Лотосы, распустившиеся в бурю, самые прекрасные

      — Молодые господа Лань, — спокойно и вежливо начал Вэй Усянь, — мне кажется, все мы получили достаточное количество информации для размышления. Предлагаю разойтись и немного обдумать наши последующие действия. К тому же, мой брат явно утомлён долгим рассказом, сейчас ему требуется отдых.       Два Нефрита синхронно поднялись из-за стола и кивнули. В их лицах, насколько смог прочитать Вэй Ин, отражалось лишь понимание и согласие с подобным завершением беседы. Юноша встал, чтобы проводить братьев к выходу. Лишь у полы палатки Лань Сичэнь, резко опомнившись, мягко, но настойчиво обратился к Вэй Усяню:       — Цзян Ваньинь в данный момент имеет множество внутренних и внешних повреждений, некоторые из них, — он закусил губу и выдохнул, — крайне серьёзны и неприятны, если не сказать болезненны. Я постараюсь приготовить ещё несколько заживляющих и укрепляющих мазей и отваров, которые занесу чуть позже. Но ускорить процесс выздоровления помогла бы передача духовной энергии. И, если вдруг ни у Вас, ни у девы Цзян не будет хватать ресурсов для подобной процедуры, то я тоже мог бы быть полезен, — слова и вся поза Лань Сичэня источали спокойную уверенность.       — Мне приятно видеть волнение самого Лань Сичэня о моём диди, но как бы я ни хотел способствовать вашему сближению, — стальные глаза молодого человека сверкнули, — мне кажется это несколько поспешным. Понимаете, он только сбежал, и, думаю, для него может быть стрессом подобное близкое взаимодействие с другими. К тому же лично я пока что не готов доверить его в чьи-либо руки, кроме своих собственных и рук нашей сестры, — он ободряюще похлопал Первого Нефрита по предплечью. — Но не стоит переживать — мы позаботимся о нём, и вы получите эту колючку в целости и сохранности. Нам всем просто требуется немного времени.       Лань Сичэнь был смущён тонкими намёками, так и сквозившими в речи Вэй Усяня, но, как он знал из рассказов Ванцзи, это была обыденная и привычная манера общения молодого человека, поэтому он постарался не слишком задумываться о подобном. Такое поведение показалось ему легким, освежающим и беззлобным. И в каком-то смысле Первый Нефрит был рад, что рядом с Цзян Ваньином есть кто-то такой шаловливый, но при этом искренне заботливый.       — Тогда позвольте откланяться.       Они просто кивнули друг другу, и Лань Сичэнь бросил последний, быстрый взгляд на молодого мастера Цзян. Тот сидел всё так же гордо выпрямившись с приподнятым подбородком — как будто и не было этих нескольких месяцев в плену у Вэнь, оставивших множество болезненных шрамов. Лишь чернильные тени под нижними веками и бледные впалые щёки выдавали не очень хорошее состояние юноши и его усталость. Наконец их глаза столкнулись: бархатно-медовые против дымчатых и льдистых. Лань Сичэнь ободряюще улыбнулся, а Цзян Чэн медленно моргнул в ответ, что Первый Нефрит посчитал особым выражением благосклонности. После этого братья Лань покинули палатку.       Вэй Усянь, опустив за гостями полу, обернулся, закусив губу и нахмурившись так, что на лбу пролегли две маленьких складочки. Он неуверенно стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу. Цзян Чэн выжидательно смотрел, вскинув тонкую бровь. Они провели слишком много времени бок о бок, поэтому юноша знал, что спокойствия и отстранения его брата надолго не хватит. Тот итак несколько часов разыгрывал перед Нефритами этот нелепый спектакль холодного отчуждения, чтобы не демонстрировать своей привязанности и предвзятости относительно Цзян Чэна. Ведь если вдруг придётся выносить вопрос обсуждения дальнейшей судьбы Цзян Чэна на совет орденов, братья Лань смогут выступить гарантами того, что в данной ситуации Вэй Усянь способен мыслить объективно (или по крайней мере изображать беспристрастное отношение к Цзян Чэну), чтобы иметь право голоса в разбирательстве всего, что касается судьбы его младшего брата. И при поддержке не просто адептов ордена Лань, а самого главы клана и Хангуан-Цзюня, никто не посмеет упрекнуть Вэй Ина в излишней благосклонности и особом отношении к человеку, связанному с ним во всём, кроме крови.       