Гербарий воспоминаний

Если бы ему сказали, что «прелести» взрослой жизни заключаются в головной боли с утра пораньше и ломоте в суставах, то он бы предпочёл никогда с ними не связываться. И с похмельем в том числе. Леви был о нём наслышан. И о том, что во время его господствования хочется подохнуть, но, по всей видимости, не воспринимал эти слова достаточно красочно. Ранее нет. Теперь же приходилось испытывать весь спектр новых областей желания утопиться в уборной кабине, преследуя цель избавиться от состояния слизня. Он подорвался, кажется, ещё на рассвете: магазинные полки не были залиты режущим глазницы светом, но, несмотря на это, всё равно их неприятно жгло. Сначала Аккерман думал, что неприятные ощущения вызваны ранним подъёмом, но тяжесть желудка, стремительно поднимающаяся по гортани, заставила передумать. С тех самых пор он даже не поднимался с колен, из-за чего те начинали осуществлять план мести в виде будущих синяков, которые пока только намекали на своё скорое присутствие. Больно и неприятно, но явно не могло сравниться с тем, что творилось сверху. Рука в волосах вновь убрала падающие на глаза пряди и зафиксировала их, несильно сжав на уровне лба. — Вот так, всё хорошо, — ласковый голос помогал справляться с ситуацией меньше, чем на половину, однако без него было бы намного сложнее. Неудивительно, что, подняв столько шума, он разбудил ещё и Эрвина, у которого чуткость сна била все максимальные цифры. Но стоило отдать должное: его присутствие в самом деле было необходимо. Леви понятия не имел как бы справлялся в одиночку. Да и не хотел лишний раз об этом задумываться. И без того было понятно, что всегда легче, когда есть кто-то, разделяющий беды с тобой. — Всё просто ужасно, — отозвался парень вполголоса, отплёвываясь от всей той дряни, льющейся изо рта. — Первый опыт всегда плачевный, цветочек, — пальцы с долей нежности погладили макушку, вызвав по спине зябкие мурашки. Леви питал надежду, что они пришли вместе с недомоганием и теперь игрались с накалёнными до предела нервными окончаниями. Само прикосновение никакой роли не играло. — Нахер мне сдался такой опыт, — только он было выпрямился, отлипая от унитаза, как в очередной раз согнулся пополам, исторгая содержимое желудка. От здешнего запаха блевать хотелось снова и снова. — Теперь ты знаешь, что пить в таких количествах — априори плохая идея, — а интонация такая до раздражения снисходительная, будто солдат разговаривал с маленький ребёнком, который, невзирая на предупреждения со стороны взрослых, был неаккуратен, а потому грохнулся с горки и теперь сидел, обливаясь слезами. — Ты мог меня остановить, — тяжело дыша, произнёс парень, стараясь не смотреть на содержимое чаши, чтобы не спровоцировать чувствительный организм на очередные позывы. — Мог. — Но не сделал этого. — Не сделал. — Почему? — А как бы ты тогда пришёл к выводам? Трезвая правда здесь однозначно была, но она не помешала Леви закатить глаза. Стоило, наверное, догадаться, что потенциальная фраза «делай, что хочешь» являлась частью воспитательного процесса. Или Смит так оправдывался перед ними двумя, прикрывая собственное мутное сознание, позволившее другим совершать неосознанные поступки? Вероятности не меньше, но истину ему узнать было не суждено. — Сколько это ещё будет продолжаться? — наполовину риторический вопрос заглох в изгибе локтя. От неизменности положения о себе давала знать ещё и шея. Хотелось просто лечь и не шевелиться, не думая абсолютно ни о чём. — Я скоро желудок выблюю. — Может быть, в течение дня, а может быть, чуть меньше, — Эрвин погладил напряжённую спину, как бы проявляя сочувствие. Или Леви хотелось, чтобы это было именно оно, а не просто жест дружелюбия. Тц. — Без таблеток сроки довольно непредсказуемые. Предположения совсем не радовали. Не хватало ещё просидеть весь день у толчка, выворачиваясь наизнанку. В буквальном или переносном смыслах. Проще головой об стену несколько раз, чем терпеть ожесточённые нападки организма, после которых он наверняка начнёт думать, прежде чем браться за бутылку спиртного. Лучше от мыслей на будущее не становилось, как и от обещаний самому себе больше не напиваться до такого состояния. Последующие пятнадцать минут, какие казались Леви ещё большей вечностью, чем предыдущее время, постепенно исправляли малоприятное положение. По крайней мере желудок не умолял о помощи, а тихонечко просил пощады. Лучше, чем ничего. Аккерман поднялся. Голова вопила сиреной, что походила на ту самую в школе; глаза хотелось выколоть в жалкой вере на освобождение от боли, но благо он ещё не настолько сошёл с ума, чтобы приступать к осуществлению подобного. Эрвин поднялся следом, и с волос пропала хватка. Рваная чёлка пощекотала нос. Нужно будет найти ножницы и разобраться в който веки с чёрным беспорядком, похожим на птичье гнездо, утыканное вороньими перьями. Но позже. Определённо позже. — Как ты себя чувствуешь? — горячая рука ухватила за подбородок, вздёрнула лицо вверх и повернула его сначала в профиль, а затем и в анфас. Эрвин пристально присмотрелся к Леви, будто с размаху впал в абстракцию. И чего он так уставился? — Я чуть органами наружу не вылез, а ты ещё и спрашиваешь? — он плавным движением отвернулся, призывая убрать ладонь. Но сделал это скорее машинально, нежели по собственным убеждениям. Солдат улыбнулся чему-то своему, но просьбу всё же выполнил. — Рад, что тебе лучше. Не хочешь перекусить? — было заметно, что Смит еле сдерживал озорные искры в глазах, пряча проказниц за обликом спокойствия. Получалось скверно, он даже не старался. Аккерман вполсилы пихнул солдата в солнечное сплетение, дабы выразить негодование по поводу дурачеств. — Не издевайся, я сегодня и крошки в рот не возьму, — с весомым, но недостаточно сильным для отказа омерзением он вытер рукавом губы и направился в торговый зал. Впервые с момента