***********************
Когда он выскочил прямо перед патрулём Вэнь, Цзян Чэн ни о чём не жалел. Его жизнь всё равно ничего не стоила, поэтому он решил хотя бы не потратить её впустую, защитив тех, кто ему дорог. «Сделать то, чего не смог раньше. Чего не мог никогда, потому что позорно слаб», — ядовито нашёптывал голос подсознания, ногтями вины царапая воспалённое сердце. И Цзян Чэн решил, что сейчас-то он точно сделает всё, что будет в его силах. Хоть и скудных. Поэтому он бежал, не чувствуя ног, что-то выкрикивая, привлекая к себе внимание и уводя цепных псов Вэнь Чао подальше от места, где остались его брат и сестра. В тот момент, когда его догнали и схватили, он на доли секунды почувствовал крохотную вспышку радости и торжества, предполагая, что для его родных всё позади, что теперь они точно в безопасности. Цзян Чэн бился в крепкой хватке, рьяно сопротивляясь, чтобы ни у кого из Вэнь не было ни сил, ни желания вернуться после к тому переулку, где они столкнулись. Его несколько раз крепко ударили по голове, видимо, пытаясь вырубить, но Цзян Чэн, рыча, до боли стискивал зубы и сжимал кулаки, чтобы не потерять сознания. Он упорно старался игнорировать гудящий шум в голове. Но даже упрямство и настойчивость не способны всё время держать на плаву. Один из ударов всё же заставил его разум отключиться. Пришёл юноша в себя, лёжа на холодном полу. Он дёрнулся, но несколько рук почти сразу же грубо придавили его обратно, держа за плечи и затылок и вжимая щекой в землю. Цзян Чэн рвано и хрипло дышал. В горле пересохло, губы потрескались и кровоточили. Юноша попробовал освободиться от хватки, но ничего не вышло. Где-то недалеко от него послышались шаги, и он периферийным зрением увидел расписанные туфли. — Поднимите его, — раздался елейный, мерзко-приторный голос. Перед ним, покачивая бедрами, лисой кружила Ван Линцзяо. Она подошла, очаровательно улыбаясь, хотя Цзян Чэн нашёл эту улыбку самой отталкивающей, что он когда-либо видел за свою короткую жизнь. Девушка приподняла рукоятью дисциплинарного кнута Цзян — как она смела держать нечто подобное в своих грязных руках — острый подбородок, чтобы внимательно рассмотреть лицо наследника Юньмэна. Видимо, насмотревшись вдоволь, она фальшиво проворковала: — У мальчонки, действительно, лицо, как у этой стервы. Омерзительно. Теперь понятно, почему отец его так ненавидел. Какова сука, таков и щенок. Цзян Чэн дёрнулся вперёд, гневно сверкая глазами, и озлобленно плюнул в лицо напротив. Он осознавал, что в этот момент поступил слишком импульсивно и в ближайшем будущем поплатится за столь необдуманный порыв, но сейчас единственное, о чём он действительно жалел, так это то, что его слюна не ядовита. Зато ядовиты слова. Злорадная, торжествующая ухмылка растянула его губы: — Ты тоже, знаешь ли, не так прекрасна, как думаешь. Особенно теперь. Взгляните-ка, я испачкал игрушку Вэнь Чао. Нужна ли ему будет такая грязная шлюха? Раздался пронзительный, полный гнева крик Ван Линцзяо, а в следующий миг резкий свист разрезал воздух, и грудь Цзян Чэна вспыхнула жгучими, зудящими огнями, стремительно расползающимися по всему телу. Что-то горячее хлынуло, пропитывая одежду и наполняя окружение едким запахом металла. От пронзающей острой боли, разрывающей напополам, из глаз посыпались искры, оседая белым маревом и превращая мир в смутные силуэты. Юноша, чтобы притупить невыносимые ощущения, старался глубоко и медленно дышать, как когда-то учила его мать, но ни черта не выходило, потому что каждую последующую секунду его вновь обжигало яркой хлёсткой молнией дисциплинарного кнута. Цзян Чэн хрипел, задыхаясь в попытках рвано втянуть воздух. Признаться честно, Цзян Чэну хотелось потерять сознание, отключиться