Гербарий воспоминаний

Леви смотрел в темноту и видел лишь поблёскивающие глаза источника опасности. Аккерман не сомневался — кем бы ни был этот человек, он способен нанести вред, способен истоптать, опустить в грязь не только тело, но и душу. Леви чувствовал это. В конце концов, каждый выживший представляет из себя потенциальную угрозу. В жестоком мире невозможно выжить, не запачкав при этом руки или совесть кровью. Собственной или чужой. Подобные грехи скрывались в глубинах каждой человеческой бездны, неважно насколько святым ты был в цивилизации. Тело пробило дрожью. Такой немыслимой, будто кости пошатнулись, как разваливающаяся от сырости лачуга, грозясь вот-вот удариться о землю, подняв столпы пыли. Оно не слушалось, оно действовало по своей воле, а волею его было стоять и не шевелиться в надежде, что незнакомец имеет особенность не видеть неподвижные объекты. Юноша сомневался, что это правда, разум также не поддерживал оптимистические решения, а потому пытался освободиться, всячески дёргал мышцы, заставляя их прийти в действие и сваливать отсюда как можно быстрее. Мужчина подходил ближе. Без спешки, без неприкрытой агрессии. Играючи, с лукавой улыбкой на губах. Он будто на все двести процентов был уверен, что парень никуда не денется. Не сбежит, ведь капкан грозился с минуты на минуту захлопнуться, раздробив острыми дугами кости. И истекать Леви кровью, иссыхать безмолвным трупом, погребённым в развалинах придорожной заправки. Незавидная участь. Когда фигура показалась перед ним во всей красе, а звук шагов стал невыносимо громким, он сорвался с места в сторону, к торговым полкам. Ситуация до чёртиков знакомая. Выедающая глаза темнота, магазин, привкус смерти на кончике языка и когти страха, полосующие спину до красных борозд — разница в деталях, но основные события повторялись. Но никого из товарищей рядом нет. Майк и Ханджи ушли ещё утром, Эрвин куда-то пропал. Судя по тому, как спокойно вёл себя чужак, на его скорое возвращение рассчитывать не стоит. Неужели что-то случилось? Неужели что-то страшное? Аккерман не мог думать об этом, голову заполонили мысли о совершенно другом. О том, что он остался один. Лицом к лицу с врагом, и помощи ждать буквально неоткуда. — И куда же ты собрался? Даже не поможешь заплутавшему путнику? — ехидство в голосе пробиралось под черепную коробку, подобно ленточному червю, паразитирующему пищеварительную систему: ты не чувствуешь, не догадываешься, что оно уже внутри, но под кожей свербит и зудит так, что впору лезть на потолок от режущей боли. Слишком знакомые ощущения, но отчего же? Места было не так много, как хотелось бы. Складывалось впечатление, будто носишься в одной из коробок, валяющихся в облёванных переулках города: не успеешь войти во вкус, как уже впечатываешься лицом в стену и забиваешься в заплесневелый угол, утирая льющуюся из носа кровь. От обречённости, от безысходности, от того, что ты — не более чем придавленная под колёсами канализационная мышь. Леви старался передвигаться тихо, но эффективно; так, чтобы и сбежать от греха подальше, и не попасться. За ним никто не гнался, но охота была начата. И так уж на ней, как и на любой другой ловле, получается, что если хочешь поймать добычу, то сначала её нужно извести, лишить физических сил, а после нанести сокрушающий удар. Не нужно быть профессиональным звероловом, чтобы понимать это. У любого хищника подобное заложено в инстинктах. — Да ладно тебе, я ведь просто хочу поговорить. Тебе нечего бояться, — в конце помещения что-то грохнулось и с протяжным скрежетом покатилось по полу. Консервная банка или банка из-под пива, неважно. Звук разрезал барабанные перепонки и вызывал ассоциации лишь с Адом, выбравшимся на землю. Леви осторожно сделал ещё пару мелких шагов во тьму. Та не расступалась, начиная плясать вокруг его изнеможённой фигуры в несколько раз активнее. Как обезумевшая от ненависти и горя старуха. Тиски самоконтроля медленно разжимались. Юноша никак не мог справиться с тем ледяным чувством, которое поселилось в нём некоторое время назад. Он шёл вперёд, заворачивал за полки, прислушивался и снова двигался. Куда — непонятно, с какими дальнейшими намерениями — неизвестно, но стоять на месте означало лишь одно — смерть. В лучшем случае скоропостижная и быстрая, а вот в плохом варианте ожидало нечто намного чудовищнее. Чудовищнее и кровожаднее. — Хорош играть в прятки, малец. У меня терпение не резиновое, — голос казался знакомым, но вспомнить и соотнести его с кем-то конкретным никак не удавалось — в ушах звучали только стук сердца и бурление крови, что бегала по височным артериям. Вдох Он огляделся по сторонам, пробежав глазами десяток названий кисломолочной продукции. Ни одно из них не было известно ему ранее, а «весёлые» коровы на этикетках бутылок молока точно насмехались над его плачевным положением. Зловеще глядели своими маленькими нарисованными глазами и надеялись, что «игра» обернётся кровавым зрелищем. Выдох В голове всё ещё шум и цоканье. Что-то оборвалось. То ли лёгкие сорвались вниз, то ли весь организм разом рассыпался, превращаясь в органические ошмётки. Грудь снова сжалась, словно в попытке скомкаться подобно бумажному листу. Дышать трудно. Леви попытался сделать ещё один вдох, но воздух