пробуждения. — Это мы ещё посмотрим. Хоть что-нибудь, но поесть нужно будет, — тяжёлые шаги капитана за спиной вызывали какое-то необъяснимое чувство. — Ханджи и Майк отправились на охоту, если повезёт, то вечером приготовим дичи. При упоминании мяса в животе заурчала пустота, но она не сбила Леви с мысли: остальные ушли? Сколько времени он провёл в этой чёртовой кабинке, если день уже в самом разгаре? Или всё ещё утро? Блять. Следить за временем — лишний геморрой, пускай и по-своему важный. Всё-таки оно единственное, что у них осталось как напоминание о прежнем мире. Завывающие звуки зазвучали ещё настойчивее и требовательнее. Решишь одну проблему, а за ней козочкой прибежит и вторая. — А ещё говоришь, что не голоден, — Смит прошёл к стойке, за которой когда-то трудился обычный человек, и стал осматривать все поддающиеся ящики. — Я сказал, что не буду есть, а не то, что не хочу, — подросток же в свою очередь встал посредине помещения, поскольку не мог придумать места, где мог бы пригодиться. Такое же чувство одолевало в те времена, когда мама начинала прибираться в его комнате, пока сам Леви был занят уроками. Очень давно это было. — Сам найдёшь вкусняшек, или мне помочь? Подростку начинало казаться, что Эрвин специально зачастил задавать вопросы, затрагивающие тему самостоятельности. Нашёлся ещё один шутник наравне с Захариусом. Хотя бы не бесит так сильно в отличие от некоторых, пускай тоже горазд. — Спасибо, но вчерашней помощи мне хватило, — а ощущений так тем более. Хорошо ещё, что никакие сны не преследовали, поскольку он упустил момент отключения блока питания из розетки, а такое, как правило, сопровождается сном без сновидений. Хоть какой-то плюс от откровенного пьянства. — Как скажешь, — на пару секунд Смит оторвался от своего занятия и поднял взгляд на юношу, чтобы в манере запрограммированной машины вернуться к полезному делу. Аккерман заторможенно отправился за торговые стеллажи, большая часть которых, к удивлению, была целой, потому стояла на положенном месте. Ему категорически не нравилась реакция на Эрвина. На его действия, на его слова, на одно его блядское присутствие. Что за чёрт? С каких пор чувство неловкости навещало его гораздо чаще обычного? И какая этому причина? Чем дальше они заходили, чем дольше кочевали с одного места на другое, тем сильнее и чаще проявлялось то, что он не мог найти ответа. И это вымораживало. Внутри кипело и бурлило, но он ничего не мог с этим поделать. Искал выход, но натыкался на очередной тупик; разворачивался, шёл обратно и выбирал иную дорогу — результат не менялся. Чтобы не предпринял, приходил ни к чему. И ведь не спросить, не попросить совета или взгляда под другим углом, потому что обращаться за этим было банально не к кому. Эрвин отпадал сразу же, это даже не обсуждалось; Ханджи не смахивала на человека, к которому можно подойти с вопросами личностного характера. Он хотел получить помощь, а не дьявольское раздражение, спасибо. Из троицы оставался только Майк. И Аккерман даже задумался об его кандидатуре на роль советника, но столь же быстро дал себе ответ. Это же Захариус, и пускай они были знакомы не так давно, Леви уже сделал кое-какие выводы, исходя из наблюдений: от этого мужчины можно ожидать чего угодно. Тот либо посмеётся, либо действительно поможет, но Аккерман рисковать не хотел. Вот так и получалось, что оставаться ему один на один с мыслями, от которых спрятаться бы да отдохнуть. Парень остановился в момент, когда глаза завидели различные яркие упаковки, валяющиеся под ногами. Он присел на пол, сложив ноги между собой, и принялся разбирать гастрономический завал: чипсы, пустые пачки из-под них и от какой-то «правильной» пищи, раздавленные и попросту помятые коробки сока… Условно продукты можно было разделить на две категории: первая — что угодно, но не то, чего хотелось; вторая — то, что за полноценную пищу никогда не сойдёт. Оставлять всё это без внимания он, конечно, не планировал, но… О. Лицо Леви сию минуту преобразовалось в удивлённое, если не откровенно шокированное. Чего он точно не ожидал лицезреть в данных условиях, так это журнал. Вот только не из разряда тех, чтением которых он был бы не против заняться. С бумажной страницы на него смотрела девушка. Довольно симпатичная блондинка, но подростка смущало лишь одно — её неприличное одеяние, из которого грудь так и норовила выпрыгнуть, бросаясь в глаза. Он почувствовал, как щёки мигом вспыхнули. Проницательный взгляд вводил в состояние растерянности, потому что дама будто бы точно знала, что он нагло рассматривал её формы. Нет, Леви не был из разряда тех подростков, которые считали, что порно и связанное с ним прочее омерзительно, а потому всяким образом избегали «шокирующего» контента, но… Парень держал в руках журнал со столь, кхм, занятным содержимым. Но что здесь необычного? Как ни крути, это заправка, а по трассе в былое время точно катало немало дальнобоев, любящих отдыхать от долгой езды таким вот образом. В этом же нет ничего такого? А в том, что он полистает? Одним глазком глянет. И всё. Не смертельно же. Любопытства ради. Так он и сделал. Быстро переворачивал страницы, останавливаясь и детально рассматривая те, что по-особенному привлекали внимание. А таких было достаточно: и девушка в кружевном белье, поедающая клубнику со сливками с таким невинным видом, словно нет и не было никакого контекста; и женщина, прикрывающая приличных размеров груди, которая символично держит во рту ярко-красный бутон розы; и композиция с нотками ретро, где представительница прекрасного пола стояла напротив зеркала в сетчатых колготках и элегантной чёрной блузке с рюшами на рукавах… Несомненно, выглядело красиво, но Леви не задерживался на фотографиях с более откровенным содержанием, поскольку в таком случае становилось горячее. Ситуация изменилась ровно тогда, когда