Дом восходящего солнца

Почувствовав касание холодных рук, Конан, круто развернувшись, вскинула перед собой предварительно вытащенный из-под сумки кунай, но, только заприметив длинную рыжую челку, облегченно выдохнула. Нагато — нет, Пейн — окинул её взглядом, после чего проявил явный интерес к оружию в руках девушки: он рассматривал его пристально и, кажется, чувствительными глазами подмечал в стареньком, подаренном еще их общим сенсеем, кинжале, царапины. Яхико называл их украшением. Он привык искать во всём плюсы. Чикушодо перевёл взгляд на неё. — Конан – показалось, что в этой вихрящейся сирени она видит вину. — Макото-сан сказала, что всё прошло успешно, — решил он нарушить неловкое молчание, наполненное невысказанными вопросами, внезапно возникшее меж ними. — Это… точно? — всё напряжение разом отступило, уступив место тревоге за него и ради него, — Как ты себя чувствуешь? — Немного болит голова, не более того, — проговорил он быстро и несвойственно. Можно было бы подумать, смущаясь, почти так же, как в детстве. — Я рада. Может, мне стоит прийти к тебе? — протараторила Конан, ловя взглядом его редкие движения: так легче воспринимать силой риннегана оживлённый труп, как сосуд воли Нагато. — Думаю… думаю, в этом нет необходимости, Конан. Согласно кивнув и выдержав странный, направленный на неё взгляд, куноичи тихо спросила: — Что происходит в Амегакуре, Пейн? Когда мы уже?.. — Киё уже приступил к исполнению своей задачи. Как только он доберется до резервации клана, я выйду с ними на связь. Тишина. Вновь. Свист ветра или капель дождя заполняли её, но не так, как раньше. Раньше они, молчаливые по своей природе, находили удовольствие в будто бесконечных разговорах друг с другом, а когда всё же выдыхались или же просто не могли найти тем для диалога, прижимались друг к дружке и вместе наслаждались ощущением молчаливого взаимопонимания, защищённости и покоя. Конан скучала, но не знала, способен ли Нагато в таком состоянии искренне нуждаться в их порой совершенно нелепых, детских беседах и в ней самой. Всё растаяло слишком внезапно, словно лёд по весне, оставшись мутными водами в памяти. — Конан, — прошептал Пейн. С еле различимыми нотками жалостливой просьбы, мольбы почти, — развернись, пожалуйста. — Зачем? — недоуменно вопросила девушка, высматривая в лице собеседника непривычные ей эмоции, но, не найдя и намёка на них, встала в пол-оборота. Пейн подошёл ближе. Казалось, вот-вот студеное дыхание смерти коснётся и так холодной кожи щеки. «Это же Нагато…» — силясь успокоиться, Конан вспоминала. Былое приходило то быстро и легко, то совсем неохотно, тягучими и прерывистыми картинами, подёрнутыми сизой дымкой: вот они, вдвоём, без сенсея и даже без Яхико, складывают бумажные цветы, слушая завывания ноябрьского ветра; вот Нагато водит угольком по светлому камню, а после — чернилами по бумаге. Он учил её рисовать тогда. Пейн ждал, не смел подходить ближе. И это по-своему, но выбивало лишние мысли из головы, отрезвляло, отчего Конан, окончательно расслабившись, развернулась к нему спиной. И ничего не почувствовала. Не услышала. От этого пробуждалась на время затихшая тревога, и казалось, что сейчас с громким треском лучи света с мерцающими фиолетовым в них звездами и водяными пылинками, разойдутся и вопьются жадным зверем под ребра — именно там зарождалось и волнение, и страх, и чувство вины. И неожиданностью было услышать глухой звук. Так скользила собачка по молнии. Чёрно-красная хламида упала близ ног, в хлябь. Не смотря, но чувствуя осторожное и даже боязливое касание, она поняла — ей в основание шеи он уткнулся кончиком подбородка, и от ощущения девушка вздрогнула, дёрнулась. От него прошибало. Не встретив сопротивления, Пейн обнял её. На холодных, сероватых руках виднелись крупные и вздутые тёмно-синие вены — всё это казалось до скрежета