Гербарий воспоминаний

«Обещаю, всё будет хорошо. Сейчас всё будет хорошо» Как часто приходилось это слышать? Сколько раз приходилось доверять пустым словам, наивно полагая, что они защитят? Почему приходилось отдавать жизнь в чужие руки, заслышав только одно несчастное обещание? Никем и ничем не подтверждённое. Такое же жалкое и грязное, как использованное тело. Люди бросались и бросаются обнадёживающими фразочками, но мало для кого это что-то значит. Чаще всего слова так и остаются навечно словами. Покинутыми городами. Использованными и выброшенными, как ненужный мусор. Опороченными служительницами церкви, каких не смог защитить их обожаемый Бог. Давно следовало уяснить, что слова давно не имеют такой же ценности, которую имели в старину. «Я не оставлю тебя» Ложь. Рано или поздно все оставят, сколько бы не было убеждений в обратном. Все, кроме собственных же потаённых демонов, кружащихся в омуте воспоминаний. Они станут единственными и последними друзьями, единственными, кто не оставит в одиночестве, последними, кого будет видно со дна канавы, в какую тебя угораздило провалиться. Они не бросят, не оставят гнить беспомощным трупом, но с ними ты будешь молить о хотя бы минуте уединения. Той самой минуте затерянности среди серых красок мира. Той самой минуте покинутости. Но её не будет даже во сне. Демоны проберутся под кожу, найдут дорогу к мозгу, прогрызут в нём тоннель и заберутся в сновидения. Ради твоего же блага. Чтобы ты больше никогда не был один. «Открой глаза, смотри на меня. Я рядом, всё закончилось» Почему люди приходят тогда, когда двери для них уже закрыты? Почему приходят тогда, когда их уже никто не ждёт? Почему они эгоистичны? Ожидаешь появления до последнего, мечешься в отчаянии и придумываешь отговорки, а в конечном итоге убираешь со стола заготовленный праздничным ужин с напускным смирением на лице. Через час-другой гости появляются на пороге и сыплют извинениями, которые даже неискренние. А тебе уже не нужно. Ни извинения, ни сами гости. Ты прогоняешь, кричишь и психуешь, хлопаешь дверью. А потом ревёшь от боли забитым зверем, спрашивая «зачем распороли раны?» и вторя после этого «я только смирился, что вас нет». Это подло. Лишать надежды, а потом давать её, когда уже плевать. Когда уже зарылся в себя, будто в кокон. Тяжело. И эта тяжесть придавливала грудную клетку глыбой. Больно. И эта боль расползалась по телу, как змея, шевелящаяся под гипнозом у старика. Тоскливо. И эта тоска размывала изнутри. Что-то без остановки точило под сердцем. Рёбра будто ломались на кусочки с глухим, напоминавшим щелчок звуком, и протыкали внутренние органы; тело вздрагивало, рвалось куда-то, но с отвращением, с крайним насилием для самого себя и словно по непреодолимому влечению. Когда приходилось в последний раз слышать те самые слова, после которых надежда так и струилась по венам? Такое чувство, будто это непозволительно давно, столько люди без веры попросту не выживали в новом мире. Говорило ли это о том, что Леви не человек, раз однажды нашёл способ прожить без чьей-либо поддержки в условиях, когда мир не то что бы на краю гибели, а уже сгнивал в пропасти без возможности пошевелиться? В тот день шёл дождь. Леви помнил раздражающий стук воды о землю. Ветер гонял пыль по пустым улицам — Леви слышал его горестные завывания. Месяц выдался слишком уж плаксивым и словно давящим на жалость непрекращающимся постукиванием по асфальту и стеклу запылённых окон. Словно просился внутрь, но, к сожалению, встречала его лишь гробовая тишина, ведь хозяева давным-давно покинули родные дома. Пахло мертвечиной. И той, что ходила, и той, что безвольно лежала на земле, пригреваясь на редких лучах солнца. Воздух влажный, одежда неприятна липла к телу, но он терпел. Всегда терпел избиения со стороны паршивки-жизни, поскольку таковы правила выживания: либо миришься с неудобствами, либо украшаешь своей кровью переулок. Он не был готов к намеренному окончанию всего этого спектакля. Не мог собраться с силами, принять окончательное решение и выйти на растерзание монстрам, расползающимся даже по самому затаённому уголку планеты. Леви знал, что порой люди могли пойти и на мучительную смерть лишь бы их телесные и душевные страдания стихли. Но он никогда не понимал, почему эти люди выбирали именно такой способ проститься с жизнью. Чем пуля в лоб или мокрый пакет на голове хуже? Чем им не угодила смертельная доза какой-нибудь лечебной дряни или нож по венам? А что если в последние секунды они попросту хотели что-то почувствовать напоследок? Почувствовать биение собственного сердца, дрожащего от ужаса, или слабый, но такой пьянящий поток холодного воздуха, оплетающий вспотевшую кожу? Что если они утратили своё счастье, и потому решились на нечто ужасное, но способное дать почувствовать себя живым хотя бы ненадолго? Хотя бы в конце своей личной истории… Леви прекрасно понимал, чего стоил один неверный шаг. Видел, как люди расплачивались за ошибки. Мелкие и крупные, глупые и серьёзные, случайные и совершённые намеренно. Каждая из них заканчивалась одинаково, но люди вокруг почему-то продолжали их совершать, ещё и с таким надменным выражением, точно смеялись в лицо тем, кто наивно предполагал, что повиновение будет бесконечным. С момента зарождения апокалипсиса человеческое общество поделилось на безжалостных охотников и пугливую добычу. Первые вечно шныряли то там, то тут с пушками наперевес и с размазанными по мордам остатками морали; вторые — бесследно пропадали в бетонных коробках, прятались среди серых стен и молили Господа о пощаде. А юноша сам для себя никак не мог понять, кем являлся. Уже и сам запутался, кто он, уже не помнил, каким был, не до конца осознавал, каким стал. И это неведение, эти обрубки фраз в голове, спорящие друг с другом, выводили. Охотник или добыча? Стрелять в невинных или бежать от отбросов, возомнивших себя миротворцами? Выбор был, но использовать его совсем не хотелось. Совсем не хотелось примыкать и следовать придуманным каким-то идиотом правилам. Не хотелось, но приходилось. В тот день он сделал выбор, после принятия которого его преследовало чувство ртути в глазных яблоках и расплавленное железо, превращающее внутренние органы в бесполезные куски мяса. Выбор, преследующий его в ночных кошмарах и дневных иллюзиях, испытывал на прочность точно так же, как и выживание в сгоревшем дотла человечестве. Жалел ли Леви о сделанном выборе? Нет. Жалел лишь о том, с какими скотами пришлось связаться ради «своего же блага». Ради ещё одного дня в безопасности. Входная дверь хлопнула настолько громко, что одним лишь ошеломительным ударом смогла поднять Аккермана с налёжанного места на кровати. Он подорвался быстрее, чем открыл глаза, а от резкого пробуждения наступила лёгкая дезориентация в пространстве: он не с первого раза смог вспомнить своё местонахождение и то, как получилось здесь оказаться. Однако минутой спустя вопросы отпали сами собой. Временем ранее Леви забрался в один из пустующих домов, тем самым нарушив одно из своих личных правил по выживанию, чтобы переждать грозу, вовсю бушующую за окном. Непогода длилась слишком уж долго для местных краёв, раскаты грома следовали один за другим, потому юноша рискнул, поддавшись слабости не только в ногах, но и в мозгах. Благо, внутри никого не оказалось, и он смог со спокойной душой отдохнуть под удары оторванной ставни соседского дома, что раскачивалась от яростных порывов ветра, и удары дождя. Расчёта на сон, пускай и кратковременный, не было, но тот подкрался совсем незаметно, успев взять в удушающий захват. Внизу что-то упало. Леви насторожился. Недоверчиво поднялся с кровати, когда заслышал чьи-то крадущиеся по лестнице шаги — одна из ступенек с плачем скрипнула и тут же, осознав провинность, напряжённо замолчала. По спине пробежал неприятный холодок, заставляя все чувства встрепенуться и сжаться в тугой клубок гремучих змей. В животе проснулось напряжение, состояние оторванности от реальности неторопливо накрывало прозрачной простынёй: вроде и видно, что происходило, но двигаться стало труднее, а поворотливость стала стремительно уходить в минус. Нащупал припрятанный перочинный нож, найденный в брошенной походной сумке на одной из одичавших улиц, — кто бы это ни был, избежать столкновения хотелось любой ценой, но если план по исчезновению с опасной территории провалиться, то Леви не останется ничего, кроме мало-мальской защиты. В навыках самообороны он являлся дилетантом, но считал, что лучше уж попытаться и умереть, чем пасть без боя. Может быть, это было глупо. Может быть, в чём-то даже неоднозначно. Но осталось ли в апокалипсическом мире хоть одно убеждение, не подвергающееся никакому сомнению? Таких-то и в нормальное время было не сыскать без труда, а сейчас и подавно… Мир тонул во лжи и недоверии. Человек более не имел права доверять даже собственным словам, ведь в любом момент они были способны оказаться такими же фальшивыми, как те, кто разъезжал по пустынным дорогам близ городов, разоряя невинные души. Много обещали, но не исполняли ровным счётом ничего из сказанного: убежище было сказкой для наивных и питавших надежду, защита — чаще всего для подлых и жалких, возможность примкнуть к бандитам — для трусливых и жестоких. Леви ни к кому из них не относился. По крайней мере, ему хотелось верить в это. Он медленно двинулся к шкафу, когда подозрительный треск дерева снова зазвучал в голове. Это точно был не ходячий труп — слишком аккуратные и расчётливые движения для того, в ком ловкости столько же, сколько в «завязавшем» алкоголике со стажем в десяток лет. А если это был не гнилец, значит дела обстояли хуже. Настоящие монстры не те твари, что не скрывают своей кровожадности, а те, кто находятся рядом с нами. Живут такой же жизнью, как и мы, дышат с нами одним и тем же воздухом, ищут и создают способы выживания. Они монстры, потому что склоны к обману, склоны надевать личину преданности и разрывать её на части, когда преданность становится невыгодной. В конце