женские полу- или совсем обнажённые тела резко сменились мужскими. Смущения от такого поворота меньше не стало — Леви даже захлопнул журнал, неожиданно наткнувшись взглядом на части, которых у женского пола по умолчанию нет. Но при следующем открытии разглядывания картинок стали внимательными и не торопящимися, нежели ранее. Это было занимательнее, что ли? Но чем? Аккерман вернулся на несколько страниц назад. Сравнил то, что просматривал изначально, и то, на чём остановился сейчас. Ощущения двоякие. Обнажённая девушка в пиджаке, безусловно, выглядела потрясающе, но засматривался-то он на рельефные мышцы, а не на мягкие формы. Но, несмотря на это, он не мог сказать, что именно из увиденного нравилось больше, а потому смешанные чувства были чрезвычайно сильны. Кожу обдало холодом. Подросток закрыл журнал и отложил его в сторону. Странно это всё. Чертовски странно. В качестве метода отвлечения от посторонних мыслей и реакций Леви продолжил рыться то там, то тут. То на полках, то снова на полу. Занятную вещицу он забрал, обещая себе разобраться во множестве вопросов как можно скорее. Так он проходил в разные стороны некоторое незначительное время, занимая свободные минуты поисками, которые по итогу увенчались успехом. Ему удалось раздобыть то, что искалось чуть ли не столетия. Целых два шоколадных батончика. Это ли не счастье? — Эрвин! — крикнул он, ступая к месту, где в последний раз видел солдата. — Эрвин, ты не поверишь… — начал было юноша, но умолк сразу же, когда заметил Смита, лежащим на кассе. Глаза закрыты, лицо безмятежное и уставшее. Леви ещё никогда не видел военного таким по-настоящему спокойным, без командирской хмурости и морщин. Без решимости и чётких принципов, стойкости духа и поставленного «я должен вести за собой людей». Сейчас Аккерман видел лишённого всяких сил, выдохшегося от ответственности человека. Обычного человека, а не командующего, несущего на себе непомерный груз в виде необходимости принимать судьбоносные решения и действия. Эрвин походил на мужчину, являющегося отцом трёх детей, которому приходилось тащить на себе и их, и четыре работы, и быт. Леви подошёл ближе и, подталкиваемый трогательным чувствованием, провёл рукой по светлым волосам. Местами спутанные, с засохшей землёй между завитками, но всё ещё мягкие. Осмелев и почувствовав свободу действий, юноша зарылся ладонью в пряди. Приятно, несмотря на то что душ бы не помешал. Погладил большим пальцем висок. Одёрнул себя. Что с ним последние дни? Подросток, выйдя из ступора, положил вкусности рядом со спящим и отпрянул. Направился к рюкзаку, сложил в него журнал. Взгляд замер на блокноте, и в голову пришла идея, которая стремительно завела моторчики воображения и желания в срочном порядке воплотить придуманное в жизнь. Блокнот и остатки карандаша оказались в руках, Аккерман переместился к стеллажу, находящемуся напротив стойки, и уселся, облокотившись об него спиной. Идеальный угол обзора способствовал повышению творческой активности, потому вскоре карандаш зашуршал по бумаге. Должен же юноша запечатлеть столь редкую картину. Линия за линией. Плавные и угловатые. Сплошные и урывчатые. Толстые и тонкие. Ещё никогда Леви не рисовал с таким погружением в процесс. Он крайне редко занимался вырисовыванием людей, но изображать Эрвина оказалось даже увлекательнее, чем предполагалось изначально. Он чувствовал себя вернувшимся в те времена, когда позволял себе рисовать на уроках во время написания конспекта или объяснения темы учителем. Тогда тетрадки — в основном на последних страницах — были заполнены зарисовками птиц за окном, различными пейзажами, зарождёнными воображением, и каракулями, которые, собираясь воедино, превращались в произведение искусства в стиле минимализма для исключительных любителей бесовщины. Помнится, Изабель удивлялась его умению заниматься ерундой и при этом хорошо учиться. Воспоминания оборвались, рука остановилась. За заклеенными окнами послышался вопль, а за ним и громкое рычание. Леви перестал дышать, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. Скрябание, шарканье о землю и едва слышимый хрип. Или это слуховой обман, додуманный паникующим мозгом? Аккерман максимально бесшумно поднялся, предварительно убрав творческие принадлежности в сторону. Подкрался к входной двери, ручка которой была перевязана изнутри, дабы войти как и выйти через неё не было возможности. И застыл, прислушиваясь к источнику подозрительных звуков. Было тихо. Леви начинало казаться, что он в самом деле обманул сам себя или случайно задремал, из-за чего реальность и выдумка перемешались, но в дверь ударили, из-за чего та зашевелилась. Удар был не сильный, но и не слабый, точно тело врезалось по неуклюжести, но заставивший подростка отпрыгнуть назад, ошпариваясь. Шипение стало громче. Парень точно знал, что тварь находилась прямо за дверью. Принюхивалась и ждала. — Эрвин, — негромко позвал Аккерман мужчину. — Эрвин, поднимай задницу, у нас щенки и котята, — поскольку воздействие голосом не действовало, юноша потряс за плечо. Солдат открыл глаза спустя секунду и выпрямился. Леви напугала такая резкость движений, так как похоже это было на то, что Смит совсем не спал, а только и ждал, когда его позовут. Но сонность во взгляде, из-за чего голубизна того отливала пасмурным небом, выдавала правдивые сведения. — Я проверю запасной выход, — нож, хранившийся в кармане куртки, придавал смелости. Совсем немного, но это гораздо лучше, чем ходить безоружным. Леви направился к задней двери. Не покидало чувство, что твари шастали вокруг всего здания, а не только «перед глазами». Как волки, кружащие вокруг оленя. Загоняющие в угол и лишающие шанса на спасение с каждым голодным рыком. Мутантов можно без конца сравнивать с дикими животными якобы в человеческом обличии. Но что-то подсказывало, что даже звери дружелюбнее