Лотосы, распустившиеся в бурю, самые прекрасные

      Цзян Чэн всегда в штыки воспринимал даже саму мысль о том, чтобы кому-либо довериться, поэтому не стоит удивляться, что в реальности ему было действительно трудно полагаться на окружающих. Ему казалось, что он не может позволить себе подобной роскоши. Доверие — штука хрупкая и тонкая, один раз надломится — не залатаешь, а эта трещина со временем паутинкой растянется по сердцу, безжалостно захватив его в ловушку болезненной подозрительности и сомнений.       Юноша всегда размышлял о том, что, будь он сильнее, умнее, общительнее, да и, в целом, лучше, то ему бы не пришлось даже думать о вопросах доверия, ведь тогда никто не смог бы надавить на него, сыграв на слабостях, и вывести из себя. Но он не мог открыться, потому что знал насколько слаб на самом деле: отвратительный, завистливый, горделивый, не способный ни на что без помощи брата и поддержки сестры. Всего лишь мальчик, удачно родившийся в главной семье и по счастливому стечению обстоятельств будущий наследник целого ордена, но совсем не достойный этого не только по общепринятому, но и по своему собственному мнению. Он не подходит для этой роли, потому что никогда не мог, по словам отца, даже банально понять девиз собственной секты, не говоря уже о том, чтобы действительно «стремиться достичь невозможного». С такими успехами он, конечно же, не достоин зваться учеником ордена Юньмэн Цзян. Да и он не совсем дурак и знает себе цену — он и гроша ломанного не стоит. Для этого Цзян Чэн всегда был недостаточно хорош. Сначала недостаточно хорош в учёбе, потом в стрельбе, борьбе, фехтовании, заклинательстве и во всём остальном. Юноша усердствовал, старался, лез из кожи вон, чтобы в одно прекрасное утро распахнуть глаза в болезненном осознании, что он сам по себе недостаточен. Оказалось, дело не в умениях или навыках. Дело в нём самом, в том, кем он является и кем не является. Цзян Чэн никогда не должен был появляться на свет. Он изначально был сломанный. Его существование не акт любви, а порождение враждебности двух людей.       И, напуганный неожиданным открытием, Цзян Чэн прятался, выстраивал стены и отгораживался ото всех, опасаясь, что самые близкие люди заглянут в его душу и раскроют эту страшную тайну: он — дитя ненависти. В нём кипел липкий страх, что, как только родные увидят его настоящего, это подобие человека, точнее его осколки, они оставят его, презираемого. Проблемное и недолюбленное, гневливое и колючее, неуверенное в себе и одинокое дитя, по сути, никому не нужно. Даже его брату и сестре, которые, как он искренне считал, охотнее бы предпочли, чтобы его никогда и не было, но всё ещё возились с ним: один — потому что ошибочно считал себя слугой, который что-то должен, а другая — по той причине, что он родился со статусом её кровного брата. Не имей он положения молодого мастера (незаслуженного), они бы и взгляда в его сторону не бросили, потому что он не был бы достоин этого. Он не заслуживает даже помыслить о том, чтобы стоять с ними рядом, плечом к плечу, не говоря о чём-то больше. Они по праву должны иметь в сердцах только лучших, но точно не озлобленного неудачника вроде него. Всем было бы хорошо, если бы с ними разделил жизнь кто-нибудь иной. Например, Первый Господин Лань.       