концов, предают нас не враги. — Пусто! Либо ходячие на тихий час прилегли, либо здесь никого нет, — и Леви осторожно прикрыл за собой дверцу, затаиваясь среди вешалок с одеждой и парой картонных коробок, в которых лежали старые игрушки с внешними «дефектами». Он тешил себя надеждой, что никто из незваных гостей не воспылает желанием ни порыться в женском белье, ни поиграться в поломанные машинки. — От и до вылизать каждый угол, сюрпризы нам не нужны, — послышалось откуда-то с первого этажа. Сколько же их там? Всего двое или целый десяток? А остался ли кто-то караулить снаружи? События сменяли друг друга так быстро, что возможности тщательно обдумать ситуацию и принять мудрое решение оставалось всё меньше. Пахло пылью, затхлостью и давнишним человеческим житьём, но все запахи отключились вместе с приходом человека лишнего. На семьянина не походил, больно молодой, но и на пугливого шакала, прибившегося к стае братьев по разуму, также похож не был. А вот от кого он точно не отличался — от головореза. Выражение его лица так и кричало: «потрачу весь боезапас, но цель прикончу», и Аккерману не хотелось проверять на достоверность первое впечатление. Звук сапог заполнил собой каждую клеточку напряжённого организма. Один, два, три… Незнакомец обходил спальную комнату медленно, в нетерпении переступая с ноги на ногу. Он точно был готов к нападению, даже если противник выползет из-под кровати или свалиться вниз из-за неудачного шага и гнилых досок на чердаке. Но, возможно, дело было не столько в готовности вступить в спарринг, разбить пару костяшек и замарать руки, сколько в надежде на это. Живой или мёртвый, человек или ходячий — неважно. Руки наверняка чесались задать трёпку любому, кто только попадётся. Леви сумел сделать вывод, основываясь на наблюдении: резкие повороты головой, развороты от любого фантомного шороха; скрываемая за маской холодного пренебрежения агрессия, рвущаяся наружу каждый раз, когда незваный пытался открывать ящики, но те с трудом поддавались; запёкшаяся на тёмно-зелёной куртке кровь и исходивший от неё запах, запах человеческого мяса и призрачных слёз, некогда пролитых истерзанной душой. Этот человек любил ввязываться в драки, избивать до месива вместо лица, жестокие предсмертные издевательства. И всё это либо забавы ради, либо в погоне за упоением властью. Аккерман не мог рассуждать о достоверности суждений, не мог даже представить сколько процентов правды содержалось в этих соображениях, и была ли она в общем. Может быть, потому что спустя столько времени скитаний любой человек воспринимался им угрозой, а, может быть, потому что этот самый человек подошёл к его временному укрытию слишком близко. Леви задержал дыхание и чуть отступил назад, чтобы висевшее над головой платье закрыло половину лица. С большей вероятностью дверь распахнётся, с меньшей — внизу произойдёт что-то непредвиденное, и незнакомец будет вынужден ретироваться к товарищам, дав юноше шанс пробраться в соседнюю комнату и выбраться через окно. Это было самым лёгким решением возникшей проблемы, но основной пункт придуманного на скорую руку плана всё не исполнялся. Внизу было тихо. Блятская реальность. Он ринулся вперёд, со всей дури врезаясь в приоткрывающуюся дверцу, чтобы нанести неизвестному как можно больше физического ущерба. Леви был готов клясться, что успел заслышать треск. Отчётливый и, без сомнений, жестокий. То ли это мужик впечатался башкой в стену так сильно, что череп трещинами пошёл, то ли это мышцы туловища разорвались на лоскуты от нежданной смены состояния покоя на энергичную деятельность. — Чёртова сука! Зик! — прозвучал за спиной ор разъярённого, когда Леви уже со всех ног бежал к комнате со спасительным окном. Нужно выбираться отсюда. Эффект неожиданности, конечно, сыграл на руку, но и он, к сожалению, не мог длиться вечно. В пальцах странно кололо, то ли холодом, то ли жаром. Воздух в груди душил, нежели давал чувство насыщения, из-за чего Аккерману казалось, что он находился под водной гладью. И есть понимание, что нужно всплыть, нужно, чтобы голова и руки оказались над водой, нужно выбраться из окутывающего полотна, но что-то освобождению препятствовало. Словно оплетающие водоросли пробрались под кожу, щекоча слоевищем сосуды, и теперь тащили его тело ко дну. Туда, куда никогда не проходил солнечный свет. Юноша резко завернул за угол длинного коридора, «зацепившись» за прилегающую к повороту стену, чтобы уж точно не пролететь мимо, и ошеломлённо замер. Внутренний зверь обернулся крохотным зверьком. Чувство было такое, будто вышибли весь дух, перед глазами поплыли радужные круги, и разум на миг застлало туманом, единственным маяком в котором был цепкий взгляд оголодавшей блошливой псины, через мгновение сменившийся лукавством огромного хищника. Этого ещё не хватало. Не сходя с заданного темпа, он бросился дальше в коридор. Вышиб первую попавшуюся дверь и с оглушительным треском захлопнул её. Блять-блять-блять. Бегло осмотрел комнату в поисках выхода. От большого количества шкафов, тумбочек и ящиков, выпотрошенных из тех же тумб в голове поселилась мысль, что он в ловушке. Загромождённое пространство ускоряло мысли, но все они были сумбурными пустышками. Рассеянный взгляд остановился на небольшом квадрате света. Леви тотчас бросился к нему. Отодвинул щеколду, дёрнул за ручку, но окно не поддалось. Дверь распахнулась от мощного пинка и окончательно слетела с петель. Аккерман дёрнул ручку ещё раз. Ещё раз и ещё. За спиной звякнул затвор. Леви затылком почуял, как дуло направилось на черепушку, грозясь разукрасить стены мозгами и живописными красками крови. Осталась последняя попытка. Он потянул за ручку вновь. С ревущим звуком, выражающим явный протест, окно отворилось. С ликованием в сердце юноша молниеносно перелез через него, ускользая от ледяных пальцев погибели. Подошва скользила по кровле, но на излишнюю осторожность времени совсем не хватало. Оставалось только надеяться на слепую удачу и на чистую совесть черепиц, когда он стремительно сбегал вниз. Струи мерзкого дождя заливали лицо, но не успевал он избавить от одних колючих капель, как на их место тут же падали другие. До грандиозного падения на землю оставалось совсем ничего, однако, оказавшись на краю, Леви одним сильным прыжком достиг карниза соседнего дома. На момент удара впились в лёгкие и не дали сделать такой необходимый вдох. Времени нет. В том числе и на жалость к себе. Тем более на жалость к себе. Леви поднялся. Жжение в ладонях было непереносимым, но ни сердце, ни разум не желали останавливаться ради передышки. Нужно было двигаться дальше. Ближайшее окно оказалось разбитым, поэтому выбор дальнейшего маршрута очевидно пал через него. Однако, стоило юноше проникнуть в комнату, как на него со спины набросился преследователь. Они оба повалились на усыпанный осколками паркет. Острые кусочки вонзились в подставившийся бок. Аккерман взвыл сквозь стиснутые зубы. Выхватил небольших размеров нож, ударил локтем в основание между шеей и левым плечом и прошёлся лезвием по запястью незнакомца. Рука, сжимающая пушку, ослабла, что помогло оттолкнуть ствол как можно дальше. Леви поспешно выбрался из-под массивной туши. Израненная плоть пульсировала в такт мыслям, но это не помешало ему встать на ноги, подлететь к оставленному без хозяина оружию и сжать его побелевшими пальцами. Горячий красный ручеёк стекал по бедру, мокрая одежда липла к телу, кое-где окрашиваясь в бордовый. Не выцеливая, юноша навёл пистолет в расплывающийся мужской контур. Комната огласилась истошным воплем. Звук щёлкающих друг о друга челюстей заполнил собой пространство. Подросток покосился. В дверном проёме с окровавленной физиономией, глядя полопавшимися глазами, дёргался заражённый. Тело покрыто страшенными ожогами и пеплом. Не нападал, прислушивался, значит, ориентировался исключительно на слух. Аккерман задержал дыхание, выгоняя воздух из лёгких порциями, чтобы случайно не сорваться на слишком громкий в отрезвительной тишине выдох. Глянул на преследователя, тот также не шевелился. Понимал всё, скотина. Леви вдохнул тошнотворный запах гари, стараясь быстро соображать. Первый выстрел стоило бы потратить на мертвеца, но щелчок снятия с предохранителя привлечёт ненужное внимание, а он не был уверен, что вообще сумеет попасть в голову подвижной цели. В любом случае, при любом раскладе он мог остаться один против двоих. Дело — дрянь. Выбора не оставалось. Он замахнулся. Увесистый револьвер пролетел через комнату и с лязгом столкнулся с оконной рамой. Шея ходячего трупа с хрустом неестественно изогнулась в сторону незнакомца. Леденящий душу вой прокатился над полем боя, и мутант кинулся на мужчину, позволяя Леви немедля ретироваться на лестничный пролёт. Адреналин бил в голову, подталкивал на рисковые вещи, но порой он, его порыв — единственное, что необходимо слушать в критических ситуациях. Аккерман сбежал вниз, голову забивали хаотичные мысли о том, что на первом этаже могло оказаться даже несколько таких тварей, затаившихся среди слоёв пыли. Но раздумья не оправдались. Его поджидала совершенно иная опасность. Один из членов это банды клоунов с пушкой наперевес перекрыл дорогу к входной двери, из-за чего подростку пришлось экстренно менять маршрут на противоположное направление. Должен же здесь быть выход на задний двор, в конце концов! Но оттуда уже подступал другой, его Леви ранее заставать не приходилось. Так значит, их трое… Он пошарил по карманам — ножа не было. Тот остался ждать на втором этаже среди багровых стекляшек. Чёрные точки затмевали рассудок. Так всё и закончится? Не может такого быть, нет. Неприятная мелкая дрожь проникла под кожу, даря физическое ощущение того, что вся его сущность состояло из мельчайших частиц. Во рту сухо, а на спине — мокро. В полученных мелких ранах трепыхалась в попытках вытолкнуть кусочки стекла глухая боль. Взгляд метался от одного человека к другому, пока Леви судорожно кружил вокруг попыток придумать, что делать дальше. Бесполезно. Он