и забыться в некоем подобии сна. Но судьба, как обычно, не была к нему столь благосклонна, поэтому юноша сохранил ясность ума на протяжении всего издевательства. Он был вынужден терпеть, не издавая ни звука, яростные и сильные удары, пока Ван Линцзяо не выплеснула весь свой гнев. Она стояла чуть поодаль, раскрасневшись и немного запыхавшись, но её глаза светились от удовольствия. Какого-то дикого, первобытного и животного. В этот момент Цзян Чэна осенило, что она просто упивалась жестокостью и насилием. Она отхлестала его не потому что он оскорбил её, а потому что хотела ударить, причинить боль. Юноша приподнял уголок губ, скривив их в гримасе глубочайшего отвращения. А потом его подернутый дымкой взор переместился за спину ещё погружённой в экстаз жестокости Ван Линцзяо. Он увидел высокую фигуру Вэнь Чао с надменным, высокомерным выражением лица. Тот гордо стоял, выпятив грудь и, приподняв бровь, заносчиво смотрел на жалкое состояние наследника Юньмэн. Крупные мурашки пробежали по спине Цзян Чэна, заставив слабо вздрогнуть. Но он не мог продемонстрировать слабость, не сейчас, поэтому подобрался и свирепо уставился острыми льдинками глаз на Вэнь Чао, который, заметив это, лишь рассмеялся: — Все ещё слишком спесивый? Но ничего-ничего, это ненадолго. Мы собьем тебя с пьедестала твоего упрямства. — Тоже мне, культиватор, — желчно сплюнул Цзян Чэн, — прячешься за женскими юбками, как жалкий трус. Но Вэнь Чао ни разу не смутило подобное высказывание. Он стоял, казалось, искренне забавляясь происходящим. Мужчина медленно, чётко выделяя каждое слово, произнёс: — Зато у меня есть те, за кем я могу прятаться. У тебя же больше никого нет, — он надавил на последние слова, и это резануло больнее, чем несколько ударов дисциплинарного кнута. — Ах, нет, я ошибся! Прошу прощения, как я мог забыть об этом паршивце Вэй Усяне и твоей сестре, которая, как я слышал, необычайно красива, — мужчина задумался и протянул. — Но, знаешь, мне кажется, она стала бы ещё прекраснее на моём члене… Горячий, животный гнев взорвался в Цзян Чэне, пульсируя и растекаясь по венам невероятной новообретённой силой, которая, смешавшись с адреналином, позволила ему скинуть с себя назойливых стражников, одного сбив с ног, а другому разбив лицо коленом. Он с диким рыком бросился вперёд, прямо на ошеломлённого Вэнь Чао, мигом растерявшего всё своё высокомерие. По пути он, выхватив дисциплинарный кнут, оттолкнул опешившую от столь быстрой смены расстановки сил Ван Линцзяо. Вэнь Чао словно прирос ногами к земле, испугавшись вмиг озверевшего юношу, который стремительно приближался, сметая всё на своём пути. Цзян Чэн уже сладостно предвкушал вкус крови паршивого пса на своих руках. Однако в последний момент, когда кулак, сжимающий плеть, был занесён для удара, перед ним возникла фигура Вэнь Чжулю. А дальше всё смешалось в бурлящий беспорядок ощущений: острая боль, разрывающая на куски, горячий жар внизу живота и там же следом чувство внезапно тяжёлого, будто мёртвого, даньтяня и холодного отчаяния, накатившего откуда-то из пустой глубины. Цзян Чэн потерял своё золотое ядро. Разумеется, никто не дал ему передышки, чтобы попробовать осознать произошедшее и, тем более, успеть проникнуться жалостью к себе, закопавшись в собственных беспомощности и отчаянии. Почти сразу же ему с изощрённой жестокостью сломали нос и коленные чашечки. А следом были ещё бесконечные удары и непрекращающиеся крики. Кто кричал? Цзян Чэн не уверен. Следующие несколько дней юноша приходил в себя только для того, чтобы снова стать грушей для битья. Но он не подарил им того, чего они желали — смирения и страха. Цзян Чэн сопротивлялся, шипел и рычал. Один раз ему даже удалось откусить часть вонючей