Шёпот в темноте

      Антон смотрит на город и думает, что там, за стеклом, неимоверно красиво. Это не центр Москвы, на самом деле настолько далеко от столицы России, насколько возможно, и здание отеля чуть ли не единственное двенадцатиэтажное здесь. Но внизу всё усыпано вспышками света — гирлянды да фонари, кажется даже, что светофоры вовсе не электрические. Красиво, в общем.       За спиной тихо поскрипывает, открываясь, дверь, шуршат по ковру мягкие тапочки, и Арсений встаёт рядом, слегка взъерошенный, словно воробей с мороза.       — Скоро выходить, готов?       Антон наигранно хмурится и качает головой.       — Почему-то совсем нет настроения, представляешь.       — Разомнёмся?       — Ну давай, сейчас только тему придумаю, и по-быстренькому…       Арсений прерывает его, как он умеет: молниеносно переводя тему, да так, что ты на миг даже теряешься.       — Представляешь, сколько людей занималось сексом у этого окна?       Антон стоит, опираясь на узкий подоконник, почти касаясь лбом холодного стекла, косится на друга и молчит. Ждёт, куда же госпожа Муза заведёт своего питерского графа на этот раз.       А Арсений поворачивается спиной к окну, его запястье тонкое, в этом свете с той самой аристократической бледностью, ложится совсем близко от пальцев Антона. И Арсений продолжает… Ему только дай волю.       — Прямо там, где стоишь сейчас ты. И руки так же на дешёвом шершавом покрытии, горячие, вспотевшие. Дрожащая голая спина, чужой язык проходится по выступающим позвонкам, и тело вздрагивает от контраста температур.       Антон всё-таки прижимается щекой к стеклу. Прохладно. И вовсе щёки не горят.       — Как горячо и туго в самом начале. И звуки, что ни с чем не перепутаешь. Тяжёлое дыхание будто в горячечном бреду, вспотевшая кожа к коже и влажное скольжение. Такой вид, скорее всего, никто не увидит ничего снаружи, но короткая вспышка возбуждения всё равно есть: а вдруг-таки увидят — такой соблазн.       Голос Арса становится тише, будто он рассказывает какой-то неимоверно секретный-секрет, а Антон внимательно слушает, притворяясь, что рассматривает город внизу, что ему просто нравится ощущение сибирского холода через стекло и что у него вовсе не стоит сейчас совершенно неожиданно.       Свет. Камера. Мотор… Только за окном темень, камер нет и в помине, до первого мотора ещё есть время, и рядом лишь Арсений, мурчащий тихим шёпотом очередную сказку. А Антон слушает и чувствует, как предательски краснеет шея.       — В какой-то момент соски привлекают внимание, чужие пальцы сжимают их, чуть прихватывая короткими ногтями, тянут и жмут, пока они совсем не раскраснеются и не станут такими жгуче твёрдыми. — Тут Арс делает паузу и доверительно шепчет, будто в самое ухо, возможно действительно наклонившись. — Я бы укусил.       Антон сглатывает без причины и поворачивает голову к Арсу, снова прижимаясь к стеклу щекой. У него горят уши.       — Зачем?       Арсений приподнимает в удивлении брови, зрачки расширенные, будто спрашивая «Антош, ты дурак?», но затем продолжает:       — Чтоб потом, когда наденешь футболку, тёрлись болезненно и снова становились твёрдыми, жаждущими. Напоминающими.       Антон на Арса больше не смотрит, он думает о том, как у него стоит, и о том, как сейчас от фантомной боли твердеют его соски, как они трутся об футболку. О том, что сейчас он едва заметно покачивается рефлекторно всем телом, Антон старается не думать. Ему вдруг стало жарко, дыхание замерло где-то у гортани.       Антон слышит, как теряется в собственной фантазии Арс, уже и не уверен вовсе, говорит ли друг о ком-то конкретном, или это всё то, что навеялось ему в горячечном бреду. Было ли с ним такое когда-нибудь, или же это всё его такое мимолётное… Словно мысли вслух? Ни словом же не выдал кто и с кем. А у Антона подкашиваются ноги, благо Арс не видит, как дрожат колени.       А Арсений всё не останавливается.       — Рука на бедре, сжимает сильно, даже немного больно, но потом ведь дело вовсе не в боли. А в чувстве принадлежности и опять же — в воспоминаниях. Потом, даже не глядя в зеркало, ты будешь помнить следы, от тёмно-синих до едва различимых жёлтых, там, на бедре, вспоминаешь, как движения стали резче, как горячо было… Воспоминание, разделённое на двоих.       Антон весь вздрагивает, выныривая из той картины, что нарисовал Арсений, когда рука внезапно крепко обхватывает его шею и гладит вверх-вниз тремя движениями по коротко стриженным волосам. Всё тело передёргивается, а особенно напряжённые части трутся об одежду.       — Давай, пора.       Арсений лёгким движением бедра отталкивается от подоконника, захватывает пальцами куртку с кресла и идёт к двери. На полпути поворачивается и смотрит вопросительно, со своей вечной полуулыбкой, мол «Ты идёшь?».       Смотрит так, будто и не случилось ничего вовсе…       Антон косится на него через плечо, у самого почему-то горят губы, а на шее отпечатался след чужой руки.       — Я догоню.       Арс задумчиво кивает и уходит, с тем же тихим шуршанием, с которым пришёл.       А Антон невидяще смотрит на город и думает о том, что вовсе не собирается дрочить на призрачное ощущение зубов на груди, на крепкую хватку пальцев на бедре и голос Арса у уха.