Цзян Чэн выдохнул. Кстати, о нём. Молодой человек, действительно, прекрасно бы вписался в их семью вместо него, мягкостью поведения напоминая его отца, а крепким внутренним стержнем — мать, Пурпурную Паучиху. Лань Сичэнем бы его родители уж точно гордились. Да и как могло быть иначе, когда юноша в глазах Цзян Чэна буквально является воплощением идеала. Он не только искуснейший и сильнейший культиватор их поколения, талантливейший музыкант, но и проницательная, понимающая и добрая личность. Цзян Чэн искренне и, возможно даже немного по-детски, восхищался Первым Нефритом ещё до Облачных Глубин, с тех пор, когда до него долетали отголоски слухов о достижениях молодого мастера из Гусу. Конечно, он был пленён и сражён наповал историями о стойком и уверенном Лань Сичэне, и поэтому хотел быть хоть немного похожим на известного Первого Нефрита. Он решительно нацелился на результат и изо всех сил старался соответствовать. Увы, скоро пришло осознание: ты можешь хотеть вырасти горечавкой, но из семени лотоса взойдёт только лотос.       Цзян Чэн слишком глубоко погрузился в водоворот своих мыслей, безвольно следуя за собственными демонами ненависти и отвращения к себе, которые слишком легко одолевали его, воспламеняя лютый гнев. Юноша попытался остановить себя — нельзя было марать образ Лань Сичэня сравнениями с такой несуразной неразберихой, которой он является.       — …инь, Цзян Ваньинь, ты меня слышишь? Тебе нехорошо? — точёное лицо Первого Нефрита оказалось слишком близко. Проницательные глаза цвёта спелых груш озабоченно всматривались, выискивая признаки скрытой боли.       Цзян Чэн резко втянул воздух. Они все ещё находились в палатке Вэй Ина, и теперь от последнего их отделяла лишь тонкая ширма, потому что пару минут назад юноша имел неосторожность согласиться на осмотр продемонстрировать свои уязвимые стороны. Согласился довериться. И не просто кому-то, а человеку, которым восхищался в течении многих лет и которого искренне считал образцом, достойным подражания.       «Прекрасно, Цзян Чэн, продолжай в том же духе, и ты определённо в скором времени самолично выроешь себе наиглубочайшую яму, в которой останешься до скончания своих жалких дней, сгорая от унижения!» — мысленно отругал он себя.       — Чёрт, я задумался. Что… что ты говорил? — всё ещё напряжённый юноша попытался сдвинуть брови, нахмурившись, но из-за слабости должно быть вышло не так устрашающе, как он рассчитывал, потому что Первый Нефрит лишь дёрнул уголками губ, видимо, сдерживая улыбку.       «Молодец, Цзян Чэн, ещё немного и ты будешь удостоен звания главного шута. Поздравляю.»       — Ничего серьёзного. Я просто был обеспокоен, потому что ты выглядел слишком отстранённым, будто тебя здесь и вовсе не было, — Лань Сичэнь склонил голову набок, что напомнило Цзян Чэну нетерпеливого щенка, желающего поскорее получить долгожданное угощение, оттого специально строящего очаровательные мордочки и пытающегося разжалобить своего хозяина. — Итак, Цзянь Ваньинь, раз мне наконец удалось привлечь твоё внимание, мы можем начать осмотр?       Цзян Чэн жёстко кивнул, сжимая губы в тонкую, твёрдую линию. Ему не нравилась мысль, что кто-то может с такой лёгкостью приблизиться, оказаться рядом. Даже если это Лань Сичэнь. Особенно, если это Лань Сичэнь. В юноше бурлила не только тревога вперемешку с опасением и недоверием — едко-острая смесь, разъедающая остатки всех положительных чувств, которые когда-либо были, — но и жгучий, лижущий горячими языками впалые скулы и уши, стыд.       — Отлично. Если тебе вдруг станет плохо, или я как-то причиню боль, обязательно скажи, — улыбаясь, спокойно проинструктировал Лань Сичэнь и, снова получив резкий кивок в подтверждение, протянул раскрытую ладонь, которую Цзян Чэн окинул подозрительным взглядом. Она была широкой с длинными, крепкими пальцами, которые, несмотря на активные занятия с мечом и частую практику игры на музыкальных инструментах, выглядели очень ухоженными — даже мозоли казались небольшими и аккуратными. Это в корне отличалось от обычного вида рук Цзян Чэна: он никогда особо сильно не заботился об уходе за кожей и о ранах на руках, поэтому они были потрескавшимися и испещрёнными маленькими белыми шрамами; мозоли на пальцах и ладонях были грубыми, а некоторые из них лопнувшими. Ещё одна волна горячей ненависти поднялась из глубин и разлилась внизу живота, заставив юношу сжать кулаки, впившись ногтями в ладонь.        — Давай проверим твои меридианы, — после некоторого молчания ненавязчиво подтолкнул, напоминая о себе, Лань Сичэнь.       Новоиспечённый пациент взглянул на Первого Нефрита снизу вверх. Он полностью напрягся, насторожившись, но столкнувшись с открытым, тёплым взглядом и ободряющей улыбкой, обречённо выдохнул, признавая собственное поражение перед силой этой чистой добродетели. Конечно этот идеальный Лань выглядел таким чертовски заслуживающим доверия! Цзян Чэн вытянул резко ставшей тяжелой руку, и та идеально легла в обхватившую его ладонь Лань Сичэня, как будто две подходящие детальки одной головоломки соединились. Первый Нефрит провел кончиками пальцев по виднеющимся сквозь полупрозрачную кожу венам, словно нежно перебирая струны излюбленного гуциня, прежде чем найти необходимую точку и надавить. Он направил поток энергии, исследуя внутренние повреждения. Молодой человек полностью погрузился в тщательную проверку состояния юноши перед ним.       Прошло некоторое время в напряжённом молчании, пока Цзян Чэн смотрел, как Первый Нефрит с неглубокой складочкой на лбу, сосредоточившись, пытается узнать что-то о его самочувствии. Всецело поглощённый и полностью сконцентрированный молодой человек в какой-то момент на автомате тихо замычал себе под нос — привычка, помогающая собраться с мыслями и успокоиться, когда нервозность берёт верх, перенятая им ещё в детстве и заботливо пронесённая сквозь года. Цзян Чэн терпеливо молчал, стараясь не обращать внимания на причуды другого и игнорировать их. Но на деле он ловил каждый слабый звук, заворожённый живой простотой и плавной стройностью мелодии. Любопытство постепенно разрасталось, пока не взяло вверх над нежеланием вторгаться в чужой момент медитации:       — Что это за мелодия? — подражая едва слышимому голосу Лань Сичэня, шёпотом поинтересовался Цзян Чэн, когда мелодия прервалась. — Она используется при обучении совершенствованию в Гусу? Ощущение, будто у неё есть сила рассеивать волнение и тревоги. Раньше я не слышал ничего подобного в Облачных Глубинах, она скорее напоминает Юньмэнские колыбельные. Очень… — юноша поднял глаза, столкнувшись с потемневшими омутами напротив, и сухо сглотнул, — Чарующе.       Лань Сичэнь приподнял уголки губ, но в этой улыбке сквозило столько печали, горечи и тоски, что Цзян Чэн прямо там чуть не вырвал себе язык, пожалев, что не сдержался и спросил о чём-то, что оказалось слишком личным:       — На самом деле это обычная песня, но я рад, что она пришлась по вкусу Цзян Ваньиню, — задумчиво протянул молодой человек. — Я сыграю тебе мелодию на гуцине или сяо в более подходящих обстоятельствах. Тогда же поведаю и историю, связанную с ней, — Цзян Чэн неловко кивнул, а Лань Сичэнь, проверяя меридианы дальше и подбираясь к ядру, уже более расслабленно продолжил. — Я заметил, что ты не исцелял свои раны. Это потому что на тебе использовали вервие бессме…       Лань Сичэнь резко вздрогнул и мелко вздохнул, но почти сразу же опомнившись, болезненно закусил нижнюю губу. Цзян Чэн, разволновавшись, попытался выдернуть трясущееся запястье, но слухи о силе рук Ланей оказались правдой, и усилия юноши оказались тщетны, поэтому он, обратившись к единственному средству защиты, с которым был хорошо знаком, гневно ощетинился, цедя сквозь зубы:       — Если ты намерен жалостливо вздыхать из-за каждого пустяка, то нам лучше остановиться прямо сейчас!       