застрял комом поперёк горла. Теперь паника накатывала с утроенной силой. Он боялся заглядывать за углы, боялся оборачиваться за спину, поскольку опасался теней. Опасался того, что чужак может находиться буквально в шаге от него. Леви предпочёл бы не знать конкретный миг смерти, а попрощаться с жизнью в неведении. Аккерман прижался к полке всем телом. Чужие шаги стали едва различимы в безумной какофонии звуков, но определить хотя бы примерное местоположении мужчины всё также было невозможно. Тот мог находиться где угодно: за стеллажом, за двумя, в противоположной выходу стороне или вообще расхаживать у двери, поджидая, когда зверушка сама прибежит в ловушку. Подросток усиленно напряг слух, но слышал только своё судорожное дыхание. В грудной клетке давит, в ней поселилось неприятное тёплое чувство, ежесекундно повышающееся в градусе. Нельзя было поддаваться дурному самочувствию, спутывать самому себе карты, но Леви понимал стратегию борьбы только в теории, на практике же он вообще не представлял, что следовало предпринять. Нужно выбираться из западни. Это, пожалуй, единственное, в чём он был полностью уверен. — Какой же ты упрямый, — послышалась усмешка, а затем раздался тонкий треск железа. Будто остриём ножа по стене провели. — Ты ведь знаешь, что я кусаюсь только в исключительных случаях. Леви. Во рту пересохло, вкус крови ощущался на губах. Слюна стала горькой на вкус. Ему послышалось. Это не то, о чём подумалось. Нет и нет. Быть того не могло. Галлюцинации, панический бред умирающего мозга, безумие, что угодно, но не реальность. Слуху нельзя верить, никому и ничему нельзя верить с первого раза. Резкий звук, раскатом грома прокатившийся по помещению, был настолько знаком, что парню не составило труда сделать выводы: стеклянная бутылка разбилась вдребезги. Было ли это случайностью или его намеренно хотели припугнуть, побуждая к необдуманным действиям? Слишком много вопросов, неверные ответы на которые приведут к гибели. Знак был подан с левой стороны, поэтому следовало бы развернуться в сторону обратную той, но что, если это было слишком предсказуемо? Что, если именно этого решения от него и пытаются добиться? Что, если это попытка предугадать действия жертвы, заставив двигаться в нужном для поимки направлении? Если, если, если… — А я думал, ты будешь посмелее, — раздалось отовсюду и из ниоткуда. — Но так даже веселее — люблю подвижные цели. Тебе ли не знать, — Аккерман знал этот голос. Страшился хоть когда-нибудь ещё раз его услышать, и вот столкнулся с кошмаром вновь. Ужасающая догадка не требовала подтверждения — только он произносил его имя так издевательски и с лёгкой долей угрозы. Парень сосредоточился теми участками мозга, что ещё не отказали в функционировании, и мелкими шагами побрёл вдоль стеллажа. Интуитивно, положившись на удачу и собственную храбрость. Темнота въелась, темнота блефовала, но в ней никто не таился. Сейчас. А через пару секунд? А когда он решиться перебежать к другому укрытию? Аккерман сглотнул вязкую слюну, облепившую ротовую полость и сделал маленький шаг в сторону. Нужно сваливать отсюда, а в ожидании стоять можно хоть полжизни. Под кроссовкой что-то зашуршало. Совсем тихо, поскольку он опускал ногу невыносимо медленно. В момент соприкосновения обуви с полом он насторожился. Реакции не последовало. Не последовало вообще ничего: тьма сохраняла постоянство, «охотник» не подавал и малейшего намёка на присутствие. Леви трясся, как осиновый лист, но был готов действовать. Сделал ещё один шаг. Ещё один. Нащупал в куртке нож, вычищенный от крови того, кого им пришлось отправить на тот свет, и достал его, держась за рукоятку так, словно в случае опасности оружие станет отбиваться самостоятельно. Это было единственное, чем он мог защититься. Но проявит ли орудие себя во всей красе? В этом уверенности почти не было. Леви никогда не метил в мастера сражений, но в нынешних условиях приходилось быть одним из них. Кем только человек не станет, чтобы спасти шкуру. — Знаешь, то, что ты делаешь, напоминает мне ход мыслей одной девчонки, — юноша резко замер, силясь остановить в себе любые процессы, кроме умственных. Не двигаться, по возможности не дышать, не выдавать себя. — Она тоже пряталась, пыталась сбежать, пока её папашу разрубали на куски, — глаза забегали по полкам в целях сфокусироваться на предмете и зацепиться за него, чтобы выселить из разума ощущение нахождения в пространстве без неба и земли. Нервы накалены до предела возможностей. Леви чувствовал, как они разрывались, одна ниточка за другой. — Но, увы и ах, ничего не вышло. Она так верещала, когда поняла, что упустила шанс побега, и её ждёт та же участь, что и отца. Почти та же. Невольно подумалось о семье, которую они с командой повстречали на дороге. Не то что бы на то были основания, но именно эти люди, воспоминания о них пришли в голову первыми во время слушания мерзкого рассказа. Он был уверен, что жестокости утаивалось намного больше, чем говорилось, но Леви был благодарен за сокрытие деталей. Иначе бы не выдержал. Не выдержал и отрезал бы этим самым ножом уши. — Как думаешь, что с ней случилось? — Аккерман не хотел думать, не хотел представлять все те гнусности, приходящие в голову, но, к сожалению, избавляться от них было