в ловушке. С лестницы послышались шаги. На этот раз их приближение было тяжёлым и очень медленным. Их обладатель точно забавлялся «играми и охотой», а теперь вовсю довольствовался победой. Уже в тот момент Леви хотелось плюнуть в рожу тому, кто, по всей видимости, руководил этими отбросами. Невзирая на то, что ему сразу же после этого голову бы продырявили. Чужая самоуверенность была бельмом на глазу. Фигура оказалась совсем близко. Аккерман заметил это только тогда, когда периферийным зрением завидел своё отражение в очках мужчины. Рожа у него была странная: наполовину мечтательная, наполовину хитрая. Самая что ни на есть подозрительная, но на бандитскую не сильно уж похожа была. Жилось ему, видимо, хорошо. Они молча сверлили друг в друге дырки. Обменивались взорами ненависти и едва сдерживаемого бешенства. Безгласно высказывали те оскорбительные и вызывающие слова, которые не смели произнести, дабы не попортить произведённое впечатление. Вместо грубости и жестокости была всего-навсего одна фраза. Прозвучала она совершенно спокойно: — Магату ты понравишься. И в голове загорелся светоч. Леви приходил в себя толчками — сознание никак не хотело цепляться за едкие картинки перед разлепляющимися глазами, но это было необходимо. Аккерман разве что не мог понять кому и для чего. Он на самом деле не понять абсолютно ничего, что творилось вокруг. Изнурённое тело слегка покачивалось, будто его несло по волнам спокойствия, но безмятежные воды проедали кожу. Мясо слоями отпадало от костей, оставались лишь белые кости с багровыми струйками. Переплетения вен на подсознательном хотелось вытащить, как нитки из разорванной ткани, лишь бы подавилось желание расцарапать руки в кровь. Обоняние раздражал неприятный запах пота. Комок слюны не сглотнуть. Вязкий и горький. По пищеводу в пустой замёрзший желудок попадала только неотступная мысль об ущербности существования — все нынешние надежды разрушались также быстро, как и прошлые. Из-за мрачных размышлений в груди толкнулось, точно сердце перевязали тугим бинтом, и теперь оно билось птицей со связанными крыльями. Отчаянно и яростно, а потом жалостливо и покаянно. Но с уверенностью в том, что из этого сумрака нужно высвобождаться. Пахло резиной и машинным маслом. Даже находясь в состоянии диссонанса, Леви не потребовалось много времени на разгадывание загадки о местонахождении. В лицо бились десятки вспышек. Тёплый, но колючий свет природных огней. Зелёный, жёлтый, красный и ещё несколько цветов, название которых юноша не сумел раздобыть в плавающем сознании… Они выжигали сетчатку, они приносили нестерпимую боль и позывы закрыться ладонями, чтобы зрачки не вытекли наружу, слезами катясь по щекам. Но Аккерман сумел их открыть вопреки убеждениям этого не делать. В голове разлад, каждый поток сознания думал о своём, моторика тела работала со сбоями. Не отдавая себе отчёта, до какой степени он утомлён и даже обессилен, подросток с трудом нашарил ручку автомобиля, потянул. И искренне удивился, когда та не выпустила его наружу. Осознание, что Леви делал не так, не приходило, поэтому он по той же технике попытался выбраться снова. Ничего не произошло, но на плечо легла чья-то тяжёлая рука. След от неё клеймом отпечатался на коже. Боль адская, но вскрика нет. Нет ни шипения, ни дёрганий, только утяжелившееся дыхание. Внутри боль гораздо острее. Мыслительный процесс активизировался резко, казалось, движение мыслей можно было услышать. Леви извернулся с поразительным проворством и полоснул «человека без лица» по ноге, как раз под коленной чашечкой. В машине тесно, толком не развернёшься, но по соображениям совести нельзя было не попытаться. За бездействие он возненавидит себя больше, чем за отсутствие парочки зубов. Ещё один удар ногой туда, где должны были быть руки нападавшего, и его схватили за щиколотку, останавливая и подтягивая к себе. — Отпусти! — разъярённо крикнул вдруг мальчишка в попытках отбиться второй ногой. Не было ничего, кроме мельтешения пятен и плавающей мути, а шум в голове всё усиливался и становился более жёстким от собственной силы. Грозился перерасти в тупую, сводящую с ума боль. Сверху навалилось нечто увесистое, блокируя попытки сопротивления — руки также оказались в ловушке, поскольку всё тело юноши взяли в кольцо. Он судорожно вздохнул от навязчивой идеи об удушье. Сдавливало, подавляло, стесняло. Леви задёргался и забился, задыхаясь. Сердце билось так одичало, что он чувствовал, как рёбра пошли трещинами. В горле что-то мертвенно скрипнуло, и он не смог произнести ни слова. В носу тут же засвербело, в уголках защилась вода, и юноша оказался в шаге от того, чтобы позорно не расплакаться. Из пустых лёгких, как из запертой клетки, вырвался кашель, но вздохнуть не получалось. И тогда ухо защекотал тихий голос, сравнимый с помехами в радиоприёмнике. Даже так он звучал крайне знакомо, но Аккерману никак не вспоминалось откуда он его знал. Подросток зажмурился и тогда услышал чётче, но слова всё равно походили на бессмысленное скопление букв и звуков. Успокаивающее и обезболивающее, серьёзное и призрачное. Сделав глубокий вдох, Леви закрыл глаза, задышал размеренно и ровно, неторопливо и без всякой спешки вгоняя себя в транс. Доверие к голосу было слишком весомым. Он надеялся только на то, что эта слабость в последствии не сыграет с ним злой шутки. — Чёртов подонок! — снова послышался удар, а за ним последовал болезненный визг, сменяющийся глухим стоном. Стоном заунывным, сдавленным, словно гул воздуха, проходящего через саксофон. — Кусок бесполезного ублюдка, думаешь, нам таких, как ты, заменять нечем?! Думаешь всякая хуйня прощаться будет?! Леви стоял в стороне, подпирая стену спиной и ощупывая параллельную ей откровенным взглядом, и изредка поглядывал на происходящее в центре помещения. Сколько бы он тут не находился, но, к сожалению или к счастью, так и не понял причины развернувшегося представления. Зная Галлиарда, веской причины могло и не быть вовсе, потому юноша не то что бы стремился к разбирательствам и сбору информации. Человек, которому сегодня не повезло попасться под горячую руку, мог как и косо посмотреть, так и, например, подворовывать с кухни, что и вскрылось часом ранее. Заунывное зрелище, но на подобных «воспитательных процессах» должны были присутствовать все из низов иерархии. Чтобы в голову само вбивалось, что будет, если хоть немного «пойти налево» и отклониться от направления построенной здесь системы. Леви хватило двух недель, чтобы иметь представление о здешних установках и правилах. Ранний подъём касался всех, но если ты посчитал себя исключением и провалялся лишние полчаса, то тебе без лишних разговоров могли оформить купон на вечный сон, но без анестезии. Далее шёл завтрак. Аккерман, конечно, смеялся сам с себя, именуя «это» завтраком, но так удавалось не вспоминать о жижеобразной массе и не задумываться, из чего её готовили. Запихивать в себя дурнопахнущую хрень никто не заставлял, однако был шанс того, что ты просто скопытишься к середине дня, если откажешься от неё. Поэтому Леви послушно принимал всё, что давалось, и буквально вливал в желудок, после стараясь не обращать внимания на прелое послевкусие. А потом наступала работа. Очень много работы. Пошив одежды, ежедневный подсчёт вооружения и припасов на складе, стройка апартаментов, перенос непомерно тяжёлых грузов, патруль местности, вылазки по поиску припасов, целенаправленное нахождение новых выживших… Голова шла кругом от одной трети того, чем здесь люди ежедневно занимались. Жилось здесь отлично разве что верхушке. Лучшие условия обитания, лучшее пропитание, привилегии, смотрение сквозь пальцы на некоторые нарушения и вся та прочая поебень, показывающая разницу между теми, кто здесь на уровне неба, а кто возится в грязи. Леви, также как и большая часть здешнего населения, копошился внизу. Отличало его от общей массы только то, что сверху им интересовались, и «общей массе» было прекрасно об этом известно. По этой причине многие бросали на него странные взгляды, чем бы он ни занимался и где бы ни находился. Возможно, презирали и тихо ненавидели, а возможно, боялись, что он, почувствовав себя особенным, разболтает лишнего управителям. Аккерман такого вытворять не собирался вовсе, но люди же словам не верят. Так и получилось, что он был чужим среди своих. Сам по себе и сам с собой. Его работа заключалась в беготне хвостиком за представителями того слоя, чьей основной задачей являлся непосредственный поиск. Медикаменты, оружие, снаряжение, провизия — то, что было необходимо добывать любой ценой, будь это чужая или собственная жизнь. Определили Леви в это ремесло в первый же день прибытия, и он был более чем уверен, что таковому решению лидера посодействовал тот бородатый мужик с раздражающей рожей. Юноша понятия не имел, что тот наплёл командиру, но, по всей видимости, что-то крайне убедительное. Сам Аккерман лично виделся с Магатом единожды, и разговор их состоялся незадолго после того, как подростка привезли на территорию банды. В основном беседа велась о навыках, умениях и кратких история того, как он выживал и как он попался. Если говорить честно, выходя из кабинета предводителя, Леви почти на сто процентов был уверен, что его отправят на какую-нибудь грязную работёнку, да забудут. Людей он ни разу не убивал, с живыми трупами не сражался, не имел знаний ни в ближнем бою, ни в стрельбе. Однако через пару часов, сидя в запертой комнате, похожей на кладовку, его известили об официальном решении отправить его мальчиком на побегушках для «добытчиков». По причине того, что полноправным членом данного ремесла юноша не считался, никаких «плюшек» ему не доставалось. Зик, — а именно так звали мужика, который увязался за ним в погоню по крышам, — порекомендовал относиться к этому как к «испытательному сроку». Если Леви за последующие месяцы сумеет показать себя с наилучшей стороны, то появиться и возможность выбраться с низов. Через несколько дней его первый серьёзный выезд во внешний