Алан
Все закончилось, и я понимал, что все еще дышу. Я сидел, прислонившись к холодной стене и опустив голову на колени. Был один в больничной палате — что может быть хуже всего этого? Очередной приступ ушел, и все образы, мир, в который мгновенно переносилось мое сознание, ушли в прошлое, но не отпускали. Тишина и замкнутость опустошали изнутри. Но больше всего я переживал за Джули. Как она там?Джулия
Лондонское утро встретило нас прохладой и сыростью. Посмотрев, что вывеска отсутствует, я немного растерянно обернулась к Греллю, который волновался не меньше меня, держа в руке нераскрытый зонт. — Я подожду тебя здесь, ты иди, не бойся, — теплые слова подталкивали меня, заставляли отбросить сомнения и страхи. Чувствуя бешеный темп внутри, я волновалась. Теперь пришлось постучать. — Здесь мистер Гробовщик? Откройте, пожалуйста! Я окликала хозяина бюро много раз, но мне отвечали лишь молчанием. Пока с боку не послышался мягкий слабый голос: — Добрый день. Вы к нему? Увидев старую жительницу, горбато опирающуюся о трость, Грелль приблизился ко мне. — Да, но почему он не открывает? Бабушка, может вы знаете? — Ох, молодежь, вы не местные здесь? — Да местные как бы. — Ох, тогда я вам всё расскажу, — улыбнулась старушка. — Лавка этого мистера была закрыта ещё в начале двухтысячных. Лишь сейчас я заметила, что разбитые окна перекрыты заколоченными изнутри досками. — И где нам его искать? — вновь посмотрела я на бабушку. — Ходят слухи, что владелец похоронного бюро сейчас занимается совсем противоположным ему делом. Если раньше он продавал гробы, то сейчас он мастерит кроватки для младенцев. И зовут теперь не Гробовщик, а Колыбельщик. — Колыбельщик? — в унисон переспросили мы. — Да, это официально, — закивала она, — но многие по привычке обращаются к нему как мистер Андертейкер. — И где нам его найти? — спросил Грелль. — Ох, это далеко — аж на другом конце Лондона. — Спасибо, что подсказали нам. — Шинигами слегка поклонился ей. Мы направились через весь город и нашли это место. Преодолев волну страха, я сжала зубы покрепче и с независимым видом вошла в магазин детских кроватей. Нос моментально уловил нежный аромат ванили. В ряд выстроились колыбельные для младенцев одна другой лучше. Взгляд с интересом скользил по ним, пока я не встретилась с парой зеленых глаз, похожих на два светящихся стекла между прядями седых волос. — Извините, что так поздно навестила вас… Но… Мистер Андейтеркер, мне нужна ваша помощь, — сказала я, собирая остатки храбрости и прикрывая ими свою тревогу. Внимательно оглядев меня, жнец, не прекращающий улыбаться, приложил палец к нижней губе. — Чем могу посодействовать вам? — Мне нужна одна очень важная информация. — Прежде чем я отвечу, вам, милая, нужно расплатиться. Не деньгами, конечно… — Что именно вы хотите? — Ты должна… — едва начал Андертейкер, но я шепотом перебила его, догадавшись: — Мне рассмешить вас? Сильно или не очень? Немного спустя Шинигами медленно снял цилиндр, пальцами убирая с него пылинки, но говорил с большой осторожностью: — Тебе что, правда не сложно? — А что здесь может быть сложным? — Меня рассмешить очень трудно… Такая девушка все равно не сможет рассмешить меня, когда-то Гробовщика! Меня, нынешнего Колыбельщика? Меня рассмешит смертная? Жалкая смертная? — с каждым словом его состояние становилось непонятным всплеском эмоций, а из улыбок и громких возгласов рождалась слишком веселая реакция на собственные вопросы. Постепенно она переросла в неудержимость. Это было так громко, что я в испуге заткнула руками уши и отвернулась, а вокруг все сотрясалось, как от толчков землетрясения. Когда все закончилось, Гробовщик прижался щекой к столу, вяло размахивая рукой и облегченно выдыхая, как будто только что вынырнул из воды. — Ох, Господи, что это было? — ошарашенно вбежал в магазин Грелль. — Он… только что рассмеялся. Андертейкер поднял голову. — Ну что ж, помогу вам… Шторы покачивались у приоткрытого окна, впуская в помещение запах дождя и свежий ветер. От мужского шепота иногда дергался язычок пламени свечи, а тень от цилиндра длинным прямоугольником пролегла до самого потолка. — Нельзя быть уверенным, что эта болезнь, которая присуща шинигами, не лечится. Лечится, еще как лечится… Но есть, правда, одно средство, чтобы все исправить, только придется пожертвовать собой. — Каким образом? Гробовщик (хоть и ныне Колыбельщик) прошептал мне способ на ухо. — Вы предлагаете мне…? — Именно. Не просто предлагаю, а рекомендую, правда, каков будет исход… Так и не поняв его последних слов, лишь только сейчас я заметила, что через бледное лицо жнеца тянулась тусклая полоса старого шрама. — Почему вы перестали работать в похоронном бюро? Почему вы отказались от того, что было частью вас? — С годами мы все меняемся, — спокойно проговорил он. — Я был шинигами и забирал души, но что-то во мне поменялось. Я захотел дать дорогу новым жизням… Через эти прекрасные кроватки. Подвеска в виде розовой луны качалась и перестукивалась со звездами над рукотворной детской колыбелью, на которую с нежностью смотрел жнец. — Шинигами могут пересечь правила и законы, если знают, что они над ними не властвуют. Если шинигами знает, что свободен, то его ничем не переубедить. Когда родится малыш, приходи за колыбелькой! Я жду! — Хорошо. Когда-нибудь… — но моя улыбка мгновенно погасла. И теперь, покинув жнеца, мы мчались с Греллем по крышам. Жизнь радикально менялась, а стрела летела в совершенно другое звено, находила дороги к ответу. Я понимала, что делаю, но уже вышло время, чтобы остановиться и повернуть назад. Грелль тоже понимал. Он не пытался меня остановить. Но я чувствовала, как мы делим с ним одну боль на двоих.