Of Love and Moonrises

21:01 Одри резко подскочила на кровати, прижав руку к груди и начав всхлипывать. — Донна? — закричала она, свесив ноги с кровати и споткнувшись при этом об них. Упав вперед, она уперлась в комод и поднялась, обходя мебель в темноте, пока не нашла дверь и не выскочила в коридор. — Донна! Доктор Хейворд встретил ее на лестнице, и она рухнула в его объятия, неудержимо рыдая. Донна была прямо за ним. — Одри, дорогая, — доктор Хейворд помогал ей преодолевать ступеньки в поисках более ровной поверхности. — В чем дело? — Снова что-то приснилось? — спросила Донна, подхватывая Одри, заменяя в этом отца. — О, Донна! — Одри плакала, сжимая плечи подруги. — Вот именно... Ничего не приснилось! Совсем! — Но я думала... — Донна погладила ее по спине. — Одри, разве эти сны не пугали тебя? Ты не рада, что они ушли? — Ты не понимаешь! — она плакала. — Если он мне не снится... Значит, его больше нет, не так ли? Не значит ли это, что он ушел, и я не смогу до него достучаться? Доктор положил руку на плечо Одри. — Одри, нам нужно поговорить, хорошо? — он предложил. При этих словах Одри не выдержала. — Что случилось? Почему нам нужно поговорить? Что-то случилось с агентом Купером? — Папа, — пожурила Донна, когда Хейворд старший вздохнул, ругая себя за неудачный выбор слов. — Ничего не случилось, Одри, — сказал он ей. — Все в порядке. Но пока ты спала, кое-что произошло, и... — Как долго я спала? — спросила она. — Всего несколько часов, Одри, — ответила Донна, успокаивающе поглаживая ее по спине. — Только что перевалило за девять часов. — Давай, дорогая, — произнес доктор Хейворд. — Эйлин приготовила жаркое в горшочке. Мы держали его теплым для тебя в духовке. Ты можешь поесть, и мы все обсудим, хорошо? Одри кивнула, рыдания застряли у нее в горле, пока она спускалась по лестнице между Донной и ее отцом. Она устроилась на диване. Гарриет и Герстен, послушно выполнившие свою домашнюю работу за обеденным столом, были отпущены восвояси. Пока Донна доставала еду для Одри, Уилл начал объяснять план, который был намечен днем. Одри слушала, впитывала все и съела очень мало еды с тарелки, которую Донна поставила ей на колени поверх сложенного прямоугольника кухонных полотенец. Она катала мясной рулет по тарелке, прокладывая дорожки в соусе, и каждый кусочек прилипал к зубцам ее вилки. Она не задавала никаких вопросов. Когда Уилл закончил, и тишина затянулась на достаточно долгое время, от того, что ему было больше нечего сказать, она оторвала взгляд от еды. – Значит, это должно произойти сегодня вечером? – она спросила. – Судя по всему, да. Одри кивнула: – Итак, мы идем в лес... В то место, Гластобери Гроув? – спросила она. – И мы будем ждать там, пока откроется эта дверь? Доктор кивнул головой. Донна наклонилась вперед. – Одри, он действительно подарил тебе кольцо во сне? Одри сунула руку в карман юбки и достала кольцо. – Я знаю, это звучит безумно, но так и случилось. Донна потянулась, чтобы коснуться его, и Одри инстинктивно отдернула руку: – Нет, Донна, ты не должна его трогать. – Ты прикасаешься к нему. – Я знаю, но... Думаю, если ты прикоснешься к нему, но тебе не положено... Могут случиться плохие вещи. Боб может найти тебя. Донна положила руки обратно на колени. – Что ты должна с этим делать? Одри посмотрела вниз на кольцо, а затем снова на дока Хейворда. – Уничтожить его, я думаю. Я не знаю. – Все, что мы знаем, это то, что и мистер Джерард, и агент Купер оба сказали одно и то же – что кольцо каким-то образом было повреждено и должно быть уничтожено, – ответил он. – И Джерард, и миссис Лантерман, и миссис Палмер все сказали, что ты единственная, кто вообще способен это сделать, – сказал он, сделав паузу, прежде чем добавить: – То есть, если ты решишь это сделать. Одри была ошеломлена. – Ну, очевидно, я это сделаю. Донна слегка улыбнулась и сжала руку Одри. Доктор Хейворд откинулся на спинку стула. – Я так и думал, что ты это скажешь, – вздохнул он, подняв руку, чтобы рассеянно почесать пятнышко на щеке. – Ну... Полагаю, мы должны сообщить шерифу, что план