трупоедов. Тёмный коридор напоминал локацию в «Доме ужасов» в парке аттракционов, разве что страх был почти осязаем, а опасность являлась вполне себе реальной. Воняло мышами, прелыми тряпками, и ко всему этому примешивался невыносимый сладковатый запах разложения, заставляющий невольно задерживать дыхание. Аромат гибели и краха. Леви сжимал нож в руке, его терзали сомнения. Хватит ли у него сил убить зомби, если сейчас столкнётся с ним один на один в узком коридорчике? А если не сможет, то что? Смерть, очевидно. Глупая и бессмысленная, какими Земля полна. Аккерман не хотел попасть в список тех несчастных, что умерли ни за что. По неосторожности, глупости или случайности. Когда дверь оказалась перед ним, он аккуратно подёргал её, оценивая, насколько она поддаётся незначительным действиям. Держалась крепко. Вряд ли тупоголовые твари додумаются потянуть её на себя, тем более если она закрыта не с их стороны. Да, по счастливой случайности в замочной скважине остался висеть ключ, благодаря которому они могли огородиться от окружающему мира полностью. Ну, почти полностью. Кое-какая уязвимость к внешним воздействиям всё же присутствовала. — Они сюда не проберутся, я всё пров… — дар речи пропал, зато желание придушить одного солдатика, наоборот, появилось, когда в его руках заприметился тот самый, блять, ёбаный журнал. — Ты какого чёрта делаешь?! — Хотел переложить найденные патроны, однако обнаружил кое-что поинтереснее, — Эрвин мельком глянул на раскрасневшегося подростка и невозмутимо продолжил листать глянцевые страницы. — Не думал, что ты увлекаешься эротическими журналами. Сам нашёл, или Майк подкинул? Нет. Нет, нет и нет. Леви категорически отказывался верить в то, что это происходило с ним. Лучше бы абсурду оказаться неловким сном из разряда «очутиться голым в общественном месте», нежели правдой, иначе он не знал, что сделает с собой или с кем-либо ещё. — Какая разница откуда он?! Отдай! — Аккерман подлетел к мужчине с целью вырвать журнал из рук, но Эрвин ловко увернулся от всех нападок, используя разницу в росте на своей стороне. — Хм, интересное у него содержание. Обнажённые женщины и мужчины… — рассуждения вслух, смущавшие юного парня, не думали сходить с намеченного пути. — Тебе нужно время для уединения? — Да как ты смеешь! — следовало быть чуточку тише, он понимал это, но возмущение, бьющее ключом, было категорически против идеи сажаться на цепь. — Ничего мне не нужно, просто отдай его! — пытался дотянуться, но у солдата с натренированной ловкостью получалось уворачиваться от нападок. — Хэй, спокойно. Спокойно, — как можно мягче произнёс, чтобы юношеская враждебность отступила. — В мастурбации нет ничего постыдного, это естественный процесс для снятия напряжения и получения удовольствия. Я тоже был в твоём возрасте и понимаю тебя. — Да ты издеваешься, — с досадой протянул Леви, бросая попытки как-то замять ситуацию — по одной только упёртости Смита было ясно, что тот просто так не позволит сложившейся ситуации сойти на нет. — Всего лишь научный интерес, если тебе так всралось поговорить об этом. — Не драматизируй, — пролистанный журнал был передан в руки владельцу, как тот отчаянно желал. — Если ты испытываешь возбуждение к определённому полу или сразу к обоим, то в этом нет ничего страшного. Главное, не подавлять в себе чувства, а разобраться в них. Особенно, если они касаются твоей ориентации. — Конечно, может ещё просветишь меня в теме секса, если мы уж говорить об этом начали? — закатив глаза и забрав всё себе принадлежащее, он чётко развернулся на сто восемьдесят градусов и поспешил к рюкзаку. — Если тебе необходимо поговорить, то я отвечу на любой вопрос. Что тебя интересует? Аккерман, запихивая журнал как можно глубже на дно, мысленно спросил Господа, за что ему досталось такое наказание. Угораздило же их прийти к решению сложить боеприпасы в его сумку, да ещё и без разрешения. С одной стороны смущение и негодование призывали его высказать все недовольства и послать Эрвина на заветные три буквы, но с другой стороны — отличная возможность, чтобы пролить свет на некоторые вещи. Леви испустил вздох. — Как это вообще? Ну… Ощущается? — У каждого человека индивидуальная реакция на половой акт, можно услышать разные истории. Один будет счастлив, другой расстроен, третий не сможет дать чёткого ответа — сомневается в ощущениях. Пожалуй, главное, вступить в интимные отношения по искреннему, обоюдному согласию с человеком, которому действительно доверяешь. Обсудите с ним все тонкости и нюансы: позу, как долго продлится прелюдия, что можно и нельзя. Леви покивал сам себе, будто только что услышал нечто настолько гениальное, что мозгу банально требовалось время на переработку такого количества информации. Они с мамой, естественно, разговаривали на темы близкие к этой, но подросток никак не собирался с духом, чтобы подойти и спросить о чём-то интимном. А когда всё-таки решался, то шёл к матери. Под конец пути всякая уверенность всегда пропадала, из-за чего он либо разворачивался обратно в комнату, либо заводил разговор о чём-то другом. — Думаешь в нынешних условиях у меня ещё имеются шансы найти кого-то? — Шансы никогда не равны нулю. Главное — не прыгать в койку к первому встречному. Лучше с этим делом не спешить, поскольку здоровье важнее. Всё-таки в данных условиях трудно найти не то чтобы хорошие, даже приемлемые средства контрацепции. А это здоровье твоё и твоего партнёра. — Про марки презервативов и подробности я спрашивать не буду, так что утихомирь свои отцовские инстинкты, или что там обычно пробуждает в тебе желание играть роль моего родителя, — подросток обернулся к Эрвину, когда неловкость немного притупилась и кусалась не так сильно, чтобы бить в грудь и говорить «какой стыд, какой позор, замолкни». — Вечно ты от смущения сбегаешь от интересных тем для разговора, — в тишине