В душе Лань Сичэня, взбудораженной разговором о близких сердцу вещах и ошеломлённой открытой новостью, крутился такой бурный водоворот эмоций, стремительно сменяющих друг друга, сталкивающихся и переплетающихся, что ему казалось — ещё немного и он захлебнётся от переизбытка чувств. Однако молодой человек был способен, быстро проанализировав реакцию Цзян Чэна, изменить модель поведения. Он взял себя в руки, спокойно и сдержанно отвечая:       — Нет, признаться, я просто удивился, потому что до этого никогда не сталкивался с подобным.       — Лань Сичэнь, что там произошло? Всё в порядке? — раздался из-за ширмы взволнованный голос Вэй Усяня, и сразу же послышался шорох мантий.       Цзян Чэн, сжав челюсти так сильно, что желваки на его скулах забегали от напряжения, угрожающе взглянул на Лань Сичэня. Однако последний увидел в этом взоре лишь крик отчаяния, стыд и мольбу. Он мягко, но уверенно сжал запястье, всё ещё находившееся в его хватке, и едва заметно кивнул.       — Молодой мастер Вэй, не волнуйтесь. Я только начал осмотр. Дайте мне больше времени, а после мы всё обсудим.       Искреннее удивление доли секунды явственно читалось в дымчато-голубых глазах, прежде чем смениться подозрением. Медленно и осторожно, словно кот, Цзян Чэн наклонился к Первому Нефриту и съязвил:       — О, так, значит, Лани не лгут?       — А никто и не лгал, Цзян Ваньинь, — парировал Лань Сичэнь, надавливая на меридианы и передавая свою духовную энергию. — Всё, что я сказал, чистая правда. Однако тебе придётся поговорить с мастером Вэем и девой Цзян и рассказать им всё. Они волнуются за тебя, — он посмотрел на него так, будто перед ним стоял нарушивший правила маленький Ванцзи, которому предстояло сознаться в содеянном шифу. — А теперь мне нужно промыть и обработать твои раны на теле, поэтому будь любезен и сними свою — да будет проклят Цзян Чэн, если он только что не услышал нотки поддразнивания — прекрасную белоснежную мантию. Можешь пока спустить её до пояса.       Цзян Чэн эффектно закатил глаза. Иногда Лань Сичэнь задавался вопросом, не болит ли у того голова от столь частого повторения этого жеста, который он находил крайне очаровательным.       — Только в этот раз давай обойдёмся без вздохов, — проворчал пациент.       — Ммм… — Лань Сичэнь действительно сделал вид, что задумался, — я поразмыслю над твоим предложением.       Скидывая единственную мантию, и то, как ему любезно напомнили, не свою, Цзян Чэн внимательно наблюдал за дальнейшими действиями новообретённого лекаря. В это же время Лань Сичэнь, собираясь с мыслями, перепроверял, сохранили ли нужную температуру отвары, и не забыл ли он добавить определённые травы при их приготовлении. Убедившись, что всё хорошо, молодой человек наконец поднял невозмутимый взгляд, скользнув им по тонкой шее, острой ключице и угловатым плечам, пока не остановился на впалой груди, по которой крупной сетью тянулись вишневые мазки шрамов. Цзян Чэн, не ожидая столь пристального изучающего взгляда, инстинктивно дёрнул рукой, желая прикрыться, но грубо подавил в себе столь стыдливый позыв — всё же не юная дева в первую брачную ночь. Хотя почему-то перед Лань Сичэнем он чувствовал себя странно открытым и уязвимым. Но это чувство вроде не было для него неприятным. Просто необычным.       Лань Сичэнь, оглядев ужасные раны, поджал губы:       — Цзян Ваньин поверит мне, если я скажу, что у меня появилось желание страшно выругаться?       Цзян Чэн скептично приподнял тонкую бровь, а после широко и ехидно осклабился, расслабляясь. Он нашёл ситуацию невероятно забавной и даже несколько абсурдной: Первый Нефрит, известный своей праведностью, смотря на уродливого, полуобнаженного увечного, возможно впервые в жизни, захотел разразиться бранью. Юноша наклонился и, подпирая подбородок рукой, с маленькими искрами лукавства, поблёскивавшими в его глазах, выжидательно уставился на Лань Сичэня. Он несколько игриво обронил:       — Валяй!       