Лотосы, распустившиеся в бурю, самые прекрасные

      Вэй Усянь и Лань Ванцзи волей случая оказавшиеся в одном отряде (волей ли случая или кто-то постарался — уже другой вопрос) доблестно и смело сражались спина к спине. Словно ураган Вэй Ин сносил всё на своём пути. Он был порывом, затрагивающим каждого, кто попадётся ему навстречу. И своей неудержимой смертоносностью, безумной взбалмошностью он зацепил и холодные воды Лань, заставляя те кипеть и пениться, превращаясь в бурный поток. Их дуэт стал причиной катастрофы — убийственной, но прекрасной и гармоничной в своей разрушительности. Удивительно, но между ними существовало молчаливое понимание друг друга: они могли читать и предугадывать дальнейшие шаги и действия партнёра, поэтому их движения плавно перетекали друг в друга, дополняя сильные стороны и компенсируя слабые. Но, вероятно, ни один из молодых людей не скажет о подобной связи вслух, сваливая всё на острые инстинкты и интуицию хорошего воина, а если этот деликатный факт подметит посторонний, то от него с лёгкостью отмахнутся, ведь они «же близкие друзья-приятели, поэтому, конечно, мы с Лань Чжанем чувствуем друг друга».       Измождённый и вымотанный, Вэй Усянь, слегка прихрамывая на правую ногу, устало и бесцельно бродил по палатке из угла в угол. Длинный палец нервно, но ритмично, постукивал по подбородку, будто отсчитывая каждую прошедшую секунду, которые сейчас, казалось, тянулись часами. Лань Ванцзи с прикрытыми глазами и уже перевязанными ранами (он попытался сопротивляться, но его друг слишком настойчив, когда дело касается здоровья тех, кто ему дорог) сидел в углу и усиленно делал вид, что сосредоточенно медитирует, на самом деле прислушиваясь к любому движению своего излишне обеспокоенного и взволнованного товарища. Разумеется, Второй Нефрит тоже невероятно устал и выбился из сил, но тот держался лишь на мысли, что все эти кошмары и ужасы наконец-то закончились, а это значит, что скоро можно будет вернуться домой. К тому же, где-то на подсознательном уровне Лань Ванцзи абсолютно точно знал, что его старший брат жив. Но холодное спокойствие, исходящее даже в такой ситуации от статной и прямой фигуры не уменьшало накала напряжения в палатке из-за мельтешащего из угла в угол Вэй Усяня, взбудораженного и взволнованного неизвестностью относительно судьбы дорогого ему человека.       Прошло достаточное количество времени с того момента, как окрасившееся цветами радуги небо возвестило о падении Вэнь Жоханя и как его отряды окончательно сдались под натиском союза орденов: Вэй Усянь уже успел вернуться в лагерь, обработать свои раны, влезть и помешать Второму Нефриту самому себе оказать первую помощь, осушить пару чарок (вина или чая — не так важно) и перекинуться парой слов с Ванцзи (говорил Усянь, Ванцзи лишь многозначительно кивал). Однако его шиди не торопился и все ещё не вернулся. Он знал, что, согласно плану, тот должен был присоединиться к команде Чифэнь-цзюня и Первого Нефрита — сильнейших культиваторов, то есть вероятность того, что Цзян Чэн пострадает сведена к минимуму. К тому же он видел, насколько спокоен Ванцзи, что могло означать только то, что со старшим из братьев Лань абсолютно точно всё впорядке, ведь ни для кого не была секретом их крепкая связь и глубокое взаимопонимание. Однако Вэй Усянь не мог не перестать волноваться, а яркое воображение, подкидывая красочные и в каком-то смысле жуткие картины возможных исходов развития событий, способствовало нарастанию паники. Представление распростёртого в луже крови тела Цзян Чэна было прервано внезапным гостями.       