Сводя счет

Идея с аквапарком кажется мне вполне жизнеспособной и даже разумной, успокаивает и тот удивительный факт, что Гарри в один из вечеров приходит ко мне, спрашивая мое мнение и предупреждая, что собирается выкупить для нас весь комплекс на желанную дату. И мы обсуждаем планы и время, разложившись в гостиной на Гриммо, тихо переговариваемся; он кивает, соглашаясь со мной, а я не верю, что такое возможно. И, да, у всего этого есть еще одна положительная черта — раз у меня не получается увидеть его душу, то я хотя бы смогу посмотреть на тело. Потому что, пусть мы и говорим теперь вполне открыто, и мне становится известно о нем довольно много, но все это — сухие факты, из которых невероятно сложно вычленить его эмоции, и уж тем более понять их. А тело вполне может рассказать о большем, чем слова. Но о меньшем, чем поступки. В совершенно пустом аквапарке находиться довольно странно и слегка неловко, взгляды всего персонала направлены только на нас, и пропавший куда-то вместе с управляющей Поттер не прибавляет уверенности. Я зябко передергиваю плечами и надеваю футболку, не спеша присоединяться к осваивающемся на выделенной нам локации друзьям. Мое нежелание видеть Забини сегодня утром достигло своего исторического максимума, я еще никогда не замечал за другом такого упорного давления, как в последние дни. Мне вполне понятно его нежелание видеть Гарри, но накручивание недовольства к нему и в Панси с Тео нервирует ужасно, как и его нежелание прекращать агитацию. — Мы только пришли, а ты уже замерз? — тихий голос Гарри за моей спиной заставляет вздрогнуть и сделать шаг назад, упираясь спиной ему в грудь. — Тише, зайчонок, не так резво, — пока никто не видит его наглая рука ложится на мою талию. Я разворачиваюсь к нему лицом, и, ох, лучше бы я был не прав, потому что его тело действительно говорит о многом, даже слишком. Не могу отрицать, Поттер великолепен, он сложен настолько идеально, что это могло бы раздражать, если бы не одно «но» — шрамы. Как он живет? Как он выжил? На его бронзового оттенка коже белесые всполохи рубцов выделяются яркими пятнами солнечных зайчиков рассыпаемых витражным окном. — Пошли, давай, или хочешь на ручки? — на его лице хитрая усмешка, в не смеющихся глазах ожидание, я не могу оторвать взгляд, прослеживая чужие росчерки на его теле и что-то болезненное прорывается в душе. Его хочется обнять, спрятать, защитить. На него хочется наорать, чтобы больше ни-ни. Рука сама тянется к его груди, проводит по следам — хронике его биографии, по которым, как по карте можно прочитать всю его жизнь. Знаки судьбы, руны прошлого… Они пробираются по его телу, рисуя свой жестокий орнамент глубокими мазками длинных линий, странной мелкой россыпи брызг на боку и бедре, врезанных в грудь печатей от пуль. Мой взгляд задерживается на его лице, цепляясь за самый знаменитый отпечаток его бытия. Подцепляю смоляную прядь, отводя со лба, и провожу подушечкой пальца. Тонкая линия прочерчивает бровь, вверх, в сторону и снова вверх, уходя под кромку волос, я веду дальше, не в силах удержаться, провожу по его волосам, убирая снова упавшие на лицо пряди. Приятно. Он склоняет голову, позволяя мне это. — Насмотрелся? — да, наверное… не знаю. Что мне известно об этом человеке? Ничего. Несмотря ни на что — ничего. — Откуда он? — я снова провожу пальцем, только уже вниз, и прочесываю ногтем бровь. — И другие. — Не знаешь? — Про тебя столько сказок в интернете, что я им просто не верю. Расскажи, — прошу, заставляя себя прекратить контакт и отойти от него. Он улыбается, я замечаю, как расслабляются, опускаясь, его плечи и смешинки вспыхивают в глубине глаз. Гарри смотрит на ребят, уже отпустивших начальное