сложнее, чем впускать в свой духовный дом. Ещё шаг. Два. Три. Голос был где-то рядом, но ускользал клубящимся туманом, скрываясь в мрачном омуте торгового отдела. Мышцы напряжены — ожидали удара в спину, каждый позвонок превращался в кубик льда. Плечи как будто сведены судорогой и немного приподняты, движения скованы, на лице застывшая маска из переживаний и могильного холода. — А впрочем, это не так уж и важно, — короткий смешок, едкость которого могла разъесть оболочку внутренностей. — Её труп давно обгладывают псы. Слишком громко, слишком близко, слишком страшно… Ноги приросли к месту, словно их повязали невесть откуда взявшиеся корни, по окаменевшему телу струился ледяной пот. Хотелось бросить всякую осторожность и бежать. К несчастью, это было не так просто. Рука вцепилась в ближайшую полку. — Мне очень интересно, как визжать будешь ты. Надеюсь, не так отвратно, как она, — перед глазами проходили страшные картины насилия, и Аккерман безуспешно подавлял их. Невидящие глаза не пропускали ничего, кроме мельканий света и полотна темени, в котором пятна и ударялись друг об друга. — Попался! — секунда, и Леви оказался зажат между стеллажом и здоровенной фигурой. Вскрик. Болезненный стон. Падали консервные банки и пачки с макаронами, смешиваясь под ногами в жидкую кашу. Сознание возвращалось толчками, которые отдавались ноющей болью в затылке. Грудь вздымалась и содрогалась, словно в неё бил прибой. Вздымалась часто и неровно — воздух разрывал на части, смыкал бледные ладони на тонкой шее до тех пор, пока пульсирующая жилка не стала бить прямиком в подушечку большого пальца. Леви забыл как дышать, когда встретился с глазами, жадно пялящимися в ответ. Невзирая на их безобидный вид, он знал, какой зверь прятался за створками. Знал, на что зверь был способен, чтобы достичь желаемого. Знал, с каким ненормальным наслаждением тот глядел на мир в момент истязания невинных. — Какая неожиданная встреча, — руки сильнее сжали запястья и, казалось, наслаждались властью — настолько самозабвенно мужчина входил в отведённую роль и получал удовольствие от того, чем занимался. — А я было перестал питать надежды на ещё один шанс увидеть тебя, — а на лице улыбка. Такая торжествующая. Такая предвкушающая. — Где Эрвин? — краткий, но полный отчаянной надежды вопрос слетел с языка так безотчётно, точно Леви только и думал о пропавшем солдате. Мужчина не ответил. С фальшивой задумчивостью рассматривал измазанное пылью лицо, грязные волосы, слипшиеся от пота, и молчал. Изводил. Выжигал калёным железом. Выматывал душу. Аккерман слишком хорошо был осведомлён о тактиках давнего знакомого. — Говори, тупая обезьянья рожа. Что вы с ним сделали? — он дёрнулся в попытке освободиться, но ногти ещё глубже вонзились в кожу, призывая к сохранению физического спокойствия. — С твоим другом? Он снаружи. Живой, если тебя это интересует, — облегчённый выдох прозвучал чересчур громко, а тело слишком явственно сбросило часть напряжения, что вызвало у мужчины волчий оскал. Тот походил на властителя страха из детских книжек, про какого говорят, что он отбирает души заблудших детей. — Но всё зависит от резкости твоих поступков. Леви мысленно сосчитал до десяти. Он попался, это раз. От его действий теперь зависело, останется ли Смит жив или сгниёт одним из трупов с вынесенными наружу мозгами, это два. Что-то бетонным блоком приземлилось на плечи, вызвав омерзительный визгливый хруст. Ответственность за чью-то жизнь. Это три. — Что вам нужно? — Соскучились по тебе, мой милый мальчик, — он приблизился непозволительно близко. Настолько, что хриплое, пропитавшееся дешёвыми сигаретами дыхание ощущалось на кончике носа. Юноша повёл головой. Противно, мерзко до неприятной дрожи в коленках. — А ещё нам нужна ваша провизия и патроны. Леви поморщился. Если кличка от Эрвина время от времени раздражала и пробуждала скептицизм, то подобное от бородатой сволочи вызывало исключительно отвращение, доходящее до нехилых рвотных позывов. Учитывая, утреннее состояние, которое не до конца выветрилось до сих пор, порывы проблеваться могли оказаться ближайшим будущим. — Сколько? — Дай-ка подумать… — ни черта он не думал. Аккерману этот деловитый тон настолько приелся, что уже не составляло труда различать, когда мужчина говорил правду, а когда — убедительно отыгрывал лгущего на каждому шагу паршивца. — Всё, что у вас есть, — грубые руки сильнее, до лёгкого онемения вцепились в юношеские запястья. Сбежать не было и шанса. — Имей совесть, — укоризненно выдохнул юноша, всё ещё глядя в глаза, что в давящей темноте выглядели бездонными, а от того и опасными. — Должно же быть в тебе хоть что-то человеческое от макаки. Зик. Имя сползло с губ точно древнее проклятие. — Оно и есть, — фальшивая улыбка не меркла. Из-за неё Леви порой казалось, что человек перед ним целиком состоит из лицемерия. — От ответа зависит жизнь твоего дружка, так что подумай хорошенько. Кто дороже: он или еда с патронами? Ответ был слишком очевиден, об этом догадывались оба. Леви не смог бы пожертвовать людской жизнью ради чего-то столь низменного вроде куска хлеба, даже если бы пистолетное дуло прижималось к виску и грозилось вот-вот выстрелить. Детская натура, не окроплённая бесчеловечностью, реками крови и горой