Коронация

«Мир огромен и полон неизведанного», — читал Коннор на страницах пыльных фолиантов. «Сотри ноги в кровь — всех земель не обойдёшь, иссуши ум книгами — всего не узнаешь», — ворчала когда-то старая нянька, устав тешить любопытство юных воспитанников. «То, что считают чудом или судьбой, является следствием либо религиозной истерии, либо незнания. Всё происходящее есть звено в веренице взаимосвязанных событий, и если ты не видишь всю цепь, не означает, что её не существует», — говорила Аманда. Правдивость общей идеи подтверждалась неоднократно, но никогда до вчерашней ночи не представала перед Коннором так явно. Ещё вчера утром он без колебаний назвал бы кентавров мифом, сказкой, причудливой выдумкой, а сегодня их существование стало непреложным фактом, и Коннор пытался встроить новое знание в картину мироздания, примерял его и так, и эдак, и не мог.       Гэвин никак не вписывался. Не умещался. Более того, рушил всё вплоть до основ, заставляя расширять границы возможного до самого горизонта. Если в чаще леса водятся кентавры, кто знает, может, в тёмных морских глубинах обитают сладкоголосые сирены, а на ледяных вершинах — огнедышащие драконы? Или есть где-то земли, где вода не падает с утёсов, а возносится вверх, к небесам, и там, в небесной вышине, между облаками сонно дрейфуют целые острова с замками, плодовыми садами и мирно пасущимся скотом, как было в какой-то старой сказке? Знает ли Гэвин о чём-то подобном?       Вопросы крутились на языке, но Коннор молчал. Уже успел понять, что его спутник вспыхивал, как пропитанный маслом фитиль, стоило сказать одно неловкое слово или забыться, разглядывая кентавра дольше мига между вдохом и выдохом.       А смотреть на него хотелось. Хотелось и трогать — вот с этим было сложнее, если взгляды удавалось бросать украдкой, то касание Гэвин не смог бы не заметить. Где у него сердце? Одно или два? Лёгкие, судя по тому, как вздымались лоснящиеся бока, достались лошадиной половине. Коннор многое отдал бы, чтобы понять, как такое странное существо живёт, двигается, дышит, ест и размножается. Особенно последнее, ведь, к немалому удивлению Коннора, между задних ног у кентавра не оказалось обычного для жеребца набора. Не заметить это было сложно, особенно, когда он устроился на берегу, расстелив попону на серой гальке, а Гэвин ходил вокруг, и как-то само собой получилось увидеть, что там пусто. Совсем! На щёки плеснуло жаром, пришлось отвернуться, делая вид, что прибрежные кусты намного интереснее, чем настоящий кентавр всего в нескольких шагах.       При свете дня стало ясно, что насчёт масти он ошибся: коричневатая шерсть цвета полированного орехового дерева и правда могла бы ввести в заблуждение, но вот хвост — сливочно-кремовый, длинный, спутанный и полный репьёв, — не оставлял ни малейшего сомнения. Гэвин оказался не гнедым, а игреневым. Редкая масть, хотя, может, среди кентавров — обычное дело, откуда знать? Вопросы множились, один тянул за собой десяток других, и Коннор сдерживал любопытство изо всех сил.       — Дырку проглядишь, — бросил Гэвин и хлестнул себя хвостом по бедру.       Боги, у кентавров что, вторая пара глаз на затылке? Коннор был уверен, что подсматривал совершенно незаметно, Гэвин же стоял к нему спиной, ещё занят был — срывал румяные плоды с узловатых ветвей старой яблони. С губ сорвался тихий вздох, когда Коннор отвернулся к реке. Босые ступни, прикрытые краем попоны, понемногу теплели, рана на плече почти не беспокоила, если не двигать рукой, а вот в боку ныло и тянуло, но, кажется, далеко не так сильно, как с утра.       