напряжение и громко хохочущих там, где мы с трудом их можем заметить. — Хорошо, я расскажу тебе чуть позже, но взамен, — интересно, он просто разучился делать что-то просто так или никогда не умел? Везде ищет выгоду, — ты расскажешь о своих, — он ловит мою левую руку, где змея выползает из черепа, и проводит пальцем, давая понять, что заметил печать моего позора. — Да? — я отвечаю кивком. — Тогда иди. — А ты? — О-о, я уже слишком стар для этого, — он разворачивает меня, подталкивая вперед. Спустя все горки в комплексе, пройденные нами уже по несколько раз, я с удовольствием растягиваюсь на шезлонге рядом с Гарри, решившем занять наблюдательную позицию и бассейн, не разменивая энергию на аттракционы и нас, по сути, еще детей. Где-то в стороне звенит голос Панси, ей вторит Тео, я не могу не улыбаться, прислушиваясь к ним, кажется, друзья очень скоро начнут встречаться. — Устал? — Гарри спокойно пододвигает свой шезлонг вплотную к моему и, опустившись на него, берет полотенце, начиная вытирать мне волосы. — Гарри, хватит, — я отмахиваюсь от него, несмотря на то, что мне действительно холодно от капающей с волос воды, а подниматься не хочется, но сегодня его внимание снова переходит все границы. — Ага, малыш, как только ты перестанешь покрываться мурашками, — он растирает мои плечи и спину, заставляя путаться в ощущениях. Мне кажется, что он и сам теряется в том, какой роли ему стоит придерживаться, сегодня он старается выставлять свое поведение братским, но оно все равно выходит слишком интимным, для того чтобы я не чувствовал подтекста. Его руки массажными движениями ползут вниз по моей спине. — Перевернись на спину, хочу тебя рассмотреть. — Ты уверен? — поворачиваю голову и заглядываю в его глаза. — Я бы не хотел стать достоянием общественности, и ребята не придут в восторг. Они только-только переквалифицировали тебя из врага народа в неблагонадежную личность. — О, так меня повысили, — а смотрят все так же нервно, особенно шоколадка. — Блейз? Пожимаю плечами, раскрывать ему все тайны мира я не собираюсь. — Хорошо. Ла-адно, — он поднимается и тянет меня за собой. — Я только взгляну, — хищный оскал не обещает мне ничего хорошего. — Без рук, — предупреждаю, замечая его движение. Гарри послушно сплетает пальцы в замок, наклоняясь ко мне. Какой же он иногда послушный, вел бы так себя всегда, цены бы ему не было. — Как думаешь, Сириус сильно расстроится, если я тебя украду? — Уймись, Поттер, — отталкиваю его, вынуждая лечь рядом. — Пока никого нет, у тебя есть шанс открыть мне тайну, — я веду по одному из шрамов. — Приставучий мальчишка, — Гарри ложится на бок, опираясь на руку, сейчас он выглядит гораздо старше своих лет, и мне стоит огромных усилий не показать неловкость под этим взглядом. — Ты должен был уже понять, что я не ангел: такая жизнь, как у меня, не подразумевает тихие вечера у камина с бокалом вина, — он трет висок и заворачивает меня в полотенце. — По большей часть я получил их, пока мстил за родителей. Я тогда во многом учился на своих ошибках, от того их, — пальцы проводят по следу под ключицей, — так много. Я наблюдаю за Блейзом, он стоит с другой стороны бассейна, и его взгляд жжет мою грудь, но Панси с Тео тянут его на шезлонги с той стороны, и я благодарен им за предоставленное нам с Гарри время. — Расскажи, — прошу я снова, надеясь понять его. — Что рассказать? Как калечил и убивал? Как на меня организовывали покушения? Драко, ты же спать не будешь, расскажи я тебе пусть даже четверть от всего, и ты больше на милю меня к себе не подпустишь. И я грустно улыбаюсь в ответ, не признаваясь в том, как ребенком боялся того Гарри, который топил улицы в крови неугодных. — А твоя «молния»? — сдаюсь