Моя награда

       - У брата неприятности, - произнёс Чонин. Глаза цвета осенней листвы округлились, губы приоткрылись, чтобы задать вопрос, который девушка так и не смогла озвучить. - Но я не могу рассказывать об этом. Брат просил отдать ему ту вещь.       - Ту вещь? - словно эхо повторила девушка.       Она развернулась и неуверенными шагами направилась к лестнице. Погружённая в себя, запутавшаяся в мыслях и чувствах. Чонин думал, что план его провалился, что Хёнджин ничего не оставлял, и тогда последняя ниточка терялась. Но примерно через пятнадцать минут, когда часы пробили восемь раз, она вернулась, прижимая к груди свёрток. Она смотрела на кожаный переплёт так, будто это было её драгоценное дитя, и совесть вновь больно уколола сердце юноши.       Для Хёнджина любовницы были лишь инструментом. Оставив работу у старого Грю и получив из рук Чана фамильяр, он как будто стал другим человеком. Чонин заметил это, но говорить ничего не стал. Раньше хён с ним проводил много времени, играл и дурачился, теперь он стал более хмурым и каким-то отстранённым.       Меж братьями было негласное соглашение: никто и ни о чём не спрашивает. Поэтому Чонин не знал о прошлом Хана и Хёнджина. Если они не хотели рассказывать — никто не заставлял. Также не все братья рассказывали о своих фамильярах. Хоть Лисёнку и было любопытно, Чан пообещал, что расскажет ему об этих штуках в день его шестнадцатилетия. И в прошлом году Сынмин как раз тоже начал вести себя странно. Он больше не плакал и не хватался за Минхо как за спасительный круг. Всё больше времени он проводил в лаборатории с Ханом, где они готовили взрывчатые вещества.       Их семья по-прежнему оставалась такой же крепкой. Несмотря на то, что дети выросли, никто из них не хотел покидать старый дом ведьмы. Ночью Хёнджин уходил в город, но ранним утром всегда возвращался к завтраку. Он говорил, что не может есть ничего другого, кроме стряпни Минхо.       - Я не знаю, почему в тот вечер он оставил эту вещь у меня, - Лили говорила тихо, чтобы не заплакать перед гостем.       - Могу я задать Вам вопрос? - поинтересовался Чонин. Девушка кивнула, опустив голову; она не хотела расставаться с этими предметами, ведь они связывали её с любимым.       - Брат не рассказывал Вам о своём последнем деле? - сердце её гулко забилось от этих слов. Чонин понял, что поторопился, и тут же попытался сгладить ситуацию. - Если это тайна, то можете не рассказывать!       Но Лили лишь нежно улыбнулась. Она подошла к дивану, села в уголок и поджала стройные ноги. Так она выглядела ещё более хрупкой, похожей на ребёнка. Хотя она была старше Хёнджина. Чонин не решался спрашивать, сколько ей лет. Девушка оторвала руку от заветного свёртка, чтобы поманить юношу на диван. Оставалось покорно присесть на краешек.       На тонких персиковых губах застыла нежная печальная улыбка. Солнце осветило её бледное лицо. Копна светлых волос превратилась в призрачный ореол. Тогда Чонин увидел, что её глаза, которые казались карими, теперь жёлтые, завораживающие, как у кота. Она была очень красива, как белая королевская лилия, распустившаяся в прекрасном саду.       - Ты удивительно похож на него.       Чонин был изумлён. Он всегда считал Хёнджина воплощением красоты на Земле и мог лишь мечтать о том, чтобы быть на него похожим. Он не поверил Лили и хотел возразить, но его остановила слеза, скатившаяся по белой щеке девушки, будто бы капля росы на лепестке.       - Извини, если я смутила тебя. Просто... я так сильно скучаю по Джинни. Ты его любимый братишка, которым он дорожит, поэтому рядом с тобой я могу немного погрустить, - юноше оставалось только молча наблюдать за тем, как один за другим прекрасные бриллианты скатываются на чёрное платье. - Он, - продолжила она, немного успокоившись, - искал информацию о графе Саммерсе.       Оказавшись за воротами, Чонин первым делом развернул свёрток. Теперь он понимал, почему Лили не могла расстаться с ним. Внутри лежал медальон, в котором хранилась прядь волос хёна. А вот второй вещью стала тетрадь Хана. Юноша едва не выронил её из рук. Зачем Хёнджин унёс её сюда? Знал ли он о нападении заранее? А если знал, то почему молчал? И почему эта тетрадь?       В последнее время многих людей обвиняли в колдовстве, причём безосновательно. Стража могла прийти в любое время и в любой дом. Братьям было, что скрывать, потому уже некоторое время они планировали уехать из Хэлдсворта. Хан понимал, что главной уликой могла стать книга колдуна. Спустя столько лет он уже выучил её наизусть, а некоторые рецепты преобразовал сам. Но самые ценные он всё же решился переписать в тетрадь. Саму же книгу ещё весной сжёг во дворе.       Собрав всё мужество, которое в нём было, Чонин отправился домой. Он шёл в направлении площади. Каждый шаг давался ему с трудом. Он медленно пересекал одну улицу за другой. Люди сновали туда-сюда, посыльные мчались из одного конца города в другой, с рынка доносились крики торговцев. Город кипел, был полон жизни. Сердце юноши забилось быстрее, когда, наконец, он увидел пустые перекладины виселицы. Как же он боялся увидеть там изуродованные разложившиеся тела братьев! Это видение было самым страшным его кошмаром. Вновь свет надежды вспыхнул в его душе, словно слабый дрожащий огонёк.       