После полудня распогодилось. Серые тучи унеслись прочь, подгоняемые свежим осенним ветром. Коннор жмурился, подставлял лицо солнечным лучам, слушал шёпот листьев, говор реки и незатейливый мотивчик, который Гэвин мурлыкал себе под нос. Ласковый свет умыл лоб, погладил щёки, губы и веки, отгоняя тревогу, сомнения и смутные догадки, которые терзали душу всё утро. Не до конца, конечно. Коннор смог бы полностью успокоиться лишь после возвращения в Детройт, и то, если бы Ричард оказался жив, здоров…       И непричастен к покушению. На этой мысли Коннор открыл глаза и тяжело вздохнул. Слишком многое говорило об обратном: ассасины прибыли вместе с братом, сам Ричи вёл себя очень странно во время встречи, да и то, что прокатиться по лесу предложил именно он — всё вместе рисовало совершенно нерадостную картину. Сам бы брат на такое не решился. Видимо, Аманда окончательно разочаровалась в старшем наследнике и решила освободить дорогу более перспективному и послушному её воле Ричарду. Совсем как в случае с Хлоей…       С губ Коннора слетел невесёлый смешок. Он ничуть не сомневался, что его гибель не изменит матримониальные планы регента, разве что принцесса выйдет замуж не за него, как было обещано, а за Ричи. Вряд ли это кого-то всерьёз расстроило бы, пожалуй, даже «народ», про который брат всё время твердил, не стал бы сильно горевать после новости о гибели Коннора из-за — как там Аманда говорила? — обстоятельств непреодолимой силы. Это не он, а Ричи дни напролёт разбирал жалобы и обращения страждущих, вникал в нюансы экономики и чутко отслеживал обстановку на границах, писал бесконечные письма, корпел над проектами законов. Пожалуй, Ричард и правда был бы лучшим правителем, чем Коннор.       Решение Аманды являло собой суть её подхода: логика без сантиментов, чёткие приоритеты и никаких принципов. Насчёт регента Коннор не питал иллюзий, но Ричи… Ричи, Ричи, Ричи! Коннор смотрел на спокойную синюю гладь Светлой и не видел ни её, ни противоположного берега, где золото берёз мешалось с багрянцем клёнов. Шило подозрения мучительно медленно поворачивалось в сердце, причиняя почти что физическую боль. — Эй, Кон, лови, — он с усилием вынырнул из невесёлых мыслей и едва успел поймать брошенное в него румяное яблоко здоровой рукой.       Раненный бок всё равно полыхнул болью, и большого труда стоило не выдать себя ни лицом, ни звуком. Гэвин хищно оскалился в подобии улыбки и снял пробу первым.       — Благодарю, — вежливо отозвался Коннор, протирая блестящую шкурку о край куртки.       — Итак, где там Древо? Объясни поподробнее.       Коннор с немалым сожалением отложил яблоко и прочертил длинную борозду в мелкой гальке.       — Это — Светлая, — пояснил он, — течёт с юго-запада на север. Вот тут — излучина, напоминает седло, если смотреть с холма. Где-то здесь Древо, — на одной стороне борозды Коннор воткнул палку, а на другой, ниже по течению «реки», уложил два камешка покрупнее, — и вот — мы, на противоположном берегу.       — И как мы переправимся? Есть брод или мост какой?       