evil.

сонхва открыл глаза и увидел совсем рядом с собственным носом ножку опрокинутого стула из красного дерева. потребовалось мгновение, чтобы сложить вместе эту ножку, пульсирующую боль в голове и воспоминание о подсвечнике, взлетевшем в воздух. он попытался встать на ноги и сразу же пожалел об этом, потому что его окатило волной боли и головокружения. он схватился за решетку камина и пошарил в кармане. ключ исчез. мысленно проклиная стук в голове, он пошел к двери. он так старался добраться до двери, что чуть не споткнулся о неподвижное тело хонджуна. на мгновение он смешался: неужели его тоже ударили по голове? но потом понял, что сочетание бренди и опиума подействовало на пустой желудок кима так же, как удар подсвечника на его голову. он не собирался оглушить его до потери сознания. он даже не собирался давать ему сильную дозу. тем не менее он усмехнулся, представив себе, как оба они лежат без сознания на полу, и от этого новая волна боли пронзила его голову. идеальная справедливость, но достигнута ли она в результате его бессознательного состояния или бессознательного состояния хонджуна, сонхва не мог сказать. виконт наклонился и подобрал ключ от кабинета, который лежал на полу рядом с хонджуном. он отпер дверь и с недовольным ворчанием поднял на руках обмякшее тело парня, голова моталась из стороны в сторону, конечности бессильно болтались в воздухе. при виде этого беспомощного тела сонхва ощутил укор совести, но сразу же с возмущением заглушил его. он немного постоял, решая, что с ним делать. потом направился в комнату своего камердинера, находившуюся по соседству с его собственной спальней. ногой распахнув дверь, мужчина положил хонджуна на кровать. теперь, когда он лежал без сознания, его лицо было совершенно гладким, и сонхва понял, что хон гораздо моложе, чем ему представлялось. он думал, что ему… сколько? двадцать шесть? или даже двадцать девять? горький цинизм его слов и холодный, пресыщенный вид, который медиум напускал на себя, придавали ему такой вид, словно он по меньшей мере кое-что повидал в этой жизни. но теперь, когда он лежал здесь и сознание не оживляло его лица, сонхва решил, что ему вряд ли больше двадцати или двадцати двух. по крайней мере он не ребенок, подумал лорд с дрожью отвращения к себе. он не знал, что бы стал делать, будь этому человеку шестнадцать лет. а так и могло случится — ким был в маске. — кто вы, хонджун? — прошептал он, и впервые ответ был очень важен для него. хонджун проснется с чувством неудобства, если проведет ночь в своей одежде. жесткая логика этой мысли пробралась в раздумья пака. часть его сознания напомнила ему о пульсирующей боли в голове и сочла, что юноша только этого и заслуживает, тем более это не смертельно. как глупо, что мысль об этом неудобстве так сильно беспокоит его, в то время как он только и делал, что причинял хону неудобства с тех пор, как пригвоздил его к стене в библиотеке. но мысль эта тем не менее никуда не делась. он расстегнул пиджак и перевернул его на бок, вытащил руки из рукавов, решительно не обращая внимания на теплую податливость чужого тела. тело, которое скрывалось под одеждой, было изящным и хрупким, и сонхва скрипнул зубами, поняв, что обошелся с ним грубо и жестоко. стараясь не обращать внимания на тонкость фарфоровой кожи, он снял с его обмякшего тела рубашку. но как он ни старался запретить себе думать об этом, в памяти оживали похотливые картины — какой мягкой была эта кожа под его губами и руками… мужчина решительно повернулся, чтобы снять с него ботинки, но даже эти узкие лодыжки, казалось, вознамерились помешать ему обрести равновесие. сжав челюсти, он расстегнул пряжку ремня. когда сонхва стягивал с него брюки, он случайно коснулся его паха и вспыхнул при воспоминании о том, что он намеревался сделать тогда и что ему снова хотелось сделать сейчас. хонджун лежал на кровати его камердинера, и вид у него был развращенный и невинный. черт бы его побрал! пять лет он неумолимо держал себя в узде. этот парень, кажется, заставил его забыться до того, что сонхва обманул сам себя, поверил, что находится в здравом уме, и сделал выбор, который на самом деле