У Лань Сичэня перехватило дыхание. Цзян Ваньинь перед ним был такой расслабленный, такой будоражащий кровь в своём дразнящем поведении. Он моргнул и дернул головой, сбрасывая морок наваждения. Столкнувшись с заинтригованными, дымчато-голубыми глазами, будто подталкивающими и поощряющими его продолжать, Лань Сичэнь не мог не повестись на провокации, разморённый приятной простотой атмосферы, поэтому резво стал перебирать в голове все нецензурные слова, которые мог знать. Он абсолютно уверен, что слышал много крепкой, отборной брани из уст дагэ или самого Цзян Ваньиня, но в данный момент его разум был похож на девственно-чистый свиток. Хотя нет, кажется, на задворках памяти всплыл момент, в котором его шифу отчитывал ученика за ругательство. И это было….       — Блин! — с чувством выпалил молодой человек.       — О, — выразительно протянул Цзян Чэн, — я уверен, что с таким багажом бесстыдной и грубой нецензурщины, ты точно гроза всех кроликов в Облачных Глубинах.       Лань Сичэнь резко отвернулся, кажется, глубоко оскорблённый, но, если бы Цзян Чэн был более внимательным, он бы заметил лёгкую розовую пыль, осевшую на кончиках ушей Первого Нефрита и понял, что тот смущён. Но этого не произошло, а юноша вдруг осознал, что общается не с привычным к нему и беспечным Вэй Усянем, а с другим человеком, которому его слова могли показаться слишком грубыми. Цзян Чэн попытался смягчиться, оценивая искренние усилия Первого Нефрита:       — Для того, кто, возможно, занимался подобным впервые, ты неплохо справился, — подбодрил он. Никакой реакции не последовало. Немного поразмыслив, Цзян Чэн медленно, с лёгкой усмешкой заговорщически добавил. — Если хочешь, потом я мог бы рассказать тебе ещё о паре слов, которыми можно напугать не только кроликов.       Для человека, известного своей праведностью, Первый Нефрит слишком воодушевлённо повернулся и кивнул головой. Цзян Чэн приподнял бровь.       — Будем считать это неким обменом опытом между главами двух кланов, — широко улыбаясь, объяснил Лань Сичэнь. Его тёплые глаза искрились хитростью и нескрываемым интересом. — Разумеется, при условии, что ни одна живая душа не узнает о том, что на самом деле скрыто за этими словами.       — Особенно учитель Лань, — важно дополнил Цзян Чэн. — Иначе, узнай он, в какие ужасные вещи я посвящаю его драгоценного племянника, мигом бы утопил меня в холодных источниках. — Лань Сичень скрыл усмешку за рукавом. — А теперь, когда ты немного выплеснул эмоции и буквально поставил подпись на моём смертном приговоре, мы могли бы продолжить лечение? Без одежды, знаешь ли, немного прохладно.       — Ой, — Лань Сичэнь опомнился и вернулся к ранам. Он смочил кусок ткани в отваре и, взяв Цзян Ваньиня за плечо, отчего тот слегка вздрогнул, стал промывать раны, плавно двигаясь сверху вниз. Молодой человек старался быть крайне деликатным и осторожным, чтобы не причинить его пациенту ещё больше неудобств. Теперь, когда он немного приоткрыл завесу тайны и мог лично вблизи рассмотреть каждый кровоподтёк, состояние Цзян Чэна волновало его в два раза сильнее.       — Знаешь, ты пойдёшь на поправку быстрее, если будешь получать духовную энергию. Твои раны начали затягиваться, потому что дева Цзян и мастер Вэй некоторое время передавали тебе часть своей. Я уверен, что они с радостью захотят помочь тебе восстановиться.       