Полог палаты был приподнят, и внутрь целый и невредимый вошёл Лань Сичэнь. Он тепло улыбнулся и мягко кивнул Ванцзи, бегло и поверхностно осмотрев его на наличие тяжёлых, видимых травм. Второй Нефрит, мгновенно распахнувший глаза, как только почувствовал рядом знакомую, успокаивающую энергию, вернул ответный вежливый жест. И, хотя внутри всё клокотало от радости, юноша лишь произнёс краткое «мгм», так же бросив на Сичэня пристальный, изучающий взгляд. Однако старший, конечно же, приметил радостное облегчение, отразившееся на обычно холодно-спокойном лице и сменившее мрачную тень беспокойства.       Вэй Усянь нетерпеливо выглянул за Первого Нефрита, выискивая знакомую смоляную макушку и привычно хмурое лицо. Но к своему несчастью обнаружил лишь невысокого мужчину с очаровательной улыбкой и милыми ямочками на щеках. Цзян Чэна же и вовсе не было видно. Вэй Ин разочарованно поджал губы, но тут его взгляд скользнул вниз, и он приметил за белоснежными рукавами проблески тёмной шерсти. Разглядев чёрного маленького котёнка, уютно свернувшегося на руках Первого Нефрита, молодой человек недовольно и немного напугано свёл брови.       — О, нет-нет-нет, — Вэй Усянь в то же мгновение оказался рядом с Лань Сичэнем, осторожно и трепетно забирая спящего котёнка из рук мужчины и осматривая того со всех сторон, отчего малыш сонно разлепил глаза и зевнул, высовывая розовый язычок. — Если а-Чэн в такой форме, значит точно сильно ранен! О, небо, я не вынесу ещё нескольких дней в неведении… Вернется ли он в человеческий облик или нет? Что я скажу а-цзе? Она итак много переживает в последнее время — на неё столько свалилось!...       — Молодой мастер Вэй… — начал было Лань Сичэнь.       — Мне не стоило никого слушать, я должен был пойти с ним, — юноша с трепетом прижимает ничего не понимающего, но снова погружающегося в сон котёнка к груди, опуская голову и зарываясь носом в мягкий мех. — Он же мой шиди! Я снова не смог его защитить… Я обещал…       — Вэй, мать твою, Усянь, — злобное шипение разнеслось по палатке, — что ты, гуль тебя подери, творишь? Положи дитя откуда взял, а то оно ещё заразится твоей глупостью!       Опираясь на плечо Не Минцзюэ, в палатку осторожно вошёл Цзян Чэн. И, хотя он выглядел бледным и ослабленным, но всё же был жив и, судя по тому, как огрызался на брата, в полном порядке. Разумеется, насколько это было возможно в данной ситуации.       — Эм… — молодой человек, резко и внезапно оборвавший свою тираду, переводил удивлённый взгляд с младшего брата на создание в своих руках. — Почему вас двое и вы… одинаковые что-ли?       Ничто и никогда так хорошо не защищало взбалмошного юношу от стресса, как юмор. Подшучиванию над собственным младшим братишкой выделялось отдельное место в списке того, что могло бы снизить уровень тревоги, поэтому молодой человек не преминул прибегнуть к проверенному и всегда действенному средству: теперь, когда выяснилось, что трагедия миновала, и близкие остались живы, можно было дать себе волю. В глазах Вэй Усяня, сбросившего с плеч огромный груз — увидевшего своего шиди живым — зажглись озорные огоньки. Он лукаво прищурился, переводя выразительный взгляд обратно с котёнка на брата, и широкая, ехидная улыбка расплылась на довольном, но уставшем лице. О, Цзян Чэн знаком с этой гримасой, как никто другой — она точно не предвещает ничего хорошего.       — Вэй Усянь, любая абсурдная мысль, только что сформированная в твоей бедовой голове абсолютно неверна, — молодой человек ещё старается держать себя в руках, поэтому лишь цедит сквозь зубы.       — Это…       — Только попробуй!       — Твой…       — Не смей заканчивать фразу!       — Ребёнок!       — Вэй Усянь, НЕТ!       — Я стал дядей!       Если бы Цзян Чэн чувствовал себя лучше, он бы обязательно бросился к своему названному братцу, пытаясь убить того всеми возможными способами. Безжалостно и беспощадно. Но, к счастью, юноша был слишком утомлён после всех событий, поэтому ограничился лишь сжатыми в тонкую линию губами и парой злобных взглядов (как хорошо, что взглядом нельзя испепелить человека). Однако ни одна из этих махинаций ни в малейшей степени не напугала Вэй Усяня, который, уже спрятав котёнка во внутренние одеяния, хихикая, прихромал поближе к шиди, подцепляя того за локоть и тем самым забирая его из рук Не Минцзюэ, которому оба молодых человека коротко кивнули головой в качестве безмолвной, но сердечной благодарности. Цзян Чэн подметил хромоту брата, поэтому ловко сменил положение собственной руки так, чтобы в случае чего иметь возможность поддержать безумца, хотя они оба понимали, что сейчас ни один из них другого не удержит — видимо, им по судьбе написано: если падать, то, непременно, только вдвоём. Остаётся надеяться, что это работает и в случае триумфа.       — Если позволите, мы с а-Чэном удалимся в нашу палатку. Вы понимаете — надо немного зализать раны и отдохнуть. К тому же, хотелось бы написать главе Цзян и предупредить, что мы возвращаемся с победой, а главное — живые, — усмехнувшись, Вэй Усянь пригладил свободной рукой выпирающие мантии, где, пригревшись, дремал котёнок, — и не одни.       — Да, разумеется. Думаю, нам всем нужно время восстановиться и прийти в себя, — согласно кивнув головой и вежливо улыбнувшись, Мэн Яо словесно выразил одобрение и поддержку ото всех присутствующих.       Сил на разговоры, прочие формальности да расшаркивания не было, как и, в принципе, желания, поэтому все молча переглянулись, соглашаясь с этой идеей, и немного рассеянно и утомлённо вернулись в свои временные покои. Кто-то, только добравшись, сразу же с облегчением сомкнул глаза, кто-то набрал себе воды для купания и наконец принял долгожданную ванну, кто-то поспешил вернуться домой, а кто-то погрузился в медитацию или написание короткого письма. Но по итогу все рано или поздно погрузились в мир спасительной дрёмы.

***

      — Хорошо-хорошо, а-Чэн, кажется, теперь я понял!       — Отлично!.. Что ты понял?       — После завершения контракта в тебе осталась малая доля энергии в виде Цзышэ, потому что она была получена иным путем — накапливалась в процессе поедания... мяса божественного зверя.       Вэй Усянь лежал на импровизированном ложе, закинув руки за голову. На его груди, свернувшись, сладко сопел смоляной котёнок, который явно чувствовал себя в безопасности на своём месте. Молодой человек смотрел в потолок, перерабатывая всю услышанную им информацию и озвучивая, по мнению Цзян Чэна, сидящего напротив, свои «гениальные» выводы.       — Так… продолжай.       — Все остальные силы же, как и связь с божеством, пропали, потому что они были приобретены после поглощения ядра. Но это не значит, что остатки энергии в тебе не могут считаться божественными.       — Именно так… Дальше?       — А это, — Вэй Усянь мягко ведёт большим пальцем, поглаживая, от розового кошачьего носика ко лбу, — твой сын!       — Нет, ты не понял главного! — Цзян Чэн чувствует, что начинает заводиться, потому что они мусолят это недоразумение уже пол часа, и что-то ему подсказывает, что брат просто над ним издевается, выводя из себя. — Это. Не. Моё. Дитя. Оно принимает меня за родителя лишь из-за остатков божественной энергии и какой-то штуки, что в самый последний момент провернула его взбалмошная мать. А к себе мы его берём потому что, перед тем, как действие контракта иссякло, меня попросили позаботиться о нём и защищать до тех пор, пока он не станет взрослым и не сможет вернуться на священную гору, чтобы самостоятельно там жить. Я не мог отказать в последней просьбе.       — Говори, что хочешь, а-Чэн, но я намерен стать самым лучшим дядей! Правда, мелкий корень лотоса? Ты будешь любить меня сильнее всех? — собеседник, казалось, и вовсе не слушал, а лишь наслаждался тем, что развлекался, играя с очаровательной зверюшкой.       — С тобой бесполезно разговаривать! — красный от гнева, юноша несильно хлопнул ладонью по столу, — И вообще, как ты только что его назвал? Корень лотоса? Тебе повезло, что он спит, иначе…       — Иначе ты бы сломал мне ноги, ага, знаю-знаю, — дразняще закончив фразу, Вэй Усянь лишь небрежно отмахнулся рукой, указывая на свою перебинтованную ногу. — Не волнуйся, с этим я справился и сам.       Цзян Чэн недовольно прищёлкнул языком — они оба не думали, что рана так серьёзна, пока не сели её обрабатывать. Оказалось, что всё это время на ногах его глупый шисюн держался лишь на чистом адреналине и, разумеется, стоило тому исчерпать свой лимит, как Вэй Усянь скривился и чуть ли не взвыл от боли. Сейчас всё гораздо лучше, но ногу желательно не беспокоить и обратиться к хорошему целителю. Цзян Чэна от этой мысли словно осенило. Он вытянулся и неловко прокашлялся, принимая спокойный и невозмутимый вид (если слегка нахмуренные брови можно считать таковым).       — А… Ты не слышал ничего про… — юноша всё же оборвался на полуслове, не уверенный в том, стоит ли заканчивать свой вопрос.       — Вэнь Нин и Вэнь Цин? — Вэй Усянь вопросительно приподнял бровь, с осторожностью поглядывая на брата и пытаясь понять, угадал ли он и правильно ли почувствовал настроение брата. Но пытливый взгляд требовал продолжения. — Не волнуйся, с ними всё хорошо. Мы с Лань Чжанем наткнулись на них и кого-то из Не, возвращаясь обратно в лагерь. Они были с Цзышэ и искали тебя, поэтому мы просто забрали их с собой и по-тихому переодели в мантии Цзянов. Сейчас они помогают раненым, — молодой человек пожал плечами, как будто то, что они провернули, было так же просто, как собрать семена лотоса. — Кстати насчёт одеяний… Что это за безвкусица на тебе? Переоденься во что-то нормальное. Почему в последнее время ты то и дело расхаживаешь в мантиях чужих орденов? Я пока не готов отдавать тебя замуж в какой-то скучный Гусу — ты ещё слишком маленький!       — Причём тут Гусу? Ты вообще понимаешь, что несёшь, дырявая ты голова? — вспыхнув всеми цветами алого из-за бесстыдных намёков своего шисюна, Цзян Чэн с невиданной резкостью и агрессией стал скидывать чужие одеяния и складывать их. Руки привычными, ловкими движениями накидывают столь родные пурпурные мантии, туго затягивая все пояса. Молодой человек берёт все сложенные ткани и, не удостоив ни единым взглядом названного брата, бросает лишь кратко-острое «какой же ты невыносимый!», на что ему в ответ доносятся обрывки фраз, прерываемые истеричным хохотом:       — Передай от меня привет Лань Чжаню… Ха-ха-ха… А ещё лучше отправь его сюда, пока воркуешь с Сичэнем, ха-ха… Вам же не нужны лишние уши?       — Иди к гуям! — огрызнувшись напоследок, уходя, бросил юноша. Ему нужно было вернуть верхние мантии их владельцам, поблагодарить их и найти немного молока, чтобы потом покормить маленькое неожиданно свалившееся с небес с горы недоразумение.       