Разумеется, этот спектакль вымотал юноше все нервы, поэтому не прошло и пары мгновений с ухода двух Нефритов, как Вэй Усянь кинулся на Цзян Чена, крепко обвивая талию руками и цепляясь ловкими пальцами за одежду, судорожно прижимая его к себе. Он уткнулся лицом в острое плечо брата. Быстрый шепот перемежался слабыми всхлипываниями:       — А-Чэн, мне, — он задохнулся, — мне так жаль. Я…       — Тебе не о чем жалеть, — серьёзно отрезал Цзян Чэн. Он знал, к чему идёт этот разговор. Они проходили через это не единожды, но его глупый брат, в попытках взвалить на свои плечи проблемы всего мира, казалось, не обращал внимание на любые сказанные ему слова, отчего Цзян Чэн начинал злиться. — Ты никогда ни в чём не был виноват, особенно в той ситуации. Ты не имеешь никакого отношения к тому, что произошло, чтобы испытывать подобные чувства, Вэй Ин. Кажется, мы с тобой уже обсуждали это миллионы раз: пойми, ты не можешь влиять на многие вещи, как и не можешь спасти всех и каждого. А чтобы у тебя не осталось больше никаких твоих любимых грызущих сомнений, напомню, что никакого чёртова долга, который ты сам себе придумал, ты выплачивать не обязан!       — Нет, — судорожно сглатывая, перебил Вэй Усянь, — я поклялся тебя защищать. И не только потому что должен дяде Цзяну и мадам Юй, но и потому что воспринимаю тебя, как одного из самых близких мне людей. К тому же… я ведь твой гэгэ? — последние слова звучали слегка неуверенно, с вопросительными нотками.       Цзян Чэн взял Вэй Ина за плечи и мягко отстранил от себя, чтобы заглянуть в покрасневшие глаза. Он выдохнул, поднимая брови:       — Мой гэгэ — сумасбродное, но абсолютно гениальное воплощение хаоса в чистом виде, а ты какой-то плакса-самозванец с излишне раздутым чувством вины, — он фыркнул.       Мысленно Цзян Чэн извинился перед Лань Сиченем за свои последующие действия, обещая, что обязательно постирает его мантию и вернёт чистой, как только предоставится возможность. Юноша поднял широкий белоснежный рукав и попытался стереть размазанные слёзы с лица своего излишне эмоционального брата. Зажмурившись, Вэй Ин, словно избалованный ребёнок, крутился и подставлял под подходящим углом лицо, чтобы руки Цзян Чэна мягко протёрли его.       — Ты будешь называть меня гэгэ и дальше? Мне нравится, как это звучит, — приоткрыв один глаз, игриво поддразнил Вэй Усянь.       — Нет, я буду называть тебя задницей, — проворчал Цзян Чэн, щипая брата за щёки и растягивая их в разные стороны. Он с лёгким внутренним удовлетворением отметил, как тот скорчился от дискомфорта.       — Айя-айя, А-Чэн, если у меня красивая задница, не нужно кричать об этом на каждом углу. Многие могут расстроиться, потому что завидуют, — его глаза превратились в узкие полумесяцы. Они искрились привычными огоньками хитрости. И Цзян Чэн, как никогда, был счастлив видеть это лукавое выражение лица у своего брата. Но для виду он закатил глаза:       — Ты знаешь, что ты — невыносимо бесстыдная задница? — Цзян Чэн перестал мучать щёки брата.       — Но ты любишь меня таким, диди, — хихикнул Вэй Усянь, выпутываясь из объятий и садясь совсем рядом, так, что их плечи и бёдра соприкасались. Он положил голову на острое плечо и прикрыл глаза.       Ответа не последовало. Они оба молчали, но тишина была комфортной и спокойной, действуя, как бальзам для искалеченных сердец. Снаружи раздавались приглушённые звуки снующих вокруг людей, общающихся между собой и занимающихся рутинными делами. Казалось, в такой умиротворённой обстановке, где два глубоких дыхания двигались в едином ритме, юноши задремали. Но это только казалось.       — Вэй Ин, — начал Цзян Чэн, — мне просто необходимо присоединиться к кампании против Вэнь.       — Ммм… — мурлыкнул расслабившийся Вэй Усянь. — Ты же понимаешь, что это опасно, не только из-за участия в боях, но и потому что многие союзники могут воспринять тебя в штыки? И в итоге тебя прикончат свои же. А мне не хотелось бы такого исхода, потому что я беспокоюсь за тебя.       — Я знаю, — тяжело вздохнул юноша, — но если я не сделаю это, божественная сила сожрёт меня изнутри или ещё хуже — подчинит себе, подавив, чтобы взбунтоваться и уничтожить всё на своём пути, не пытаясь разобраться, где — враг, а где — невинные люди. Мне не хочется напрасных жертв.       Они оба молчали, Вэй Усянь обдумывал слова брата, пока Цзян Чэн вновь не заговорил:       — Пусть клан Цзян поручится за меня на время битвы… Я знаю, что сейчас держать меня рядом опасно и что прошу многого, но, обещаю, что не стану обузой и не потяну вас за собой. А если возникнут какие-нибудь серьёзные противоречия с другими орденами или протесты с их стороны, то я сразу же отделюсь от клана, поэтому вам не о чём волноваться.       — Погоди, нет, ты не можешь отделиться, это же такой абсурд! Кто тогда станет во главе ордена? — слишком быстро, взволнованно.       Цзян Чэн многозначительно окинул взглядом отстранившегося Вэй Усяня.       — Что? — Вэй Усянь нахмурился, — Нееееет, А-Чэн, ты что, головой ударился, пока я выпроваживал Лань?       — Нет, Вэй Ин, ты — идеальный кандидат: могущественный, талантливый и обаятельный — люди пойдут за тобой, за твоей харизмой, за твоим светом. Ты лучше меня, ты нравишься всем. Кроме того… — он глубоко вздохнул, — Отец хотел бы этого. И я тоже. Я доверяю тебе и…       — Я никогда не хотел этого! — отстранившись, повысил голос Вэй Усянь. — Никогда моим желанием не являлось место главы. Мне это неинтересно. Почему вы приписываете мне такие амбиции? Хватит вкладывать в мой рот свои мысли. Единственное, чего я всегда хотел, так это быть счастливым, занимаясь тем, что мне нравится! А возглавлять орден определенно не то, что мне нравится. Я просто хочу быть рядом с тобой, с цзецзе. Вместе. Вместе смеяться и плакать, как мы делали это всегда.        Цзян Чэн резко дёрнул брата обратно на себя, прижимая его голову к себе, чтобы остановить поток речи:        — Помолчи немного, — слова резкие, но поглаживания по спине Вэй Ина плавные и успокаивающе. — Хорошо, я тебя услышал, Вэй Усянь. Возможно, мне следует извиниться, что не разглядел в тебе таких стремлений. Но, знаешь, отец всегда с такой надеждой смотрел на тебя, а мать каждый раз читала мне нотации и науськивала на то, что ты жаждешь места главы, что я, действительно, невольно поверил в это и думал, что ты не был бы…       Вэй Усянь активно замотал головой, прижимаясь ближе:       — Никогда, А-Чэн.       Цзян Чэн, медленно и глубоко дыша, безуспешно пытался пригладить непослушные волосы своего брата, наотрез отказывающегося отлипать от него и вцепившегося так, что не вырваться. Он хотел сказать что-то важное: как дорожит братом и сестрой, как тоже хочет быть рядом, как ему жаль, что он доставляет столько неприятностей. Тысяча мыслей вертелись на языке, покалывая от невысказанности, но Цзян Чэн никогда не был хорош в складывании букв в красивые, а главное, нужные слова. Поэтому юноша предпочитал действовать: ведь ничто лучше не покажет твоё истинное отношение, чем поведение. Не всегда можно облечь в слова жаркий огонь сердца, зато можно согреть прикосновениями, приготовленной едой, молчаливым нахождением рядом и другим. И для Цзян Чэна это было проще, понятнее. И его близкие это чувствовали. Они давно научились смотреть дальше, глубже колючих слов. Цзян Яньли видела всю преданность и любовь в крепком, но осторожном сжатии ладоней и тёплых, редких объятиях; в молчаливой помощи на кухне, где она снимала стресс, когда день совсем не задался, и в собранных букетах её любимых цветов, которые она находила на пороге своей комнаты на следующее утро. Вэй Усянь находил трепетную заботу в толчках острым плечом и похлопываниях по спине; в нудном, непрекращающемся ворчании, но уверенных отказах отпускать и оставлять его одного; в разделенных вместе наказаниях в Облачных Глубинах и в стоянии на коленях рядом в Зале Предков в Пристани Лотоса, хотя Цзян Чэн никогда и не был наказан; в спине, которая отгораживала от собственной матери и Цзыдянь; а сейчас в тонких, едва дрожащих пальцах в волосах, которые осторожно массировали кожу головы и перебирали выбившиеся пряди. Каждый из них видел любовь: хоть оболочка иная, но суть сохраняется.       В таком состоянии их и обнаружила Цзян Яньли, плавно вошедшая в комнату с подносом в руках и свёртком ткани под мышкой. На её лице расцвела любящая улыбка, когда она увидела молодых людей не в потасовке или словесной перепалке, как ожидала, а в момент проявления такой редкой нежной привязанности.       Увидев сестру, Цзян Чэн дёрнулся, чтобы помочь с вещами, но Вэй Усянь, не прикладывая видимых усилий, надавил на его плечо одной рукой — кажется, проклятая сила рук Лань заразна. Надо запретить Усяню общаться с ними — и усадил обратно, а сам резво подошёл и забрал поднос из рук девушки. Цзян Яньли поблагодарила брата лёгким кивком головы и направилась к Цзян Чэну. Подойдя к ему, она протянула пурпурные одежды:       — Я нашла только такие. Один из учеников поделился запасным комплектом, но он, — её маленькая, но такая надёжная ладонь осторожно легла на макушку юноши, взъерошивая волосы, — немного другой комплекции, поэтому, возможно, что тебе будет великовато.       — Ничего страшного, А-цзе, спасибо. Передай этому человеку мою глубокую благодарность, — он позволил себе следовать за мягкими движениями рук, наслаждаясь лаской.       — Хорошо, обязательно передам, — девушка, заметив движения Цзян Чэна, решила не убирать ладонь, а ещё немного побаловать брата, поглаживая его волосы, отчего юноша закатил глаза от удовольствия. — А ещё я встретила братьев Лань, и мы немного поговорили.       Две пары глаз — пепельные и дымчато-льдистые — уставились на неё в немом вопросе. Цзян Яньли звонко засмеялась:       — Они такие очаровательные, всегда так сильно краснеют и смущаются, когда я обращаюсь к ним столь искренне и по-домашнему. Видимо, у Лань так не принято: совсем не привыкли к открытой нежности, — она вздохнула, — поэтому Лань Сичэнь не смог отказать мне в удовлетворении любопытства касательно здоровья моего брата.       — Ты — страшный человек, цзецзе, ты знала? — ухмыляясь, гордо произнёс Вэй Усянь. — Посмотрите-ка, смутить великих и непоколебимых Нефритов. Смотри, цзецзе, когда-нибудь ты можешь сломать двух лучших совершенствующихся.       — Ты преувеличиваешь, А-Сянь. — она перевела взгляд и многозначительно посмотрела на Цзян Чэна. — В любом случае, мне сказали, что тебе нужно много отдыхать, есть и передавать ци, поэтому когда ты переоденешься и поешь, я поделюсь с тобой своей энергией.       — Эй! — Вэй Усянь нахмурился. — Ты делала это в прошлый раз, когда он ещё был котом. Кажется, кто-то играет нечестно, потому теперь моя очередь!       — А мне кажется, что А-Сянь хочет остаться без бульона — она приподняла бровь и спокойно, уверенно посмотрела на брата, а потом на поднос с тремя тарелками.       Юноша охнул и драматично схватился руками за грудь, там, где должно быть сердце:       — Ты не можешь! Только не ты! Общение с А-Чэном дурно на тебя влияет, ты знаешь? Ты становишься такой же вредной. Признайся, он тебя укусил пока я не видел или что-то в таком духе?       — Уж лучше так, чем если бы она переняла от тебя способности находить неприятности. — фыркнул Цзян Чэн. — И вообще, будешь так себя вести, я и тебя укушу или «что-то в таком духе».       — Хватит меня запугивать, А-Чэн. Ты не такой страшный, как думаешь. По крайней мере, не для меня. — Вэй Усянь ухмыльнулся, игриво подмигивая. — Иди уже, переоденься. Белый тебе не к лицу — в пурпуре ты всегда смотрелся лучше. А если понадобится помощь, то ты можешь позвать своего гэгэ. Ни на что иное я не откликнусь, так и знай.       — Кто это тут будет звать тебя гэгэ? — бросил Цзян Чэн, скрываясь за ширмой. Когда юноша вернулся, его брат и сестра уже сидели за низким столиком, где стояли три небольших пиалы с бульоном, над которыми витал тёплый пар. Соблазнительный и пряный аромат специй щекотал ноздри. Именно сейчас Цзян Чэн вспомнил, как давно он нормально не ел, и почувствовал, что его желудок прилипает к позвоночнику от голода. Юноша присоединился к трапезе, устраиваясь напротив Цзян Яньли, сбоку от Вэй Ина. Они так давно не делили еду. Только втроём. Просто. Без напряжённого молчания с их стороны, пока мать и отец перебрасываются холодными, пронзительными взглядами, а иногда и не ограничиваясь лишь взглядами, позволяя переглядкам перерасти в полноценную словесную перепалку.       Их личные, только между братьями и сестрой, приёмы пищи всегда разительно отличались от того, что происходило в семейной столовой. Обычно они таились в чьей-нибудь комнате или прятались в садах и на причалах. Стук палочек заглушался громкой болтовней Вэй Усяня, сопровождающейся активным размахиванием рук, скупыми смешками и ехидными подколками со стороны Цзян Чэна, доброй улыбкой и мягкими словами Цзян Яньли, пока она незаметно подкладывала им в пиалы ещё что-нибудь из любимых продуктов. Еда, которую они делят втроём, всегда самая вкусная. — А-Сянь, не переусердствуй, А-Чэну пока нельзя есть слишком много, — слегка пожурила Цзян Яньли, заметив, что Вэй Усянь проявляет излишнюю старательность, подкладывая кучу овощей в пиалу брата.       — Прости, цзецзе, но я не могу себя контролировать. Ты только посмотри какой он худой! — запричитал Вэй Усянь. — Я могу обхватить его лишь одной рукой, и тут даже останется свободное место! — для убедительности он подкрепил свои слова, обвивая талию Цзян Чена, отчего тот чуть не выплюнул бульон, подавившись.       Застигнутый врасплох юноша фыркнул от неожиданности и попытаться отпихнуть от себя неожиданно крепкий захват брата. Он зашипел, когда ни одно из его движение ни на что не повлияло.       «Точно во всём виноваты Лань. Больше никакого заразного Лань Ванцзи с его руками.»       Цзян Яньли рассмеялась. В такой привычной, семейной атмосфере и прошла их трапеза.       Когда все закончили и отложили палочки, Цзян Чэн вкратце рассказал некоторые важные моменты касательно своего пленения и приблизительные планы на будущее своей сестре, которая внимала ему, не перебивая и не останавливая. Её лицо отобразило многочисленную палитру эмоций за этот небольшой промежуток времени, пока Цзян Чэн говорил. Когда он закончил, она не сказала ничего, прекрасные глаза лишь немного помутнели из-за застилавшей их тонкой водной пелены. Цзян Чэн уважительно поклонился:       — Спасибо, что ждали и искали меня. Я невероятно это ценю. Я осознаю, что требую слишком многого, но, пожалуйста, выполните ещё одну мою просьбу. Я официально прошу главу клана Цзян поручиться за меня и позволить присоединиться к кампании против Вэнь.       