зубами неправильным. Иллюзией израненного, повреждённого сознания или мастерски наложенным гендзюцу. Но Конан стояла, не смея расцеплять его рук, лишь взглянула мельком на ещё ближе прижавшегося к ней Пейна, который со слегка безумным блеском в глазах смотрел невесть куда. И она, вдохнув, положила руки поверх его. Знала этот взгляд слишком хорошо, чтобы сейчас сомневаться в чём-либо. — Я знаю… — еле слышно проговорил Пейн, пряча взгляд в копне волос, теряющих свою яркость под нисходящими белесыми лучами света. Не договорил, и Конан ощутила дрожь в теле Чикушодо. Погладила кисти рук, успокаивая: пребывая в эмоциональном потрясении, он всегда говорил с ощутимым трудом. — Я знаю, что изменился. Не в лучшую сторону, не так, как хотел бы. И ты тоже, — срывающимся в дрожь шёпотом Пейн взывал к тем далёким дням. — Ты ведь тоже… — сильнее сжимая её, Нагато словно вспоминал, насколько хрупка на самом деле Конан, — ты тоже видишь кошмары наяву, Конан? — Мне страшно, — сглотнув, ответила девушка с придыханием, — очень страшно, Нагато. Я, — запнувшись, она тотчас извернулась, и обняла друга в ответ, сжала в объятиях, боясь, что без этого простого и естественного когда-то жеста на неё вновь будет смотреть Пейн с глазами Нагато, — будто совсем одна осталась. Вас забрали у меня, — в бессильной злобе задрожали её руки. Как бы то ни было, она ждала мести, как когда-то куска хлеба и глотка чистой воды, — а я ничего не могу с этим поделать. Ни с… ним, ни с тобой. — Понимаю, — произнёс Пейн. — Я сам ощущаю это. Меня будто бросает обратно, туда, — он говорил прерывисто, с паузами, словно слова застревали где-то в груди, и приходилось выдавливать их из себя, — Я будто с ними до сих пор и… не знаю, как это объяснить, передать. Нам с тобой шестнадцать, а такое чувство, что вся жизнь уже прошла, — судорожно вдохнув, Нагато прижался своей щекой к её, слыша короткие всхлипы и ощущая влагу. — Я так боюсь тебя потерять, Конан. С ума от этого схожу. А потом плачу, иногда даже не замечаю этого. А знаешь, что я делаю потом? — тупо уставившись в никуда, уже спокойно произнес он. Спрашивал, кажется, и не ожидая ответа, поглаживая её по спине, успокаивая разрыдавшуюся девушку, — А потом я представляю как ты умираешь. От куная, взрыва, техники. Прокручиваю это у себя в голове и не могу остановиться. Хотелось бы. Но не могу, никак не вырваться. Всё вокруг… оно всё такое нереальное. Кошмарное. Так ведь не должно быть, Конан? Не должно. Вообще никак. А ничего не меняется, всё так же, как и когда нас родителей лишили, — отстранившись и обхватив ладонями лицо подруги, он большими пальцами вытер слёзы, — хотя казалось иначе. Я хочу, Конан… мы уже никогда не будем счастливы, без Яхико нам радость и счастье недоступны. Они скрыты от нас, как звёзды в дождливой ночи. Но страну можно восстановить. В моих силах свершить возмездие и даровать хотя бы им покой, ты ведь знаешь это? — всматриваясь в глаза девушки, уже спокойно, будто и не было этого срыва, молвил он. — Да, — тихо ответила она сквозь слёзы. Нагато был прав. В душе что-то отчаянно билось где-то в самих её недрах и шептало о страданиях. Нагато словом заставил шёпот вырваться из глубин и превратил его в крик. *** От едкого дыма тяжело дышать, и что-то внутри будто распирало, он, проползая жирным чёрным слизнем, застилал взор и обжигал чувствительную слизистую глаз. Больно дышать, больно смотреть. Даже просто ощущать на себе его жаркую клубящуюся длань больно. Роши, спотыкаясь, бежал что есть мочи, и казалось, что земля содрогается под разбушевавшейся толпой, скандировавшей громкие лозунги. Им в унисон в единой песне безумия звучали крики из горящего комбината. — Изуми, двигай быстрее! — окликнул подросток подругу, запыхавшуюся и надрывно кашляющую. У самого в груди засаднило от будто потяжелевшего воздуха. Кажется, она