я. Он снимает очки и трет их углом полотенца, больше наводя разводы, чем стирая старые. — Мне был год, в наше поместье вломились, обокрали и подожгли. В доме были только я с няней и охрана. Полиция так и не выяснила, что тогда произошло, а пересказывать тебе все их теории, думаю, нет смысла. Но, как итог той ночи — шрам… и первая смерть. Та девушка, она меня спасла, погибнув в огне, — он болезненно кривит губы, будто винит себя за то, что случилось. — Они всегда со мной, — совсем тихо сознается он, со вздохом цепляя очки обратно на нос, и кивает на меня. — Откровенность за откровенность. Я не спрашиваю, кто «они», оно и так понятно — души, все те души, смерти которых он причисляет себе. — Эти? — рука непроизвольно сжимает левое предплечье, где под татуировкой спрятана моя самая большая и неприглядная тайна, смириться с которой я до сих пор не в состоянии. — Мне было тринадцать, подростковый максимализм, смерть крестного вкупе с безразличием родителей и депрессией. Я хотел, чтобы они меня заметили, обратили внимание, и не придумал ничего умнее, чем резать вены. Меня нашли случайно, просто одна из горничных забыла что-то на столе, — пожимаю плечами, мечтая спрятаться, но он не дает, ловит меня и кладет рядом с собой. Я отвожу взгляд. — Я тогда еще не понимал, что внимание которого я жаждал таким способом не получить, что это того просто не стоило… Просто потому, что никакое внимание не стоит столько, сколько я готов был за него платить. Гарри пристально всматривается в меня еще с минуту, а потом обнимает, по-настоящему обнимает, со всей накопленной нежностью и заботой. Мне кажется, что он что-то шепчет мне в макушку, но я не могу разобрать ни слова, рассеянно вглядываясь в никуда. Утро кажется мне совершенно отвратительным, Гарри был прав, у меня болит горло и ломит все тело, еще и злой Сириус не прибавляет жизнерадостности. Он безжалостно возвращает меня в этот бренный мир и тычет в лицо ноутбуком, я не сразу осознаю, чего хочет от меня Блэк, но по его нервозности понимаю, что ничего хорошего. Сириус, со всем возможным блэковским темпераментом, бросает на мою кровать компьютер, я успеваю поймать его в шаге от встречи с полом, когда тот, отскочив от матраса, собирается упасть. Мне стоит колоссальных усилий сесть на постели и разлепить глаза, чтобы вчитаться в строки, а там, на главной странице новостного сайта, огромное фото, я залипаю на пару минут. На цветной, чуть смазанной картинке боком к удачливому папарацци стоим я и Гарри. Мне не сложно узнать момент, когда был сделан снимок. Я в широкой футболке, не сильно прикрывающей бедро, кажусь хрупким, в сравнении с широкоплечим, накаченным Поттером; он немного наклоняет голову, позволяя моим пальцам огладить шрам и утонуть в его волосах. Мы стоим так близко, что это даже не неприлично, это интимно, сакрально. Момент пойман идеально, не будь складывающаяся на сегодня ситуация столько отвратительной, я бы похвалил фотографа. Но это — пиздец. А сверху большими буквами, совершенно прозаично, и от того еще более слащаво: «Гарри Дж. Поттер и Драко Л. Малфой. Тайная любовь на грани дозволенного». Рука сама тянется к телефону, но Гарри не реагирует на мои сообщения ни через двадцать, ни через сорок минут, и не отвечает на звонки, когда я не выдерживаю и вновь пытаюсь добиться ответа. Сириусу я совершенно честно выкладываю наш разговор о шрамах и позволяю высказаться насчет моих умственных способностей. Возможно, я бы обошелся малой кровью, но нервное перенапряжение накладывается на плохое самочувствие, меня знобит, подскакивает давление, и Сириус вызывает врача. Я взвинчен до предела, Блэк, готовый убить Гарри, друзья, разводящие панику на том конце провода и