Коннор подхватил с колен яблоко и откусил его, чтобы взять паузу и подумать. Можно было бы умолчать про мост и провести Гэвина к броду — оттуда до замка он дошёл бы пешком, если бы нашёл способ как-то избавиться от спутника. Поскорее выяснить, жив ли брат, начать расследование покушения, подготовиться к коронации и долгой и утомительной борьбе с Амандой — разум подсказывал, что эти задачи намного важнее, чем помощь кентавру, одержимому суевериями. Но он же дал слово! Слово Эркея.       — Брод есть, но далековато, лучше воспользоваться старым мостом. Если он ещё цел, конечно.       Поперёк борозды, изображавшей Светлую, прямо напротив Древа, лёгла ещё одна палочка, покороче, изобразившая мост. Горстью гальки Коннор обозначил брод.       — Если цел… И давно ты там бывал?       — Десять лет назад.       Коннор помнил визит к Древу весьма смутно. Время милосердно стёрло подробности из памяти, оставив лишь самые яркие штрихи: ясный весенний день, пронзительно-синее небо, припухшие, красные глаза брата и сильная хватка горячей руки регента на своём плече; ряд стягов, реющих на ветру, долгие речи и печальные песни. Он помнил, что смотрел на бледное лицо отца, спокойное и расслабленное, как во сне, и не ощущал ни боли, ни тоски, ни потери. Всё это нахлынуло позже, когда на мраморный саркофаг опустилась тяжёлая крышка.       — Ты как молока кислого глотнул. Опять темнишь? — в голосе Гэвина послышалась неприкрытая угроза.       — Нет, просто задумался…       Коннор успел заметить смазанное движение и блеск металла. Острие копья замерло, почти касаясь шеи под челюстью. Он невольно выдохнул — быстрый, какой же быстрый! С таким тяжело будет сладить. Если вообще возможно.       — Говори, двуногий.       — Я скажу, когда уберёшь копьё от моей шеи. Это не слишком-то вежливо.       — Вежливость? Кто тебе обещал вежливость?       Острие едва ощутимо кольнуло кожу. Коннор и бровью не повёл и повторил:       — Убери.       Сердце ускорило бег. Один удар, два, три. Время замедлилось. Он ждал. Наконец, наконечник отодвинулся от шеи на два пальца, а потом и скрылся совсем — копьё снова отправилось в петлю за спиной. Гэвин громко фыркнул, развёл руки в стороны и приподнял брови:       — Ну, так лучше?       — Намного, спасибо. Я не темнил, просто место, куда мы направляемся, вызвало печальные мысли. Древо хранит покой наших королей, отправившихся в чертоги предков. Десять лет назад к ним ушёл и Элайджа Эркей. Скорбь народа была сильна, он был хорошим правителем.       Гэвин упёр руки в бока и прищурился, слегка склонив голову к плечу.       — И ты был там? Сколько тебе было зим тогда — восемь, девять? Кто ты такой, Кон, из какой семьи, что ребёнком был допущен проводить вашего короля в последний путь?       — Моя семья верой и правдой служила королевству многие поколения. Традиция велит старшему мужчине знатного рода присутствовать на церемонии, и, хоть я и был мал, исполнил свой долг.       Коннор почти не соврал. Отец всегда твердил, что правление — не привилегия, а долг, и надобно нести это бремя с честью и достоинством, чтобы не посрамить память предков. Ричард в тот день, хоть и был младше брата всего на год, остался в замке. Ни уговоры, ни слёзы не заставили Аманду изменить решение.       — Значит, ты из приближённых, — зелёные глаза внимательно изучали лицо Коннора. — Согрелся?       — Пожалуй.       — Тогда отправляемся. Надо спешить.       Третий раз за день Гэвин опустился на колени молча, даже не фыркнул недовольно, как в предыдущие два. Коннор счёл это почти что извинением за выпад с копьём и, свернув попону, залез на его спину.