Цзян Чэн сжал губы в тонкую линию и нахмурился. Разумеется, юноша не строил иллюзий относительно того, что никто не узнает правды про его золотое ядро, точнее, про его отсутствие. Но он ожидал немного другой реакции: какого-то презрения, пренебрежения или даже отвращения. Юноша осознавал, что был слаб и глуп, за что и поплатился. Он искренне ненавидел и корил себя за бессилие, несовершенства и беспомощность, чего ожидал и от других. Даже нежась в объятиях сестры, его сердце бешено стучало в предчувствии момента, когда Яньли поймёт, а её мягкие глаза наполнятся разочарованием; и в тот же момент улыбка Вэй Усяня треснет, превратившись в выражение досады и сожаления. Но этого не произошло, потому что они ещё не знали.       Но Лань Сичэнь знал. И с того момента, как тот завладел столь важной информацией, Цзян Чэн не упускал из виду ни единого движения. Он ждал. Ждал, словно хищник, когда же в этом вечно сдержанном взгляде промелькнёт неприязнь и осуждение за слабость и несостоятельность. Но ничего не было. Напротив, кажется, Лань Сичэнь искренне сопереживал ему. Не жалел. Сочувствовал. Была ещё одна вещь, которую про себя подметил Цзян Чэн — Первый Нефрит, казалось, ощущал и вёл себя намного свободнее, легче, будто сбросил хладные оковы формальностей и маску любезной вежливости. В общем, либо он очень хорошо разыгрывал спектакль, либо действительно не испытывал какого-либо отвращения.       Но в любом случае, когда этот человек так просто и уверенно говорил о том, чтобы раскрыться и попросить о помощи, как будто был абсолютно убеждён что Цзян Чэн не будет отвергнут, на душе становилось чуть теплее, а идея обнажить свои раны, показав слабость, уже не казалось такой пугающей. Он даже на мгновение почувствовал, что может не быть в глазах родных обузой, мешающей жить и мёртвым грузом тянущей вниз.       — Цзян Ваньинь, — второй раз за последний час Лань Сичэню удавалось вырвать его из размышлений. Ловкие руки Первого Нефрита мягко обрабатывали раны, не причиняя боли. — Помимо внешних ран, у тебя есть какие-либо жалобы? Может, кружится голова? Или тошнит?       — Если честно, то с момента пробуждение у меня ощущение, что по мне стадо мертвецов пробежалось. А парочка из них для верности ещё и попрыгала. Последние несколько лун всё моё тело — сплошной сгусток пульсирующей боли, поэтому я уже не уверен, что понимаю, где у меня действительно есть раны и насколько серьёзные. — он выдохнул, увидев нахмуренное выражение лица Лань Сичэня, и призадумался, пытаясь проанализировать свое состояние. Кое-что вспомнив, юноша продолжил. — Мне сейчас трудно перечислить все конкретные вещи, но когда Вэни только схватили меня, я много…– он злорадно усмехнулся, — буянил и ногой разбил одному из них лицо. За это они раздробили мне колени. Конечно, потом они вылечили меня, но специально срастили кости так, чтобы каждый шаг был невыносим и прошибал волной боли. Наверное, сейчас это беспокоит меня больше всего и является тем, с чем бы я хотел побыстрее разобраться. Однако это займёт время, которым я на данный момент не располагаю, поэтому лечение придётся отложить.       Лань Сичэнь, закончив обработку ран, помог недовольно хмурящемуся Цзян Чэну накинуть обратно свою мантию, внимательно слушая. Неосознанно, как всегда делал раньше для маленького Ванцзи, он по привычке убрал, коснувшись ушей, волосы юноши назад, чтобы они ему не мешали, но сделал это настолько естественно, что ни один из них в действительности не обратил внимание на столь интимный жест. Как только Цзян Чэн закончил говорить, Лань Сичэнь опустился ниже. Он протянул руку к колену, остановившись лишь в паре сантиметров, и взглянул, как бы спрашивая разрешения, на что младший медленно моргнул, позволяя поступать так, как тому заблагорассудится.       