трупов за плечами — вот, что отличало его от большинства выживших, вводя последних в недоумение. — Пусти. Я дам вам всё необходимое, но пообещай, что ни ты, ни твоя шайка никого не тронете. Напряжённая тишина разливалась и внутри, и снаружи. Никто не смел произнести ни звука после озвученных обязательств. Затишье перед бурей, не иначе. Мужчина смотрел на парня так, будто тот сморозил несусветную глупость, а потому поражался такой чистой наивности. — Обещаю, — но Зик не отдалялся ни на сантиметр, а после ощутимо приложил одну из рук об полку. Продукты, стоящие на ней, боязно пошатнулись. — Брось нож. — С чего бы это? Ты в самом деле боишься кого-то вроде меня? — потные ладони с удовольствием бы дали согласие на условие об обезоруживании, но Леви держался за рукоятку крепко, будто боялся, что ещё несколько миллиметров и единственное средство самообороны полетит вниз. Перспектива остаться с голыми руками никоим образом удовольствия не доставляла. — Гарантия, что ты не попытаешься натворить глупостей. В таком случае, я буду вынужден защищаться, а ты ведь не хочешь потасовки? — бровь скептически изогнулась. Злобы или агрессии в Зике не наблюдалось, отнюдь. Слишком насмешливым и презрительным был взгляд, слишком сильно блестели серо-голубые глаза, слишком расслабленной выглядела поза. — Ты сам говорил, что кусаешься только в исключительных случаях. И что, любая мелочь способна стать из разряда таких? — но скользкие пальцы расслабились, выпуская лезвие. Короткий нож выпал из ослабевшей руки и зазвенел по плитке. В конце концов, вариантов у Аккермана было не так уж много, и потому он выбрал самый безопасный. Чем быстрее пройдут разборки со снаряжением, тем быстрее чёртов Йегер съебётся на все четыре стороны. — Ты не такая уж и обычная мелочь, мой милый мальчик, — лающий смех недолго ударялся о стены заправочных помещений. — По твоей тушке очень сильно соскучился Магат. Знаешь, он был так расстроен, когда выяснилось, что ты сбежал. Сердце, уже познавшее покой, снова шумно забилось. В мозг ворвался скверный дурманящий сознание запах. Запах горячей крови и открытых ран, смерти и разложения, страха и призрачных знакомых силуэтов со стеклянными немигающими глазами. Его ничем не сотрёшь и ни с чем не перепутаешь. Магат его ищет, хочет посадить в ту же клетку, что и остальных своих приспешников, сделать из него пешку на игральной доске. Неужто возложил эту задачу на Зика? Или тот вызвался самостоятельно? — Отпусти уже. И мужчина повиновался — без лишних препирательств выпустил тощие руки из мёртвого захвата. — Только не глупи, иначе твой ненаглядный получит пулю в лоб, а ты — следом за ним, — дуло пистолета воткнулось под бок парня, намекая о начале движения в сторону запасов провизии и патронов. — Не думай, что я тебе хоть в чём-то доверяю. Леви промолчал. Нужно следить не только за телодвижениями, принятием решений, но и за языком, что порой лишался костей. Один неверный ход и весь карточный домик сметёт порывом ветра. Он отдаст им найденное, но что потом? Если Магат разыскивает его, а Зик находится здесь, значит тот потащит его прямиком к своему главарю или уйдёт с остальными, как говорится, с миром? Но в чём тогда была соль с рассказом о поисках? Попытка надавить на что: на жалость или совесть? Или рубрика «последние новости»? Здесь было что-то не то. Мотивы неясны, чего добивался или планировал добиться Йегер — тоже. Слишком многое остаётся под знаком вопроса, чтобы делать выводы и действовать, исходя из них. И вот они оказались в начале. Костёр потух окончательно, и угли в нём остыли, подёрнувшись серым налётом пепла. У единственного возможного выхода встретились знакомые лица некогда товарищей и братьев по оружию: вызывающий взгляд, будто всегда смеющийся в лицо смерти, и полное презрения выражение лица принадлежали Галлиарду; уставший вид, небрежная щетина на лице и мутно-коричневые глаза, что в черноте выглядели печальнее обычного — Брауну. Компания собралась, конечно, на уровне цирка уродцев. Аккерман задержал взгляд на каждом не больше трёх секунд и безразлично прошёл мимо, начиная рыться в сумках, что обложили стойку. Найти и отдать. Найти и отдать. Найти и отдать… Чем быстрее справится, тем лучше всем. У них самих пропитания было не так уж и много, и можно было бы подумать, что это проблема легко решаемая, ведь вокруг них сплошная провизия — бери что хочешь и сколько угодно, никто не запрещает. Однако что-то, что ещё не разложилось на неприятно воспринимающиеся продукты, найти достаточно сложно даже здесь, а зачем рисковать собой, когда можно запросто рискнуть другими и забрать лучшее? Нынче вещей, ради которых человек пожертвует хоть чем-то из своего арсенала, стало ещё меньше, чем раньше. Но в случае этой шайки дело заключалось не только в банальной делёжке. Желание показать, кто здесь главный и в чьих руках находится положение — вот основная причина отсутствия всякой логики. Ведь именно проявление показушной власти способно лишить мыслящего разума. Хотелось ли Леви играть по навязанным правилам? Конечно, нет. Если вспомнить то, каким трудом добывалась каждая крошка, находящая в сумках, то та же злосчастная банка с дурно пахнущими желейными ошмётками индейки становилась ценнее мешка с золотом. И это богатство