — нахмурился он, не отводя от Агаты взгляда, словно пытаясь найти в ярких серых глазах ответы.       Он слышал. Он слышал. Он слышал.       — Так точно, капитан. Как раз вспоминали, какая хорошая была пара, — он сделал драматичную паузу, — Агата Штреддер. Звучит отлично, правда?       — Заебал.       Леви потянулся за веревкой и кляпом. По-видимому, Грег наконец перешёл невидимую черту Аккермановского терпения.       Заткнув упирающегося Грега, Аккерман устроился около ближайшего дерева, упираясь в ствол дуба. Тонкая фигура Сейдж, точно призрак, стала порхать над костром, неумело пытаясь подсунуть пару толстых веток в полыхающее пламя.       Руки Агаты слабо потряхивало то ли от холода, то ли от нервов. Сложно было уловить, о чем она думает. Глаза беспорядочно бегали по сторонам, стараясь избегать его ответного взгляда. Она будто боялась наткнуться на него.       Кажется, Смит предупреждал его. Аккерман тогда отмахнулся по непонятным причинам, будто отказывался видеть за маской ее беспомощности и отчаянья что-то более темное и глубокое.       Он слышал каждое брошенное этим ублюдком слово. Он слышал их односторонний разговор. Ее молчание было красноречивее любых слов.       Леви надеялся, что Эрвин все-таки выпутался из лап Военного совета, потому что не имел ни малейшего понятия, что делать с Агатой. А та украдкой поглядывала на него. И слабо улыбалась. Словно контакт налаживала.       Блядь.