Первый Нефрит мимолётно мазнул кончиками пальцев по острой коленке, будто не был уверен, что она не сломается от простого прикосновения. Потом чуть настойчивее обвел чашечку, надавливая достаточно, чтобы прочувствовать поверхность кости. Она, действительно, срослась неправильно: то тут, то там Лань Сичэнь ощущал шероховатости и неровные, выпирающие стыки. Молодой человек недовольно поджал губы. Было так много вещей, о которых он хотел бы спросить, но пока что это может подождать, потому что юноше перед ним ещё нужно было время, чтобы восстановиться и физически, и ментально.       Пока Лань Сичэнь проверял его колено, Цзян Чэн, как завороженный, смотрел на лобную ленту. Вблизи она оказалась даже лучше, чем он себе представлял: изящная и аккуратная, с тонкими узорами вышитых воздушных голубых облаков. А вышивка настолько качественная и детальная, что работу можно выставлять где-нибудь на фестивалях, не стесняясь назвать произведением искусства. Цзян Чэну хотелось протянуть руку и провести подушечками пальцев по рисунку, отслеживая каждый стежок.        — Ты сказал, что у тебя сейчас нет времени на то, чтобы восстанавливать колени. Позволь поинтересоваться, почему? — Лань Сичэнь успел взять мазь и сейчас втирал её плавными, круговыми движениями. Он не смотрел на Цзян Ваньина, сосредоточившись на резком запахе лекарств.       — Разве это не очевидно? — Цзян Чэн заговорщически произнёс, наклоняясь. Его чёлка шёлковой лентой скользнула вниз, касаясь щеки Первого Нефрита, отчего по всему телу Лань Сичэня пробежал табун искорок молнии. Сухое рагорячённое дыхание касалось его виска, обжигая. Вкрадчивый шёпот раздался прямо над самым ухом. — Нельзя сейчас тупо отсиживаться, чего-то выжидая. Мне нужно уничтожить всех Вэней. — И тут его голос заскрежетал, несколько ломаясь. Будто обезумевший, он продолжил. — Я утоплю весь Безночный город в крови этих псов. Никто из них не познает счастья быстрой смерти. Их стоны и крики станут усладой для моей души.       Лань Сичэня будто ледяной водой окатили, точнее волной яростной и бурлящей энергии. Он отстранился, в немом удивлении уставившись на юношу перед ним. Мгновенно вся дымка спокойствия и расслабленности осела, и молодой человек увидел, что перед ним не сбежавший пленник, дёргающийся от прикосновений и опасающийся остаться один, не мальчик, нежничающий наедине с братом и сестрой, а некто с яркими, сияющими лазурными глазами, в которых плещется жажда убийства, жажда мести. Уголки губ растянулись в кровожадной улыбке, обнажая резко появившиеся небольшие клыки. Тёмная энергия сгустилась и клокотала. Перед ним был кто-то незнакомый.       В следующее мгновение ширма была откинута, и появился Лань Ванцзи, острием Бичэня упираясь в грудь Цзян Чэна, прямо туда, где были разбросаны шрамы. Вэй Усянь стоял немного позади, взволнованно сжимая и разжимая рукоять Суйбяня в сомнениях. Его взгляд метался между братом и Лань Ванцзи. Цзян Чэн, источая осязаемые волны тьмы, сидел неподвижно, его глаза всё ещё горели будто потусторонним светом, а на лице расплывалась маниакальная ухмылка. Но вдруг он резко зажмурился, сильно ущипнув себя за переносицу и что-то невразумительно простонал. Когда он снова открыл глаза, они были привычно серо-голубыми и острыми. Энергия внезапно рассеялась. Увидев меч, Цзян Чэн приподнял бровь и попытался отодвинуть лезвие пальцами, но то не дрогнуло.       — Твою мать, убери эту штуку, или ты убить меня собрался? — Цзян Чэн просканировал настороженные лица, в которых читалось открытое подозрение, и, закатив глаза, огрызнулся. — Что? Не смотрите на меня, как на чудовище. На секунду, это не я направляю меч на увечного. — Он перевёл выразительный взгляд с Лань Ванцзи на Бичэнь и обратно.       