***

Крутые склоны каменистого берега постепенно, но неуклонно сжимали Светлую в крепком объятии. Река неистовствовала — шипела, бурлила и неслась прочь, ускоряя бег. Иногда упругий поток так яростно ударял серые валуны, что один или сразу несколько снимались с места и с грохотом катились, увлекаемые течением, пока у реки хватало сил тянуть их за собой. Если бы Коннор верил в богов, точно поблагодарил бы за удачу — Светлая помогла ему оторваться от погони и отнесла намного дальше, чем он предполагал, не швырнув на камни и не утянув в омут.       Гэвин углубился в лес. Может, заметил, что Коннор сильнее сжимал его бока коленями, когда они двигались слишком близко к краю обрыва, а может, решил, что они всё равно не заблудятся — голос реки отчётливо доносился из-за стволов старых сосен, клёнов и дубов. Под сенью леса стылая прохлада ощущалась острее. Коннор шевелил пальцами, пытаясь разогнать кровь, но это не слишком-то помогало, и ноги леденели, когда обнаженные стопы гладил по-осеннему свежий ветер. Ещё никогда ему не было так отчаянно жаль потерянной вещи — как же дорого он готов был заплатить за тёплые сапоги или хотя бы пару шерстяных носков! Руки мёрзли тоже, и он, немного поколебавшись, всё-таки опустил их на лошадиные плечи. Гэвин сбился с ровного шага и как-то странно фыркнул, но ничего не сказал. Осмелев, Коннор зарылся кончиками пальцев в длинноватую шерсть. Тёплая, шелковистая и мягкая — мягче, чем обычно бывает у лошадей, — она ощущалась очень приятно.       Поначалу Коннор смотрел по сторонам, честно пытаясь держать любопытство в узде. Но кругом не было ничего нового: резные опахала папоротников, которые иногда щекотали босые ступни, мрачные разлапистые ели, бурелом, светлые станы укутанных в золото берёз, полусгнившие пни, покрытые мягким мхом и рыжеватой чешуёй опят. Всё это он видел и раньше, притом не раз. А вот Гэвин… Гэвин — другое дело.       — Я думал, кентавры не едят мясо, — осторожно начал Коннор и умолк, отслеживая реакцию кентавра.       — Это ещё почему? — сварливо отозвался тот, ныряя под толстую дубовую ветвь. — Осторожно, не расшибись.       Коннор наклонился вбок и снова выпрямился, когда ветка осталась позади. Он напряжённо размышлял, как продолжить беседу, избежав упоминания лошадей и не обидев Гэвина. Но тот пришёл на помощь и высказался сам:       — Траву я жрать не буду, если ты об этом. Овощи, ягоды и фрукты — это да, но далеко ли ускачешь на репе и яблоках? То ли дело хороший кусок мяса или густая похлёбка с ломтём хлеба, а если ещё солью посыпать и закусить сыром…       Гэвин мечтательно вздохнул. Коннор, уже не скрываясь, внимательно разглядывал его лук, короткое копьё в петле, расписной колчан с хитрым узором из переплетающихся растений, полосу смуглой кожи над воротом потёртой куртки и розовое ухо, в котором блестело маленькое колечко. Притом не в мочке, как было принято среди художников, циркачей и трубадуров, а в хрящике, сверху. Выглядело странно, и Коннор смотрел, не мог оторваться, будто заколдованный.       — У тебя есть семья? Дети? — вдруг спросил он и тут же пожалел. А ну как Гэвин снова обидится? — Прости, не надо было спрашивать…       — Ни семьи, ни детей у меня нет и не будет.       Коннор осторожно выдохнул и насилу перевёл взгляд на папоротник в брызгах яркого света, пробившегося сквозь древесные своды. По мягкому ковру из клевера, травы и прелых листьев копыта ступали почти беззвучно. Где-то неподалёку трудился дятел, шумел ветер в кронах, верхушки старых сосен гнулись, иногда оглашая лес протяжным скрипом, но чего-то смутно не хватало. Коннор задумался и вскоре понял, в чём дело: конную прогулку всегда сопровождали и другие звуки: то лошадь всхрапнёт, то звякнет сбруя, то скрипнет седло или хрустнет ветка под ногами. Но кентавр — не лошадь. Гэвин двигался тихо, а в его одежде и амуниции каждая металлическая деталь соединялась с кожаной, исключая возможность выдать себя лязгом и звоном. Вряд ли это было случайностью, скорее уж мудрой предосторожностью воина, привыкшего всегда быть на стрёме.       — И что, даже не спросишь, почему? — поддел его Гэвин.       Неужели заскучал в тишине? Коннор решил подыграть и отозвался:       — Почему же?       — Ты наверняка слышал о таком уродстве. Не снаружи, а внутри, — Гэвин стукнул ладонью по груди. — Не всех мужчин способны очаровать женские прелести. Есть и такие, кому милее колючая борода, литые мышцы и крепкий хрен в руке.       Язык присох к нёбу. Отчаянно забилось сердце — Коннор не знал, что и думать, не понимал даже, что чувствует, узнав такие новости. Подобным не хвастаются, это скрывают, как пятно на рукаве нарядного дублета!       — Я слышал, — отозвался он, справившись с волнением.       — Ну, думаю, теперь охота меня расспрашивать поубавится, — удовлетворённо выдал Гэвин.       Всё встало на свои места. Из груди едва не вырвался нервный смешок — Гэвин, бравируя своим «изъяном», хотел вызвать отвращение и отбить интерес к дальнейшим беседам, а вышло ровно наоборот. Любопытство из острого сделалось почти болезненным, по всему телу пробежала волна горячего жара, особенно сильно опалившего щёки. Коннор смотрел на Гэвинов затылок с неожиданно нежным коротким завитком, выбившимся из узла на макушке, и пытался уговорить себя, что это ничего не меняет и не означает. Ровным счётом ничего.

***

К мосту добрались в сумерках, когда солнце скрылось за неровным частоколом лесных вершин. Небо снова затянуло облаками — бледно-розовый на глазах сменялся сиреневым, а с востока упорно наползала прохладная синева ночи. Коннор осторожно соскользнул с тёплой Гэвиновой спины, закусив губу — схваченные корочкой раны отзывались на движение тягучей болью.       — Мы уже близко?       — Да, — ответил Коннор и подошёл к каменным столбам, где брал начало старый мост.       Толстые канаты, протянутые с одного берега на другой, выглядели вполне крепкими, но доски вызывали смутные опасения. — Подожди-ка здесь, Гэвин. Я проверю, можно ли пройти.       Судя по лицу, отпускать его Гэвин не хотел. Но, подумав немного и бросив взгляд на беспокойные воды реки, кивнул.       — Решишь сбежать — всажу свою стрелу туда, откуда вынул чужую, — пообещал он и оскалился.       Коннор ничего не ответил. Гэвин не доверял ему и правильно делал. Он не удивился бы, реши кентавр связать его ночью, но надеялся, что всё-таки удастся без этого обойтись. Смысла в этом было маловато — далеко он всё равно не смог бы уйти. А сейчас бежать было безумием — Гэвин точно исполнил бы угрозу, в этом сомневаться не приходилось.       Рассохшиеся доски ещё не успели отдать накопленное за день тепло. Коннор с удовольствием замер на первой планке, совсем рядом с краем обрыва. Босые ступни ощущали неровный рельеф, трещины и сучки плохо оттёсанных старых досок, а ладонь — растрёпанные грубые волокна витого каната. Он бросил взгляд вниз, и в горле тут же пересохло. Высоко… На шаг вперёд дерево отозвалось неприятным скрипом. Мост качнулся, как живой, и рука сама собой стиснула канат сильнее. Но доски держали его вес, и Коннор прошёл дальше уже смелее. Прикинул ширину — Гэвин, пожалуй, мог бы пройти здесь свободно. Коннор продвинулся ещё и тут же замер — доски под ногами ощутимо прогнулись. Тёмные и гнилые, они готовы были рассыпаться в любой момент, и если ступать ближе к краю, там, где их оплетала толстая верёвка, может, выдержали бы вес человека, а вот кентавра — точно нет.       — Ну, что там? — донёсся нетерпеливый окрик в спину.       Коннор оглянулся. Тёмный силуэт замер у самого края, напряжённый, как струна — Гэвин неотрывно следил за спутником, приставив руку козырьком ко лбу.       — Здесь не пройти. Доски гнилые, ты точно провалишься.       — Пфлть, — неразборчиво фыркнул Гэвин в ответ и нетерпеливо махнул рукой. — Давай назад! Дерьмо собачье…       Коннор успел сделать три шага. Он уже ступил на ту часть, что казалась прочнее, и пошёл увереннее. Эта обманчивая надежность и подвела его: с ломким хрустом опора вдруг ушла из-под ног, и он рухнул вниз. Руки едва успели схватить край целой планки, но та опасно затрещала, и мост качнулся, потревоженный резким движением.       — Кон, пёсья мать, да что же такое! С-сука! Держись, слышишь? Вылезти можешь?       — Попробую! — хрипло выкрикнул Коннор.       В ладони впились занозы, но он упрямо цеплялся за гнилое дерево. Выдержит его вес? Надолго ли? Он едва слышал, как Гэвин отчаянно ругается на незнакомом языке — сердце отстукивало бешеный ритм, и весь мир сузился до края дыры, за который Коннор держался побелевшими от напряжения пальцами.       Мост вдруг снова пришёл в движение, жалобно застонало хлипкое дерево, и, прежде чем Коннор понял, что происходит, его потащила вверх неведомая сила, выбив судорожный вздох из груди. Мелькнули доски, копыта, лошадиные ноги, край потёртой кожанки и перекошенное лицо Гэвина. Он вытянул Коннора, подцепив за ворот куртки, как щенка из проруби, сгрёб в охапку, прижал к себе и стиснул одной рукой плечи. Другая подхватила задницу, но в ответ на это не вспыхнуло ни неловкости, ни стыда — лишь ужас от осознания, что под двойным весом человека и кентавра доски вот-вот провалятся.       — Гэвин, — собственный голос было не узнать. — Быстрее! Мы рухнем вниз вдвоём!       Вместо ответа над ухом раздался странный хрип. Коннор попытался отстраниться, чтобы оценить положение и увидеть хоть что-то, кроме загорелой шеи и кожаного ворота, но куда там — Гэвин держал крепко, как в тисках. Тело, к которому Коннор был прижат, сотрясала ощутимая дрожь. И всё-таки он почувствовал движение назад, на которое доски отозвались отчаянным скрипом. Услышав это, Гэвин замер, будто бы окаменел.       — Хорошо. Ты молодец! Ещё немного. Всего чуть-чуть, — Коннор, как мог, подбадривал и увещевал, не понимая уже, что за слова слетают с губ — бессвязное бормотание, где главное не смысл, а интонация.       Каждый шаг вызывал такой треск и скрип, что сердце уходило в пятки, и он стискивал чужую куртку, рвано выдыхая сквозь зубы. Железная хватка на плечах немного ослабла, и Коннор смог закинуть руки Гэвину на шею и подтянуться повыше, обхватив его талию ногами. Теперь он видел, что край был совсем рядом, но приближался медленно, так медленно…       — Давай же, Гэвин, ну! — уговаривал он.       И тот двигался — неловко, будто шёл с завязанными глазами по оврагу, полному змей и острых камней. Полшага… И ещё… Стоило задним ногам ступить на землю, как Гэвин совершенно по-лошадиному всхрапнул и резво отскочил назад. Коннор почувствовал, что под ними теперь не зыбкий, качающийся мост, а надежная земная твердь, и едва не застонал от облегчения. Руки отказались ему повиноваться, сползли на Гэвиновы лопатки, а мокрый лоб с прилипшей непослушней прядью уткнулся ему в грудь. Голова закружилась от облегчения и пряной смеси запахов кожи, пота и чего-то неуловимого, странного. Сердце отстукивало торопливый ритм, постепенно замедляясь, в боку дёргало и тянуло — по краю сознания скользнула мысль, что стоит проверить рану, вдруг снова кровит…       Минута слабости нахлынула, как прибрежная волна, и отступила. Коннор вдруг понял, как неловко и двусмысленно он прижимается к горячему телу, и как беспардонно его задницы касается чужая рука.       — Ты можешь опустить меня на землю.       Гэвин ослабил объятия, и Коннор, скользнув вниз, мягко приземлился на траву и лёг на неё без сил.       — Ты боишься высоты. Ну надо же, — зачем-то пробормотал он в прохладные зелёные стебли и добавил чуть громче: — Я бы выбрался и сам, ты подверг нас обоих неоправданному риску. Твой вес…       — Вот скину тебя обратно и посмотрю, как будешь карабкаться, — рыкнул Гэвин. — Надо было бросить тебя на берегу. Тебе, видно, сдохнуть не терпится, так и нарываешься — то одно, то другое! Уж прости, что помешал!       — Я признателен за помощь, но в следующий раз…       — Надеюсь, следующего не будет, — оборвал его Гэвин. — Если снова решишь помереть, полюбуюсь со стороны. Скоро стемнеет, надо бы убраться подальше от этого чёртова обрыва.       Одна мысль о том, чтобы провести ночь прямо здесь, отозвалась в душе неприятным холодком. Гэвин был прав: небо стремительно накрывала густая ночная синева, и стоило поторопиться, чтобы развести костёр. Отошли они, впрочем, недалеко. Когда извилистый ручей, который пересекли днём на пути к мосту, снова возник под ногами, Гэвин остановился. — Заночуем тут, — заявил он и кивнул на замшелый ствол поваленного дерева под сенью раскидистого куста. — Слезай с меня, садись там и жди.       Спорить не хотелось. Наверное, следовало бы предложить помощь, но Коннор так устал и вымотался за день пути, что предпочёл молча приземлиться на лесную скамью и растереть ледяные ноги, пока Гэвин занимался обустройством лагеря: разводил огонь, размещал над ним глухариную тушку, припасенную с утренней охоты, таскал лапник для лежанки. Когда рядом с бревном шлёпнулась брошенная Гэвином попона, Коннор с немалой благодарностью завернулся в неё и вскоре совсем согрелся. От костра потянуло волнующим ароматом жареного мяса, отчего рот моментально наполнился слюной, а желудок ожил и вспомнил, что последняя скудная трапеза была ещё днём, если можно считать ею пару яблок. В животе что-то забурлило, заворчало и скрипнуло — услышь такое кто-то из двора на званом ужине, шуток, разговоров и сплетен хватило бы на месяц, а то и на два. Но Гэвин, вернувшийся с полным котелком воды из ручья, лишь понимающе фыркнул.       — Жрать охота, сам барана бы съел, — мечтательно заметил он. — И каши. Целый котелок, да с маслом!       — Было бы неплохо, — сдержанно согласился Коннор.       Несмотря на пережитые тяготы, в душе угнездилось странное ощущение лёгкости. Будто бы он нёс тяжкое бремя так долго, что почти перестал его замечать, и вдруг сбросил его с плеч. Он не помнил, чувствовал ли когда-то нечто подобное. Может быть, когда был влюблён и долгие месяцы томился от страха быть разоблачённым, а потом сорвал заветный поцелуй и понял, что огонь, горящий в сердце, пожирает не его одного. Тот, чьё имя он шептал бессонными ночами, комкая простыни и потираясь о перину в тщетной попытке унять постыдное возбуждение, тоже не мог сомкнуть глаз и мечтал в тишине и темноте о нём самом. Когда этот огонь поглотил их обоих и из мучительного томления превратился в тягучий мёд взаимного удовольствия — может быть, наутро после той ночи Коннор и ощущал нечто подобное. Но то было несколько лет назад, и воспоминания обесцветились, оставив лишь отголоски. И это хорошо, правильно. Не пристало ему думать о подобном перед коронацией и свадьбой.       Коннор протянул руки к огню, тут же поморщившись — и пострадавший бок, и рука напомнили о себе. От Гэвина это, видимо, не укрылось.       — Вода остыла. Сперва попей, а потом снимай куртку и рубаху. Надо позаботиться о ранах.       В этот раз всё получилось намного быстрее. Гэвину было удобнее: он, как и прошлой ночью, прилёг на траву, но теперь Коннор стоял к нему спиной на коленях, так что наклоняться не пришлось. Одежду Коннор скинул сам, оставшись в одних штанах, и даже повязки размотал, не дожидаясь чужой помощи. Слышно было, как Гэвин выжал тряпицу от излишков воды и вдруг выдохнул удивлённо:       — Ха!       Коннор обеспокоенно оглянулся через плечо. Озадаченное лицо Гэвина в неровных отсветах костра обеспокоило его.       — Что-то не так?       — Как сказать, — растерянно протянул тот. — Странно… Если бы я не прижигал твои раны вчера ночью, поклялся бы, что с тех пор прошло не меньше пяти дней. Уж я-то знаю, сколько нужно времени, чтобы так срастить плоть.       — А, это, — Коннор беспечно хмыкнул. Уже не впервые он встречал недоверие со стороны людей, далёких от науки. — Всё дело в мази. Отличный рецепт: уменьшает воспаление, убивает заразу и помогает при заживлении.       — Наш шаман тоже готовит мази, но ни одна из них не способна на такое, — с сомнением произнёс Гэвин. Он осторожно промокнул пострадавший бок, едва касаясь кожи на спине, схваченной корочкой. Прополоскал тряпицу и повторил то же с рукой.       — Уверен, что состав отличался. Видишь ли, наука не стоит на месте, каждый месяц становится известно новое: способ лечения, ранние признаки хвори, свойства трав, эссенций, масел. И то, что ещё вчера казалось чудом, завтра станет обыденностью, как компресс с горчицей при простуде. Если мазь, которую я дал тебе, ещё осталась, нанеси её тонким слоем, хорошо?       — Нам бы не помешал такой лекарь, — вздохнул Гэвин. Его пальцы осторожно размазывали густую жирную смесь так, что почти не было больно. — Это спасло бы много жизней. Подними руки.       Коннор подчинился. Вскоре тело оплели чистые повязки, и он смог надеть рубаху и куртку. Гэвин же бросил грязное тряпьё в котелок и снова повесил его над огнём — чистых повязок осталось немного, и те, что имелись, следовало беречь.       Костер сдерживал непроглядную темноту — не успевшие обнажиться густые кроны не пропускали лунный и звёздный свет. Лес наполнили звуки ночи: шорохи и шепотки потревоженных ветром листьев и трав, треск углей в догорающем костре и журчание ручья. Влажная сырость стремилась забраться под попону, в которую Коннор кутался.       Запах костра, жареного мяса и конского пота смешивался с дыханием леса — ароматом хвои и сухих листьев, трав и сырой земли. Гэвин помалкивал, задумчиво глядя на языки пламени. Лицо его смягчилось. Упрямая складка между бровей разгладилась, и теперь он выглядел не суровым и готовым выхватить копьё или лук в любой момент, а задумчивым и немного печальным. Иногда он скрёб щетину и неизменно хмурился, будто с непривычки.       Ужин тоже прошёл в молчании. Коннор с немалым удовольствием расправился с глухариной ножкой, не стал отказываться и от предложенного крылышка, а Гэвин осилил всё остальное. Затем настал черёд яблок: румяные и душистые, они и свежими были хороши, но, насаженные на прутья и запечённые над горячими углями, стали мягкими и сладкими, как мёд. Коннор угостился двумя, обжигая губы и пальцы от нетерпения, и, сытый и пригревшийся, вдруг понял, что вот-вот уснёт. Веки стали тяжёлыми, всё тело напитала слабость; он растянулся на куче лапника и зарылся в попону целиком, как в кокон, оставив лишь небольшое оконце, чтобы дышать ночной прохладой.       — Отдыхай, Кон, — донеслось из темноты.       В голосе Гэвина почудилась странная, неожиданная нежность, но Коннор не был уверен, точно ли он услышал или ему приснилось.