собиралась ответить что-то, но, откашлявшись, оглянулась: позади разъярённые мужчины повалили наземь шиноби, попутно резво обдирая его. Шиноби — не чунин даже, юнец — сопротивлялся, вырываясь из загребущих лап стаи исполосованными и обнаженными руками, на которых висели обрывки одежды. Ноги от такого зрелища подкашивались, а дышать становилось ещё труднее. И ведь казалось, что должна была уже привыкнуть — но тут ведь свой. Свои. Почувствовав сильное, даже болезненное сжатие руки и попытки волочь её, девушка, кивнув в растерянности, побежала сама. Где-то там, далеко и невозможно близко вместе с этим, раздался протяжный вой, сменившийся хрипом — по крайней мере, именно это обычно слышала Изуми. Рука Роши — белокожего, как и все они — посерела от сажи. Комбинат и рубки здорово коптили. «Такое пожарище точно заметят… » — отстранённо подумалось ей. Внезапно они — он — остановились. Роши грубо толкнул её в спину и прокряхтел, прикрывая нос и рот рукавом: — Драконь давай других. Чего встала?! Сама же знаешь, что делать, — выразительно посмотрев на неё, он поковылял обратно, к бунтовщикам, и вместе с ними заорал. А у Изуми словно пелена с глаз спала: она здесь не спроста. У неё на руках мелкий, да и не на руках тоже, благо уже сами могут себя прокормить. Только они не кровная родня. Сорвавшись с места, она побежала легко, хоть и саднило в груди и горле сильнее обычного, и казалось, что десны истекают кровью. Гуляки, встреченные по пути, шарахались от неё, как от прокажённой, а после смотрели вдаль, ища опасность — она знала, как обычно бывает. Дождь, как бы ни было странно, именно сегодня решил идти мелкими и редкими каплями, и это здорово раздражало. Мерзкий дождь в мерзкую погоду будто специально, чтобы не тушить огонь. Проводив взглядом умчавшуюся вдаль подругу, Роши взял выброшенную, по его мнению, каким-то идиотом кирку и каску. Он чувствовал себя почти что джоунином — сильным и бесстрашным, и с первым звоном металла о металл преисполнился этим чувством сполна. Будто и не было жесткого и решительного Саламандры. В их нестройном ряду раздались аналогичные звуки. Злые и голодные глаза, чуть ли не пульсирующие, смотрели вдаль, на башни Ханзо. А затем — на него. Как на лидера. Развернувшись, он снова ударил киркой о каску, и зашагал чеканно, ощущая, как внутри всё начинает гореть от гнева и злости, слыша, как позади раздаётся тяжёлый топот, и чем ровнее они шли в такт друг другу, тем быстрее расцветала в нём ярость. Вдалеке он заприметил столпившихся торгашей. Раздался хриплый возглас — это кто-то сзади упомянул о не выплаченной зарплате и пропадающих продуктах. — И шиноби его! Видели, что творят? Шиноби Ханзо и в правду наглели. Они врывались в дома, как когда-то делали солдаты Великих наций, и обирали до нитки. И Роши не мог не вспомнить, как чуть не помер, а Изуми выхаживала его после удара кунаем. Он пришёл в тот день, нет, приполз в их общий дом не только без еды, но ещё и подранный и побитый. Валялся без дела недели три, пока мелочь воровала еду, а Изуми шла дальше, то пытаясь найти работу, то раздвинуть ноги за лекарства. Но шиноби не были бы шиноби, если бы так просто велись на подобные предложения. Но им тогда крупно повезло — из Конохи везли гуманитарку, и во время разгрузки удалось что-то да достать. Они тогда смеялись — охраняли гуманитарку коноховские бестолочи, не знающие ловкости группы маленьких воришек, и это казалось чем-то вроде плевка в лицо Ханзо. — И не раз! — прорычали в ответ. — Еды нет, лекарств нет, а нам говорят потерпеть! Мы терпим уже четыре месяца! — одобрительный гул прозвучал раскатом, будто гром. «Мы же не всегда будем так жить. Не всегда. Только бы Ханзо сместить… только бы…» — от гнева всё бурлило внутри, казалось, что ещё чуток — и бешено стучащее сердце проломит рёбра. Перед глазами забегала светлая