плоти, — возможно, это была рука — которую он немедленно сплюнул, демонстративно морщась от отвращения. Кажется, в тот день ему оторвали все ногти на руках. Или сломали пальцы. В водовороте сменяющих друг друга дней он не мог вспомнить точно. Но однажды, после пробуждения, новых ударов не последовало. Цзян Чэн лежал не на полу, что уже, в принципе, было благословением небес, с закрытыми глазами, притворяясь спящим. Вокруг витал резкий и горький запах лекарств, от которого у юноши скручивало желудок, вызывая тошноту. В голове всё ещё назойливо гудело, а по телу свинцовой тяжестью разливалась слабость и боль. Сквозь неутихающий шум он смутно мог разобрать слова: — Сестра, ты уверена? Это может быть опасно, если кто-нибудь заметит, что ты помогаешь ему. Я не хочу, чтобы ты пострадала, — совсем тихо, не напрягаясь, не услышать. Лёгкие шаги, сопровождающиеся шуршанием ткани, а следом резкое прищёлкивание языка в тишине. — Просто уже дай мне эти травы. Если бы ты действительно сомневался и трусил, как пытаешься это показать, то ни за что не принёс бы их. — серьёзно, но беззлобно раздалось прямо над ухом Цзян Чэна, но он и бровь не повёл. — Я знаю, что ты тоже хочешь помочь мастеру Цзян. Никто не заслужил такого отношения, даже если он — абсолютная язва…. Цзян Чэн не дослушал, погрузившись в сон. Когда он проснулся в следующий раз, всё снова изменилось. Ладно, не всё — место его заключения осталось прежним. Но вот человек, стоящий к нему спиной и разговаривающий с Вэнь Чао казался здесь чем-то новым и лишним. Цзян Чэн не знал, кто это, но искренне желал, чтобы его тут не было. Уж слишком сильная и подавляющая аура от него исходила. Это душащее, убийственное ощущение было настолько велико, что Цзян Чэн, чувствуя натиск энергии, резко втянул воздух носом, пытаясь не поддаться тревоге. И Вэнь Чао заметил его движение. — Отец, отброс Цзян пришёл в себя! — бросил капризно, как ребёнок. «Отец? Отец! Демоны, только не это» Вэнь Жохань плавно обернулся, маниакально сверкая глазами. Заложив руки за спину, он медленно, не произнося ни слова, приближался к Цзян Чэну. И с каждым шагом, глухой стук которого эхом распространялся по помещению, внутри юноши лопалась очередная тонкая струна спокойствия и самообладания. Чтобы не выдавать своего внутреннего состояния и урвать хотя бы пару дополнительных мгновений для натягивания привычной маски озлобленности, Цзян Чэн не поднимал голову. Подойдя вплотную, Вэнь Жохань наклонился и протянул руку, чтобы приподнять голову юноши. Но тот дернулся, избегая прикосновения, и гордо вскинул подбородок, горячо и величественно смотря куда-то в сторону, на других Вэнь. Мужчина, не удивленный, лишь мягко усмехнулся, но в противовес почти ласковому изгибу губ, его рука грубо схватила Цзян Чэна за челюсть, разворачивая к себе. Он тщательно изучал лицо юноши, пристально осматривая каждый сантиметр и наклоняясь так близко, что пленнику всё труднее становилось подавлять в себе желание плюнуть и ему в лицо. С каждой секундой улыбка на лице Вэнь Жоханя становилась всё шире, зубастее, а глаза наполнялись всё большим восхищением: — Поразительно! — выдохнул мужчина в лицо Цзян Чэну, — Я, конечно, слышал, что ты очень похож на Пурпурную Паучиху, но чтобы настолько! Посмотрите-ка, какова судьба-злодейка: не получил женщину, так прибрал к рукам её точную копию в виде сына. Причём, с таким же дерзким, непокорным и упрямым взглядом. Это ли не предначертание небес? — он рассмеялся, как-то ломано, фальшиво. — Что же, мой сын рассказал, как ты докучал ему и его людям всё это время. Непослушное создание! Но, признаюсь, не могу не поблагодарить тебя за то, что устроил всем этим недисциплинированным баловням хорошую взбучку — эти