готов, чтобы он мог подготовить то, что нужно. – Он повернулся в кресле и потянулся к телефону. – Что я должна делать? – спросила она. – Полагаю, мне понадобится теплая одежда в горах. Может, варежки. Кольцо, очевидно. – Она закусила губу. – Должна ли я принести что-нибудь еще? Чеснок защищает только от вампиров? Доктор Хейворд выдавил легкую улыбку. – Я бы посоветовал тебе съесть что-нибудь сытное, дорогая. Может, еще немного отдохнуть, прежде чем придет время идти дальше. Он начал набирать номер. Сердце Одри заколотилось в ушах. – Доктор Хейворд? Он сделал паузу, поднеся телефон к уху. – Хм? – Я могу умереть, верно? Как будто из комнаты высосали воздух. Никто не дышал; никто не моргнул. Даже тиканье часов на каминной полке, казалось, остановилось. Затем он положил трубку на подставку и вздохнул. – Не знаю, Одри, – ответил он. – Я не знаю, где это место, куда ты собираешься. Не знаю, что там скрывается. Я знаю только, что это опасно. Одри кивнула. Долгое время она смотрела на тарелку с недоеденной едой, все еще стоявшую у нее на коленях; она сжала кольцо в ладони. – Одри? Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. – Думаю, мне нужно увидеть отца.

***

Мемориальная больница Калхуна 22:08 Часы посещений в Мемориале Калхуна давно закончились, когда Одри приготовилась перешагнуть порог и войти в одиночную палату своего отца. Та находилась в уединенном углу того, что было почти личным крылом, учитывая, что других пациентов в соседних с его палатой не было. С Донной рядом у Одри был свободный доступ ко всей больнице; ни одна медсестра не обратила внимания, когда она проходила мимо, остальные врачи просто кивали в знак молчаливого приветствия. Она привыкла, что на нее не обращают внимания, но сегодня из всех ночей Одри хотела быть увиденной. Она хотела, чтобы ее заметили. Хотела, чтобы ее видели и ценили, и больше всего на свете Одри хотела, чтобы ее любили. Если это моя последняя ночь на земле, – подумала она, – я не хочу провести ее незамеченной. Поэтому было больно, что никто не смотрел ей в глаза, пока она шла по почти пустынным больничным коридорам. Она хорошо это скрывала, но, подходя к палате отца, вдруг задалась вопросом, была ли это вообще такая хорошая идея; что, если он, как и все остальные, посмотрит на нее холодно, отстраненно и незаинтересованно? Она напряглась. Донна заметила это: – Ты в порядке? – Да, – солгала Одри. Пауза. – Что ты собираешься ему сказать? У Одри, честно говоря, не было на это ответа; ей нужен был сценарий, пусть даже наполовину набросанный и очень грубый с краев, который мог бы вести ее через разговор. Проблема была в том, что она понятия не имела, как отреагирует отец. Бен Хорн, который за несколько недель до этого занимал в ее жизни лишь мифологическое место, вероятно, будет злым и собственническим, но по чисто эгоистичным причинам. Не было бы ни заботы, ни беспокойства, ни любви. Это был Бен Хорн, которого она знала и могла изобразить даже во сне, но которого она боялась и ненавидела в равной мере. Бен Хорн, вышедший из своей лихорадочной фантазии о гражданской войне, несомненно, был из другой оперы. Это был человек, который организовал целую экологическую кампанию, вопреки своим собственным финансовым интересам, чтобы спасти вид лесного млекопитающего, на который большинству людей было бы наплевать. Будет ли это тот мужчина, которого она встретит по ту сторону двери? Который Бен Хорн очнулся от комы? Одри просто пожала плечами. – Я не знаю, что собираюсь сказать, Донна. Я действительно не знаю. Донна улыбнулась и кивнула, как будто поняла, но Одри точно знала, что это не так. С ее точки зрения, никто не мог этого понять. Это было одинокое, отчуждающее чувство. – Я подожду тебя здесь, – сказала Донна. – Хорошо, – улыбнулась Одри. – Удачи, – прошептала Донна, отступая назад к ряду скамеек цвета пыльной розы и морской пены, выстроившихся вдоль дальней стены. Одри поднесла руку к двери и помедлила, прежде чем постучать. Изнутри раздался голос ее отца, разрешающий войти. Она положила руку на дверную щеколду, сосчитала до трех и