В холодной воде

На эту старую заброшку они теперь выбираются почти каждый день — здесь никого никогда не бывает, здесь даже немного романтично, говорит Сережа, здесь можно целоваться до потери сознания и здесь можно забавно прижиматься друг к другу носами, смотреть сначала в глаза, а потом скашивать их и хохотать от того, что «ты сейчас такой смешной, Олег». Но Олег хватает Сережино лицо своими шершавыми ладонями, целует в самый кончик холодного носа и шепчет «Зато ты красивый, Серый». И даже больше смеяться не хочется — хочется Олега за обе руки схватить и заставить его обнять так крепко, чтобы ребра трещали и дышать было невозможно. Сережа боялся поначалу, правда: а вдруг Олег совсем не этого хочет. Вдруг Олегу нужны девчонки с косичками, как любила говорить Эдуардовна (так тупо, как будто без косичек девочки никому не нужны) и упругими грудями, которые к шестнадцати уже формируются в соблазнительные, наливные округлости. У Сережи к ним только художественный интерес — хотелось бы хоть одну обнаженной нарисовать, ради искусства. Но думать, что такое всерьез может нравиться Олегу, очень страшно и больно. Вот только Олег ни разу ни на одну так и не посмотрел, сколько бы Сережа ни тыкал ему «вон, смотри, какая Светка идет» или «а вон та красивая, как думаешь?». Олег тогда впервые тащит его на эту заброшку, говорит «мне только ты нравишься, Серый, веришь?». И Серый верит. После каждого поцелуя, каждого объятия, каждого касания нос к носу, каждого нового смелого шага — верит все больше и больше. — Тебе правда только я нравлюсь, да? — шепчет Сережа сейчас, все еще ощущая на своих пылающих щеках его такие же пышущие жаром ладони. — Да! — Олег от гордости даже подбородок вскидывает и прикасается губами сначала к чужому лбу, а потом зацеловывает все лицо, заставляя Сережу глупо хихикать и вжимать голову от щекотки и смущения. — И больше совсем-совсем никто? — сквозь смех допытывается Сережа и на секунду даже жмурит глаза от удовольствия. — Ну… Кипелов мне нравится, — говорит вдруг Олег, замирая и задумываясь — у него брови складываются в забавные хмурые линии. — Но не так, как ты. Сережа улыбается, пальцами разглаживает признаки его тяжелых дум и глядит с хитрой-хитрой усмешкой: — А как я тебе нравлюсь? Олег вспыхивает застенчиво, но не отступает. Решается почти сразу. — Вот так, — произносит беззвучно и тянется к Сережиным сухим губами (у него осенью всегда такие), сладко прихватывая своими. Целуется уже совсем хорошо — не то чтобы у них была возможность сравнивать с кем-то еще, но Сережа уверен: с их количеством практики они уже почти профессионалы. — А ты мне вот так, — светло улыбается он ртом, красным от ветра и вечных поцелуев на улице, и чешет, ласкает местечко за Олеговым ухом; второй рукой осторожно касается лица и долго-долго глядит. Глядит так, что у Олега теплые волны в животе разливаются. — Знаешь, Серый, как ты мне еще нравишься? — Как? — Так сильно, — Олег делает глубокий вдох и замирает с выпяченной грудью, чтобы следом выпалить на одном дыхании пугающее и волнующее: — Так сильно, что я тебя, кажется, люблю. И ждет ответа, прикрыв от страха глаза. Серый тут же возникает жарким дыханием рядом с его щекой и невесомо чмокает, заставляя место поцелуя гореть от прикосновения. — А я тебя не кажется, Волч. Олег умирает и перерождается. На эту старую заброшку они теперь выбираются каждый день…