мошкара, а в затылке и в висках загудело. — Дармоеды! — гаркнул мужчина с пересекающим руку шрамом, стоящий с самого краю столпотворения. Роши и сам не заметил, как вперёд вышли мужчины, загородив ему обзор. Кто-то тяжело кашлял, но рабочие двигались, кажется, быстрее, чем раньше. В неровном строю их пахло какой-то химозой — Роши из всего многообразия запахов смог вычленить только духан спирта и гари. — А мы? Что нам делать? — Роши не сразу узнал её будто сорванный и жалобный голос, но вскоре понял — это Изуми, — Мы погибаем на родной земле от голода и холода, — зашипела она так, что любая жалость к ней тут же пропала: злобно и с рокочущей откуда-то из самого нутра ненавистью, — а им на нас плевать! Всем плевать! — Ну даёшь, подруга, — прошептал Роши, сжимая кирку покрепче и решительно натягивая каску — и как он раньше не заметил крови на ней? — Баста? — снова гавкнули впереди, видимо, кто-то из торговцев — уставших и недовольных и своим положением. Звон металла прекратился. Рабочие им словно призывали идти и требовать своё вместе с ними, но другим словно требовалось на это разрешение. — Баста! — хрипло ответили шахтёры, те, что были в первыми в их строю. Кое-где мелькали зелёные каски, надетые на лохматые головы. Размер их шеренг увеличивался: где-то быстро и живо, где-то — поначалу медленно и неохотно, предпочитая идти в самом хвосте. Но пусть и так. Всё равно ведь по итогу сформировали одну большую ватагу — и это ещё не конец. *** — Эй, Аджи, ты всё, закончила? — Не-а, — натужно проговорила девчонка. — Они не казались такими тяжелыми сначала, — задумчиво озвучила свои мысли Акане, подхватив край пирамиды, помогая подруге. Аджисай, положив наземь многогранник, вытерла пот со лба. И действительно — казавшиеся изначально лёгкими, каждая часть пирамиды была тяжелее предыдущей, они были холодными, выглядели и ощущались как простые куски металла, но та, что только что принесла Аджисай, будто излучала тепло и пульсировала, отгоняя осенний холод, да так, что кофта прилипала к телу. Устало выдохнув, Акане плюхнулась рядом с подругой. — Как думаешь, — тяжело пыхтя, Аджисай легонько пнула многогранник, — зачем нужны эти штуки? — Не знаю, — пожала плечами Акане, — а ты что думаешь? — Я сейчас вообще не думаю, — Аджисай осторожно села на голую землю. — Устала? — Ага. Лёгкий дождик, моросивший весь день, не успел в достаточной степени размыть грунт, а до того вышедшее солнце успело его кое-как, да подсушить. Было на удивление тепло и сухо для Амегакуре — хоть и сейчас они находились на её окраине. Акане зевнула, подмечая, что рядом с приёмником теплее, чем поодаль от него. — Слушай, Аджисай. — А? — девочка развернулась. Окинула внимательным взглядом подругу, которая, кажется, совсем выдохшись, легла. — А Пейн-сан давно за нас? — Ну, — протянула девочка, — да. Когда я пришла, он уже был. И он всегда помогал. Знаешь, я тогда впервые попробовала говядину. — А что было раньше? — беззаботно спросила Акане. — В смысле? — резко напряглась Аджисай. — Я имею в виду, что было до Пейна. До всего этого. Прикусив губу, девчушка хмыкнула, а после зыркнув вверх, проговорила, тяжело, но беззлобно: — Идём, уже темнеет. *** Болтающиеся за поясом свитки мешали, но Кин, осторожно пробегая между домами, наблюдал за патрулирующими территорию шиноби. Патрулировали они, конечно, весьма своеобразно, словно и не было никакого патруля здесь: они были расслаблены, порой Киё слышал шутки и непринужденные разговоры. Вся картина, конечно же, ломалась об окружающую серость и унылые и усталые взгляды бегающих туда сюда. Кроме того, на их поясах под серо-фиолетовыми жилетами тускло блестели кунаи, а на самих символах их принадлежности рангу джоунина виднелись глубокие царапины. Киё подозревал, что будь он ближе, заметил бы тёмно-красные разводы подсохшей, отказывающейся сходить с