помещения отчётливо был слышен кратковременный смех капитана, сменившийся снисходительной улыбкой. — Если захочешь продолжить — скажи мне, а не читай непонятные журналы, которые могут ввести в заблуждение. — Это чем же? Я прекрасно знаю, что у женщин не десятый размер груди по умолчанию, а тела у них не с кукольными пропорциями. За кого ты меня вообще принимаешь? — Хочешь сказать, что знаешь как правильно проходит подготовка к сексу для партнёра, занимающего позицию принимающего? — О, нет. Только не говори, что ты сейчас серьёзно начнёшь заливать о деталях. Я прекрасно проживу без них, — вот если бы интернет всё ещё существовал, то эта фраза не звучала бы настолько по-идиотски по понятным причинам. Леви открывал бы новые горизонты с помощью статей, написанных хер пойми кем, как и все обычные современные люди его возраста. Но, к сожалению, этот пункт обошёл его стороной. — Уверен? Это же необходимые знания для выживания в смертельно опасных условиях, — с саркастичной интонацией Эрвин забавлялся и старался придумать, как ещё посмущать Леви. — Пошёл ты. Увольняйся с роли клоуна, эта работа уже занята Захариусом, — парень усмехнулся и подошёл к Эрвину, чтобы забрать блокнот, валяющийся под его ногами, но был неожиданно прижат к стеллажу. Ладонь легла на губы, призывая к молчанию. Испуганный, наполненный, как бокал вином, чистым непониманием взгляд; кровь, бросившаяся к лицу, и в голове в первый раз за месяцы воцарилась вакуумная пустота, сменяющаяся истошным криком внутреннего голоса от внезапной близости. Что двигало солдатом? На каком основании он позволял себе такое? Аккерман упёрся ладонью тому в грудь, как бы задавая этим жестом вопрос касаемо происходившего и намекая, что им следовало бы отдалиться друг от друга. Но Эрвин не отстранялся, чем вызывал ещё больше смятений. Леви не двигался тоже, и дело было даже не в интересе того, что последует дальше, а в обыкновенном оцепенении. Чувствовал под ладонью бьющееся сердце, будто перетёкшее ближе к подушечкам пальцев с помощью тонких крепких нитей, которые являлись проводниками для колючих льдинок по венам. Это погружало. Утаскивало. Топило. И подросток не сопротивлялся, принимал как должное. И не шевелился, словно этот вариант вовсе не рассматривался как возможный. Рука у Эрвина холодная. Она пускала по коже слабые электрические импульсы, отдающие в мозг с утроенной силой. Щекотно. И не так неприятно, как усиливающаяся теснота в джинсах, за факт которой хотелось провалиться сквозь землю. Ситуацию до смехотворности доводило не совсем своевременное понимание причины близкого контакта: снаружи замелькали уродливые тени, — или то были не тени, а воплощения страха и темноты, — скачущие из одного угла оконной рамы в другой. Рыкали друг другу, словно переговариваясь, издавали нечленораздельные звуки, похожие на смесь шипения и чавканья. Приближались к стеклу настолько близко, что приобретали ясные черты тела, не похожего на что-либо не несущее опасности. Слабо бились головами об окна, но никаких признаков точного знания, что внутри кто-то есть, не давали. Подозревали. Может быть, чуяли плоть и кровь, но не понимали откуда шёл запах, а от того негодующе скрежетали. Видимо, они с Эрвином слишком расшумелись, если привлекли столько особей на одну территорию. Безрассудно получилось, да, но почему Смит не отступал, если до Леви уже дошла необходимость слиться с окружением, притворившись одной из дохлых крыс, какие валяются в подсобке? Почему тот продолжал стоять, вжимая юношу в торговые полки и не обращая внимания ни на что иное, кроме как на существ снаружи? Не доверял парню, или тому была причина, не являющаяся в обличии простым смертным? Нагретое тело, спрятанное за военной формой; рука, лишающая возможности вставить хоть слово; ускоренный ритм в грудной клетке, синхронизировавшийся с сердцебиением напротив — всё это вызывало пульсацию между ног и необъяснимое жжение в глазах. Наверняка в этом был виноват пчелиный улей мыслей, насекомые которого оставляли свои жала в глазных яблоках изнутри. Хотелось пасть в темноту, сделать к ней навстречу шаг. Отвернуться. Объясниться перед самим собой, найти рациональное оправдание. Но он стоял и трясся от напряжения в жалких попытках угомониться. Твари не успокаивались, но подросток их не слышал — слух сконцентрировался исключительно на дыхании рядом, на его частоте и тяжести. Оно плавило, оно сводило с ума нечто, таящееся в тёмной глубине переклички идей, раздумий и проблем. Глубине далёкой и абсолютно чуждой, там, где вспыхивал пожар на углях человеческой души. Дыхание солдата подливало керосина в огонь. И распаляло. Распаляло так, что Аккерман задыхался от незримого дыма. От нахлынувших чувств, и даже сердце колотилось одновременно в висках, в груди и пятках, будто весь он — пустая кастрюля, по которой стучали половником. Командующий отпустил лишь тогда, когда из горла вырвалось слабое мычание, которое юноша был не в состоянии контролировать. Леви ощутил сильнейшее желание убежать и спрятаться, что заставило вспомнить о самом безопасном месте в мире, которого более не существовало. Снаружи всё затихло, нависло мертвенное спокойствие, только откуда-то издалека доносилось завывание. Ветер слегка раскачивал ржавую, чудом сохранившуюся вывеску заправки. — Извини. Рефлекс, — наконец, военный отошёл на приличное расстояние, высвобождая парня из заложников. К сожалению, не из заложников своего паршивого состояния, которое являлось прямым следствием так называемого рефлекса. — Я тебя сильно напугал? — Нет… Нет, пустяки. Всё в порядке, — неуверенно промямлил Леви, ведь слова были откровенной ложью. «В порядке» не было ничего, но не мог же он сказать, что возбудился от одних только малозначительных воздействий. — Уверен? Выглядишь не очень, — когда ладонь Эрвина потянулась к его щекам второй раз за день, он быстро