нажала на нее. Бен Хорн сидел на своей больничной койке, глядя на экран телевизора, свисающий с потолка в дальнем углу, по которому в прайм-тайм шел специальный выпуск "Приглашения к любви". Рядом с ним, на тележке на колесиках, стоял второй телевизор с отключенным звуком – над бегущей строкой, показывающей взлеты и падения мировых рынков за день, беззвучный ведущий новостей читал о главных событиях сегодняшнего дня. Рядом с кроватью стоял поднос с недоеденной едой; никаких личных вещей не было в помещении, за исключением дюжины или около того больших букетов с надписью "Выздоравливай". Они стояли вдоль оконной стены и так сильно благоухали, что Одри вспомнила цветочный магазин дальше по улице от универмага, где она купила свой собственный букетик для выпускного вечера в прошлом году. У нее появилось преимущество – она попала в тень, отбрасываемую светом от лампы над кроватью, отчего тот попадал на стену рядом с выступающей дверью в ванну. Спрятавшись, она некоторое время наблюдала за отцом, пораженная его видом. Он был укрыт местными одеялами до пояса; вместо бумажных больничных ночных рубашек, которые должны были носить большинство пациентов, Бен Хорн был одет в шелковую пижаму, богато расшитую золотом и медью. Он был бледен, как простыни на кровати, где лежал, а повязка на голове почти сливалась цветом с его кожей. Он не спал и, казалось, был очень поглощен мыльной оперой, разыгрываемой перед ним, но его руки выглядели слабыми лежа на коленях. – Я уже принял вечернее лекарство, – сказал он, не отрываясь от телевизора. – Так что, если вы здесь не для того, чтобы добавить что-нибудь забавное в мою капельницу, могу я предложить... – Привет, папочка. При звуке ее голоса голова Бена резко повернулась к двери, и когда Одри вышла из тени, он будто стал другим человеком. – Одри? – спросил он. Распахнув глаза и разинув рот, он поднял руки, широко раскрыв их. – Боже мой, Одри! Она пересекла комнату – любая неуверенность в том, что ей делать, исчезла, когда ее охватило желание обнять и быть обнятой им. Осторожно, чтобы избежать его травм и капельницы, прикрепленной к руке, она перегнулась через кровать и уткнулась в его руки. – Боже мой, – выдохнул он. – Моя маленькая девочка... – Как дела? – спросила она сквозь слезы. Он немного оттолкнул ее, заметив повязку на лбу и синяки на лице. – Что, черт возьми, с тобой случилось? – он спросил. Одри покачала головой. – Это ты все еще в больнице, – попыталась она рассмеяться. – Когда они тебя отпустят? Мама в каком-то особом месте в Пьюджет-Саунде с Джонни. Я жила у Хейвордов... Но ты уже знаешь об этом. Дядя Джерри был... – Одри, – остановил он ее, глядя ей прямо в глаза. – Что случилось? Одри замолчала, и на мгновение все, что она могла слышать, был окружающий шум больничной палаты – горячая вода в радиаторах, жужжание телевизоров, звуковой сигнал его кардиомонитора и гудение от лампы над кроватью. В относительной тишине ей показалось, что она слышит биение собственного сердца, пока внезапно это не стало всем, что она могла слышать. И когда оно загудело в опасной близости от ее барабанных перепонок, Одри почувствовала слезы на ресницах и узел, образующийся у основания ее горла. Она ничего не могла с собой поделать; история просто выплеснулась наружу. Каждая деталь в одном длинном и запутанном монологе сорвалась с ее губ. Она начала с ночи представления и не останавливалась, пока не рассказала ему все – о своих отношениях с агентом Купером, о его изменении в поведении, о нападении накануне вечером в вестибюле лифта, о своем спасении и осознании за последние двадцать четыре часа. – Но он вел себя так странно, папа, – закончила она, – И это было потому, что он отправился в это место, в это сверхъестественное место, и когда он вернулся, то был другим, и хотел причинить мне боль... Ну, не он как таковой... Я имею в виду... Это был он телом, но не духом. Он никогда бы не ударил меня. Никогда бы не оставил меня на горе... Я чуть не умерла, но он бы никогда... – Подожди, подожди, – вмешался Бен, поднимая руку, чтобы коснуться повязки