мир. Он не должен облажаться. Вокруг стало удивительно тихо. Аккерман оставил попытки разговорить противоположную стену и равнодушно посмотрел на дышащего загнанной лошадью Галлиарда. Ярость на его лице сменилась отвращением. На бетонном полу, согнувшись в три погибели от боли, валялся тот самый «счастливчик». Пускай признаков жизни от него не поступало, но он точно был жив. Никто, кроме лидера не имел права убивать находившихся под этой крышей людей. Либо лично он, либо по его прямому указанию, но не иначе. И Порко, несмотря на взрывоопасный характер, никогда черту не переступал. Леви пошарил взглядом по толпе. Кто напуган, кто непоколебим и хочет казаться бесстрашным, кто равнодушен, но всех их объединяло одно — закрытые рты. Строй из себя кого угодно и сколько угодно, но какой прок с твой фальшивой игры, если ты — часть стада овец, наблюдающих за тем, как волк раздирает на куски вашего собрата? Юношу уже напрягало то, что он ничем от окружающих трусливых комков меха не отличался. — Что произошло на этот раз? — незаметно подкрался со стороны Райнер. Пожалуй, единственный член банды, с каким выстраивались благожелательные отношения, несмотря на периодическое странное поведение того. Порой Леви казалось, что он общался с двумя разными людьми, но в одном человеческом обличии, из-за чего в голове часто происходил диссонанс. Один раз это мог быть безжалостный и расчётливый человек, готовый прибегнуть к любому виду насилия, если в этом состояла необходимость, другой — заботящийся о благополучии всех и вся, желающий защитить людей вокруг любой ценой и даже немного истеричный. Подобный набор качеств не укладывался в голове, но всё ещё не оттолкнул. На вопрос Аккерман лишь пожал плечами и покачал головой, как бы заранее информируя о своей неосведомлённости. — Я думал, ты мне объяснишь. — Сам не знаю, но народ поговаривает, что он, — Браун качнул головой на избитого, — от работы часто отлынивает. У человека возраст, Порко явно перегибает палку. — Явно ведёт себя как мудак, — на лице отчётливо писалось презрение: губы поджаты, словно Леви еле сдерживался от перегрызания чье-нибудь глотки, в суженых глазах разгорались блики огня. Между ними с Галлиардом молнии метались до сих пор. То ли того так обидел инцидент с дверью в их первую встречу, то ли попросту нравилось быть отморозком. Парень тяжело выдохнул воздух, который уже начинал жечь лёгкие, и непроизвольно глянул на второй этаж. Оттуда на него испытующе глядели. Снова этот поехавший бородач со странным чувством собственной важности. Леви не был намерен так просто сдаваться, потому принял вызов, отвечая не менее твёрдым взглядом. Так они и смотрели друг на друга, один — настороженно и даже чуть агрессивно, другой — со спокойной уверенностью в способности справляться с такими «маленькими» трудностями. Самонадеянный идиот. Никому ничего существенного не докладывал, никому ничего не был должен. Власть над ним имел только Магат и никто более, а обычные «грязнорабочие» и слова поперёк боялись вставить. Все знали, что будет, если перейти дорогу «правой руке» босса. Тем, кто много болтал не по делу, ставил под сомнение авторитет стоящих на уровень выше и разводил грязные слухи — вырывали языки; тем, кому не удавалось держать приступы клептомании в узде, могли отрубить целую кисть, в зависимости от того, признавался ли виновный сразу и говорил ли он чистую правду о причинах такого низкого поступка; предателям и бунтовщикам доставалось, конечно, больше — зачинщика заживо скармливали живым трупам, его последователей либо доводили до ручки путём пыток, либо ломали, например, ногу, отвозили как можно дальше от основного лагеря и бросали на дороге. Да, человек оставался жив, но с того момента его жизнь зависела только от него. Леви слышал, что даже в случае «неправильного выбора» можно было заполучить прощение. Вопрос лишь в том, насколько активно ты готов лизать сапоги главарю. Самое интересное, что Йегер всегда оказывался в самом эпицентре событий. Всегда оказывался рядом, даже когда его присутствие бесило больше обычного, всегда знал, кто кому и сколько зубов выбил. Самое пугающее — мужчина будто целенаправленно следовал за Леви, наблюдал со стороны, как хищник за добычей, ведь Аккерману невероятно везло оказываться в первых рядах жестоких побоищ. Может, Зик просто-напросто подмечал реакцию, может — искал точки давления. Никто не знал, что творилось в его голове, о чём он думал в свободное от вылазок время, а юноша так и размышлять об этом лишний раз не собирался. — Я слышал, что в Хантленд ты идёшь с нами, — парень удивился, услышав название городка, куда им с «товарищами» предстояло наведаться, поскольку зверёк прошлого заскрёбся в дверь настоящего. Он так давно не слышал о городах, что даже позабыл о том, что когда-то они именовались. — Волнуешься? Первый выезд как-никак, сам знаю каково это, когда… — Когда мне выдадут оружие? — переключил уклон диалога на собственные мысли Леви, с напряжённым вниманием продолжая наблюдать за мужчиной этажом выше, который переговаривался с тем, чьё имя парень так и не постарался запомнить. Внутри закипало, бурлило, переполняло от количества непонятностей и ударов, которыми хотелось пройтись по заносчивой роже. — Когда молоко на губах обсохнет, — вмешался посторонний голос, на который Аккерман с откровенным недружелюбием повернулся. — Рано тебе ещё пушку таскать. Дыру в башке кому-нибудь оставишь, а нам потом за твои проёбы отдувайся, — Галлиард в ответ на взгляд юноши «заткнись к чертям собачим и свали» подошёл ближе. По равнодушию на лице и не скажешь, что это он только что избивал человека до припадка последнего. — Проёбы это по твоей части, — Леви скептически скривил губы. — В подражании Зику у тебя отлично получается только изображать обезьяну, — боковым зрением он заметил, как Райнер прикрыл глаза с какой-то страдальной гримасой. То ли, не хотя верить в услышанное, убеждал самого себя, что парень ничего подобного не произносил, то ли мысленно говорил «снова начинается». — Следи за зубами, чёртов выродок, — фигура Галлиарда подлетела на критическое расстояние между ними так быстро, что тело Аккермана сразу же пустило по позвоночнику бьющий по мышцам энергетический заряд, готовясь к обороне. Леви сиюсекундно выпрямился. — Пиздишь так много, будто девять жизней за спиной прячешь. Проверим, сколько их на самом деле? — на юношу пахнуло кислым запахом пота, щедро сдобренного ароматом выхлопных газов. Этот смрад был не только частью воздуха. Он был самим воздухом. — Я с удовольствием посмотрю, как ты на выезде будешь справляться одним ножом. Ну, а если сдохнешь, значит, сдохнешь. Твою жопу я прикрывать не буду, — и отступил, разворачиваясь в обратную сторону. Видимо, недавняя потасовка в одну сторону вымотала, а для новой сил ещё не набралось. — Одним ножом? — глядя вслед уходящему Порко, задал он вопрос Райнеру. Известие неожиданное, и какого-то чёрта он узнал об этом только сейчас, а не в тот конкретный момент, когда его вызвали для обсуждения поездки за припасами на неизведанную ранее местность. — Зик тебе не говорил? — Браун был удивлён не меньше, его расширенные глаза блеснули белками. Прекрасно, кажется, кто-то испортил «приятный» сюрприз от Йегера. — Все, кого причисляют к нашим рядам, первую вылазку проходят без огнестрела, — он прочитал на лице Аккермана откровенное непонимание, которое через секунду преобразовалось бы в логичный вопрос «с чего бы», только в наиболее грубой форме, поэтому поспешил обосновать причину: — Дело не только в отсутствии доверия. Зик хочет посмотреть на человека в деле, посмотреть, что он станет делать с незавидным набором оружия: прятаться или идти наравне со всеми, — помолчал с задумчивым видом, пожевал губу, хмурясь на грязный пол, и продолжил: — Или что-то вроде этого. Не знаю наверняка. — Больше походит на то, что он по прошлому скучает, — Леви безотчётно сложил руки в карманы, наблюдая за тем, как парочка людей из разбредающейся по углам зашуганной толпы помогали искалеченному мужчине подняться. Его лицо было покрыто синяками и ссадинами, один глаз так заплыл, что почти не открывался. — Не удивлюсь, если выяснится, что ему нравилось поводки на шеях держать. Райнер ожидаемо ничего не ответил, только неопределённо хмыкнул, чтобы показать, что Леви он услышал. Он никогда хотя бы за компанию не обсуждал начальство и не выставлял его в дурном свете, даже если был в корне не согласен с решениями, какие то принимало, поэтому если бы тот вдруг решил поддержать откровенную насмешку, то Аккерман подумал бы, что одного из них головой о железную балку приложили. — Тебе следует быть осторожнее, — юноша скосился, а выражение прямым текстом говорило, что о чём бы-то не зашёл разговор, поддерживать его никто не станет. — Вообще. Ты пытаешься забраться на высокую скалу, не умея лазить. Не забывай, что трос в любой момент может лопнуть. От вибраций по телу ладонь сжалась, между пальцев заструилось нечто мягкое, но по ощущениям и очень пыльное. Он стоял на краю между сном и явью, но отчего-то был уверен, что пелена болезненного забытья так просто никуда не отпустит. Она победит, а Леви достанутся лишь отрывки зловещих мыслей и воспоминаний. Забывается только хорошее, плохое навсегда остаётся в наших сердцах, хотим мы того или нет, потому что оно учит выживать. Оно проливает свет там, где раньше была слепота. Если бы люди лучше запоминали хорошее, то как бы они обретали свою собственную мудрость? Если нет боли, значит, нет и опыта. Он пошевелился и невольно простонал — ногу свела судорога, отчего та пошла страшными буграми. Леви пытался зацепиться за эти ощущения, чтобы вернуться назад, к реальности, но вместо того, чтобы тащить его на мутный солнечный свет, они давили на макушку, не давая всплыть, и топили. Тяжёлая вода заливалась в нос, попадала в сжимающееся в животном страхе горло и распаляла огонь, который бушевал в полыхающих от недостатка воздуха лёгких. Леви безуспешно барахтался в плену пульсирующего красного