истории меня знатно повеселили. Он резко замолчал. Черты его лица внезапно заострились, омрачаясь, отчего внутри Цзян Чэна мелко закопошился какой-то первородный страх. Мужчина холодно продолжил, круто меняя тему, сбивая юношу перед ним с толку: — Но знаешь, я тут понял, что многое слышал о тебе и твоей семье, в то время как ты знаешь обо мне лишь крохи. Позволь я расскажу. В первую очередь, я — охотник. Мне нравится одолевать, покорять и приручать, — он снисходительно посмотрел на Цзян Чэна, впиваясь пальцами в изгиб его челюсти. — Да-да, именно в таком порядке. И, видишь ли, в моей жизни было не так много тех, с кем провернуть подобное не получилось. Но на самом деле такой исход событий меня не расстраивает, наоборот, во мне закипает азарт. А, как известно, упущенную возможность всегда можно наверстать в дальнейшем. О, и посмотрите на это чудо! Прямо сейчас на блюдечке мне преподнесли новый шанс. Не прекрасно ли? Ты уже побеждён, но всё ещё дик и неукрощён. Но не волнуйся, я это быстро исправлю. Вэнь Жохань провел большим пальцем по разбитой нижней губе Цзян Чэна, размазывая тёмную кровь, как помаду. Юноша попробовал укусить, но его движения оказались слишком медленными. Тяжёлая ладонь хлестнула по губам. Вэнь Жохань резко поднялся и круто повернулся на пятках к своим людям, отчеканивая приказ: — Отвезите его в тот недавно оборудованный грот, закуйте в кандалы. Не давайте ему еды и воды, лишайте сна — максимально ослабьте организм, но недостаточно для того, чтобы он подох. Вскройте несколько крупных ран, не позволяйте им зажить, освежая или делая новые раз в несколько дней. Подержите его в таком состоянии недели две, а потом… Накормите и напоите особым блюдом. — Вэнь Жохань безумно оскалился, — Отчёты присылайте каждые три дня. Это были две недели адской агонии: почти никакого сна, еды и воды, зато всё с избытком компенсировала боль, разрывающая на кусочки при каждом малейшем вдохе. Цзян Чэн довольно стремительно исхудал и ослаб. Без золотого ядра ему было невероятно холодно, поэтому тело постоянно била крупная дрожь. Он не видел солнечного света, не ощущал тепла. Лишь знобящая сырость и землистый, затхлый запах. Все дни слились в одно тёмное, рутинное и монотонное ничто: мучения, голод, боль, крики, тьма, холод, опять мучения, опять боль и так по кругу, снова и снова. Неизвестно на какой день, но Цзян Чэн обмяк и осел безвольным мешком с костями. Он сдался. Теперь в борьбе для него больше не было смысла. Зачем сопротивляться, когда ты сломлен и разбит? Ничего не изменится. Он здесь навечно, застрял в этом адском кругу, вынужденный проходить его по новой изо дня в день. А даже если и получится что-то сделать, если произойдёт какое-то чудо, и Вэй Усянь объявится и вытащит его, то какой в этом прок? Теперь Цзян Чэн — простой человек, без золотого ядра, без сил, без амбиций. Всего лишь оболочка от прежнего себя. Пустой. Он и до этого особенно никому не был нужен, а сейчас и подавно. Он станет тем, кем становиться никогда не хотел — обузой. Поэтому лучше сдаться. Тогда Вэнь потеряют интерес к бракованной игрушке и, возможно, сжалятся, подарив ему быструю смерть. И тогда Цзян Чэн наконец уйдет на покой, в тот мир, где не нужно пытаться прыгнуть выше не то что собственной головы — головы брата, где не так важно будет чей он сын, где он сможет просто быть собой без осуждений и упрёков за свои маленькие слабости и ошибки. Цзян Чэн, смирившись, молча ждал смерти. Но небеса вновь его не услышали. В тот день Вэнь снова пришли, но в этот раз не для того, чтобы вскрыть его раны на груди — почему-то это доставляло им особенное удовольствие — или нанести новые. Они принесли ящик средних размеров, к которому Цзян Чэн не проявил