на ее брови. – Так он сделал это? Одри вздохнула. – Нет, папа, это был не совсем он, понимаешь, это был... Но Бена разъярился: – Этот ублюдок! С самого первого момента, как я увидел его, Одри, клянусь тебе... Расстроенная, Одри положила свои руки на его в тщетной попытке успокоить. – Я не очень хорошо это объясняю, совсем нет, – вздохнула она. – Агент Купер был одержим. Злым духом по имени Боб, который живет в лесу, в месте под названием Черный Вигвам. Выражение его лица, когда он понял, что она говорит, было бы комичным, если бы не ситуация; казалось, он был готов спросить, действительно ли медсестры не добавили что-то забавное в капельницу. ЛСД, возможно, раствор псилоцибина. Может пейотль. Одри подавила то, что было бы очень неуместным хихиканьем, смахнув остатки слез. – Что ты имеешь в виду? – наконец спросил он. – Он там, настоящий Дейл, Хороший Дейл, – сказала она. – Он заперт в Вигваме, а человек, который ходит среди нас здесь... Похож на злого двойника. Хороший Дейл не контролирует ситуацию... Во всяком случае, не все время. – Она перевела дыхание. – Но у него бывают моменты, когда он прорывается. Он смог спасти мне жизнь. Призвал мне на помощь шерифа Трумэна. Теперь моя очередь помочь ему. – Ты хочешь помочь человеку, который чуть не убил тебя? Сердце Одри упало; она не учла тот факт, что большинство здравомыслящих людей не поверили бы в историю об одержимости демонами и порталах духов в лесу. Конечно, ее отец отнесся бы к этому скептически. А теперь я чувствую себя дурой, – подумала она, нахмурив брови и прижав большой и указательный пальцы к переносице, изо всех сил стараясь оставаться стойкой. – Я единственная, кто может ему помочь, единственная, кто может его спасти, – сказала она, глядя на него. – Не пытайся отговорить меня от этого. Все пытаются, но это не сработает. Я сделаю это. Его лицо изменилось, смягчилось. Он медленно моргнул. – Я бы не стал оскорблять тебя, пытаясь переубедить, – сказал он. – Возможно, я не отец года, но если что-то и знаю о своей дочери, так это то, что когда она что-то решает... – Так ты мне веришь? – она спросила. – Что я говорю правду? Он долго думал, прежде чем ответить. – Я не могу себе представить, зачем бы ты могла придумать подобную историю, – сказал он. – Я бы не стала, клянусь. Он кивнул, глядя ей в глаза, прежде чем полностью отвел взгляд. Мгновение он смотрел на телевизор, подвешенный к потолку; на экране шла реклама компании по продаже недвижимости. Затем он вздохнул и посмотрел на свои руки, которые дважды сжал, прежде чем снова положить их на колени. – Твоя мать и я не всегда были блестящими примерами выполнения родительских обязанностей, в отличие от других в нашем сообществе. Мы не столько воспитывали тебя и твоего брата, сколько позволяли вам воспитывать самих себя. Мы не можем ставить себе в заслугу то, кем ты являешься сегодня. – Он снова вздохнул, на этот раз дольше, держа руки сцепленными. – Мы не были хорошими родителями, и я ужасно сожалею об этом. Одри почувствовала желание возразить ему, руководствуясь вежливостью и хорошими манерами, которым она научилась за годы работы в гостиничном бизнесе. Сказать ему, что он ошибался и что сделал все, что мог, хотя она знала, что это ложь. Факт оставался фактом: он был далеко не идеальным; отсутствовал в лучшие времена и был откровенно жестоким, пренебрежительным и подлым в худшие. Она знала это и не могла – не стала бы – лгать, чтобы пощадить его чувства. И все же, сидя в этой комнате с мужчиной, который обнимал ее, если это было удобно, и игнорировал, когда это было неудобно, всегда, кроме последних нескольких недель ее жизни, она чувствовала себя странно умиротворенной. Одри села и глубоко вздохнула, подняв глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. – Ты прав, папа, но все в порядке, – сказала она ему. – Я тоже не была идеальной дочерью. – Но в том-то и дело, Одри, – сказал он, протягивая руку и беря ее крошечные бледные ручки в свои. Отцовское действие, от которого у нее перехватило горло и на глаза навернулись слезы. – Несмотря ни на что, ты