тумана, близкий к тому, что губы разлепятся. Или он хотел разлепить их и, наконец, захлебнуться, чтобы остаться в мире беспробудного сна навечно? На животе что-то зашевелилось, приятная тяжесть, какую Леви до этого момента не замечал, пропала. Из-под ладони выскользнуло то самое мягкое, что было его спасательным кругом в штормовом море. И в один момент стало как-то тоскливо. Будто серая туча закрыла собой последний луч тёплого солнца или, быть может, до этого эмоции блокировались тяжёлыми антидепрессантами, выписанными организмом для самого же себя самостоятельно. Защитный механизм психики от эмоционального потрясения. Схватиться бы двумя руками за уходящее счастье, вот только пусто там, на том месте, где Леви очень хотел его найти. Пальцы щупали невыносимое одиночество и никак не могли поймать ушедшее. Оно исчезло. Разлеплять глаза больно. Точно в них влили капли, и теперь расширенные зрачки собирали на себе каждую мало-мальски яркую пылинку. Аккерман не прилагал никаких усилий, чтобы открыть их полностью и понять своё местонахождение. Пространство точно было материальным, юноша точно мог к нему прикоснуться, ощутить его, но не прочувствовать — вокруг вакуум, заполненный только лишь мнимыми ощущениями. Защищённости он не давал, но было так спокойно… Обманчиво, иллюзорно, лживо, но спокойно. Снова кто-то позвал, снова Леви слышал через призму полубесчувственной человеческой души, лишённой умения чётко распознавать звуки. Не разобрать ни единого слова, каждое из них превращалось в вязкую кашу случайных наборов сжёванных слогов. Почему же этот голос не может, в конце концов, утихомириться и засесть где-нибудь в обросшем мхом углу? — Я тебя не понимаю, — глухо сошло с помертвелых губ. Аккерману хотелось верить, что этого будет достаточно для заполучения долгожданной тишины, и попытка угомонить посторонний шум увенчалась успехом. Сознание вновь потеряло опору и провалилось в темноту. Не по себе. В груди кюльбитировало такое ощущение, словно он стоял на краю скалы над бушующим морем в грозу и никак не мог решиться прыгнуть вниз или развернуться в сторону дома. Пусто. Чувство неполноценности. Возможно, оно не исчезало из-за отсутствия в руках чего-то более существенного, чем небольших размеров нож. Ему и раньше не попадалось раритета в виде того же пистолета, но раньше ему и не приходилось совать нос дальше квартала, выглядящего относительно спокойным. В этом попросту не было необходимости, поскольку прямо на улицах города в совершенно разных местах порой можно было встретить столпотворение тележек из магазинчиков. А в них можно было уж найти почти всё, что душе угодно. Именно так Леви однажды и перепало для самозащиты, вот только то было утеряно в день присоединения к группе. Городок, в который они прибыли пару часов назад, ничем не отличался от родного Спринг-Хилла: одно- или двухэтажные домишки одного серо-коричневого типа с внутренним двором в каждом; пустые улицы, чей вид нынче больше походил на угрозу, нежели на утешение; неподвижные деревья, листья которых когда-то блестели на солнце подобно глянцу, и маленькие цветники, ныне разросшиеся и пригнувшиеся под сорняками. Пахло одиночеством и скорбью. Затхлостью и плесенью, как застоем в забытом подвале. Пускай на первый взгляд город выглядел располагающим к себе, но детали выдавали его с потрохами. По пути сюда они лишились пары человек — мучительная смерть от когтистых лап и кривых клыков. Оставшихся будто бы и не волновали потери: уж слишком лица выглядели беспечными. Леви в упор не видел причин на такое равнодушие. Даже если вы ненавидели или презирали тех, кого больше нет, то разве значит это, что человеческая жизнь вовсе ничего не стоила? Аккермана напрягали не только найденные ответы на вопросы о морали и расшатавшихся устоях. Постоянные переглядки с Йегером капали на мозги не меньше. Леви по оставшейся разумности списывал столь усиленное внимание на отслеживание своих действий, ведь Зик всё-таки обязан после вылазки отрапортовать Магату, справился ли «новобранец» с задачей в той мере, которую от него ожидали. Вот только чем чаще он парировал незримые удары, тем активнее разумность поглощала паранойя. Вдобавок ко всему с ног до головы охватывала непонятная тревога, и опасность, которая в любой момент могла в буквальном смысле свалиться на голову, была здесь не при чём. Он недоверчиво повернул голову к одному из домов. А через секунду сердце подскочило куда-то к горлу и суматошно затрепыхалось там, не давая нормально дышать. В запылённом окне показалась макушка спутанных светлых волос и два маленьких любопытных глаза. «Мальчик» — тут же подумалось Леви, когда «таинственный наблюдатель» спрятался под подоконником. — А вот и работа сама себя нашла, — проходя мимо, Зик толкнул его плечом, как бы обозначая, что Аккерман обязан пойти за ним следом. Напыщенный индюк с нелепым пафосом вместо мозгов, которого всё сильнее хотелось послать нахер. Но нельзя было поступать так необдуманно в момент, когда они могли помочь выжившим. Конфликтных ситуаций по горло хватало и на базе. Нескольких человек было принято решение оставить снаружи, на случай непредвиденных ситуаций. Если выражаться честно, то Леви им даже завидовал. Если улицы до сих пор хранили в себе детский смех и былую кипящую жизнь, то внутри встретили только мрак и холод. Обои висели клочьями, мебель была перевёрнута и поломана, диванные подушки вспороты, на стенах не осталось ни одной фотографии счастливой семьи, и вместо них красовались пробоины от пуль, а камин вообще оказался засыпан землёй — таким предстало это жилище. Точно здесь жили вовсе не люди, а эволюционировавшие канализационные крысы. На втором этаже что-то гулко упало на пол и тут же затихло. «Прячется» — всплыло на поверхность в сознании. Проблем не должно возникнуть, если мальчишка здесь один, а вот в случае западни всё стремительно покатиться через одно место. Участвовать в бойне, — неважно с зомби, мутантами ли или с дрянью пострашнее, — пожалуй, последнее, что он выберет не только в нынешней момент, но и в общем. Поднялись выше. Ловушки не оказалось. Зато по всей комнате были раскиданы матрасы, истории пятен на которых Леви не желал слышать даже в кратком содержании; и пустые банки из-под собачьего корма, содержимое каких наверняка не стали бы есть исхудавшие, сдыхающие от голода четвероногие. К запахам, исходившим от грязной одежды под заляпанной нечистотами подошвой, добавлялся застоявшийся запах мочи и человеческих экскрементов. От смрада впору задохнуться, но Аккерман лишь прикрыл часть лица ладонью, намериваясь совершать как можно меньше вдохов. Лишний глоток воздуха, и он точно сознание потеряет. Из-за изголовья расшатанной кровати показался небольшой грязный клубок, Леви потребовались долгие секунды, чтобы сообразить, что это тот мальчик, которого он вот видел в замаранном окне. Обезьяний детёныш, точно не ребёнок. Глаза крохотные, вместо волос то ли ветки, то ли крысиные хвостики, а лицо измазано в земле и имело сероватый оттенок. Глядел на «незваных гостей» с настороженном любопытством и покусывал указательный палец. Может, привычка, а может и голодал. — Живучий мальчуган, — убирая пистолет за пояс, Зик приблизился к мальчику и опустился на одно колено. — Как ты сюда попал? От монстров прячешься? — Леви был готов со второго этажа скинуться, лишь бы не слышать приторной фальши в голосе Йегера, а мальчонка попросту кивнул. Конечно. Столь крохотный человек не был способен видеть обратную сторону одной и той же монеты. — Можешь не бояться, пока мы здесь никаких монстры сюда не пролезут. Где твоя мамочка? За их спинами послышался топот и женский вой, напоминающий волчий. Каждый из группы без промедления обернулся, но костлявая фигура ловко обогнула их, расталкивая с пути зазевавшихся. Не нападала, нет. Защищала. Как исколотое копьями дикое животное, она издавала прорезающие тишину нечеловеческие крики только для того, чтобы отпугнуть. Незнакомка подбежала к малышу и, схватив его, забилась в ближайших угол. Она прижимала его к себе обеими руками с такой силой, что хрупкие косточки, виднеющиеся сквозь кожу, могли издать надсадный треск. Леви даже боялся предположить, чьи кости затрещали бы в первую очередь, ведь женщина выглядела далеко не лучше своего чада: заляпанная пятнами, порванная одежда, оголяющая несколько заживающих ран на теле; волосы, выбившиеся из косички, засаленными патлами свисали на лицо и на набухающий на щеке огромный синяк; а в глазах холод и страх. — Не трогайте его! Уходите! Прошу вас, уходите, — повторяла она раз за разом, словно мантру, всматриваясь в Зика. — Нам ничего не нужно, просто уйдите. — Да она поехавшая, — с пренебрежением, — если не сказать с презрением, — выдал Порко, крепко сжимающий в ладони пистолет-пулемёт. Оружие на взводе, как и его хозяин. Леви надеялся, что этот болеющий собачьим бешенством не станет стрелять по людям, которым нечего противопоставить угрозе. На резкое высказывание среагировал не только Аккерман. Райнер также неодобрительно покосился в сторону Галлиарда, но не высказал ни единого слова поперёк. Он ничего не сказал, но в его взгляде читалось сожаление, и обида, и извинение… Но почему? Они ведь могут помочь, разве нет? — Мэм… — Мой муж скоро вернётся. Он ушёл за едой. Несколько дней назад, но он вернётся! Он обязательно скоро вернётся! Уходите. Оставьте нас. Пожалуйста, оставьте, — а Леви всё смотрел на мальчика, невинно хлопающего ресницами. По его зелёным глазёнкам юноша догадывался, что тот не понимал ровным счётом ничего. Впрочем, как и сам Аккерман. Йегер медленно поднялся на ноги. И рожа у него была подозрительно довольная. Мутное чувство завертелось между рёбрами. Очень жгучее, как будто что-то разрывалось внутри по ниточке, отдаваясь ноющей болью. Раздражало. Не давало покоя, как бьющаяся в окно назойливая муха, которая не даст покоя, пока не встанешь и не откроешь форточку. Да ещё и чёртов запах тухлятины стал чувствоваться резче. Леви повернулся. В углу комнаты мирно