никакой заинтересованности, предполагая, что это лишь очередные приспособления для пыток. Он уже давно безразлично реагировал на подобное. Единственным откликом с его стороны теперь были лишь измождённые, усталые стоны. Люди опустили перед ним ящик и открыли его. Резко пахнуло чем-то неприятно-специфическим, кислым. У Цзян Чэна закружилась голова, а к горлу подкатила желчь, которую он сразу же сглотнул. Инстинктивно юноша отвернулся, пряча нос в плечо, чтобы избежать тошнотворного запаха. Но его крепко схватили за челюсть и грубо выдернули. Глаза Цзян Чэна широко распахнулись в ужасе. Прямо перед ним в ящике лежало грубо нарезанное сырое мясо. Его покрывала склизкая, отливающая мутным тонкая плёночка. Тяжёлые, тёмные куски были испещрены фиолетовыми и белыми прожилками, тонкой сетью переплетающимися на поверхности. Кое-где неаккуратными клочками осталась не до конца снятая шкура с ошмётками тёмной шерсти. Теперь Цзян Чэн не смог сдержать тошноту и отвернулся, освобождая и без того пустой желудок. Когда другой Вэнь, держа в руках отрез мяса, подошёл к нему с явным намерением, легко читающимся в глазах, в Цзян Чэне снова вспыхнуло стремление к сопротивлению. Он крепко стиснул челюсть, плотно сжав губы. Юноша энергично задёргал головой, пытаясь вырваться из крепкой хватки руки на своём подбородке. Но в нём не осталось сил даже на жалкий, будто последний, рывок. Мужчина, держащий его, злобно усмехнулся и сделал движение рукой — раздался щелчок, и нижняя челюсть Цзян Чэна безвольно повисла, вывихнутая. Юноша часто и рвано дышал. Он снова попытался дёрнуться, но ему не позволили. Насыщенный, интенсивный вкус горькой крови наполнил рот Цзян Чэна. Склизкий, холодный кусок был слишком плотным и жилистым, поэтому жевать было трудно. Каждый укус обращался новой вспышкой тошноты и отвращения, когда крепкие мясные соки и вязкая кровь смешивались с собственной слюной. Попадалась и шерсть, мерзко зудящая и неприятно забивающая рот. Хотелось выплюнуть, но один из Вэней управлял его челюстью, принуждая пережёвывать кусок. И когда он посчитал, что мясо достаточно размякло, то грубо закрыл рот, болезненно сжимая и прорычал: — Глотай. Иначе я сам затолкаю тебе это в глотку. И Цзян Чэн впервые со времён своей поимки позволил ужасу и испугу взять верх. Всё окружение перед его глазами расплывалось под водянистой плёнкой, и юноша крепко зажмурился, стыдливо позволяя лишней влаге свободно скатиться по щекам. Цзян Чэн, содрогаясь всем телом, сглотнул. Через некоторое время ящик был также пуст физически, как Цзян Чэн эмоционально. Вскоре юноша забылся беспокойным сном. Теперь каждый день в обязательном порядке приходили Вэнь, приносили новый ящик с мясом и скармливали содержимое Цзян Чэну. Поначалу юноша был слишком погружён в чувства отвращения и омерзения: к себе, к еде, к Вэнь, к происходящему в целом. Но когда эмоции из-за рутинности событий притупились, сменяясь апатией, он попробовал размышлять, почему его принуждают к подобного рода вещам. Это какая-то изощрённая пытка? Не похоже — тогда бы его кормили гнилым, протухшим и вонючим мясом, ещё и с личинками. Эти же куски были свежими, и Цзян Чэн был уверен на 97%, что они все принадлежали одному животному. Может, в мясе есть яд? Тоже маловероятно. Вэнь, не боясь, прикасаются к нему обнажёнными руками. К тому же просто отравить, залив в глотку отравы, было бы проще — нет необходимости быть такими изощрёнными ради одного никчёмного пленника. Значит, дело в том, чьё мясо он ел. Возможно, это какое-то духовное животное или особый зверь, и они хотят проверить, как среагирует на подобную смену рациона обычный человеческий организм, без ядра. Тогда всё встаёт на свои места: Цзян Чэн стал подопытным в