Через пару минут Цзян Чэн стоял перед скромно расположившейся в отдалении ото всех небольшой палаткой. Он не успел ещё ничего сделать, как её полы были приподняты, и дымчато-голубые глаза встретились с глубокими карими. Мэн Яо мягко улыбался, отчего на щеках появлялись аккуратные ямочки, придающие ему неизменный шарм и чистейшее обаяние невинности. Цзян Чэн до недавнего времени не был знаком с этим заклинателем напрямую, но слышал немного о его сложно-странных отношениях с Не Минцзюэ, о зародившейся дружбе с Лань Сичэнем и неоценимой помощи последнему, когда тот находился в бегах, а также немаловажной роли в этой войне. Разумеется, до него доходили и другие, уже менее лестные слухи, но младший из тройки Юньмэнь, впрочем, как и остальные двое, привык не поддаваться влиянию сплетен, а строить с нуля своё собственное впечатление.       Растерявшись от неожиданного столкновения, не зная, что сказать или сделать, они вдвоём несколько мгновений стояли в неловком молчании, лишь сверля друг друга взглядом. Острый и цепкий взор карих глаз чуть более низкого юноши приметил и узнал в свёрнутых одеяниях свои собственные, поэтому молодой человек решил взять на себя инициативу и подтолкнуть немного забывшегося гостя к разговору.       — Молодой мастер Цзян пришёл, чтобы вернуть мою мантию? — вновь мягкая улыбка, маленькие ямочки и гипнотизирующий голос, вырывающий собеседника из тщетных попыток сообразить, как бы правильнее завязать разговор.       — Да, так и есть, — с облегчением выдыхает юноша, — она помогла мне сохранить достоинство и не замёрзнуть, спасибо.       Цзян Чэн суёт в чужие руки аккуратно сложенные одеяния и коротко кивает. В ответ он получает поклон и слышит услужливо-учтивое: «Всегда к Вашим услугам».       — Нет, не смей. — молодой человек кривит лицо, хмуря брови и сжимая губы в тонкую, прямую полосу. Он пока что не совсем понимает, зачем скажет следующие слова, но ему хочется это сделать, потому он не отказывает себе в маленькой слабости. — Тебе не нужно мне угождать. Ни мне, ни кому-либо ещё. Ты не служка, даже несмотря на… своё происхождение. Теперь ты чей-то хороший друг и герой войны. Хватит лезть из кожи вон и угождать всем, стелясь под них. Это не приведёт тебя ни к чему хорошему. Ты самодостаточен и без чьих-либо принятий и одобрений. И пока ты сам это не осознаешь, проще жить не станет.       Лишь широко распахнутые глаза, на дне которых слабо плескались, поблескивая, ошеломление вперемешку с непониманием и сомнениями были ответом. Но молодой человек, совсем не ожидавший таких резко-проникновенных и, кажется, немного личных речей, быстро взял под контроль свои эмоции, натянув маску доброжелательности: мягкая улыбка, слегка прищуренные глаза, лёгкий смешок, ловко и умело скрытый за рукавом. Возможно, это лишь защитная реакция, попытки перевести разговор в другое русло, убежать от истины, но в каждом слове собеседника сквозит неприкрытое любопытство:       — Цзян Ваньин судит по собственному опыту?       Но, разумеется, никто ему не отвечает, потому что молодой человек уже быстрым, но от этого не менее гордым, шагом движется в направлении другой палатки. Мэн Яо не пытается больше окликнуть его или остановить, лишь провожает чужую фигуру внимательным взглядом. Да, подобного рода мысли закрадывались ему в голову, изредка мелькая на задворках сознания, но с лёгкостью подавлялись нежным голосом столь глубоко любимой матушки, ласково шепчущим откуда-то из глубины: «Твой отец любит тебя, нужно только постараться ещё чуть-чуть сильнее. И тогда он обязательно заметит твои усилия и сможет показать, как велико его отцовское чувство». И Мэн Яо долгие годы верил этим сладким словам, пропитанным такой приторной патокой, что кружило голову только от одной мысли о грядущем светлом будущем. Верил. И сейчас верит. Нужно только постараться. Ещё чуть-чуть. Ещё немного. И тогда всё наладится. Всё будет хорошо…       А верит ли?       