лежала крысиная тушка с перегрызенным брюхом, в котором едва заметно копошились трупные черви. Комок дурноты подкатил в горлу, наполняя рот кислым привкусом жёлчи. Подросток старался не думать о том, кто именно проделал дыру в некогда живом грызуне: опарыши или человеческие зубы. Пошатнувшись, Аккерман отвернулся. — Если уж вы так просите. Будьте осторожны, мадам. Мы живём в непредсказуемое время, — в голосе была непривычная снисходительность. — Парни, — Зик развернулся и направился к двери, призывая остальных пойти за собой, что Леви исполнил чуть погодя. Не нравилось ему то, что мужчина не предпринял абсолютно ничего и спустил подобное на тормозах. Как это было не похоже на него. Слишком не похоже. Но они действительно ушли. К сожалению, всё было не так просто, как хотелось бы. Леви держал курс на небольших размеров грузовик, на котором они и добирались до города, когда животный рёв, огласивший округу, заставил замереть. Вторило ему гоготание товарищей по оружию, потому он развернулся на все сто восемьдесят, дабы выяснить, в чём обстояло дело. Несколько людей, — те самые оставленные на караул, — вели одного из по-особенному уродливых заражённых. Они удерживали того специальным приспособлением, какое напоминало собачий поводок, вот только вместо ошейника был обруч. Мутант метался из стороны в сторону, словно искал покоя, но никак не мог его найти; кидался на ближайших живых, но вырваться из крепкого удерживания не получалось. Леви покрутил нож, лезвие задело тонкую кожу. Это было неважно. Стекающая по пальцам кровь, потные ладони, сжимающие рукоятку, появившийся на языке привкус гари и чёрного дыма. Он крутанул нож ещё раз и принялся наблюдать. Непонимание происходящего охватило его, пригвоздило к месту. Совсем как во сне. Опасность прямо перед тобой, а ты не можешь и пальцем пошевелить. Ни напасть, ни защититься, ни сбежать. — А я думал, сегодня без веселья. Вы где жопы отсиживали так долго, бездари? — кажется, это был Галлиард, но Аккерман не был в этом уверен, поскольку звуки и голоса перестали быть отличимыми. Хаотическое и бессмысленное их нагромождение. Мертвеца подводили ближе и ближе к двери. С каждым пройденным шагом щёлканье зубов становилось яростнее, а босые ноги всё больше истирались до мяса. Следы на земле красные, оставленные кусочки плоти привлекали птиц. Их блестящие глаза-бусины пытливо смотрели то на кушанье, то на того, кто его оставлял. — Райнер, хорош сиськи мять, открывай! — Браун заметно вздрогнул, точно не ожидал, что посодействовать позовут именно его, но Леви ни что так не поражало, как беспрекословное повиновение. Это бред, в который Аккерман не хотел верить. Должен был быть отказ. Не согласие. Нет. Скрип двери. Ходячий труп в разрушенной гостиной. Петля слетела с шеи. Кто-то рявкнул «закрывай!». Хлопок. Шатание стен. Мальчишка в окне машет ладошкой. Зелёные глаза. Чистый взгляд. Чудовищный вой. Ужас. На высоких нотах крик. Детский плач. Кровь, заливающая оконную раму. Пятна на стекле. И зелёные глаза, зелёные глаза, зелёные глаза. Очередное пробуждение началось с нахождения точки опоры, точнее, с восстановления её утраченного ощущения внутри себя. Леви чувствовал, что проснулся, но в то же время понимал, что мозг всё ещё отдавался сну, не желая сходить с осколков своего безумия. Он чувствовал себя забытым в глубине холодильника перемороженным овощем. Весь такой холодный и склизкий, с подтаявшей снежной корочкой. Состояние не губило мысли, оно порождало их. Не Леви создавал эти воспоминания. Это они собирали его по кусочкам. Возвращение на базу свершилось через несколько часов. Когда темнота во всю поглощала и разум, и тёмные тени. Никакой радости от пройденного «испытания» юноша не испытывал. Он устало провёл по лицу, на конец с силой сжимая отросшие волосы, и шагнул в палатку, прикрывая за собой рваную тряпку, служившую приспособлением абстрагирования от внешнего мира. Сложный день. И физически, и эмоционально. Он уже и не помнил, когда в последний раз возвращался с вылазок в раздавленном состоянии. В настолько сокрушённом, что в этой кромешной темноте захотелось издать громкий крик, лишь бы унять бушующий вихрь, какой затесался между рёбрами. Мозги то вытекали, то втекали заново, Аккерман прямо-таки чувствовал, как они со склизким звуком перекатывались в запертой коробке. Он был уверен, если вскрыть череп, вытащить оттуда этот комок влажной плесени и положить вместо него жирную свиную рульку, то ничего не изменится. Мерзость. Когда парень снял куртку, отбросив ту в дальний угол импровизированной палатки из брезента и палок, то испытал сильное влечение вернуться в родной дом. Зайти в комнату, улечься в кровать и зарыться в простыни, чувствуя, как сквозь открытое окно просачивается холодный, чересчур свежий воздух. Но нос щекотала только вонь блевотины и давно не мытых тел — ароматы деградирующей цивилизации. Позади зашуршало почти сразу же после возвращения на отведённую для него территорию. Леви глянул за плечо и еле удержался от раздражённого вздоха — на пороге стоял Зик, как обычно не предупредивший о визите. Он всегда так делал: заявлялся, когда только вздумается, и начинал нести чушь либо про необходимость произвести повторный подсчёт боеприпасов, либо — про законы стран, какие существовали только на картах. Можно подумать, что в нынешних условиях эта информация обладала хоть граммом важности. В этой странной брехне и был весь Йегер. Никому ничего существенного не докладывал, никому ничего не был должен. Власть над ним имел только Магат и никто более, а обычные «грязнорабочие» и слова поперёк боялись вставить. Все знали, что будет, если перейти дорогу «правой руке» босса. — С возвращения ты сам не свой. Что тебя так нервирует? — и снова это непонятное, сбивающее с толку внимание. С чего бы бородачу вообще интересоваться подобным? На лидера, которому важно состояние подчинённых, он не то что бы тянул. — Устал, — коротко отозвался Леви, надеясь, что такого ответа будет вполне достаточно, чтобы мужчина отправился восвояси, оставив его один на один с собой. Ему было необходимо всё обдумать. Пережить. Переспать с мыслью о том, что сегодня произошло. Забыть о том, что сегодня они убили безоружных и беззащитных людей, которые даже если бы и сильно захотели, то не смогли бы противостоять ораве вооруженных мужланов. Забыть о зелёных глазах. Забыть-забыть-забыть. — Не выспался, — добавил он, погодя, когда заприметил, что Зик так и продолжал ожидающе пялиться. — Врёшь мне? — мужчина, вальяжно переступая с ноги на ногу, подошёл ближе. Ещё и с таким невыносимым выражением рожи, показывающим, что он здесь хозяин. Его тон, взгляд, да и сам образ буквально кричали не только о силовом превосходстве, но и превосходстве иерархическом. Если мужчина решит показать последствия лжи, то от Леви не останется и мокрого места. — Не советую этого делать. — Если хочешь о чьей-нибудь заднице позаботиться, то иди поговори с тем придурошным, пока он снова не погрызся с кем-нибудь, — Аккерман отступил шаг назад. Не нравилось ему, когда Йегер подходил слишком близко. Мало того, что сигаретами от него несло, так и смахивал он на профессионального шулера или ещё-какого мошенника, какой выполняет работу без единого изъяна и не испытывает угрызений совести после. Больно хитрая рожа вырисовывалась. А такие люди доверия не вызывали. Никогда. — Они самостоятельные мужики, могут обойтись без моего надзора. Поэтому не увиливай, а отвечай, — тяжёлая рука легла на плечо неподъемным грузом. Леви понял — это было первое и, вероятно, последнее предупреждение. Разговоры насчёт вранья точно шутками не были. — Отхожу от… — подросток едва коснулся щекой горячей руки, когда мотнул головой, силясь выразить хоть малейшую часть того, что от него требовали. Эмоции сплелись в тугой колючий клубок где-то в груди, но юноша никак не мог их описать, так же, как и не мог подобрать подходящее слово, способное описать то бесчеловечие, какое они позволили себе часами ранее. А сверху добивало то, что он никак не попытался остановить. Он не сделал абсолютно ничего, чтобы спасти, абсолютно ничего, чтобы не чувствовать себя последним мудаком. — Инцидента с выжившими. На мгновение лицо мужчины исказилось смутным признаком понимания, но оно исчезло так же быстро, как и появилось. Как бы тот ни старался, но безразличие к чужим судьбам скрывать не удавалось. Порой создавалось впечатление, что того вообще не волновали вопросы морали и до падения мира. — Вопрос выживания. Сам ведь понимаешь, — он деловито поправил очки на переносице свободной рукой, той самой, на которой юноша оставил длиннющий порез в их «первое знакомство», — в наше время жизнь — удел сильных, а те люди таковыми не являлись, сам видел. Они стали бы для нас ненужным грузом и лишними ртами. — Они были сами по себе. Даже о помощи не просили, хотя она была им нужна, — подросток прилагал все возможные усилия, чтобы прожечь на лице мужчины две сквозные дыры со следами сильного термического воздействия. Он не понимал, почему им нужно было поступить именно так, а не иначе. Никак не понимал или не хотел принимать мораль, которой следовали люди вокруг него. Для чего нужно было обрекать тех людей на столь мученическую смерть, а не на уход тихий и скоропостижный? — Это были женщина и ребёнок, и им ничего от нас не нужно было. — Временно, — ладонь скользнула ниже к предплечью, поглаживая большим пальцем худую руку. — Разве ребёнок смог бы защитить свою мать? А она смогла бы найти еду, оружие, лекарства, убивать заражённых или, если понадобится, других людей? Я так не думаю. Они рано или поздно умерли бы такой смертью, мы всего лишь ускорили процесс. — Не обязательно было «облегчать им страдания», запустив заражённого, — Леви дёрнул руку на себя. То ли в порыве негодования и ярого непринятия таких способов милосердия, то ли из-за того, что Зик начинал переходить допустимые границы физического контакта. Аккерману было достаточно и того, что тот торчал в его палатке чересчур долго для обыкновенного