каком-то жутком эксперименте. После совершенного им небольшого открытия, юноша стал тщательно выискивать и отслеживать малейшие изменения в своём теле. Это не только позволяло держать руку на пульсе и быстрее Вэнь реагировать в ситуации, но и несколько заземляло, на давая раскиснуть, когда он концентрировался на внутренних ощущения, а не на собственных мыслях. И Цзян Чэн вскоре почувствовал первые признаки трансформации. Кончики пальцев ног и рук начало тонко покалывать, настолько едва ощутимо, что, не выискивай он специально, даже бы не заметил. Потом ощущение уколов от тысячи маленьких иголочек расползлось дальше — вдоль ладоней, запястий, локтей, плеч и так наполнило всё его тело. Это было не совсем больно, но неприятно: всё зудело, свербело и невероятно докучало. Пока никто не видел, Цзян Чэн извивался и изгибался, как мог, чтобы хоть немного уменьшить жжение. Помимо этого он отметил обострение остальных своих чувств: обоняние, зрение и слух. Скоро на смену пришло нечто другое, более сильное. Цзян Чэн мог сравнить это только с жидкой молнией, бегущей по венам. Она, возбуждённая, металась огнистыми искрами, согревая. Иногда же выходила из себя, следуя за чувствами юноши. В такие моменты Цзян Чэн ощущал, как его мышцы резко сокращаются, заставляя непроизвольно вздрогнуть, и нечто быстро лижет его горячим языком, щекотно обжигая изнутри. Однако это тоже не было болезненным. Молния внутри будто играла, шаловливо дразня, как капризное и избалованное животное, которое не хочет ранить — лишь привлечь к себе внимание. И Цзян Чэн всегда ухмылялся нелепому сравнению, но внутренне пытался ворковать с непослушной, как со своевольным щенком. Казалось, в эти моменты молния замирала и слушала, успокаиваясь. «Ну что же, видимо, я совсем сошёл с ума от одиночества, — думал про себя юноша, ведя одностороннюю беседу дальше. — Эй, ты, чем бы ты там не являлось… ты похожа на Цзыдянь, если бы он был живой. Думаю, мы поладим.» Так и произошло. Они тихо-мирно привыкали друг к другу, пытаясь сосуществовать. Цзян Чэн был хорошо знаком с энергией Цзыдянь, поэтому имел представление о том, как обращаться с чем-то близким к духовному оружию его матери. С каждым новым кормлением молния наливалась силой, но всё ещё вела себя спокойно и не бушевала, и Цзян Чэн не подавал каких-либо признаков того, что теперь у него есть некий компаньон, поэтому никто не мог об этом догадаться. Даже проверки Вэнь не могли найти юркую энергию. Кажется, всё стало налаживаться, насколько это вообще возможно в ситуации, когда тебя, забрав твою сердцевину, пытают и принуждают есть непонятного происхождения мясо. Но теперь Цзян Чэн хотя бы не трясся так сильно от холода и не ощущал тотального одиночества. Он чувствовал, что все его эмоции и переживания будто делятся на двоих, что облегчало груз внутренних терзаний и треволнений. К тому же теперь он мог отключаться от внешнего мира, сосредоточиваясь не на собственных демонах, а на тонкой и тёплой, будто живой молнии. И это его спасало. До определённого дня. Всё шло как обычно: ему вскрыли несколько ран и нанесли пару новых, ласково разбавляя это ударами кулаков и словесными унижениями — ничего нового. Но потом они достали не привычный ящик — коробку, и Цзян Чэн напрягся. Вэнь вытащили оттуда маленький шарик мутного жёлтовато-белого цвета. Пока юноша удивлённо смотрел на этот предмет, подсознательно догадываясь, что это может быть Нэйдань — внутреннее ядро того животного, чье мясо в него запихивали до этого, один из людей Вэнь грубо и бесцеремонно выхватил из рук своего товарища шарик и засунул его в рот Цзян Чэну, проталкивая сразу прямо в горло. Юноша инстинктивно сглотнул и закашлялся, подавившись. Все с любопытством