***
— Мистер Поттер?... Мистер Поттер?... Гарри открыл глаза, собрался сесть и тут же со стоном откинулся назад — голова просто раскалывалась. — Где... Я... — У меня в личных комнатах. Вот, выпейте. К губам была приставлена костяная трубочка — как маггловская для сока, только немного толще — и Гарри с трудом сделал первый глоток. Голова разорвалась на тысячу тысяч кусков, но тут же собралась заново — и уже совсем не болела. В дрожащую ладонь услужливо ткнулась дужка очков. Миг, и Гаррет отшатнулся от лица Северуса Снейпа, почти утыкавшегося в нос ученику. — Вам полегчало, Поттер? — Да, благодарю... Гарри был растерян. Мальчик сел, и на колени упала мокрая и ещё горячая повязка. Профессор довольно усмехнулся, залил кипяток в чашку и присел на край стола. Сейчас профессор как никогда напоминал Хьюго — жрец тоже, наплевав на правила, предпочитал классические брюки и белоснежные старомодные рубашки, и любил сидеть на своём столе с бокалом вина и вазочкой со странными белыми шариками — "клюквой в сахаре", как говорил Габриэль. На профессоре, правда, рубашка была чёрная и современная, вместо бокала была дымящаяся чашка, распространяющая чуть горьковатый запах, да и сластей не было, но Гаррет ощутил острую тоску по дому. Почувствовав, что слёзы подступают к глазам, мальчик сделал вид, что трёт виски — перед своим любимым профессором он не расплачется никогда. — Гарри Джеймс Поттер, у меня к тебе несколько вопросов. — Да, сэр? — О, мне многое хотелось бы узнать. Что вы делали в подземельях вечером? Как вы нашли мои комнаты? Где ваша сумка?... Но все они меркнут перед одним, самым главным — как вы умудрились так сильно расшибить голову?! Гарри потупился, мечтая провалиться сквозь землю. Больше всего хотелось позорно разрыдаться в рубашку профессора и рассказать всё-всё-всё, но мальчик точно знал, Северус Снейп — не такой человек, и если он хочет заработать его уважение, надо быть сильным. — Упал. Думал, царапина... — Царапина?! У вас был проломлен череп! Ни один человек бы не выжил, но вам, очевидно, везёт — спонтанный всплеск магии не допустил возможности кровоизлияния в мозг. Восемь последних часов я боролся за вашу жизнь, Поттер. Мне бы хотелось знать причины. Гарри засопел. Безумно хотелось во всём сознаться — но тогда его убьют раньше, чем он переступит порог пуффендуйской гостиной. Даже больше — ему просто не дадут подойти к заветной бочке-входу, забьют ещё в начале коридора. — Упал. Профессор усмехнулся и отхлебнул своё странное варево. — Вот она, пуффендуйская верность. Вот вроде — чёрный гиппогриф в стае, а всё равно защищаете. Забавно. Но я всё равно узнаю правду. Северус Снейп встал и потряс чем-то чёрным. Гарри признал свою мантию и со стыдом обнаружил, что был абсолютно наг — как и любой маг, Гаррет считал, что мантию следует носить на голое тело. — Поттер, вы довольно-таки... старомодны. Рекомендую носить подштанники — на случай, если кто-то найдёт остроумным подвесить вас вниз головой. Профессор чему-то невесело усмехнулся и снова потряс формой. — Что с вашим значком, Поттер? Первая слеза всё-таки сорвалась, и Гарри позорно шмыгнул носом. — Оно... оно само, профессор. — Само? — Да. Оно так...всегда. — Никогда не видел. — Домовики... домовики ночью перешивают. Сами. Я не просил. Профессор недоверчиво хмыкнул и щелчком пальцев призвал Уньси — домовика, отвечающего за одежду. — Что это? — Магия Хогвартса, сэр. Уньси знает, Уньси чует. — Правда? — Да, сэр. Уньси и остальные ничего не могут сделать. Уньси сам перешивает значочек каждую ночь, сэр. Хогвартс знает лучше, сэр. — И... долго оно так будет? — Несколько лет, сэр. Пока Хогвартс думает, что так лучше. Уньси знает — потом барсук вернётся, сэр. — Когда? — Уньси не знает, сэр. Пока — такой ученик, когда доучится — другой. Серый, Чёрно-серый барсук будет потом, сэр. Уньси знает — чёрно-жёлтые цвета запрещены. — Говори прямо. — Уньси говорит прямо. Уньси знает — волшебники не любят изворотливость у домовиков. — Объяснишь? — Уньси сказал всё. Уньси может рассказать про человеческий алфавит. — Не стоит, иди. Домовик поклонился Гарри и исчез. Профессор бросил мантию в кресло и снова присел на краешек стола, по пути брезгливо выплеснув успевшую остыть жидкость в окно. — Итак, Поттер, я жду. И прекратите на меня так смотреть! Можно подумать, вас из дома выгнали... Гарри прекрасно понимал, что профессор сказал это просто так, чтобы поворчать, но мальчику всё равно стало больно-больно, и слёзы брызнули на одеяло. Ни Гаррет, ни Снейп этого не ожидали, и оба замерли, следя за капельками, впитывающимися в ткань. Профессор нагнул голову, и Гарри увидел в этом жесте Габриэля — правда, ничего общего не было, но мальчик хотел видеть и видел — а потому разрыдался. Он давился соплями и слюнями, растирал всё это по лицу и рассказывал. И про перо, и про занятия с деканом, и про цербера... даже почти проболтался про Богов, но в последний момент удержал себя. Жрец не имеет права так рисковать, а он уже почти жрец. Профессор слушал его бормотание, нахохлившись и грея руки о чашку с очередным вонючим коричневым варевом. — Значит, вот оно как? — ... — Можете не отвечать. Я поговорю с... с тем, с кем надо, и вас перестанут задирать. Последний вопрос, Поттер. — Да, сэр? — Вы согласны стать моим учеником?Глава VIII.
27 сентября 2013 г. в 17:43
Гарри казалось, что он плывёт. Тёплая и кожаная лодка покачивалась на волнах, и каждый качок отдавался лёгкой болью в висках. Гарри это не нравилось, но он ничего не мог поделать — плотные и широкие лозы обхватили его, не давая шевелиться. На лбу лежал мокрый осьминог — с его щупалец текла вода, попадая в закрытые глаза. А ещё рядом дышал кельпи — мальчик слышал, как из его лёгких со свистом и шипящими проклятиями вырывается воздух. Одуряюще пахло какими-то благовониями, отдалённо напоминающими кофе. Где-то на берегу щёлкали клешнями крабы — эти звуки безумно напоминали треск дров в камине. Гарри рискнул открыть глаза — и не смог, на веках сидели болотные ёжики. В какой-то момент лодку качнуло особенно сильно, и Гаррет снова перестал что-то чувствовать.
В следующий раз Гарри понял, что он в джунглях, падает со скалы на простыне. Мантикоры воинственно скрипели жалами по камню — как будто перо по пергаменту. На лбу сидела одуряюще-горячая медуза и тёрла щупальцами по векам — щипало и было больно. Внутри поселилась обезьянка — она рвалась вверх, ко рту. По ногам порхали бабочки, а пальмовые листья плотно спеленали его, и мальчик не мог шевелиться. Вокруг цвело кофейное дерево, распространяя странный, горьковатый запах.
Гарри был в Храме, на какой-то неправильной молитве. Не было слышно хора — только монотонное бормотание старого Габриэля — почему ему вдруг стало около тридцати пяти и зачем он остриг волосы, Гарри не знал, но точно видел скрюченный профиль в чёрной мантии сквозь плотно прикрытыми ладонями Нуитари глаза. Легендарные Ленты Тьмы Чёрной Луны держали крепко, как одеяло, но Гарри и не хотел шевелиться. Уютно потрескивал магический огонь, и мальчик попытался бы улыбнуться, если бы не острая головная боль.
В сугробе было тепло. Гарри тёр глаза, стараясь вытащить колючие снежинки, но медведь, обнявший мальчика на манер плюшевой игрушки не собирался выпускать добычу. Мимо проезжал кто-то на телеге — колёса тихо поскрипывали, как костёр. Похоже, этот кто-то обронил мешок с кофе — запах был повсюду, проникая даже сквозь снег. На голове спал новорождённый бельчонок — ещё мокрый и горячий. Гарри слышал, как недовольная медведица бродит по деревянному крыльцу сугроба, шипяще ругаясь — Гарри занял её место. Мальчик хотел встать и извиниться, но голова взорвалась, и он не смог вымолвить ни звука.