опустился вниз, сделав вид, что случайно не заметил этого жеста, и поднял блокнот. — Абсолютно, а теперь, если позволишь, я бы хотел немного отдохнуть от общества, — отмазка выше всяких похвал. Хорошо ещё, что у Смита не возникло вопросов, и Леви удалось спокойно уйти в кладовую. Ему действительно нужно было перевести дух, но не от того, что было обозначено солдату. И снова тошнило. От запаха, от темноты, выедающей зрение, от чёртовой заправки, от ёбаного всеобщего краха, от самого себя. Всё окружение сдавливало железным обручем, сжимало так, что хотелось раздробить, собственными руками вскрыть череп и вытащить механизм, закручивающий гайки. Жуткий приступ головной боли заставил зажмуриться. На наличие обезболивающих даже не надеялся, из-за чего чувствовал себя ещё хуже — был готов терпеть, что угодно, но только не это. Ощущения такие, будто в мозге завёлся паразит, целеустремлённо прогрызающий через нейроны несколько каналов для своего толстого склизкого тельца. Представление картины до добра не довело — юноша с трудом сдерживал рвотный позыв, который волнами подкатывал к горлу. И каждая волна была сильнее предыдущей. Точно пустит пулю в лоб, если его вырвет прямо здесь. Уже достаточно пережил на сегодня позора. Сначала похмелье, потом журнал, теперь грёбаный стояк в штанах, проснувшийся только от того, что Эрвин простоял рядом всего-навсего пару минут, изумительно! Превосходно! Со психу Леви чуть было не хлопнул дверью подсобки, но вовремя очухался. Они только что избежали обнаружения, а своими истерическими припадками, не знающими понятия «контроль», снова подставил бы под удар не только себя, но и другого человека. Аккерман медленно скатился по стене. Его даже не волновала вся та дрянь, прорастающая во влажном тёмном помещении. Сейчас не волновала, зато после он возненавидит себя за несоблюдение чистоты и безалаберность. Как бы глупо это не звучало. С ним происходило что-то неправильное. Он осознавал это, но абсолютно не понимал способы и принципы борьбы. Не видел их, как и путей отхода, если они вообще были. Всё кануло в глуши, истлело во мраке. Единственный слабый луч надежды не обогревал теплом — мысли о достижении какой-нибудь спокойной бухты или возвращении в прежнюю, нормальную жизнь, какие всегда служили для подростка утешительными, не выходили на связь. Оставили посреди пустой равнины в таком одиночестве, как если бы он остался один на всём белом свете. Обхватил лицо руками. Возвращался к событиям, произошедшим минутами ранее, и ненавидел себя за невозможность понять ни причину, ни следствие. Он возбудился, в этом сомнений быть не могло. Но почему именно так произошло? Это вообще нормально, что он испытал такую реакцию при взаимодействии со взрослым мужчиной? Или тот здесь ни при чём, и вся брехня исходила из головы подростка? Может, он ещё не до конца протрезвел?.. Аккерман тихо взвыл, вспомнив выражение лица солдата, пока тот зажимал ему рот. Такое собранное и сосредоточенное, что самому впору пример брать. Такое строгое и неопределённое, что ничего нельзя понять. Но в то же время оно было такое завораживающее и манящее, что казалось, оно отмечено печатью небесного рождения. Господи. Леви пару раз приложился затылком об стену, чувствуя характерное, приятное напряжение внутри живота. Покрылся лихорадочным румянцем, ощущая как в штанах вновь становится тесно. — Что б тебя… — слетело с пересохших губ на выдохе. Рука потянулась к топорщившейся ширинке. Давление было невыносимым, от него хотелось поскорее избавиться. В этом же нет ничего такого, верно? Вторая ладонь ожесточённо сжимала блокнот, словно пыталась вытащить Аккермана из западни, в какую он попался по собственной воле, но юноша чувствовал только то, как тянулись мышцы пальцев; как они напрягались до той самой точки, являющейся критической для появления судорог. Поделом. Никакая боль не несла за собой штиль в душе; никакая боль не возвращала к реальности, где ему следовало бы отказаться, проявить сопротивление неправильным, грязным желаниям. Вместо этого парень целомудренно приспустил джинсы и нижнее бельё, закусив рукав куртки, чтобы не застонать от того, как ткань огладила возбуждённый член. Смиту не обязательно слышать, не обязательно знать, чем он занимался, оставшись один на один с запретными мыслями, которые толкали его к краю обрыва. И Леви не знал, когда оступится и полетит вниз, ведь глаза были завязаны глупыми отговорками. Он возбудился не из-за солдата, вернее, его фигура присутствовала лишь на одну треть. Ладно, возможно, наполовину… В любом случае Леви так понравился не он сам, а трение тел друг о друга, правда же? Завела атмосфера; то, что к нему так близко находился симпатичный чужой человек, проявляющий к его персоне заботливое внимание. Сам человек здесь был ни при чём, его отношение и физический контакт — да. Ладонь осторожно, точно не решаясь, обхватила небольших размеров член и несколько раз провела по нему, сжимая в кольцо и распределяя выступившую смазку. Всё тело напряглось, зубы сжали ткань сильнее — на ветровке наверняка уже осталось влажное слюнявое пятно. Это неправильно. То, что он чувствовал — неправильно. То, что он делал — неправильно вдвойне. И от того, что он всё равно совершал это, хотелось выть, подобно тварям за стенами. Однако изо рта вырывались только скулёж да сиплые стоны, подпитывающиеся мыслями о командующем. С ним не всё в порядке. Леви просто сумасшедший. Пальцы стиснули орган сильнее, отчего Аккерман против воли поддался бёдрами навстречу. Движения становились более рваными. Ситуация была противная до невозможности: придаваться ласкам, сидя в поганой кладовке какой-то прогнившей заправки, это нечто аморальное. Нечто, чем нормальные люди не занимаются. Нечто, что никогда бы не пришло в голову психически здоровой личности. Подросток сомневался, что после такого входил в список