наблюдали за реакцией, но всё было спокойно — тишина, в которой лишь пленник, задыхаясь, судорожно хватал ртом воздух, пытаясь избавиться от неприятного ощущения, оставшегося после слишком большого для его горла ядра, скользящего вниз. Лишь потом, в ночи, у Цзян Чэна резко закружилась голова. Его внутренности воспламенились, опалённые клокочущей энергией бешенства и негодования. От страха молния сжалась и спряталась где-то в удалённом уголке, и юноша постарался последовать её примеру, но сколько он ни дёргался, ни извивался, беснующаяся сила продолжала свирепствовать, неистово вгрызаясь и жаля его изнутри. Перед глазами мелькали яркие картинки, складывающиеся в историю. До боли похожую. Мягкая, изумрудная трава приятно ласкает тело, а тёплые солнечные лучи нагревают густой и тёмный мех. Божественный зверь лежит у чистого родника и, спокойно покачивая хвостом, наблюдает, как несколько котят, совсем недавно открывших глазки, возятся рядом. Они прижимаются друг к другу и пытаются неуклюже подмять своих братьев и сестёр, но выходит только нелепо возить лапками и мягкими животиками. Детёныши пищат, привлекая внимание зверя, матери, и та склоняет закруглённую морду, чтобы высунуть широкий розовый язык и лизнуть самого шумного из малышей. Разносится громкое мурлыканье. Когда каждый из котят получил свою порцию ласки, они засыпают. Мать прикрывает их хвостом и сама опускает голову, погружаясь в дрёму. Запах дыма раздражает чувствительный нос, лазурные глаза распахиваются, и божественный зверь вскакивает, оскалившись. Потеряв тепло, малыши начинают возиться. Животное хватает одного котёнка и быстро прячет в небольшое пространство у родника. Потом она переносит туда всех остальных. Мать в последний раз склоняет морду, тычась носом в детёнышей, и вдыхая запах их шёрстки. Голову поднимает уже божественный зверь, разъярённый, что кто-то посчитал себя всесильным и настолько зазнался, что посмел вторгнуться в её жилище. Она мягко и неслышно бежит на запах человека и огня. Небо заволакивает тяжёлыми, брюхатыми тучами. Божественный зверь быстро находит нарушителей спокойствия. Их много, они все в бело-красных одеждах и с горящими факелами. Она прячется и выжидает. Воздух разрывает первый раскат грома. Мужчина, чей лоб украшает золотистый ромб, заливисто смеётся и поджигает ближайшие кусты. Зверь не может больше сидеть и выскакивает из своего укрытия, набрасываясь на ближайших людей и отрывая им головы. Она яростно сражается, молнии — её плоть и кровь — помогают ей. Человеческий огонь распространяется, его языки уходят всё дальше, вглубь, пробираясь к роднику, где спрятаны котята. Мать в ней кричит в беспокойстве и сосредотачивает всю свою силу, чтобы призвать дождь, настолько сильный, что он способен потушить пожар. Из-за этого удары молний ослабевают, как и она сама. Но это не мешает ей и дальше рвать когтями и зубами глотки надменным людям. Неистово и остервенело зверь бросается вперёд, убивая всех и каждого. Мужчина с золотым ромбом наконец вмешивается, вступая в бой. Его меч быстр и остр, удары резки и внезапны, а натиск такой силы, что она вынуждена отступать. Божество рычит, молнии кружат и бьют в диком танце, но враг уворачивается. На его лице лишь торжество и надменность человека, знающего, что победил. Зверь кидается с новыми силами, и ему удаётся поцарапать руку мужчины, пустить кровь зазнавшемуся ублюдку. По какой-то причине пожар за её спиной вспыхивает вновь. Она отвлекается, мгновенно сосредотачиваясь на усилении дождя, и холодный меч пронзает её сердце. Молнии исчезают, но дождь продолжается. Лазурные глаза пусто смотрят в сторону родника. Цзян Чэн, извиваясь на холодном полу, воет: — Дура! — кричит он, хватаясь за голову, — Ты