ткани крови. Впереди замаячил большой валун, и казалось, что в опускающейся на город тьме можно незаметно проскочить к нему и наконец использовать данный ему свиток. Зажавшись в угол, он взглянул, провёл кончиками пальцев по куройбо в рукояти кинжала. Он был тёплым. «Почти всё… давайте быстрее, девчонки…». Он задышал глубоко и медленно, концентрируясь на самом дыхании. Медитация здорово помогала, и он был благодарен Нагато и Конан за то, что те научили его медитировать. Вновь коснувшись приёмника чакры, он почувствовал лёгкую пульсацию, словно металл ожил. Сконцентрировавшись, он пробежал к другому дому, тому, что поближе к его цели. Направив чакру в ступни, он, напрягшись, приготовился к прыжку. «Не смогу… заметят. Помру, и все полетят к Шинигами в брюхо…» — только собравшись, он внезапно ощутил, что боится, и от страха этого ноги дрожали, а холодный пот стекал по лбу, который тут же делался влажным. От испарины рубаха неприятно липла к спине, и он, судорожно, неслушающимися руками, обхватил рукоять кинжала, будто Нагато мог подарить ему свою силу сейчас. Пришла мысль — призвать здесь, хоть Нагато и обмолвился, что не хочет лишних жертв. Кажется, рядом прошмыгнула тень, от чего захотелось слиться с местностью, сбежать и больше никогда не возвращаться сюда. «Жертвы так или иначе будут…». Быстро достав свиток, он нерешительно развернул его. Классическая печать призыва — по крайней мере, так говорил Нагато. Киё был склонен ему верить, благо, что ни разу красноволосый товарищ и брат по оружию не подводил его, и уж тем более — не вводил в заблуждение. Печать выглядела неопасной, хоть и казалась больше обычной. «Подать сигнал — пункт первый…» — напомнив себе, он схватился вновь за куройбо, чувствуя, как от него распространяется приятное, но странное тепло. Направив чакру в рукоять, ощутил, как усиливается вибрация. «Жду тебя, Нагато…» *** Если бы у Аджисай спросили, какую технику, одну единственную в своём распоряжении хотелось ей бы иметь — не раздумывая и секунды она бы ответила: «Возможность заткнуть всем рты!». Так что без сомнений и лишних вопросов. Потому как подходя к центру города, она слышала, как что-то летит, а после, брякнув, разрывается. Было похоже на взрывные печати, но их звук она бы ни с чем не спутала. И, что важнее, запах. А порохом — как бы она не принюхивалась — не пахло. Зато пахло горелым, а ввысь — это она заметила ещё издалека – вздымались клубы дыма. Было невыносимо жарко, а дышать становилось всё труднее, хотя, кажется, окружающих людей, редко снующих то там, то сям, перебегающих из одного темного угла в другой, проблемы с дыханием не особо беспокоили. Они только мазали по ней взглядом выпученных глаз да убегали, оставляя после себя вонь дыма, жженого тряпья и дерева. Акане плелась рядом, вдыхая воздух с трудом и с таким же трудом выдыхая. — Аджи, — прохрипела она, — пойдём отсюда. — Куда предлагаешь? — настороженно и нерешительно пробормотали ей в ответ. — Куда угодно, только подальше отсюда. — Но Киё сказал, что мы должны ждать его там… — Мне дышать сложно… и жарко здесь очень. Говорила она с трудом, будто задыхаясь и горя от такого неестественного для Амегакуре жара. Натруженная, заходилась периодически в кашле, лающем и сухом. Аджисай и самой было… не очень, но нарушать наказа не хотелось. За совместную жизнь с Киё она привыкла, что, слушая взрослых, обычно получаешь больше, чем если ерепенишься и показываешь характер. «Всему есть время и место» — так говорил сам Киё. — Не пойдём напрямую, — глубоко вдохнув, громче обычного проговорила она, — обойдём. Так устраивает? — последние её слова перебил яростный крик и звучащий ему в унисон женский визг. А после — взрыв. Уже точно — от печати. — Теперь точно валим отсюда, — прокряхтела Акане. — Вот поэтому, — прокашлявшись, заворчала Аджисай, — он говорил быть быстрее!