таких. Спазмические ощущения доводили до ручки. Были и приятными, и отвратными одновременно. Восхитительными для тела, отталкивающими для разума. Но было в них что-то такое, что делало хорошо всему организму, разносилось тёплой волной от затылка и дальше по позвоночнику. Это было понимание того, что юноша вытворял действо запретное. Действо, недозволенное знать даже близкому, поскольку тот может запросто осудить. Яростный азарт от пьянящего чувства тайны срывал крышу. Парень закрыл глаза, перед ними расстелилась пелена. Низ живота пронизывали тысячи маленьких и приятных иголочек. Воздух не на шутку спирало. И вот, через несколько мгновений он, издав по-особенному звучный стон, что был утоплен в рукаве, излился на живот, пачкая густыми каплями затасканную футболку. Леви было стыдно признавать то, чем он сейчас занимался, держа в мыслях один-единственный образ, но он благополучно наплевал на все эти принципы, ведь полученное удовольствие превосходило. Пока что. Через время проснутся и ненависть, и упрёки, и осуждение. Они уже потихоньку выходили из забвения и скреблись о кости. В голове туман, и на хи-хи пробивало, что неуместно, судя по обстановке. В луче света вальсировала пыль. Дыхание вырывалось наружу с хрипом. В теле приятная истома. Следовало бы начать приводить себя в нормальное состояние, но Леви сидел на замызганном полу и только чуть расслабил челюсть. Послышался шелест страниц, словно целая армия мотыльков дружно шелестела крылышками, бившись о раскалённую лампочку. Блокнот выпал из расслабленных пальцев. Дела шли через одно место. В торговый зал Леви вернулся через два часа нахождения в полной темноте и тишине. Всё это время от тупо смотрел в стену, хлопая глазами, когда нужно было моргнуть, и о чём-то очень усердно думал. Эрвин вопросов не задавал. Да даже если бы и спросил что-нибудь, то Аккерман вряд ли бы ответил. Молчание было единственной верной дорогой из клубка сплетённых змей. Примерно столько же времени они провели в молчании, которое не прерывалось даже дежурными фразочками. Никто из них не стремился выходить на контакт. Может, Эрвин по юноше видел, что того не стоило тревожить без особой надобности, а потому не пытался расшевелить, а может, как и Леви, не хотел разговаривать, отдав предпочтение разбирательствам в собственной голове. Аккерман не знал, но был благодарен за отсутствие попыток пообщаться. День стремительно клонился к вечеру, в здании заправки с каждой минутой становилось всё темнее и темнее. Вновь появилась необходимость в малейшем источнике света, потому совсем скоро стены и элементы мебели окрасились алым — языки огня облизывали помещение, но визуально. На деле им досталась пара клочков бумаги. Оголодавшие твари после того инцидента больше не подкрадывались из-за угла, ожидая, когда что-нибудь съестное появится в их поле зрения, а потому тишина поглощала каждый вдох и заглушала шаги, словно сам звук являлся грехом для этого места. — Ханджи с Майком давно нет, — голос показался не своим, больше похожим на птичий клёкот, чем на человеческую речь. — Как думаешь, где они столько пропадают? Эрвин стоял, облокотившись о стол, и рассматривал газетные статьи, в сумбурном порядке расположенные на стёклах. Руки скрещены таким образом, что локоть одной покоился в ладони другой. Не поворачиваясь к мальчишке, он ответил: — Для Майка обычное дело. Во время охоты часто забывается, а потому и отсутствовать может день напролёт. Такое уже было, — голубые глаза сощурились и укололи подростка. — До того, как ты присоединился к нам, именно он чаще всего уходил за дичью. Ждать приходилось до двух дней, а то и более. Вернутся, куда денутся. Подросток отрешённо посмотрел на огонь. Совсем слабый, догорающий, лишь кое-где пробивающийся из-под толстого слоя золы и пепла. Он напоминал каждого из тех, кому удача кинула покрытую ржавчиной монетку в знак шанса ухватить жизнь за хвост. — Волнуешься за них? Леви качнул головой, не решаясь посмотреть на солдата. — Непривычно от того, что никто не пытается меня выбесить идиотскими шуточками или бесконечным мельтешением перед глазами. — Хочешь, я попытаюсь? У меня отлично развито актёрское мастерство. Уверен, что смогу вывести тебя на эмоции за считанные минуты, — по голосу было понятно, что Смит улыбался. Выглядело это так, будто у него камень с плеч упал после того, как подросток решил положить молчанке конец. Аккерман закатил глаза, фыркнул то направо, то налево. — У тебя уже отлично получается, но если продолжишь в том же духе, я заставлю тебя пойти ночевать в засранном туалете. Это понятно? Острый, как бритва, взгляд командира хитро сверкнул в полумраке. — Снова кусаешься, — с этими словами мужчина повернулся и размеренным шагом приблизился, присев на корточки перед мальчишкой. И всё равно ведь возвышался, словно каменная башня над деревянным сарайчиком. — Вот только котята с молочными зубками совсем не опасны. — Доводишь, Смит. Я тебе уже говорил, что паинькой не буду ни при каком раскладе, — он всячески делал вид, что весь такой непроницаемый и вообще составлял список предсказаний на завтрашнюю погоду, но затишье сменилось редкими, но громкими ударами сердца. — Я знаю, цветочек. Знаю. Ты выглядишь очень забавным, когда пытаешься казаться тем, кого стоит бояться. — Ну всё, хватит. Фраза была озвучена и, по всей видимости, произвела неизгладимое впечатление — оба замолчали и смотрели один на другого. В тишине были слышны только треск и шипение костра, желающего также влиться в диалог, чтобы вселить в него немного жизненной энергии. Говорить не хотелось, усталость от пережитых эмоций давала о себе знать, но в то же время что-то да склоняло к идее завести о чём-нибудь разговор. Раньше Леви не приходилось сталкиваться с подобным, потому паника от неловкости представляла из себя что-то из разряда экзотики. — А ты за них не