такая дура! Зачем ослабляешь себя и подставляешься, когда могла спокойно победить Вэнь Жоханя и спасти своих котят чуть позже? Ты в курсе, что мертвой никому не поможешь?! Какой толк оставлять своих детей в безопасном месте, если сама погибаешь? Ты не подумала, что станет с ними в будущем без тебя? Они же такие малыши — ещё ничего не умеют! Ты была их единственной защитой! А без матери им всё равно не выжить. Теперь их ждёт мучительная смерть от голода, холода и других хищников. Дура! Надо было схватить их и бежать или умереть всем вместе, как семья! — голос Цзян Чэна срывается, — Все вы матери такие, да? Готовы умереть за своих детей, не думая, что с ними может случиться дальше? Что они будут делать без вас? — юноша снова воет в пустоту. — Я бы всё отдал, чтобы остаться в твоих грубых объятиях до своего последнего вздоха… Цзян Чэн тяжело и рвано дышит, подергиваясь от напряжения и судорог, пронизывающих всё его тело. Спустя несколько минут он откидывается назад и делает глубокий, медленный вдох, успокаиваясь после неожиданной вспышки эмоций. А после чётко и холодно не произносит, приказывает: — Подчинись мне. Даруй мне свои гнев и ярость, и тогда я отомщу за тебя и твоих малышей. Каждый, кто причинил боль твоей семье и моей, подвергнется каре небес. Я обрушу божественную немилость на тех, кто этого заслуживает и упокою твой дух… Он не успевает закончить, ведь в тот же миг сила в нём вспыхивает, пронизывая каждую клеточку тела, наполняя их жаром. Небо над гротом чернеет, сгущаются тяжёлые свинцовые тучи, и молнии, яростно сверкая и искря, прорезают воздух, ударяя прямо рядом с Цзян Чэном. Две последующие вспышки приходятся точно по кандалам, ломая их и даруя юноше долгожданную свободу. Не теряя времени, он рванулсся к выходу, но на его пути, преграждая дорогу, возникают взволнованные Вэнь. Цзян Чэн, ведомый внутренним чутьём, делает резкий взмах рукой, и тотчас небесная змея ударяет прямо по группе людей, которые, крича, разлетаются в стороны. Юноша выполняет ещё несколько уже более уверенных движений, которые то и дело призывают молнии двигаться так, как он того пожелает. Чувство вновь обретённой силы и власти опьяняет похлеще любого, даже самого сладкого вина и Цзян Чэн, ведомый божеством и жаждущий крови своих мучителей, теряет голову. Небо вторит его кровавому и мстительному безумию. Но он устал и ослаблен, поэтому долго бушевать не может. И он бежит. Бежит, чтобы восстановиться и вернуться. Вернуться, чтобы найти Вэнь Жоханя и уничтожить.******************************
— … И, как вы теперь понимаете, — устало потирая переносицу, ворчит Цзян Чэн, — я не демон и уж тем более не демонический культиватор. Просто, если можно так сказать, мне посчастливилось заключить небольшую сделку с оскорблённым божеством, которое ненадолго одолжило мне свои силы на определённых условиях. И я бы хотел успокоить её смятённое сердце. А для этого мне нужно надрать задницу Вэнь и… — И ты хочешь присоединиться к нам в кампании, — прерывает его Вэй Усянь, чьё выражение лица Цзян Чэн не может прочитать. — Мы продолжим обсуждение этого вопроса позже. Нам нужно обдумать все риски и опасность твоего состояния относительно окружающих. К тому же ты выглядишь уставшим, тебе нужно отдохнуть, пока не свалился без сознания прямо здесь, напугав цзецзе. Лань Сичэнь рядом грациозно кивает, соглашаясь с мыслями Вэй Усяня. Молодой человек украдкой бросает взволнованные взгляды на Цзян Чэна, которые тот принимает за жалость, поэтому резко фыркает: — Вы не можете отрицать, что в данный момент я — сильнейший козырь, который у вас есть, — Цзян Чэн ухмыляется, оскалившись. — Ну же, чего думать? Никто не отказывается от такого подарка, свалившегося с небес!