он был вынужден отдать в лапы тварям, что в разы хуже монстров снаружи. Ради сохранения жизней. Аккерман собрал требуемое в одну сумку. Застегнул её и уже было поворачивался в сторону ожидающих с намереньем швырнуть громоздкий рюкзак им под ноги, как кости падальщикам. Секунда, и его приложили лицом об стол, вывернув запястье. Голова затрещала, готовая расколоться надвое, не вовремя прикушенный язык истекал кровью — его кусочек будто был откушен, и теперь затерялся среди зубов, превращая белизну в багровые закаты. В какой-то момент Аккерман на чистых рефлексах проглотил всё то образовавшееся во рту. Тёплый привкус металла обжёг огнём. — Понимаешь в чём загвоздка, Леви: Марлия не прощает предателей и терпеть не может грязных крысёнышей, — Аккерман резво дёрнулся наверх, силясь освободиться, но руку заломили сильнее, когда второй он заехал Зику по скуле. Западня. Ловушка. Мышеловка. Капкан. И он позволил завести себя в охотничьи угодья, понадеявшись на честную партию. Идиот. Глупец. Тупица. Сердце ударялось о шершавую поверхность, в груди ему было слишком мало места, ему хотелось выбраться из тела, чтобы вновь ощутить свободу. Но оставалось только отстукивать бешеный ритм, оставляя изнутри соцветия синяков и разорванные сосуды. — Знаешь, что у нас делают с мелкими воришками? Конечно, знаешь, ты ведь видел, — словам Йегера гулким эхом вторили человеческие крики и мольбы о пощаде вперемешку с невнятными извинениями, обещаниями больше никогда не забываться и не совершать ошибок. Больше никогда не выбиваться из стада, больше никогда не забывать, кому служишь и духом, и телом, больше никогда, больше никогда… — Им отрезают пальцы. Медленно. Один за другим, чтобы не возникало желания снова прибрать себе чужое. Попрощайся со спокойной жизнью, забудь про личность и индивидуальность; забудь человека, каким ты был, забудь то, что знал до недавних пор, и вникай в новые правила, в новые моральные устои, в новую, построенную на костях собственных подданных систему; не вздумай перечить или вякать поперёк, не вздумай принимать решения самостоятельно, не вздумай спасать тех, кто на это спасение не получил милости лидера. Отпусти, забей, подави, убей, вырви, вычеркни — таковы были правила, от которых он спасся. Думал, что спасся. — Тебе твои пальцы ещё понадобятся, так ведь? — юноша затылком почувствовал, как мужчина осклабился. — Магат «спасибо» не скажет, если ты вернёшься с дефектами. Леви не чувствовал руки, которую безбожно прижимали к позвоночнику: кончики пальцев подрагивали — тело находило истинной страстью узнать, не потеряло ли оно конечность, способно ли оно ещё иметь власть над своими владениями, способно ли оно противостоять или дело его — повиноваться. Парень был не в состоянии думать даже для того, чтобы просто дышать, ему приходилось прилагать усилия. — Но ты понимаешь, что со мной такой номер не пройдёт? Не волнуйся, кромсать на части тебя никто не будет, — Йегер наклонился вплотную, прижимаясь грудью к телу под собой; вторая рука легла на шею цепью, сжимая до расплывающегося мира перед глазами. А говорил он неестественным, приторным голосом, и, несмотря на выделанное добросердечие, его действия и ладони всё ещё были грубы, всё ещё причиняли вред, всё ещё держали в узде. Его слова — химикат, выедающий плоть, а Леви — не более, чем подопытный кролик, которому не составит труда свернуть шею при неудавшемся эксперименте. — Ты ведь… Сволочь… Ты пообещал, — цедит юноша слабым голосом, слыша, как хрипит собственное дыхание, как надсадно скрипят лёгкие. Леви брыкнулся и зашипел от боли в плечевых суставах. Так невыносимо, что хотелось рычать и щёлкать зубами, но единственное, что он мог сделать — терпеть и не совать голову под пулю. — Лживая скотина. Ты просто… — В наше время у обещаний есть свой срок годности, Леви. И у моих слов он уже истёк, — слова Зика звучали как обычно высокомерно и беспощадно до такой степени, что хотелось удивительным образом извернуться и дать ему в челюсть за театр одного актёра. Жёсткие пальцы перемещаются на челюсть, ведут в сторону — Аккерман встречается с надменным взглядом и давит влечение высказать всё, что крутилось на кончике языка. Ненависть переполняла, хотелось воткнуть нож в глотку двуличной мрази и затолкать поглубже. Лицо парня искривилось, и мужчина наверняка это заметил. — Мой милый мальчик, ты в самом деле думал, мы забудем о твоём подарке, оставленном после ухода? Думал, что Магат простит тебе побег? — риторические вопросы один за другим падали на плечи парня неподъемным грузом, переламывали шейные позвонки пополам, рвали горло. Самое мерзкое в том, что Леви действительно не был способен отыграться, не был способен сражаться, не был способен предпринять хоть что-то. Он не знал, жив ли Эрвин на самом деле, или это был очередной обман, как и не знал, мёртв ли он. Гарантий нет, уверенности нет. Есть только простое знание — если он облажается, то убьют их обоих. — Ты стал мягкотелым с этим папочкой, доверился ему. Забыл все те слова, которое мы вбивали тебе в голову? — наигранное разочарование, показная усталость. Притворство. Притворство. Притворство. Столько раз приходилось слышать лицемерные возгласы, столько раз подыгрывать жалкому спектаклю и уверять себя, что это во