боишься? Эрвин посмотрел на него с минуту, как бы раздумывая что ответить. Лёгкая краска, появившаяся из-за распространяющегося по залу тепла, оттенила нежный колорит его лица. — Они отличные солдаты, и я ни на секунду не сомневаюсь в их способностях. — Эрвин, я сейчас спрашиваю тебя, а не командира Смита. — Пытаешься укусить посильнее, — большая рука легла на макушку, точно в жесте усмирения. — Я часто задавал себе этот вопрос во времена службы, и знаешь, иногда приходилось теряться в доводах, определять какой из них ложный, а какой — нет… — не закончив мысль, солдат притих. Понял, что толкать длиннющие речи — это морока, если обозначить позицию можно было намного проще: — Конечно, боюсь. И как капитан, и как друг. — Что будет, если они не вернутся? — он не тянулся за касанием, но оно было ещё более нежным и неторопливым, чем обычно, отчего парень снова ощутил леденящее чувство падения. — Что если… — Вернутся, — без колебаний и сомнений. — Даже не думай об этом. Мы обязательно их увидим в целости и сохранности. Хан и Майк так легко не погибнут, если сами, конечно, не позволят себя убить. Для Аккермана не осталось незамеченным то, как в один миг ожесточился командир. Внешние признаки не менялись: он оставался всё таким же, но вот аура, исходившая от его фигуры, уплотнилась и стала твёрдой, как камень. Должно быть, то, что касалось чьей-либо смерти, било по больному. Основания на это, естественно, были, и Леви также осознавал какие именно: ни для одного человека гибель товарища или близкого не пройдёт бесследно. Подобие костра догорало, отдавая последние клочья пепла. Ночь становилась полноправной владычицей сгорающего в агонии мира. — Может показаться, что ветреность Хан или острый язык Майка делают их слабыми, уязвимыми воинами, но это ложь. Они сильнейшие из всех, кого я встречал. Твоя вера придаст им уверенности, а ты, наконец, обретёшь спокойствие. — Ты без них тоже от скуки с ума сходишь или решил, что их временное отсутствие — это отличная возможность преподать уроки философии? — Иначе превратишься в массу, способную только переживать и заниматься самокопанием. Прекращай. Никакой пользы не будет, только усугубишь моральное состояние и, наверное, попрощаешься с жизнью так же, как и те, что решили умереть на своих условиях. Парень был уверен, что из его существования получилась бы увлекательная книга о проблемах и эмоциональных горках. Со слезливыми страданиями, взлётами, падениями и героическими преодолениями. Серьёзно, юноша самолично возьмётся за её написание, если люди ещё не до конца проебали такую возможность. За целый день он успел испытать столько, что впору было бы пойти пробежаться с мутантами, чтобы мозги проветрить, или разнести здешние стеллажи. И лишь для того, чтобы выплеснуть накопившееся. Переключиться. Отвлечься. За целый день Эрвин воспринимался Аккерманом в двух понятиях: как наставник, учащий приёмам, которые способны помочь оставаться человеком, даже если вокруг людей больше нет; и как объект привлекательности, переворачивающий в нём всё вверх дном. Эта неясность, эта неопределенность… Раздражали. — Я запомню твои слова. Ответом подростку служило довольное лицо, поддерживающее решение юноши. Видимо, Эрвина радовало, что хоть где-то ребёнок проявил покорность и согласился с наставлениями. А это не могло не изумлять. В хорошем смысле слова. Смит воззрился на потухший огонь. Потребность сходить за партией хвороста приобрела необходимость, в противном случае они были вынуждены остаться без единственного источника тепла и света. Поднявшись, Эрвин двинулся в сторону выхода, ведущему на опасную зону, кишащую мертвецами. — Я схожу за ветками. Ко мне ни в коем случае не выходи, постараюсь вернуться как можно скорее. Конечно, Леви не хотел, чтобы капитан уходил, не хотел снова погружаться в себя из-за нехватки социума, но пререкаться не стал — выскажи свои потребности или нет, а костёр всё равно было необходимо восстановить. Холод уже начал щипать выпирающие кости, проникая под одежду. А ведь раньше Аккерману жаловаться на зябкость не приходилось: он радовался, что хотя бы жив остался, а остальное считал наживным делом, к которому сильно-таки привыкать не стоит, если хочется протянуть подольше. Слишком расслабился в компании солдат, старающихся предоставить ему комфортные условия для выживания. До сих пор помнил те дни, когда приходилось засыпать под проливным дождём из-за страха вломиться без оружия в чьё-нибудь жилище. А оно могло принадлежать кому угодно: мирному жителю, тому, кто вынес бы ему мозги раньше, чем он успел бы повернуть ручку, и заражённым. Шанс встретить первую категорию был крайне мал, потому и скитался по улицам города, устраивая ночлег на возвышенностях. До сих пор помнил те дни, когда жрать было банально нечего. Желудок сводило от голода и жажды, а еды в пределах досягаемости не было ни крошки. И ведь справлялся же. С горем пополам, но в живых остался. А сейчас? Ослаб, разнежился перед жестоким мирозданием, ежедневно пытающимся прикончить его. А оно такие фокусы не прощает. Послышался протяжный скрип двери где-то в глубине здания, заставивший подростка выйти из созерцательного состояния и вздрогнуть, обратившись в слух. Кто-то вошёл. Эрвин уже вернулся? Леви обернулся, ожидая увидеть того в жутком коридоре, но шагов слышно не было. — Смит, если это снова какая-то идиотская шутка, то клянусь, я выдворю тебя на улицу. Но в ответ была тишина, и даже больше: тишина, помноженная на эхо. Никто не спешил внимать его призыву. Аккерман медленно поднялся на ноги. Короткий смешок из тьмы ударил по барабанным перепонкам так, словно юноша находился не в небольшом помещении, а в целом концертном зале. Жилка в изгибе шеи лихорадочно забилась. Шестым чувством парень понял, что это был не Эрвин. — Что это за рыбка к нам в сети попала? — раздался незнакомый мужской голос.