обещающие приехать как только, так сразу. Но больше всего меня пугают две вещи: как мне теперь выходить на улицу — я боюсь новой порции публичных унижений, и что сделает отец — я жду его реакции, как приговоренный к смерти — петли. И во главе всего, мое личное проклятье — Гарри. Почему он мне не отвечает? Может, что-то случилось? Или он решил, что это не его проблема? Мое сознание затуманено. Приходит доктор, ругается на Сириуса, колет мне в сгиб локтя иголкой, что-то объясняет, просит, но я не улавливаю суть. Звонит мой телефон, и, кажется, на моих друзей ложится строжайший запрет, им ни в коем случае нельзя появляться на Гриммо. Я прикрываю глаза, слушая, как Сириус звонит моему отцу, мне все и так понятно — Люциус в гневе, мама в расстроенных чувствах, и чтобы дядя им ни сказал, это не поможет. Я выплываю в реальный мир, прислушиваясь к происходящему в доме — внизу кто-то ругается, что-то гремит, а после тихо поскрипывают ступеньки под весом неведомого мне человека. В комнате пусто, напротив моей кровати стоит кресло с лежащей в нем раскрытой книгой, от теплого летнего ветерка страницы покачиваются, иногда переворачиваясь. Я чувствую себя немного лучше и рискую сесть, опираясь на спинку кровати; кружится голова, но ужасная сухость в горле не позволяет сползти обратно на подушки. — Ну, слава богу, — выдыхает Сириус от двери, и я от неожиданности неловко цепляю стакан, он катится по тумбочке, потеряв всю воду, и падает на пол. — Да что же ты, сынок? Сейчас принесу еще, не вставай. Внизу какой-то шум, мне чудится голос Гарри, и он действительно появляется на пороге, немного раздраженный, уставший, и, черт возьми, я просто не верю в то, что читаю на его лице тревогу. — Привет, малыш, — он, игнорируя кресло, садится на мою кровать и подает стакан. — Осторожно. Прости, что не отвечал, не было возможности, но к тебе больше не полезут, обещаю. Широкие брови сходятся на переносице, прорисовывая морщинку, а рука придерживает мои, помогая пить. Но мы оба знаем, что обыватель запомнит не извинения журналистов, а скандал, еще надолго оставляя эту тему на потеху публике. — Я сам дурак, не ожидал… — Ничего. Но, будь так добр, в следующий раз хотя бы пару слов написать, если уж на звонки не отвечаешь. Гарри послушно кивает, отставляя стакан. Ему предстоит сегодня вечером дать несколько интервью, но до этого момента он остается со мной, и даже Сириус не может выгнать его из комнаты. Поттер выглядит странно, в порыве заботы трогая мой лоб, в уговорах съесть хоть что-то и желании поплотнее закутать мое тело в одеяло. Сквозь накатывающую волнами дрему я слышу, как он уходит, как о чем-то спорит с Сириусом и как возвращается немногим позже. К ночи у меня снова озноб. Сириус уезжает в мэнор, договариваться с моим отцом, а Гарри располагается на другой половине моей кровати, щелкая по клавишам ноутбука. Он засыпает в меня таблетки, но мне все еще очень холодно. И Поттер сдаётся. Отставляет компьютер и, оставив включенным только ночник, укутывает меня в одеяло и прижимает к себе. Запах Гарри, неизменно спутанный с нотками табака, мне кажется ладаном, заставляя дышать глубже и спокойней. Тело мелко трясет, и высунуть руку из одеяла кажется опасно для жизни, я сразу же замерзну насмерть, но я все равно делаю усилие над собой и сминаю его футболку в слабых пальцах. Он такой горячий, как маленькое солнышко, и в этот момент я готов отдать ему всю свою нежность только за это тепло. Он смеется, прижимается губами к моему виску, еще сильнее заворачивает в одеяло, обнимая. — Спи, зайчонок, — шепчет он. Возможно мои мысли были совсем не мыслями, а самыми настоящими словами, но я не могу это обдумать, послушно отпуская свое сознание.