благо… — Эй, Порко, помоги-ка мне с ним, — хватка ослабла, Леви почти с удивлением почувствовал, как давление в суставах стало сходить на нет. Облегчённый выдох, покалывание оживлённости тканей, восстановление кровяного потока. Вот! Вот он шанс выбраться, спасти свою и Эрвина шкуры, забыть надменные рожи на остаток всей жизни и бежать, бежать как можно дальше от ёбаного цирка! Ещё секунда. Остриё ножа вонзилось в кисть, в середину ладони, пройдя насквозь и вбившись в основание стола. Уши заложило от собственного воя. Жгучая резь свила из кричащих внутренностей гнездо боли, сотрясла уставшее тело. Всё затопило красным полотном паутинных ниток страданий и немощи. Пронзённая ладонь тряслась в агонии, пока из неё капля за каплей, ручеёк за ручейком вытекала кровь, окрашивая дерево в киноварный цвет. Леви не мог пошевелиться, не мог отвести взгляд, когда тонкое, измученное личико с написанной на нём решительностью воина, идущего в смертельный бой, подняли выше. Он смотрел в бездну, а бездна вглядывалась в него, и юноша ничего не мог поделать с её господством. Она властительница ночи, она — та, в чьих объятиях хотелось задохнуться, та — кто был способен спасти его, но отрекался. Аккерман не двигался. Любая, даже малейшая попытка снизить степень жжения и пульсаций вела к мышечным спазмам и предобморочному состоянию: казалось, вот-вот и спасение, но у порога стояли лишь обман и кошмарная реальность. — А он хотел бежать, Зик, — новая фигура на шахматной доске подошла ближе, в интонации столько яда, что любая кобра позавидует, как узнает. — Правда? — лицо Зика исказилось в удивлённой гримасе, будто это не он только что специально давал ложную надежду на спасение. — Райнер, ты чего притих? Неужели ничего не заметил? — бородач обернулся к парню, чьё лицо было спрятано в тени ночного сумрака. Аккерман покосился в сторону выхода — зрительные нервы дотянулись до критического состояния, а в голове поселилась обезумевшая мысль о том, что ещё немного и там, внутри век, что-то оборвётся. Он смотрел, но не видел ничего, кроме размазанной, как чёрной краской по полотну мазнули, фигуры. Не видел, но фибрами ощущал чужое внимание. — Не делай этого, Райнер. Пожалуйста, прошу тебя, не… — широкая ладонь в миг заткнула его, опустившись на истерзанные губы, пальцы пережали пульсирующую под тонкой кожей шеи вену — Аккерман слышал, как её стук перебрался и заполонил уши. Голова закружилась, что-то такое же мерзкое как окружение зашебуршало поперёк горла, пытаясь найти выход. Подросток тоже пытался найти его, но только бился о плывущий белым туман. — Это уже слишком, Зик. Почему мы не можем просто забрать у них всё и вернуться? Он уже получил своё, нельзя же… — Да что ты, блять, говоришь! — лающий голос отразился эхом, забарабанил по стёклам, проникая сквозь закрытые ставни, проникая внутрь сквозь самые незаметные щели. Что рожей на сторожевого пса похож, что натурой. Никаких положительных ассоциаций Галлиард не оставлял. — Ведёшь себя как бесхребетная мямля, — с этим словами рука вцепилась в отросшие волосы и потянула, да так сильно, что Аккерман даже вскрикнул от боли. — Посмотри на него — эта потаскуха пошла против нашего лидера, против нас, а ты хочешь отпустить его? Может это ты помог ему съебаться в ту ночь, а?! — Я… не помогал ему, — Райнер выглядел сейчас также, как и Леви: напугано, нервно, тело потряхивало то ли от напряжения, витавшего вокруг, то ли от рьяного желания подождать снаружи, чтобы не видеть и не слышать. — Я не помогал ему! — уже осмелевшим, но все ещё дрожащим голосом повторил он. Заявление было больше похоже на истерический вскрик. — Кончай трястись. Подойди и отомсти этому ублюдку, — Порко деловито уселся на стол, носками обуви ковыряя грязную, отошедшую от остальных плитку на полу. — Давай-давай, начни первым, покажи свою преданность. Если помощником был действительно не ты, — Леви молился Богу, высшему существу, всем, кто мог спасти его, но на все молитвы ответ был один — гробовое молчание. В одиночку Леви бессилен при любом раскладе. Он никогда в жизни так не желал снова увидеть четырёхглазую и усатого. Подросток замычал и стал вырываться, яростно мотая головой, силясь осмыслить озлобленные, беспорядочные мысли, которые проносились в мозге. Не может же быть такого, что ни один из этих троих не образумится, не призовёт остальных к разумному решению; не может же быть такого, что кошмары не прерываются, а идут друг за другом, сплетаясь в тугой клубок затравленных змей. Не может, не может, не может… Почему никто не появляется, чтобы спасти? Почему он был вынужден остаться в царстве ужаса совсем один? Почему те, кто обещал быть рядом, оставили его? Почему-почему-почему? Глаза заслезились то ли от покалывания, то ли от пыли. Они были полны отчаяния, горя и злобы от неспособности защититься и тем самым защитить близких. — Мой мальчик, — холод металла упёрся в затылок, последовал вниз по позвоночнику, пересчитал позвонки, каждое ребро под одеждой, пока не упёрся в место чуть ниже копчика — дуло пистолета упёрлось в ложбинку между ягодиц. — Для наших игр впереди целая ночь, а твой ненаглядный папочка пока подружится с кулаками и оружием наших ребят. Порко, Райнер, выбирайте любую часть этого шлюшьего тела, с которой хотите