беспокойства о самочувствии. — Зачистка есть зачистка, — пожав плечами, полностью скинул руку с худого плеча. Дышать стало легче, хотя воздух как будто уплотнился. — Именно по этой причине ты был сам не свой весь остаток дня? — Да, — в очередной раз прозвучал короткий ответ. Разговор нисколько не облегчал тяжёлую ношу, наоборот, подкидывал к ней лишние килограммы вины и неудавшихся оправданий. И чего этому бородатому херу приспичило поговорить поздно ночью, когда все нормальные люди уже давно десятый сон наблюдали? — Если это всё, то я хотел бы отдохнуть. — Я не закончил, — в интонации что-то переменилось, отчего плечевое нервное сплетение внезапно встрепенулось в том самом месте, где совсем недавно чувствовалось человеческое тепло. Шестое чувство сигнализировала о существовании скрытой угрозы, однако грубые пальцы уже впились в подбородок, поднимая лицо ближе к колючей щётке на лице мужчины. Зик провёл носом по мальчишечьей щеке, а затем мазнул языком по плотно сжатым губам. Парня передёрнуло от набежавшего озноба, от неприятной смеси страха и неприязни. Он с размаху ударил мужчину в живот и оттолкнул от себя, не желая находится с этим воплощением скотства даже на расстоянии вытянутой руки. Насухо вытерев рот тыльной стороной ладони, пытаясь перебороть внезапную тошноту. Поднял голову. Смотрел в налитые кровью глаза, вдыхал отвратительный запах сигарет, отпечатавшийся в ранках на губах, и какого-то дешманского пойла, какое группа достала из самой задницы мира. — Какого хуя ты творишь?! — Наверное то, что мне хочется? — прилипшая ухмылочка выдавала полное отсутствие раскаяния из-за содеянного, что выбешивало даже в состоянии душевного анабиоза. Сопротивление распаляло кровь, заставляло адреналин прокатиться с ног до головы. — Помочь тебе отвлечься от неприятных воспоминаний? — теперь ладонь легла не на бледную щёку, а на внутреннюю сторону бедра. Требовательно сжала. Леви даже показалось, что мышца под пальцами сократилась так сильно, что связка, прикрепляющая её к кости, не выдержала и разорвалась. — Убери свои грязные лапы! — в порыве ярости он вновь ударил, но на этот раз сильнее, зарядив мужчине в солнечное сплетение. Желаемого результата вряд ли получилось этим добиться, но основной задачей стояло ни столько вызвать болезненный спазм, сколько показать, что ему не нужно ни чьё-либо присутствие, ни тем более такая отвлекаловка от событий произошедших. В палатке места было не так уж много, разминуться с Зиком не получится априори, даже если попытаться выбраться наружу — тот ведь перехватит. — Просто оставь меня в покое, обезьяна, — хотелось плюнуть в эту холёную морду, но Леви сдержался. — Я вежливо предлагаю помощь, не ломайся, как баба, — он всё ближе и ближе, рука скользила выше к паху, нарушая все мыслимые личные границы. — Прежде чем отказываться, подумай о том, что ты можешь получить взамен, — лица снова оказались настолько близко, что Йегер мог повторить то мокрое действие языком. — Потрахаться ради поблажек и личной неприкосновенности, выгодная сделка, не находишь? Юноша издал шипящий звук, совсем тихий и всё же показавшийся слишком громким в противоестественной тишине. Будто палатка в один момент оказалась посреди безграничного космоса, и выйди он сейчас за её пределы, то не встретит ничего и никого, кроме тёмного полотна с редкими проблесками света. Поморщился, неотрывно глядя в сверкающие глаза. Как же блевать тянуло. Короткий замах. Он заехал Зику коленом между ног, быстро вывернулся, пока тот согнувшись хрипел ругательства, и было ринулся к выходу. Но запястье перехватили и сжали до белеющих следов на коже, с силой дёрнули. В следующую же секунду парень припечатался спиной о грязные простыни. Пронизывающая боль в затылке перетекла бы в потерю сознания, если бы была единственным стрессом для организма в данный момент. Навалившееся сверху тело выдавило кислород. Аккерман забился, как рыба на крючке, непреодолимое желание что-либо предпринять всецело овладело им, но Йегер был сильнее — ему ничего не стоило поймать и зафиксировать руки юноши над головой. Мужчина склонился, сомкнул губы под челюстью, спустился ниже — прикусил шею, оставляя характерный след от зубов. Между лопаток возник неприятный холодок. — Ты, кусок конченного ублю…! — закричал подросток, но своего крика не услышал, поскольку на рот своевременно легла мужская ладонь. Он сконцентрировался на лице перед собой. На удивление, ни гнева, ни злости — только плутоватая насмешливость. Леви брыкнулся в попытке сбросить с себя нежелательную массу. — Ш-ш-ш, осторожнее, — кожаным ремнём затянулось на шее. — А теперь послушай. Аккерман замер. Свирепо посмотрел на бородатую рожу сузившимися глазами, и лицо его посуровело. Шумное дыхание стало походить на одышку животного, запертого в прицепе. — Ты играешь с огнём, Леви. Не я, так кто-нибудь другой поимеет твою девственную задницу, — пальцы на запястьях сжались крепче, до бледности. — Сейчас тебя никто не трогает лишь по той простой причине, что Магат видит в тебе грязную монету, которую можно отшлифовать. Но один проступок — и ты быстро слетишь с этого места, — Йегер, наконец, отпустил, а Аккерман почувствовал, как на коже зазудели оставшиеся красные следы. — И тогда я непременно воспользуюсь случаем. А сердце стучало так сильно, что казалось он больше никогда не доживёт до утра. Он никогда не увидит солнце, его свет никогда не ударит в глаза. Да, Леви никогда в жизни так не сомневался, что сумеет пережить эту ночь. Утро. Вечер. День. Что угодно. Он не был способен правильно оценивать свои эмоции как выражение чего-то живого. Ощущение жизни полностью покинуло оболочку. Леви будто лежал в закрытом гробу и ожидал первый удар молотка, который вобьёт гвоздь не столько в дерево, сколько в сердце. Но его всё не звучало. Минута за минутой, и только сводящая с ума тишина была ему собеседником. Тот случай в палатке стал последней каплей. Чаша терпения переполнилась окончательно. Леви много думал в ту ночь, долго не мог избавиться от липкой фантомной паутины на теле, но именно это и приказало ему действовать. Он не собирался сидеть сложа руки и дожидаться от Йегера исполнения слов. Он не собирался оставаться куклой, чьи ниточки могут оборвать в любой момент. А если они оборвутся, то Аккерман исчезнет. Потеряет себя среди серых недоброжелательных лиц и бесконечных побоищ. Он выживал не ради этого. Не ради того, чтобы какая-то мразь загоняла его в загон к тупоголовым овцам, которым духу не хватает и носа высунуть за пределы стен. Его жизнь, его воля, его свобода не принадлежали никому. Никому в руки он их не отдаст. Это произошло через неделю, а, может быть, через несколько дней. Леви не считал, он слушал чувства. Слушал то, что они говорили, о чём перешёптывались, тратил время на то, чтобы понять их. И когда чувства сказали, что ему пора сходить с тонущего корабля, он решился. Собранные с обедов остатки пищи таились в рюкзаке вместе с бинтом, перекисью и одной конвалютой с обезболивающим средством, которые он под предлогом незначительного ранения выудил со склада; нож, который ему позволили оставить в качестве напоминания о пройденном маршруте на Хантленде, был запрятан в слоях одежды. Ничего большего Аккерману было и не нужно, на первое время столь скудных запасов должно было хватить. Он выдвинулся на путь к спасению поздней ночью. Когда Луна разговаривала со звёздами. Было ли страшно? Несомненно. Леви даже чувствовал себя идиотом, когда приходил к мысли, что прошёл через Ад, чтобы в итоге бежать без оглядки. Вовсе он не трус. Ему была дорога жизнь, дорога своя личность, и, сидя здесь, он бы лишился и того, и другого. Потому что люди вокруг него — стадо на убой и пастухи. Юноша не был готов пойти на стол в качестве блюда, но и есть гнилое мясо не собирался. Не подходил ни к первой категории, ни ко второй. Таких, как он, не любят. Таких, как он, ломают. Если он уйдёт, то потеряет всё то, чему бы позавидовал каждый ныне живущий, но если останется, то потеряет куда больше — себя. — Так и знал, что ты что-то задумал, — раздался позади голос из темноты, на который Леви с важным видом обернулся, держа на лице полное достоинства выражение. Словно он мог разобраться со свидетелем рисковой авантюры на раз-два. — Сбегаешь. — Райнер, — почти что облегчённо произнёс он имя того, чьи черты лица не сумел различить в суматохе загарающихся светлых пятен. Глаза привыкли к темноте, но не видели дальше носа. — А я думал, что ты на посту. От Зика не прилетит за невыполнение обязанностей? — Очень смешно. А тебе не прилетит за такие выкрутасы? Наступившая между ними тишина сбивалась только стонами раненого, разносившимися откуда-то неподалёку: то ли по коридору и за углом, то ли над головами. Странные звуки приносило слабое эхо. Как бы кто во сне не помер да не обратился. Леви померещился хрип рядом с собой, а перед глазами возник человек с выпущенными наружу красными кольцами кишок. Галлюцинации становились навязчивее, как только он начинал думать, что их сила и осязаемость ослабевает. Последняя вылазка явно спровоцировала новую волну помрачения сознания. — Ты либо тревогу бей, либо отпускай, — бездействие со стороны стало затягиваться, поэтому Леви взял инициативу диалога на себя. — Я не собираюсь торчать здесь всю ночь и ждать, когда ты яйца в кулак возьмёшь. И ничего. Молчание. В голову стали заползать змеями мысли о том, что это — очередной кошмар, а из мрака совсем скоро выпрыгнет то страшное, что его прервёт, но заставит сердце трезвонить поперёк горла. Он уже сталкивался с ужасами один на один, уже просыпался в холодном поту на влажных простынях. Между реальностью и выдумкой опухшего от нескончаемого страха мозга границы были стёрты до такой степени, что отличить одного от другого стоило непомерных усилий. Всюду были одни и те же пустоши, и Аккерман ничего сквозь них не чувствовал. — За зданием, — начал незримый Браун таким спокойным голосом, словно не становился соучастником сумасбродной затеи, — за бочками с