Цзян Яньли сморгнула стоявшие в глазах слёзы и подняла Цзян Чэна из поклона, всматриваясь в его серьёзное, но всё ещё такое юное, где-то даже детское лицо. Её брат не должен был столкнуться с ужасами убийства, плена и войны в столь раннем возрасте. Никто не должен был. Но вот они все здесь. Последние пару месяцев Цзян Яньли знала, в каком направлении движется она сама и к какому пьедесталу её приведёт, и это чувство усилилось, когда Цзян Чэн вернулся с непонятной тёмной энергией, бушующей внутри него, одной ногой в могиле. Однако несмотря на все очевидные предпосылки и косые взгляды окружающих, она не могла не вздрогнуть, когда её младший брат впервые официально обратился к ней, как к главе ордена. Цзян Яньли, крепко сжав всё своё достоинство в кулаках, спокойно начала:       — Тебе не нужно просить меня об этом, потому что ты — Цзян по праву рождения, даже несмотря на то, что произошло с тобой у Вэнь. Ты наш брат и никогда не перестанешь им быть. С чего ты вообще взял, что отсутствие ядра сделает тебя слабым или обузой? То, что ты не сможешь культивировать не значит, что ты растеряешь свои ум, проницательность, ловкость и другие качества, которым обязательно найдётся применение на Пристани Лотоса. И даже наличие в тебе странной силы не значит, что мы разлюбим тебя. Мы не оставим тебя, не потеряем. Не снова. Всегда помни, что в любой ситуации ты под защитой клана Цзян. И, как бы мне ни хотелось давать разрешение, но ты можешь отправиться вместе с А-Сянем, — она грустно вздохнула, выдавив слабую улыбку. — Хотя я бы предпочла, чтобы вы никуда не ходили, а ты снова превратился в котёнка и спал, свернувшись клубочком, на соседней подушке. Просто пообещайте мне, что будете очень осторожны и попытаетесь вернуться ко мне, чтобы мы вместе восстановили Пристань Лотоса.       Она подошла к юношам и взяла ладони Вэй Ина и Цзян Чэна в свои, крепко сжимая и тем самым пытаясь вложить в этот жест всю безграничную любовь и привязанность, коими полнилось её сердце. Цзян Яньли почувствовала ответное пожатие. Так они стояли некоторое время, не вспоминая прошлое и не загадывая о будущем, а наслаждаясь уютом настоящего.       За последующие несколько дней Цзян Чэн успел немного прийти в себя — сказывались неустанная забота близких, без передыху передающих энергию в любое возможное время, и неожиданный талант в лекарском деле Лань Сичэня. Его руки буквально творили чудеса — лекарства были действенными, не вызывающими тошноты и, что самое главное — не беспокоящими его внутреннюю и без того взбудораженную и хаотичную энергию. За что он был безмерно благодарен и признателен.       Разумеется, из-за состояния Цзян Чэна и беспокойства о его здоровье Вэй Ина и Цзян Яньли, юноше и Лань Сичэню приходилось часто проводить время вместе, чего они не делали с момента обучения в Облачных Глубинах. Сейчас они встречались не как наследники сект или ученики, а как дети, потерявшие свой дом и близких, как рано повзрослевшие юноши, столкнувшиеся с ужасами войн и разрушений. Это позволило отбросить к чертям ненужные манеры и маски — к чему это всё, когда нет уверенности в том, что они смогут дожить до завтрашнего дня. Таким образом сейчас друг с другом они чувствовали себя свободнее и даже как-то невесомее.       Цзян Чэн за этот период легко усвоил, что в тёплых лучах маленьких, но искренних улыбок и мягкости прикосновений Лань Сичэня можно согреться. Это так сильно контрастировало со временем проведённым у Вэнь и напоминало ему о трепетной заботе брата и сестры, что он иногда позволял себе не быть излишне настороженным и скептичным.       Лань Сичэнь со своей стороны обнаружил, что в колкости и остроте серо-голубых глаз скрыта тревога и волнение за родных, а за едкими насмешками часто спрятана неловкая забота. За маской подозрительности и суровости он увидел юношу с мешаниной чувств внутри, искренне любящего и способного отдавать всего себя без остатка ради близких людей.       Во время осмотров они поначалу натянуто и неуклюже разговаривали на нейтральные темы — погода и техники культивирования. Потом беседы стали приобретать чуть более личную окраску: юноши с удовольствием предавались воспоминаниям о времени, проведённом на обучении в Облачных Глубинах. Тогда Лань Сичэнь и достал из хранилища памяти ту приятную сцену в библиотеке, свидетелем которой он стал по воле случая, чем вызвал неразборчивое ворчание и легкий смущённый румянец на скулах Цзян Ваньиня. Признаться, молодой человек хотел бы видеть этот нежный оттенок лотоса на коже юноши чаще. И даже в один день стать причиной его появления.       