был совершенно ошибочным, потому что выбор этот он сделал по самой основной из всех причин. мысленно он увидел лицо гоын, выражающее потрясение, ярость, боль, и широкий рубец уже тянулся от губ к виску. это совсем другое дело. вот это была настоящая ошибка — гоын должна понимать это, вселенная должна понимать… сонхва стянул со своей шеи галстук. он привязал руки медиума к железному основанию кровати. и, когда он затягивал узлы, виконт сознавал глубокую иронию своих поступков — сначала он заботится о его удобствах, а теперь старается лишить его возможности двигаться, но он еще не покончил с ним и не был вполне уверен, что, если оставит хонджуна на свободе, тот его не убьет в его же постели. сонхва должен держать под контролем и себя, и хонджуна. как бы ни казался этот факт смехотворным. лорд пак взял в охапку одежду медиума и вышел. хон был бледен, словно призрак, когда лежал там, с руками, вытянутыми за головой. темно-красная самодельная повязка на его ладони привлекла взгляд старшего. что могло увести такое молодое существо так далеко? последний взгляд обреченной сестры. нет. это его демон, а не хонджуна. сонхва накрыл его одеялом, потом отвернулся, не получив никаких ответов, и закрыл дверь, встревоженный не только тем, что сделал этот странный молодой человек, непрошенно ворвавшийся в жизнь пака, но и его личностью. очевидно, он был более чем пешкой какого-то врага, более чем человеком, посланным, чтобы связать волю лорда. он бросил одежду на диван в кабинете. «не имеет значения, какого он возраста или каким уязвимым он кажется», — сказал сонхва себе, принимаясь за свой ужин и быстро, механически проглатывая пищу. ким хонджун опасный человек. опасный для спокойствия его ума, опасный для его семьи и, возможно, опасный для его будущего. также не имеет значения, что хон обещал ему — касается ли это какой-то информации или искупления. но как же ему хочется поверить, поверить всему, когда хонджун смотрит на него этими слишком знающими, шоколадного цвета глазами… он уставился невидящими глазами в свою тарелку, мысленно сосредоточившись на том фатальном летнем дне и реке, темной и быстрой после дождя. вспомнилось лицо гоын, белое, как лепесток лилии, зияющая пустота ее рта, словно открытого для того, чтобы исторгнуть негодование на своего брата и на жизнь, которая искалечила ее еще в утробе матери. дурочка — вот как называли ее другие дети. даже сумасшедшая. наследница, которая не могла соответствовать требованиям, налагаемым этим положением. в этом не сомневался даже в самые оптимистические моменты их отец, старший лорд пак. «сонхва, ты должен присматривать за гоын, — частенько говорил ему отец. десяток примеров промелькнуло перед глазами сонхва: отец у огня в своем кабинете, за обеденным столом, прогуливающийся по парку. всякий раз, когда из-за слабости гоын какая-либо задача оказывалась для нее невыполнимой, глаза отца обращались на сына, и он говорил: «ты должен присматривать за гоын». в детстве сонхва хотелось крикнуть: «а за мной кто будет присматривать?» он рос, и это чувство превращалось во что-то совершенно иное — в ощущение, что он обречен быть вечной приставкой сестры, замещая ее отсутствующие способности. он должен управлять поместьем, стоять рядом с гоын во время светских мероприятий, завести семью и родить наследника для их рода. гоын не обладала достаточными возможностями и для этого, а после того как сонхва закончит затыкать все дыры, в нем мало что останется для себя. виконт залпом допил вино. он поднес граненый бокал к свету, мягкий свет от хрустальных люстр разбился на тысячу янтарных осколков. не налить ли еще, подумал мужчина. нет. не хватает только перепить при его контузии. он оставил бокал и отодвинул свой стул. ковер приглушал его тяжелые шаги. у себя в спальне он медленно разделся и положил одежду на спинку стула. стараясь сохранить пустоту своего рассудка, он почистил зубы, плеснул водой в лицо и лег. но когда сонхва начал погружаться в сон, его одолели видения — тело этого парнишки, лицо сестры, — они обступили его, свились друг с другом и проникли в сон, а во сне паку казалось, что его руки превращаются в когти.