развлечься. Наполненный льдинками воздух резанул лёгкие. Никогда ранее Леви не сталкивался с настолько глубоким чувством оглушённости, дурного чёрно-белого сна, в котором всё, что можно предпринять, заканчивается на вжатии головы в плечи и стараниях дышать как можно реже, надеясь, что опасность пройдёт мимо. Челюсть свело от напряжения, ещё немного и зубы начнут крошиться, но даже если бы подросток и хотел, то не смог бы расслабиться и разжать рот. Горькие слёзы душили его, а из груди рвались рыдания, но Аккерман держался, пускай понимал бессмысленность и тщетность самообладания. — Чур, я спереди. Давно мечтал поиметь этот дерзкий рот, — морда Галлиарда похабно подмигнула да исказилась в противном гоготе. Заломленную руку, наконец-то, отпустили, но она совсем не сопротивлялась, когда её приложили к вздыбленной ширинке, — онемела и теперь могла разве что беспомощно болтаться в локтевом суставе. Леви был готов спорить, что кожа уже покрывалась кровоподтёками. — Слишком много грызёшься, Аккерман, — золото глаз прожигало его ненавидящим ледяным взглядом. — Райнер, не стесняйся, наш милый мальчик любезно предоставит всего себя. Выбирай, — наставнический тон подталкивал обеспокоенного парня последовать примеру Порко, который уже избавился от брюк, приспустив их вместе с бельём. А зачем же медлить? Время лучше тратить на более приятное занятие, чем топтание на месте и боязливые оглядки. — Я лучше понаблюдаю, — тот ошеломлённо попятился назад, обратно к укромному уголку, имея в целях ретироваться и переждать бурю, а не бежать ей навстречу, но Зик схватил за шкирку и поволок к стойке. — Стягивай с него штаны, — каждое произнесённое слово рассекало острее бритвы, причиняя новые страдания, вскрывая старые раны и нанося новые. — Давай. Ты не уйдёшь отсюда, пока не примешь прямое участие. Аккерман лежал на столе, часто и шумно дыша через нос. Дурман в сознании всё сильнее лишал окружение чётких очертаний, смазывал углы, превращал картину действительности в плохого качества кино. Темно, холодно и страшно. Выхода нигде нет, хотя двери, находящие за коридором, были не так уж и далеко. Близко, шагов двадцать отсюда, если не меньше, но это знание лишь подливало масло в огонь. Ничто не приносит боль так же сильно, ничто не заставляет рыдать навзрыд так же душераздирающе, как осознание того, что спасение маячит перед глазами, но в руки не попадается. Скользит, вертится, мечется из стороны в сторону, как опьяневшая змея, и не попадается. Леви смотрел на звёзды, отпечатавшиеся на сетчатке глаз, и думал, как же он жалок, когда полностью лишился нижней одежды. В пару мгновений она оказалась у ног. Тело лишилось последней защиты. — Остановитесь… Не нужно этого делать, — приоткрытые тонкие губы пересохли, язык еле ворочался в пересохшем горле. Никто его не слушал, даже если и слышал. Никто не думал сворачивать с намеченного пути, ведь похотливый разум на то и похотливый, чтобы быть самым недалёким среди остальных. — Животные, — прилив защитных инстинктов заставил попытаться приподняться с щепок, которые впивались под кожу, на подрагивающей, ещё не до конца восстановившейся руке. Как только парень оторвался от жёсткой поверхности, его тут же грубо прижали обратно. В момент удара он почувствовал, как нечто впилось под правый бок. Как шипы роз впиваются в пальцы. Торчащий гвоздь, не иначе. — Что ты там мяукаешь? — Галлиард рассмеялся. Громко, надменно — уши сворачивались в трубочку, а кровь замедлялась, переставала поступать в мозг, в само сердце, но Леви, кажется, ничего из этого не замечал. Голова, наполненная сумбурными образами, была слишком тяжёлой, чтобы успевать переваривать что-либо ещё. Его в очередной раз куда-то потянули. — Раскрывай ротик шире, надумаешь повыёбываться — отрежу язык и заставлю сожрать, — возбуждённый член замаячил перед лицом, миновал окровавленные губы и резко проник в самую глотку. Горло обожгла кислота, поднявшаяся из желудка. Леви уже не сдерживал слёз и всхлипов. Предпринимал отчаянные попытки дышать, пытаясь буквально не задохнуться от жжения, которое причинял ворвавшийся в горло жалкий отросток. Слёзы катились ручьями, точно воды осеннего дождя по стеклу, а он невидящим взглядом упёрся в пространство. Волосы липки к мокрым щекам, лезли в глаза — ничто по сравнению с тем, что приходилось переживать. Галлиард не оставлял ни единого права на самостоятельность, просто хмелел от властвования. Наслаждался тем, как измученно сокращалась глотка под его напором; как забавно звучали задушенные хрипы и отвратный булькающий звук; как грязно выглядела картина перед глазами: кровь на столе, слюни и слёзы, стекающие по подбородку, красное изуродованное измученным выражением лицо, губы, что смыкались на возбуждении. Больно, противно, мерзко. — Райнер, ты пропускаешь всё веселье, — с лукавой улыбкой змея-искусителя проговорил Зик. — Брезгуешь касаться мальчишечьего зада? Так это дело поправимое! — Йегер воодушевлённо щёлкнул пальцами и вложил в руку Брауна пистолет. Внутренний голос что-то успокаивающе шептал Леви о сумасшествии и божьей вседозволенности, когда нечто топорно вошло в нутро. Он взвыл нечеловеческим голосом и брыкнулся. Пронзённая ладонь завопила вместе с ним, заставляя искать путь к усмирению. — Зик, это