превратилась в человека, знакомством с которым я горжусь. – Он сделал паузу. – Ты замечательная женщина. На мгновение Одри почувствовала себя виноватой за то, что так долго ждала, прежде чем навестить его. Одри посмотрела вниз на их руки, а затем на его лицо. – То, что я собираюсь сделать сегодня ночью... Это опасно, – призналась она. – Так много вещей может пойти не так. Я могу оказаться там в ловушке. Могу умереть. Я боюсь... – Боишься? – спросил он. – Ты пережила похищение и почти смертельную передозировку героином, взрыв, унесший жизни всех остальных в том здании, и нападение на твою жизнь со стороны человека, который, как ты утверждаешь, одержим демоническими духами из глубин ада. Боишься? – он покачал головой. – Ты Одри Хорн. Сегодня не та ночь, когда ты умрешь. Одри услышала его слова, и сама удивилась, когда часть ее действительно поверила им. Это чувство было сильным; оно жило в ее позвоночнике, расправляло плечи и зажигало огонь в кончиках пальцев. Ей не терпелось двигаться, действовать и менять мир вокруг себя, подчинять его своей воле. Потому что до сегодняшнего вечера, она никогда не чувствовала себя достаточно важной, чтобы существовать самостоятельно, не так, как он описывал. Как и многие другие до нее, она была привязана к отношениям, которые у нее были, с мужчинами, на чьих орбитах она существовала, пусть и недолго. Одри была единственной дочерью Бенджамина Хорна; она была законной наследницей состояния своего деда до тех пор, пока Джонни Хорн оставался на своем нынешнем уровне развития; она была жертвой Жан Рено, увлечением Джона Джастиса Уилера, другом и любовницей специального агента ФБР Дейла Купера. Если бы события прошлой ночи развивались по-другому, вполне возможно, что ее жизнь закончилась бы от руки мужчины; ее некролог был бы превращен в черно-белую реальность действиями мужчины. Но теперь она поняла, что стоит на краю чего-то гораздо большего, чем имя Хорн, передаваемое по отцовской линии на протяжении веков. Большего, чем дюжина комнат, которые занимала ее семья в одном конце отеля Грейт Нортен, расположенного на вершине водопада в глуши. Там, где Одри провела годы своего становления, изображая из себя Рапунцель с волосами цвета воронова крыла, что ожидала своего сияющего рыцаря. Теперь у нее был шанс сыграть героя-победителя. Она будет рыцарем. – Ты любишь его, не так ли? Голос отца вырвал ее из задумчивости, заставив вздрогнуть. Одри долго молчала, прежде чем кивнуть. – Да, папа. Я очень люблю его. И он любит меня. Я знаю, что он никогда меня не обидит. Никогда. Вот откуда я знаю, что это не он. А это значит, что он там, и я не могу оставить его после всего, что он сделал для меня. После всего, что он мне показал, всего, что заставил почувствовать. Бен задумчиво прищурил глаза, продолжая сжимать руки дочери в течение долгого молчания. Затем он перевел дыхание. – "Увы! Я никогда ещё не слышал И не читал – в истории ли, в сказке ль, – Чтоб гладким был путь истинной любви". – сказал он, сжимая ее руку. – Шекспир? – догадалась Одри, преисполненная надежды, что так оно и было. Она всегда слышала, как он шепчет сонеты другим: сотрудникам и особым гостям. Она никогда не получала от нее ничего подобного. – Сон в летнюю ночь, – сказал он. Одри моргнула; ее слезы наконец закапали, упав на рукав свитера. Бен цокнул и постучал по кончику ее носа, заставив рассмеяться. – Одри, прежде чем ты уйдешь... – он потянулся к верхнему ящику тумбочки рядом с кроватью, наклонился, чтобы открыть его, и вытащил что-то. На взгляд Одри, это был не более чем маленький кожаный мешочек, но, когда он открыл его, она поняла, что там лежали монеты. – Мне не нужны деньги, – сказала она. – Я не дам тебе денег, – сказал он, вытаскивая из кожаного мешочка золотую монету. – Ну, формально да, но... – Держа монету между пальцами, он протянул руку, разжал ее и вложил ей в ладонь. – Это особенная монета. Она принадлежала моему деду, твоему прадеду, первому из рода Хорнов, что поселился в Твин Пикс почти сто лет назад. Передаваемая из поколения в поколение как знак удачи, она