После этого Цзян Чэн провёл пару внеплановых занятий по нецензурной брани, во время которых Лань Сичэнь смеялся до покалывания в животе, когда его «учитель», пародируя Лань Цижэня — в чём он, конечно же, никогда не признается — строго, но доходчиво объяснял:       — Нет-нет, ты слишком вежливый. Демон тебя подери, так не может быть всё время! Вот представь, что к тебе пристает кто-то очень назойливый и надоедливый, — юноша призадумался, а Лань Сичэнь усмехнулся, — как Вэй Усянь. Ты вот, как истинный Лань, скажешь что-то по типу: «Многоуважаемый молодой господин Вэй, как бы прискорбно мне ни было сообщать Вам это, но в данный момент меня ждут неотложные дела, непременно требующие моего вмешательства. Ваша компания, безусловно, приятна, но мне нужно идти». Но это можно сказать доходчивее, компактнее и проще: «Пошёл нахуй, Вэй Усянь», — Цзян Чэн вопросительно взглянул на Лань Сичэня. — Чувствуешь разницу?       Подобные забавные уроки плавно перетекали к воспоминаниям о смешных историях, в которые они умудрялись вляпываться в детстве. Иногда они говорили об искусстве в целом. И Лань Сичэнь с удивлением обнаружил, что Цзян Чэн увлекается каллиграфией, чувствует живопись и, хоть и не очень хорошо разбирается в музыке, прекрасно поёт (о чём ему любезно шепнул на ушко Вэй Усянь, заставший конец разговора). Цзян Чэн же ни разу не был удивлён, что Первый Нефрит искренне заинтересован и любит искусство, но ему было приятно видеть блеск любопытства в жидком золоте глаз, когда он упоминал о более простых вещах: запускании воздушных змеев, посадке семян лотоса и купании в прудах. Почему-то на языке оседала щиплющая кислота при мысли, что Лань Сичэнь из-за строгих правил не мог позволить себе банальные детские шалости и забавы, поэтому он сделал себе в голове пометку обязательно познакомить молодого человека с этой стороной жизни.       Они медленно привыкали друг к другу и притирались, прекрасно понимая, что хорошие отношения требуют уступок — им придётся опустить барьеры вежливости и каменные стены гнева. И, разглядев друг в друге неплохих людей, Цзян Чэн и Лань Сичэнь решили, что готовы пойти на это, потому что хотят попытаться наладить мосты для чего-то более крепкого и тёплого: не просто мимолетное знакомство и взаимоуважение, а нечто большее — товарищество, дружба и в дальнейшем, возможно, братство.       Попутно Цзян Чэн знакомился не только с Лань Сичэнем, но и с энергией внутри себя. Он знал, что ему нужно научиться контролировать бурлящую и клокочущую силу. Или хотя бы быть способным усмирить и подавить её внезапные всплески ярости и бешенства. Конечно же, скармливая ему мясо божества и засовывая в глотку Нэйдань, никто не удосужился приложить инструкцию по правильному использованию этих небесных даров, поэтому юноше пришлось осваивать всё самостоятельно в ускоренном режиме.       Чистой удачей, по мнению Цзян Чэна являлось то, что он поладил с маленькой молнией — пока он решил называть её так — в заключении, когда в нём ещё не было переизбытка энергии из-за поглощённого ядра, поэтому у него была возможность сконцентрироваться только на общении с этим созданием. И теперь, только начиная работу по приручению, он первым делом, разумеется, обратился к своему странному другу. Юноша никогда не признается вслух, но он чувствовал себя абсолютным идиотом призывая про себя молнию, уговаривая её, как зашуганное животное. К его облегчению она не покинула Цзян Чэна и быстро откликнулась, игриво покалывая и покусывая кончики пальцев. Юноша невольно смягчил взгляд, ощущая знакомые, часто приводившие его в чувства, колючие искорки.       — Хорошо-хорошо, маленькая проказница, я тоже рад тебе, — он помассировал большими пальцами кончики других, пытаясь приласкать бойкую энергию. — Возможно, ты не знаешь, но теперь нет смысла прятаться, потому что мы на свободе.       Казалось, энергия действительно его понимала и сама чувствовала, что теперь они не заперты где-то в тёмном месте на грани жизни и смерти. И это значило одно — ей нет необходимости больше сдерживать себя, скрываясь. Молния зашипела и заискрилась от радости, резво мечась по телу юноши, отчего у того закружилась голова. Сжимая виски, он попытался пожурить неугомонную:       — Ты сведёшь меня с ума или убьёшь, если будешь так суетиться внутри.       Как будто этой фразой все оковы были сняты: в следующее мгновение в руке Цзян Чэна появилась ощутимая тяжесть. Он взглядом проследил за тянущейся от его запястья серебристо-пурпурной молнией, гибкой и извивающейся. Кнут — точь-в-точь Цзыдянь — растянулся у его ног и трепыхался, искря. Он змеился, вился кольцами по земле, слегка опускаясь и поднимаясь, будто дышал. Время от времени создание вспыхивало ярче, пока Цзян Чэн не понял, что эти всполохи вторят биению его сердца. Кнут был в крайне возбуждённом настроении от чувства свободы, поэтому ослепительно сверкал и удовлетворённо потрескивал.       — Пурпурная змея… — завороженно осматривая свою руку и плеть, вымолвил Цзян Чэн.       И энергия откликнулась на зов, уменьшившись, и по-хозяйски, как будто провела там всю свою жизнь, забралась на руку. Она скользнула выше, плавно обвивая предплечье, потираясь о ткань одежды, пока свободно не оплелась вокруг шеи, шипя от удовольствия. Словно щенок она пару раз ткнулась головой — Цзян Чэн не был знаком с анатомией энергии, но надеялся, что это была голова — в основание челюсти юноши, выпрашивая ласку. И он не мог ей отказать.       — Знаешь, я не могу всё время звать тебя энергией или силой. Что насчёт нормального имени? Как тебе Цзышэ? — поглаживая большим пальцем тонкое длинное тело, поинтересовался Цзян Чэн.       Цзышэ заискрилась и зашипела, но это не обожгло и не ужалило. Напротив — согрело.       — Думаю, тебе пришлось по вкусу, негодяйка. Отлично, отныне тебя будут звать Цзышэ.       Тренировки с Цзышэ не были для Цзян Чэна чем-то новым или неизведанным — он и раньше активно тренировался с кнутами, а несколько раз даже с Цзыдянь под чётким контролем матери. К тому же Цзышэ была сознательна, и они быстро поладили между собой.       Проблемы возникали с неутихающей, кипящей божественной силой. Она не поддавалась какому-либо усмирению. Контролю — да, но ненадолго и с огромным сопротивлением. К тому же Цзян Чэну нужно было тщательно следить за своими чувствами, так как его эмоциональные вспышки только провоцировали энергию, которая, предполагая, что появилась опасность, инстинктивно пыталась защититься. А лучшая защита — это нападение. Цзян Чэну ли не знать? Лишь усердно работая и часто медитируя, юноша медленно стал чувствовать и понимать, как надо действовать, чтобы запустить тот или иной механизм: будь то материализация молнии, вызов дождя или смена формы с человеческой на животную. Но всё же пока ещё требуется больше практики, времени на которую у него уже не осталось.       Через несколько дней братья Лань и отряд во главе с Цзян Яньли собрались, чтобы присоединиться к Не Минцзюэ, с которым планировалось обсудить детали плана, внести в него некие корректировки из-за возможного включения Цзян Чэна и, с высокой вероятностью, сразу выдвинуться на Вэнь.       Два Нефрита, братья и сестра Цзян возглавляли первую группу, которая выдвигается на рассвете. Следующие отряды последуют с периодичностью в час каждая.       Все пятеро стояли у палатки Цзян Яньли, где два героя Юньмэна спорили активно обсуждали предстоящий полёт:       — Диди, можешь не пытаться убить меня взглядом, я всё равно не повезу тебя на своём мече. Ты же буквально одолжил силу божества, там разве крылья в комплект не входили? — Вэй Усянь подошёл ближе к сестре. — К тому же, если я возьму тебя, то кто тогда будет с цзецзе? Вот если бы ты обернулся котёнком, то я смог бы нести вас обоих…       Цзян Чэн с вымученным стоном закатил глаза:       — Я знаю, что сделай так, ты, задница, засунешь меня во внутренние одежды — плавали, знаем! А я лучше проведу ночь в Холодных источниках, чем в сознательном состоянии позволю тебе снова провернуть этот трюк со мной. К тому же у меня есть хоть какое-то чувство стыда и гордости.       — Что-то я не заметил такого, когда ты громко мурчал в объятиях цзецзе, — саркастично парировал Вэй Усянь, пока Цзян Чэн задыхался от возмущения.       Цзян Яньли глубоко вздохнула. Иногда она искренне и незлобно удивлялась, как эти двое, усердно притворяющихся взрослыми, трёхлеток не поубивали друг друга да ещё и умудрились дожить до такого возраста, не раскрыв окружающим своё истинное лицо невыносимых гремлинов. Возможно, если она не вмешается сейчас, они будут дуться друг на друга, как мышь на крупу, остаток дороги.       — Я мог бы предложить Цзянь Ваньину присоединиться ко мне на мече, разумеется, если он не возражает, — любезно вмешался с предложением Лань Сичэнь. — Могу уверить, дева Цзян, что мой уровень совершенствования не позволит нам упасть или пострадать как-то иначе.       «Спаситель», — молниеносно пронеслось в голове девушки, которая уже было собралась вмешаться в назревающую драку. Она открыто и очаровательно улыбнулась Первому Нефриту, немного смутив того.       — Было бы прекрасно, — сияя глазами, произнесла она. — Надеюсь, Вас это, действительно, не затруднит.       — Нет, разумеется, нет. Если бы это было так, то я бы не предлагал, — Лань Сичэнь ответил на улыбку Цзян Яньли своей и вопросительно посмотрел на Цзян Чэна.       — Я был бы дураком, откажись от такого предложения, — Цзян Чэн закатил глаза, а после, прищурившись, остро стрельнул в брата взглядом. — Это гораздо лучше, чем лететь с этим лохматым бедствием, чьи волосы постоянно лезут тебе в лицо, не давая дышать, — юноша подошёл к Лань Сичэню. — Иногда мне кажется, что за всю жизнь я съел твоих волос больше, чем зёрен риса.       — Полетели, цзецзе, нас здесь не любят. — Вэй Усянь обиженно втянул воздух, показал брату язык, на что тот фыркнул, и, надувшись, забрался на меч, помогая Цзян Яньли.       Цзян Чэн, наблюдая, как они собираются, бросил тихое и короткое «Будьте осторожны», но его близкие всё равно услышали и кивнули в знак подтверждения. Они взмыли в воздух. Лань Ванцзи последовал за ними. Тогда оставшийся юноша перевёл взгляд на человека в белоснежных одеждах.       — Ну что, последовали за ними, Лань Сичэнь?       — Сичэнь, — мягко, приподняв уголок губ, поправил собеседник.       — Что? — опешив, переспросил Цзян Чэн. Между бровей пролегла небольшая складочка, когда он нахмурился.       — Ты можешь звать меня просто Сичэнь. Я думаю, сейчас это будет нормально, — молодой человек будто опомнился и вскользь обронил. — Разумеется, если ты сам того хочешь. Возможно, я неправильно понял наше общение. Прошу прощения, если это так.       Цзян Чэн скептично приподнял тонкую бровь, недоверчиво окидывая взглядом мужчину в белом перед собой, будто сомневаясь, что тот, кто перед ним, настоящий. Он промычал:       — Для Лань ты слишком резвый и скорый.       Названный Лань с игривыми искорками в глазах медленно наклонился и, оглядевшись по сторонам, как будто кто-то мог их подслушать, прошептал:       — Об этом не говорят вслух, но я усыновлённый.       Глаза Цзян Чэна широко распахнулись в чистом изумлении, а после недоверчиво прищурились:       — Ты что, сейчас пытался пошутить?       Лань Сичэнь довольно улыбался, сияя, словно начищенный клинок. Когда-нибудь Цзян Чэн точно ослепнет из-за этого мужчины и его солнечных выражений лица. А если нет, то его точно насмерть задавит волной исходящих от него доброты и тепла. Что же, наверное, это не самая худшая смерть. Юноша усмехнулся и слабо толкнул мужчину в белом острым плечом:       — Для начала не так плохо… — он запнулся, но добавил. — Сичэнь.       Казалось, улыбаться шире просто невозможно, но Лань Сичэнь и здесь превзошел самого себя. Теперь же он выжидательно и испытующе смотрел на спутника своими большими и бархатными глазами, слишком глубокими и чистыми. Снова похожий на огромного брошенного щенка, которого не кормили сутками. Цзян Чэн, имеющий склонность к любого вида животным, особенно к собакам, чуть в слух не издал протяжный стон.       — Не смотри на меня так, — он искренне пытался звучать сурово и даже осуждающе. — Ну, раз мне оказана честь обращаться к тебе по имени, то ты тоже можешь звать меня просто Ваньинь. Это было бы справедливо.       — Разумеется, это было бы справедливо. Только по этой причине и никакой больше, — если бы эти слова произнесли любые другие уста, а не Лань Сичэнь, то Цзян Чэн увидел бы открытую насмешку, а не дружеское поддразнивание, и обязательно вспылил в ответ. Но он понимал, что молодой человек не подразумевает ничего плохого, а просто подзадоривает его.       — Если ты такой монстр с этой лентой на лбу, — Цзян Чэн ткнул пальцем в район переносицы другого молодого человека, — то боюсь представить, каков ты без неё.       Лань Сичэнь засмеялся совсем не по-Лански: громко, заразительно, запрокинув голову назад и подергивая плечами. Смотря на это воплощение тепла и какого-то домашнего уюта, согревающего и оживляющего, Цзян Чэн не смог подавить маленькую улыбку. Он прижал кулак ко рту и фыркнул, прикрыв глаза.       Пока Цзян Чэн, зажмурившись, позволил себе немного вольности и тихо смеялся, заразившись от искристого и прилипчивого смеха Лань Сичэня, последний замер, в исступлении уставившись на юношу перед ним, чьи острые плечи слегка тряслись, а в уголках глаз появились тонкие лучики. Звуки, которые он издавал, походили больше на фырканье, чем на смех, но оно было таким сердечным и согревающим, что в груди Лань Сичэня расцвели незабудки, подпитываемые приливом ярких и сильных чувств. Молодой человек, наслаждаясь приятно щекочущими внутри эмоциями, не мог оторвать взор от Цзян Чэна.       Когда Цзян Чэн успокоился, Лань Сичэню показалось, что в этот момент мир потерял какую-то важную деталь, маленькую, но необходимую частику. Чтобы не слишком сильно зацикливаться на подобных мыслях, Первый Нефрит сделал приглашающий жест ладонью в сторону своего меча и предложил:       — Ваньинь, только после вас.       Закатывание глаз было для него достаточно удовлетворительным ответом.