Вэй Усянь глубоко вздохнул, вышел вперёд и, переглянувшись со Вторым Нефритом, твёрдо, даже немного властно, отчеканил:       — Цзян Ваньинь, тебе придётся рассказать нам обо всём, что произошло с момента твоего исчезновения, по порядку вне зависимости от того, хочешь ты того или нет. Прямо сейчас. Это не обсуждается. — Вэй Усянь повернулся спиной и зашагал обратно, возвращаясь за небольшой столик. — Я жду тебя.       Цзян Чэн хотел кинуть какую-нибудь колкость вслед своему брату про его суровое поведение, совершенно не вяжущееся с его взъерошенными волосами, но Лань Ванцзи сделал шаг в сторону так, что полностью перекрыл обзор на Вэй Усяня. Лицо Цзян Чэна омрачилось.       — Блять, ты же не думаешь всерьёз, что я такой мудак, способный напасть на своего брата со спины, — столкнувшись взглядом со Вторым Нефритом, он застонал. — Прекрасно! Ты действительно убеждён, что я — сволочь. И знаешь что? Ты, конечно же, прав!       — Цзян Ваньинь, — голос Лань Сичэня (разумеется, кто же ещё) пресёк новую вспышку агрессии, — Ванцзи не имел в виду ничего подобного.       Когда Цзян Чэн исподлобья взглянул на молодого мужчину, то увидел дежурную, вежливую улыбку человека, пытающегося решить конфликт, примиряя стороны, затеявшие его. И это насквозь пропитанное искусственностью выражение разительно отличалось от тех искренних реакций, которыми его щедро одаривали некоторое время назад. Ну, или это он сам себе придумал, что такое было, а на деле всё оказалось лишь фальшью. Юноша отвёл взгляд и снова облачился в привычную броню холодности, колкостей и яда:       — Да-да, — отмахнулся он, — Молодой Господин Лань ничего такого не имел в виду. Конечно, как он мог, когда даже не удосужился открыть рта? Я всё понял и никаких претензий на этот счёт не имею.       Проигнорировав руку заботливо протянутую Лань Сичэнем, Цзян Чэн встал, невзирая на острую боль от резкого подъёма, расправил плечи, гордо выпрямившись, и последовал туда, где его уже ждал Вэй Усянь, туда, где ему придётся выложить всю правду без утайки, туда, где он расскажет про своё ядро. Хотя Цзян Чэну и хотелось впасть в отчаяние и выть, раздирая ногтями место, где раньше было живое тепло, а сейчас зияла лишь гнетущая пустота, он не мог себе этого позволить. У него просто-напросто не было ни времени на это, ни сил. Сейчас имеются иные дела, требующие решения. А он итак достаточно долго упивался и упивается бесполезной жалостью к себе.       Он увидел Вэй Усяня, сидящим за низким столиком в неестественной и не привычной для того позе: спина прямая, плечи расправлены, подбородок вздёрнут, взгляд прямой и суровый. Цзян Чэн сдержал горькую улыбку, которая чуть не проскользнула на его лице от осознания, насколько сильно Вэй Ин сейчас был похож на Пурпурную Паучиху, его мать. Он уверенно сел напротив, не дрогнув, хоть его колени и вспыхнули болью, пронизанные тысячью иголок. По правую руку от него опустился Лань Сичэнь, а Лань Ванцзи отзеркалил своего брата, устроившись рядом с Вэй Усянем, который прямо изложил ситуацию:       — Итак, Цзян Чэн, напоминаю, что в твоих интересах ничего не утаивать. Всем очевидно — в тебе течёт та же энергия, что и в демонах. Даже визуально ты и сам бываешь похож на демона. Кроме того, у нас есть веские причины предполагать, что ты разрушил лагерь Вэней неподалёку отсюда. Поэтому, по хорошему, тебя бы надо освободить, усмирить и всё в таком духе, но… — Цзян Чэн только заметил, что Вэй Усянь выглядел таким уставшим, будто не спал последние несколько суток. Он решил, что, если после этого разговора ему будет позволено остаться рядом, то загонит старшего брата и сестру отдыхать, чего бы ему это не стоило. — Но ты всё ещё ведёшь себя и ощущаешься, как человек, поэтому было решено ничего не предпринимать, пока мы не увидим ситуацию целиком. Цзян Чэн, ты ведь понимаешь, в каком положении находишься?       Цзян Чэн кивнул.