перешла ко мне после смерти моего отца. Одри посмотрела на монету. Та был тяжелой, явно сделанной из золота. На одной стороне было выгравировано изображение индейца в традиционном головном уборе; перевернув ее, она увидела, что на обратной стороне был изображен орел, стоящий на связке стрел и держащий в когтях оливковую ветвь. Ее заявленная стоимость составляла два с половиной доллара, но Одри подозревала, что реальная стоимость была намного больше. – Теперь я даю это тебе, – сказал он со вздохом, прежде чем приступить к своей версии объяснения. – Твой прадедушка построил хижину на берегу озера и вырастил там семью. Твой дед занял это место и построил отель, – он посмотрел на ее руку, – все, чего я когда-либо хотел, – это продолжить их наследие, но... В свете недавних событий, я думаю, будет уместно, чтобы эстафета была передана следующему поколению, так сказать. Теперь она твоя, Одри. Напоминание о том, откуда ты родом, и свет, который покажет тебе, куда ты идешь. – Но... Почему? – она спросила. Он кивнул, прищурив глаза. – Наши предки шотландцы, как ты хорошо знаешь, и есть легенда из тех мест, которая, я полагаю, гласит: женщина, выходящая в ночь новолуния, всегда должна носить с собой кусочек золота в левом кармане на счастье, – сказал он, постукивая монетой в руке Одри. – Если я не ошибаюсь, сегодня новолуние. И ты сама сказала: это опасная ночь. – Да, – сказала Одри, затаив дыхание. – Но это единственная ночь, когда мы сможем спасти его. – Тогда совершенно уместно, что ты должна держать это под рукой, – сказал он. Она крепко сжала монету в руке. – Спасибо, папа, – наконец сказала она, преодолевая тупую боль в мышцах, чтобы обнять его. Он поцеловал ее в висок. – Я собираюсь увидеть тебя по другую сторону всего этого, – сказал он. – Не сомневайся! – сказала Одри, в притворном преувеличении. – Одри, – сказал он, и в его голосе появились знакомые строгие нотки. – Я серьезно. Я хочу получить от тебя весточку, как только ты вернешься. – Хорошо. – Обещай мне. Она улыбнулась. – Я обещаю. Он кивнул, смягчаясь. – А теперь иди. Полагаю, у тебя много дел. Одри сместилась и спустилась с кровати на пол; она сунула монету в карман, где та с глухим стуком ударилась о кольцо. Затем она кивнула. – Спокойной ночи, папа. Она улыбнулась, чувствуя, что задыхается, и изо всех сил стараясь не позволить ему снова увидеть ее слезы. Был ли он искренне обеспокоен или же успокаивал ее притворной верой, она была благодарна за разговор. Если в итоге тот станет первым из многих в этих новых отношениях, то это было хорошее начало; с другой стороны, если он окажется последним, она была довольна тем, как завершила его. Одри подняла руку, чтобы помахать отцу пятясь к двери, открыла ее и вышла в коридор. Когда она закрыла за собой, звук эхом разнесся по коридору в обоих направлениях, заставив двух медсестер на соседнем посту поднять глаза. – Одри? – тихо позвала Донна. Одри подняла голову и потрясла ею; ее волосы качались взад-вперед в такт движению. – Да? Донна встала и прошла по коридору, пока не оказалась рядом с ней. – Ты в порядке? Одри кивнула. – Теперь я готова идти. – Домой? – Нет, – сказала она. – Думаю, что просто хочу немного побыть одна. Может быть, пойти прогуляться? Соберусь с мыслями. Донна покачала головой. – Я не оставлю тебя, – сказала она. – Мы можем прогуляться вместе. Или сесть за руль. Или все, что ты захочешь сделать. Одри наклонила голову. – Донна, сегодня школьный день... – С чего ты мне это рассказываешь? – спросила та со смехом. – Ты не пойдешь завтра в школу. И, может быть, в жизни есть более важные вещи, чем школа. – Она встала прямо. – Мы сестры, помнишь? И это должно что-то значить. Одри улыбнулась. – Ну, если ты действительно так считаешь... Думаю, мне нужен свитер потеплее, может быть, еще какие-нибудь брюки. Вся моя теплая одежда все еще в отеле. Но я должна появится в участке шерифа в полночь. Донна взялась за руки с Одри. – Тогда мы не должны больше терять время, не так ли? – она улыбнулась. – Давай, Одри Хорн. У нас есть работа, которую нужно сделать.