отходами в заборе проделана дыра. Заколочена дощечкой слабо, ножом запросто отдерёшь. Юноша подозрительно сощурился. Райнер — единственный человек на ближайшие мили, который с наибольшей вероятностью не воткнёт в спину нож, но, зная его преданность команде, «Марлии», людям вокруг, в милосердие верилось мало. Доверие в сгорающем мире — товар дорогой и скоропортящийся. Любая помощь может оказаться подставой, любой человек способен обернуться предателем. А суть заключается в том, что ты никогда заранее не узнаешь, что вытащит тебя из петли, а что в неё загонит. — Направляйся на северо-восток. Найди дорогу — она приведёт к развилке, на которой ты сворачиваешь налево. Дальше только прямо, часов так десять без перерыва, и дойдёшь до Шелбивилла, — он медленно, с расстановкой объяснял основные моменты рекомендуемого маршрута, пока Леви старался переварить факт помощи «извне». — Они наверняка будут искать в ближайших мелких городах, так что, если хочешь жить, пройди пару лишних миль. — Зачем? — вопрос крутился на языке, и воля ему была дана. — Зачем ты мне помогаешь? Райнер слышно усмехнулся. Была в этой усмешке перенесена вся та тленность бытия, которая догоняла жертв обрушившегося на мирное небо апокалипсиса. — Я уйти не могу, но кто-то же всё-таки должен суметь слинять отсюда. «Суметь слинять отсюда» отдалось многоголосым эхом в пустой черепной коробке. А сумел ли он сделать это? Покинул группу, больше не появлялся в провонявшем стухшей рыбой зале, не мелькал в узких коридорах, по случайности собирая кончиками пальцев многолетнюю грязь, не скалил зубы на каждого, кто подходил недозволительно близко, но сбежал ли? Что если клеймо принадлежности зарылось под кожу, а он и не заметил? Что если «состоя однажды» равняется «состоять всегда»? Одежда тяжёлая, он не хотел думать, что на нём всё та же футболка, всё те же джинсы. Леви перевернулся на бок и с грехом пополам приподнялся на локте. Тупая резь в животе дала о себе знать, почти заставив его согнуться пополам. Эта безумная слабость, дикая усталость, страшная ломота в теле и бесконечное желание заснуть, чтобы никогда больше не проснуться — его вина. Аккерман понимал это, невзирая на то, что не помнил половины случившегося. Оно было бы к лучшему, если бы воспоминания совсем не всплывали в памяти. А они всплывали. Они делали всё возможное, чтобы желание сотворить что-то непоправимое не покидало ни на секунду. Они скреблись о стенки желудка, выписывая когтями тончайшие нюансы пережитого. Подсознание прилагало усилия, чтобы блокировать воздействие, однако из-за этого мозг не мог обработать информацию до конца. Наверное, поэтому он не оставлял попыток воспроизвести поставленное на паузу. Мутные глаза ещё не видели, но уже различали очертания: вокруг слишком много кроватей для обыкновенной спальни, а рядом с его местом мерно покачивалась шторка. Воздух, проникающий через неё, неприятно обволакивал влажную от холодного пота кожу, втыкал в венозные сосуды тысячи маленьких щепок. Леви чувствовал, как те смешивались с гоняющейся по организму кровью, держа курс на сердце. Где бы он ни был, это место в корне отличалось от того гадюшника, где он боялся оказаться вновь. Запах листвы действовал умиротворяюще, но запах затхлости и раздавленных листьев вгонял в дрожь, заставляя поёжиться. Будто снова на той на заправке. Противный скрип ржавых петель и громкий хлопок двери, расшатанный стол, занозы под ободранными ногтями, карябающая макушку ладонь в волосах, впивающиеся в бёдра пальцы и тошнотный аромат горького пива от разбитых бутылок под ногами… Леви попытался принять сидячее положение, но на половине действия поясницу резко прострелило. Он что есть силы закусил нижнюю губу, но не издал ни звука. Опустился обратно. Зубы продолжали держать губу. Поднял согнутую руку перед лицом. Забинтована. Под повязкой зудело, вздутые вены тянулись от запястья к ладони и кое-где пересекались, отчего создавалась иллюзия, что это чертежи с каким-то загадочным смыслом. Вот только не было никакого смысла. Ярко выраженные сине-зелёные линии — последствия перенапряжения. Многочисленные синяки и дыра в ладони — последствия его глупости. Ужасающие раны и следы укусов, которые он буквально чувствовал на шее и позвонках — последствия его слабости. Аккерман даже прикасаться к коже лишний раз боялся из-за навязчивой мысли, что если он хоть пальцем к себе дотронется, то загорится. И больше всего пугало то, что он действительно верил в такую возможность. Внутри дрожало и вздымалось, но ветерок был здесь не при чём. Леви хотелось сбежать и закрыться. Засесть в узком промежутке между стенами и закрыть уши. Мышцы были напряжены, выделялись страшными буграми под человеческой шкурой и сковывали. Не двигаться было больно, подаваться куда-то в сторону — больно в несколько десятков раз. Нарастающее раздражение в горле не позволяло сглатывать склизкую массу, облегающую стенки глотки. С момента полного пробуждения прошло немного времени, а Леви уже боялся наткнуться на кого-то из своей команды. Хотелось верить, что предчувствие не ошибалось, и он находился среди своих. Аккерман помнил голос. Он разговаривал на протяжение всего того времени, что чувство страха поглощало и сжирало сознание, он успокаивал и вводил в своего рода транс, в последствии убаюкивая. Помнил, но не мог понять, был ли он реален, принадлежал ли он кому-то. А если приснилось? А ещё Леви не представлял, как будет смотреть в глаза товарищам, не представлял, как вообще будет держаться и будет ли, не представлял, что должен будет сказать и рассказать. И именно это вытесняло всякое желание видеться с группой. Не сейчас. Нужно время. Много времени. Очередной удар под дых от ледяного шквала свежести, прошедшего по дыхательным путям саднящей резью. Слишком тяжело и слишком невыносимо было ожидать что же будет дальше. Не хотелось ни видеть, ни слышать, но от боли никуда не деться. Оставалось мучиться и тихо надеяться на очередное отключение, которое ему не светило. Аккерман чувствовал, что теперь никто не позволит ему выйти из игры так просто. Краем глаза юноша заметил, как дверь сбоку открылась. Притвориться спящим было не самой плохой перспективой, но Леви сомневался, что его нервное дёрганье осталось незамеченным, даже если расстояние от двери до постели составляло несколько кроватей. Нет, только не говорите, что кому-либо вдруг приспичило проведать его. Нет. Леви не был готов. Ни разговаривать, ни выносить взглядов посторонних глаз, ни терпеть присутствие лишнего человека. Ничего. Нужно одиночество, пустота внутри и вокруг, затухание мыслительных процессов и сон. Спокойный сон. Без тревог, жалости и сожалений. Шаги совсем тихие, пугали осторожностью и принуждали прислушиваться. Леви уже слышал эту манеру незаметности. И с этим человеком он тем более не был готов контактировать. О чём они вообще на данный момент могли говорить? О том, почему на коже не виднелось подтёков всякой размазанной дряни? Или о том, не дай Боже, как его самочувствие? Аккерман догадывался, что в окно выпрыгнет, если заслышит хоть один намёк на несусветную тупость. И без того паршиво. Эрвин медленно подошёл к жёсткой койке. Леви не успел сделать ни один вдох, кода мужчина оказался настолько близко, что хватило бы только протянуть руку, чтобы дотронуться до него. Подросток поднялся с подушки. Было всё так же больно, но он бы возненавидел себя, если бы не пересилил. Он был готов страдать сколько угодно, но один на один с собой, и не иначе. Робкое касание плеча пошатнуло стойкость. Опухшие глаза увлажнились, захотелось спрятаться и одновременно оказаться где угодно, но только не здесь. Аккерман дёрнулся. Оболочка точно истончилась, из-за чего прикосновение не приносило ничего, помимо свирепой пытки. Ладонь опустилась на простыню. Парень был благодарен, что Эрвин понял всё без слов. Леви решился поднять глаза. Остатки решимости разлетелись по воздуху, когда он попался в капкан вопросительного взгляда, преисполненного чуткостью. Глаза забегали по лицу рядом, в груди защемило и захотелось разрыдаться, но, наверное, от недостатка влаги в теле слёзы так и не скатились по щекам. Крики ярости смешались с ужасными криками бессилия и страха. Они звучали в голове, в действительности он до сих пор не решался открыть рот и убедиться в том, что голос не исчез. Пересохшее горло саднило и драло, будто в нём была солома. Он уронил голову на твёрдое плечо, ища помощи и поддержки. — Прости, — придушенным голосом пробормотал мужчина. — Прости меня. Это неправильно. Эрвину не за что извиняться, потому что его вины в случившемся не было. То, что его не оказалось рядом в нужный момент — воля случая, не личная прихоть. Леви понимал это, но озлобленность, неопределённо к кому именно направленная, возрастала. Он ненавидел и Смита, и приятелей-солдат, и компашку моральных уродов, и прошлое, которое никак не изменить, и самого себя. Особенно самого себя. За слабость, за беспомощность, за невозможность дать отпор. Гнев на пустоту, пустота на ярость, а потом маршрут неожиданно перестраивается на самобичевание. Эти скачки настроения категорически ему не нравились. Как и мысли, плавающие в сознании, как мухи в арахисовой пасте. — Обещаю, я сделаю всё возможное, чтобы исправить свою ошибку. Обещаю, никто больше не тронет тебя. Это неправильно. Не Эрвин должен защищать его, не Эрвин должен печься о его безопасности, не Эрвин должен носиться с ним и задувать как физические, так и душевные раны. Леви пострадал из-за самого себя, из-за своего нелепого неумения выживать по-настоящему, которое прикрывал везением и «особой тактикой». Если бы не окружающие люди, то он бы давно лежал обглоданным и удобрял землю гниющим телом. В одиночку он ничего стоящего не мог добиться и вряд ли бы добился. Слаб и жалок. Трус и трусом был. Если продолжит в том же духе, то костлявая старуха постучится в дверь хоть завтра. Его жизнь в первую очередь зависела от него самого. И он был готов из шкуры вон вылезти, чтобы прожить её как можно дольше.