Он подошёл к одному из попрошаек, сидящему возле кирпичной стены пекарни, и кинул ему в оловянную миску горсть звонких монет. Глаза бедняка загорелись алчным огнём. Прокашлявшись и продолжая играть роль искалеченного старца, мужчина спросил:       - Что желает узнать юный господин?       - Два месяца назад здесь состоялся суд над колдунами, - Чонин старался говорить ровно, не выражая никаких эмоций, дабы не раскрыть себя. - Ты видел это?       - Видел ли я? - попрошайка усмехнулся. - Да я век живу в этом смрадном городишке. И каждый день сижу на этой площади и в дождь, и в стужу, - Чонин прервал его и кинул в миску ещё несколько монет, давая понять, что ему совершенно не интересна жизнь бедняка. - Да, юный господин, то ещё было зрелище. Горели как головешки! Поговаривали, что одному всё же удалось уйти от кары небесной. Мальчишку на каторжные работы отправили. Меня тогда тоже чуть не загребли, а вот старику Пенси не повезло: погнали как лошадку.       Чонин вспомнил этого самого Пенси. Того поставили в первый ряд упряжки. И вовсе он не был стариком — мужчина средних лет, постоянно кашляющий. После того как их привели в долину, юноша больше не видел попрошайку. Но иногда ночами ему казалось, будто он слышит его лающий кашель.        Смысла в других вопросах больше не было, но юноша снова подбросил пару монет:       - Таверна Грю.       - О! Это лавочник Бикс, собака, - выругался бедняк, меняя положение тела, теперь Чонин видел, что одна нога у него действительно отсутствовала. - Грю хорошим был человеком. По четвергам он давал мне выпить пинту пива бесплатно. О, как же я любил те четверги! - юноша сильнее сжал кулак, спрятанный в кармане плаща. - Бикс сдал его с потрохами. Следующей же ночью псы Саммерса выволокли жену и сына Грю на улицу, а его самого сожгли вместе с таверной. Обвинили в колдовстве. И кого? Торговца! А говорил ему Пенси, чтоб не пускал мальчишек из логова ведьмы. Только колдуны могли там поселиться, - но разговаривал калека уже с морозным воздухом.       Чонин будто испарился с площади. Он изо всех сил рванул за город, в родимый дом. Он знал. Он уже знал, о том, что его братья мертвы. Так почему же было так больно? Почему слёзы лились, не переставая? Почему дорога под ногами расплывалась?       Юноша оказался за городом в мгновение ока и продолжал бежать. Споткнувшись и падая на землю, Чонин успел увидеть кусочек леса вдали, за которым должна была возвышаться печная труба. Но там ее не было, потому что и дома больше не было.       На поляне чернели головешки, присыпанные песком и опавшей листвой. Дожди уже давно залили чёрный пепел. Остов печи местные жители растащили на кирпичи, это было очевидно. И не осталось больше ничего. Кастрюли с деревянными крышками расплавились и лежали на земле бесформенным куском. А что-то, может, украли эти серые городские крысы, вечно смотрящие на детей с презрением.       Гамак на чердаке, табуреты, сделанные Бином, пальто Хёнджина — ничего больше не осталось. Огонь в очередной раз отобрал у Чонина дом и родных. Снова пожар был виновен во всём. Юноша упал на твёрдую, замёрзшую землю и закричал. Он кричал изо всех сил, но боль не ослабевала. Сердце всё так же рвалось на части. Пока он бежал к пепелищу, карман его наполнился кровью — так сильно впились ногти в ладонь. И теперь капли падали с плаща на песок. Воздух наполнился мерзким ароматом железа.       Ничто в этом мире не могло заглушить его отчаянный зов. Ни одна птица, ни один зверь в лесу не встрепенулись. А юноша кричал снова и снова. Едва приподнимаясь с земли, он валился обратно. Стараясь сжаться в комочек, закрывая лицо руками, Чонин пытался спастись от отчаяния и боли. Размазав слёзы по лицу окровавленной ладонью, задыхаясь, он хрипел, пока в бессилии не упал, раскинув руки.       Он не мог больше ничего сказать, прокричать или прошептать. Слёзы лились в тишине. В сером небе появились первые снежинки. И тогда юноша подумал, что было бы очень хорошо, укрой снег это чёрное место. Пусть он похоронит обломки дома и его вместе с ним. Зачем было вырываться из долины? К чему было бороться и цепляться за жизнь? Зачем всё это? Почему он не умер тогда? Почему не в один день с ними и почему не в пламени одного костра?!       "Ты снова сдаёшься".       Чонин смотрел на падающие одну за другой снежинки и не понимал, собственные ли мысли пришли ему в голову или он слышит голос кого-то другого.       "Я не могу их воскресить. И ты прекрасно это понимаешь".       - Чармер?       Чонин и думать забыл про этого обманщика-лиса. Быть может, безумие вновь настигло его. Рядом никого не было. Лишь тихо падал снег.       "Я всегда исполняю свои обещания. И пусть ты не можешь видеть меня, я остаюсь рядом. Пока ты не исполнишь своё желание".       - Желание? Ах, да. Я же хотел отомстить. Скажи, а ты отомстил?        "Отомстил".       - И ты смог жить дальше?       "Смог".       - Тогда как же ты умер?       "Отомстили и мне. Это замкнутый круг, полный ненависти и злобы".       - Предлагаешь мне пойти той же дорогой?       "Ты не будешь один".       И, наверное, именно эта фраза стала для Чонина решающей.