Некоторое время спустя Ваньин уверенно, но с осторожностью приподнимает полог другой палатки, заглядывая внутрь. Раздаётся спокойный голос:       — Сичэнь? Лань Ванцзи?       Не получив ответа, Цзян Чэн хотел было уже уйти, чтобы вернуться чуть позднее, но взгляд зацепился за белую прямую фигуру в углу, неотрывно смотрящую на него холодными, светло-жёлтыми глазами, отчего молодой человек невольно слегка вздрогнул. Недовольно поджав губы, юноша ощетинился:       — То есть ты всё это время сидел здесь и даже не удосужился ответить? Как невежливо с твоей стороны, Лань Ванцзи.       — Я ответил, — холодно констатировал Второй Нефрит, но Ваньин готов поклясться, что приметил в уголках губ собеседника маленькую, довольную усмешку.       — Моргнуть не значит ответить, — закатив глаза, парировал юноша.       — Не моя проблема, что ты - слеп и не заметил сигнала, — кажется, молодой человек в белых одеяниях хмыкнул.       — Ты, — подходя к собеседнику, чеканил Цзян Чэн, — самый вредный заклинатель после Вэй Усяня. Но он хотя бы не скрывает этого! За что ему отдельное спасибо.       — Тебе всё равно никто не поверит, — невозмутимо и уверенно протянул в ответ Лань Ванцзи.       — Вот поэтому вы с этим болваном и спелись! — чуть ли не вскрикнув от досады, Цзян Чэн всплеснул руками.       — Ваньин? — мягкий, знакомый голос заставляет названного неосознанно начать улыбаться ещё до того, как он увидит его обладателя. — Какая приятная неожиданность… Ой, я прервал вашу беседу с Ванцзи? Прошу прощения. А о чём вы беседовали?       — Да так, ни о чём, — отмахнулся Цзян Чэн. Тут его что-то осенило, поэтому, ехидно поглядывая на младшего Лань и улыбаясь, он добавил. — Говорили о Вэй Усяне. Кстати, мой шисюн передавал свои приветствия многоуважаемому Второму Нефриту и сказал, что был бы не против получить ответную любезность лично. Он в нашей палатке.       Услышав занятную для себя информацию, Лань Ванцзи чинно и элегантно поднялся и, изящно разгладив несуществующие складки на своих ослепительно-белоснежных одеяниях, почтительно кивнул младшему Цзян, глубокомысленно, словно одно из трёх тысяч заученных правил, изрекая:       — Раз того требуют приличия, не смею их нарушать.       И лёгкой поступью мужчина достаточно быстро покинул палатку. Цзян Чэн и Лань Сичэнь, оставшись наедине, переглянулись и фыркнули от смеха.       — Твой брат — абсолютный чудила, прячущийся за маской благовоспитанности. Как раз под стать моему дураку, — смеясь, выпалил Цзян Чэн.       — Ваньин слишком резок. Ванцзи и молодой господин Вэй… — возникла небольшая пауза, во время которой Сичэнь перебирал в голове более мягкие и нейтральные слова, — достаточно своеобразные и специфичные юноши.       — Ооо… — юноша в изумлении вскинул брови, — как ты ловко сказал «припизднутые»…       — Ваньин! — наигранно возмутился Первый Нефрит.       — Всё-всё, я пошутил, — Цзян Чэн примирительно похлопал собеседника по предплечью и, задумавшись, протянул, — как думаешь, они поймут сами, что между ними происходит?       — Не уверен. Мне кажется, эти двое просто будут танцевать вокруг да около, не предпринимая никаких решительных действий, потому что банально не смогут разделить романтическую симпатию и дружескую привязанность, — Лань Сичэнь немного грустно улыбается, прикрывая глаза. — Молодой господин Вэй первый по-настоящему близкий друг Ванцзи, поэтому маловероятно, что мой брат быстро разберётся с мешаниной новых, неведомых и незнакомых ему чувств да эмоций.       — А у Вэй Усяня флирт и заигрывания — это привычная манера общения, которую он использует в отношении всех и каждого. Так что не думаю, что он поймёт, когда начнёт прибегать к приемам обольщения всерьез.       Мужчины синхронно обречённо вздохнули. Видимо, им придётся либо быть невольными и неохотными свидетелями этих брачных плясок ближайшие несколько лет, либо вмешаться самим. Оба варианта, разумеется, не устраивают несчастных братьев, отчего те поникли, представляя свои перспективы на будущее. И когда первые активные обсуждения чужой личной жизни поутихли, юношам стало немного неловко — ещё бы, ведь только что они с такой беспечностью разговаривали о возможных отношениях между своими братьями. И эта самая неловкость ненадолго погрузила помещение в странную, и даже несколько нелепую тишину. В воздухе витало что-то навязчиво-сладковатое, похожее на лёгкое предвкушение, смешанное с неловкостью. Между молодыми людьми висел какой-то очевидный вопрос, который не был озвучен, но вертелся на кончике языка у каждого. Первым нарушил молчание Цзян Чэн, протягивая один из двух оставшихся комплектов мантий и неловко улыбаясь:       — Спасибо. Мне пора бы уже перестать брать за привычку одалживать твою одежду.       — Мне кажется, — Лань Сичэнь принимает одеяние из чужих рук и немного задерживается, невесомо касаясь кончиков тёплых пальцев, — тебе пора перестать брать за привычку расхаживать в обнажённом виде. Тогда и мои мантии одалживать не понадобится, — игриво подмигнув, мягко парировал Сичэнь, издав тихий смешок. С огромным сожалением в душе ему пришлось убрать руки.       — Ты что, пытаешься меня отругать, словно провинившегося юнца?       — Только мягко пожурить.       — Хоть ты не начинай, — отмахнувшись, Цзян Чэн, закатил глаза, переводя разговор в другое русло, — Не Минцзюэ уже улетел?       — Да, после очистки ци он почувствовал огромный прилив сил, поэтому почти сразу же, как мы разошлись, он запрыгнул на саблю и взмыл в небеса, сказав, что у него дела, — мягкий смешок, — но все мы знаем, что он просто безумно соскучился по малышу Хуайсану.       Цзян Ваньин по-доброму усмехнулся в ответ, согласно качнув головой:       — Уверен, Хуайсан там не только сам с ума сходил от беспокойства, но и других сводил. И к тому же навёл невероятную суматоху.       — Думаю, так и есть.       — Ладно, тогда верну ему мантию позднее, раз он оказался настолько здоров, что сразу же умчался к малышу а-Сану, — изучающий взгляд оценивающе скользнул по фигуре в белом. — А что насчёт тебя, Сичэнь? Ты не ранен?       — Ваньин столь заботлив и мил, — молодой человек широко улыбнулся поведению собеседника. — У меня есть некоторые раны, но они не так серьёзны, как Ваньин мог себе вообразить.       — Ты их обработал? Давай посмотрю, — Цзян Чэн вытянул руку ладонью вверх, предлагая свою помощь, но Лань Сичэнь отрицательно покачал головой.       — Спасибо, но не стоит. Ваньин, у меня хорошее золотое ядро, так что я смог подлечить их самостоятельно.       — Ой? — юноша вовсе не выглядел обиженным или расстроенным. Напротив, он будто дразнился, доставая из мантий симпатичный бутылёк. — И тебе вовсе не нужен укрепляющий сбор трав, заботливо посланный самой прекрасной девушкой всей поднебесной?       — Дева Цзян послала мне лекарство? — в чужом голосе читалось искреннее удивление.       — Нет, она послала его нам, но упомянула, что мы можем поделиться им со своими приятелями из Лань и кинуть в лицо павлину…       — Что-то мне подсказывает, Ваньин, что дева Цзян выразилась не так.       — Ну… Возможно, не совсем так, но суть мы с Вэй Усянем уловили верно.       — Бедный молодой господин Цзинь, — Лань Сичэнь сочувственно покачал головой.       — Не сопереживай ему, Сичэнь, он заслужил! — обиженный предательством друга, фыркнул Цзян Чэн. — Повезёт, если эти травы вообще до него дойдут.       — Конечно дойдут. Вы же не хотите расстраивать свою дорогую сестру…?       — Ты не посмеешь играть на наших семейных чувствах — это слишком подло! — юноша начал по-хозяйски искать небольшой чайничек, рассуждая вслух. — А-Ли слишком добра, так что не будем болтать о пустяках да дураках и понапрасну растрачивать её драгоценные чувства. Сейчас заварю.              Отвар, поданный Ваньинем, обжигал губы и грел сердце. Горечь на кончике языка совсем не ощущалась. Беседа ни о чём и обо всём текла плавно, прерываемая лишь смехом. Двое молодых людей чувствовали себя спокойно и умиротворённо. На один вечер они могли позволить себе забыть обо всём: о том, что только что вернулись с полей сражений, о разрушенных домах, о потерянных близких, обо всей той боли, что им довелось пережить в столь юном возрасте, и о будущем, которое им придётся самостоятельно строить в ближайшее время. Хотя бы на один вечер можно отпустить всё и побыть обычными, беззаботными подростками, гоняющими горький напиток (пусть и не алкогольный) и обсуждающими лучшую стратегию охоты на гулей или споря о том, где же вкуснее пирожные — в Юньмэне или в Гусу.       Лишь через пару часов, когда силы на разговоры иссякли, молодые люди наконец успокоились и смогли обратить внимание не только друг на друга, но и на время. Цзян Чэн, немного удивлённый не свойственной ему болтливости и непунктуальности, подскочил и засобирался уходить. Опечаленный, Сичэнь поднялся проводить его. Не смотря на собеседника, Цзян Чэн бросил неловкое:       — Ладно, я думаю, что нам всем пора возвращаться обратно. Цзецзе безумно переживает за нас, да и вы тоже, думаю, соскучились по дому.       — Ваньин прав, — смиренно ответил Сичэнь, но тут же, словно что-то вспомнив, с надеждой в голосе спросил. — Ты же будешь мне писать?       — Разумеется, — нахмурившись от такого глупого и даже несколько оскорбительного на его взгляд вопроса, Цзян Чэн резко развернулся на пятках, совсем не ожидая, что его собеседник окажется настолько близко, что кончик его носа, поддайся юноша хоть на сантиметр вперёд, может с лёгкостью коснуться чужого подбородка. — С чего ты взял, что нет?       Лань Сичэнь нервно и судорожно сглотнул — почему-то именно сейчас во рту было ужасно сухо — и опустил взгляд. Что-то дикое и первобытное внутри кричало склонить голову и найти чужие губы своими — это ведь так легко, так просто, особенно сейчас. Поражённый собственной мелькнувшей мыслью, Сичэнь и вовсе побоялся пошевелиться под пристальным взглядом дымчато-голубых глаз, обладатель которых, казалось, и вовсе не чувствовал какого-либо дискомфорта или напряжения от ситуации, наречённой Сичэнем в голове как «крайне пикантной».       — Я не знаю, Ваньин, просто захотелось уточнить, — молодой человек нервно пожал плечами.       — Разумеется, я буду тебе писать. Разве среди друзей принято обратное?       Скрывая собственное смущение, Сичэнь быстро и крепко сжал чужие ладони в своих руках и, к своему удивлению, почувствовал неловкую попытку ответного движения, чему не мог не порадоваться. Он с сожалением отпустил своего друга, и они распрощались, обменявшись обещаниями поддерживать связь и короткими прикосновениями, тепло от которых ещё на некоторое время сохранилось на кончиках их пальцев, приятно грея в столь прохладную погоду.       Холод на улице не так заметен, когда тепло на сердце.