перебор! — протестующий вопль Райнера пытался вразумить старшего по званию, пытался донести, что подросток не заслужил такого зверского обращения. Браун пытался вырваться, пытался сбежать с поля мучений, но Йегер был настойчив. Был сильнее, быстрее и жёстче. Потому он сжимал в своей руке запястье парня и проталкивал в сотканное из узлов тело дуло. Растягивал грубо, до крови раздирая мягкие ткани. — Порко, не убей его раньше времени, давай ему немного воздуха. Его ещё доставлять Магату, — предостерегающе кинул Зик, только глубже погружая холодный металл. Слышится раздражённое цоканье, и Аккерман бессознательно глубоко вдохнул полной грудью плотный гниющий воздух, как только Галлиард отстранился. Один очаг боли исчез, обострился второй. Леви кашлял в такт сердцу, пропускающему удары. Пытался соскочить, не обращая внимания на пульсирующую боль, которая мёдом растекалась по всему телу, но всякие попытки мигом пресекались — чьи-то пальцы сжимали ягодицы так, что возможность отстраниться приравнивалась к чему-то невозможному. — Это говоришь мне ты? — Порко усмехнулся и провёл истекающим членом по красным то ли от напряжения, то ли от крови губам. — Он хоть не заряжен? — Конечно, заряжен. Думаешь, я хоть куда-то отправлюсь с пустым магазином? — дуло пистолета выскользнуло из задницы с противным, причмокивающим лязгом. — Вот, чёрт, — ругнулся Зик, осматривая оружие. — Всё в твоей поганой крови, — мужчина ни на секунду не растерялся и вытер металл о штанину подростка. Когда пистолет вернулся в надлежащий вид, то отправился за спину, за пояс. Райнер же не стоял столбом: что-то пробормотал про оценку обстановки снаружи, пленника и какой-то никчёмной лабуде, которая даже не удосужилась быть услышанной, и исчез. Он едва сдерживался от того, чтобы зажать уши двумя руками и лишиться слуха хотя бы на незначительное время. Он хотел заглушить изнеможённый крик Леви, вызванный проникновением Зика. Ногти зацарапали по дереву. Остервенело, точно недалеко от того, чтобы надломиться и отломаться с корнем. Было плевать. Плевать. Крик повторился, за ним последовал другой, третий… Будто сотни ножей резали изнутри, ежесекундно пронзала нестерпимая боль. А Йегер вновь толкнулся вперёд. Только сильнее, только безжалостнее. Хрипло простонал, чувствуя, как сдавливали девственные мышцы, как пытались вытолкнуть, но в конечном итоге всё равно расступались и принимали. Момент, и знакомая фигура оказалась прямиком перед ним. Воспалённый мозг уже тогда предугадал с чего начнётся новый раунд: снова схватили за волосы, снова потянули, вынуждая поднять голову выше, снова два огонька, что светятся там, где должна располагаться пара глаз. В отмирающем сознании вспыхнула мысль о проплешине, что останется после таких дёрганий, — единственное за долгое время, что доказывало способность мозга работать даже в таких условиях. Слишком уж затянувшуюся способность. Галлиард перехватил под подбородок, надавил на мышцы под ним и просунул большой палец в рот, особенно сильно надавив на нижний ряд зубов. — Прекрати верещать, пока я не повырывал каждый, — голос беспощадный и угрожающий, из разряда тех, что не терпят неповиновения. — Не хватало ещё, чтобы на твои вопли гнильцы собрались, — опухшие глаза смотрели в одну точку, которая располагалась на лице мучителя. Леви не разобрал ни слова из того, что было ему адресовано. — Ха, чёрт… — сдавленно прошипел Зик, толкаясь глубже и резче, сжимая бёдра подростка с такой силой, от какой на бледной коже уже распускались тёмно-синие бутоны синяков. — Если бы я знал, что твоя дырка настолько узкая, отымел бы гораздо раньше, — член мужчины входил до самого основания, полностью выходил и снова со звонким шлепком ударялся о кожу, по которой стекала блёклая кровь, перемешанная с потом и слюной. Отвратительно. Грязно. Ещё очень и очень страшно. Порко надавил на затылок Леви, изливаясь прямиком в глотку. Слёзы уже не текли ручьём из глаз, но это не значит, что они иссякли. Опустошение накатило вновь, когда, кончив, мужчина какое-то время стоял, прижавшись пахом к губам юноши. И это подействовало будто щелчок. Что-то задело желудок, погладило и вцепилось со всей дури, выворачивая наизнанку: Леви ощутил моментальный позыв к тошноте. Он постарался оказаться в невесомости, абстрагироваться, но стало только хуже: ломота в теле от прикосновений и бесконечное желание больше не проснуться — вот, что выходило навстречу пустоте. Уже не было сил, уже опухшие глаза не открывались, уже из груди вырывался лишь хрип, а тело всё билось и билось, всё корчилось и корчилось. Надоело. Сдержать требование организма он не смог. Не успел Аккерман проглотить дурные ощущения, как желудок свело судорогой, и его стошнило. — Блять! — воздух снова вонзился в изведённое горло. Но уже было всё равно. — Мерзкая дрянь! — удар по щеке наотмашь, да такой, что голова Леви резко мотнулась сначала к плечу, а потом, не удержав тяжесть, что до сих пор ютилась под черепом, упала на стол. Но уже было всё равно. Темнота. Чей-то голос зовёт за собой. Такой тихий, такой спокойный. Шепчет-шепчет-шепчет. Успокоить. Побыть рядом хотя бы здесь, во мраке. Зовёт, куда-то идёт и снова оказывается рядом. Треплет волосы, касается уха. Пусто. Но страха нет. Спокойствие. Зверь ушёл.