Коронация

Настроение у Гэвина было прескверное. Мало того, что ночью он дважды просыпался от холода, раздувал почти потухший костёр и долго не мог уснуть после, не в силах найти удобную позу на лежанке из лапника, так ещё и утренняя охота не задалась. Ни птиц, ни зверей ему не повстречалось.       Свежий и бодрый вид Кона больно ранил самолюбие. Бледные щёки человека как были нежными и гладкими, будто у девицы, так и остались, а нарядная одежда, хоть и пострадала и запачкалась, не особо портила общее впечатление. Что-то подсказывало — и в парадных одеждах, и в лохмотьях Кон держался бы со спокойным достоинством и природной грацией, которыми Гэвин не отличался даже в юности. Рядом с Коном особенно остро ощущалось, как жалко, должно быть, он выглядит сейчас, в старой кожанке с потёртыми локтями, обвешанный оружием и сумками, со спутанным хвостом, полным репьёв, грязной головой и щетиной, которая медленно, но верно превращалась в бороду.       Вдобавок ко всему, стоило двинуться в путь, хмурые небеса разродились мелкой, противной моросью. По настоянию Гэвина Кон закутался в попону и уселся на его спину прямо в ней — не хватало ещё, чтобы простудился и слёг с жаром. Потянуло прохладой, влажный воздух усилил запахи леса и собственного пота. Помыться бы не помешало, пусть даже и в реке — и самому приятнее, хоть голова чесаться не будет, так и его спутнику, должно быть, мало радости терпеть такие ароматы. Тот, между прочим, подозрительно притих — то ли замёрз, то ли вчерашний финт Гэвина удался, и теперь ему гадко и неловко находиться рядом с таким извращённым созданием.       Гэвин со странным наслаждением задержался на этой мысли, смакуя и рассматривая её с разных сторон. Разумеется, сработало, как и всегда — стоило кому-то узнать о его предпочтениях, этот кто-то начинал сторониться Гэвина, будто бы их можно было подхватить, как заразную хворь. С чего бы Кону реагировать иначе? Если бы он мог, то, вероятно, и на спине ехать отказался бы, да только вот стёр бы ноги в кровь задолго до полудня. Холёные узкие ступни явно не привыкли вышагивать без сапожек по чему-то, кроме мягких ковров.       Течение мыслей вдруг своевольно побежало в другую сторону. Ярко вспомнились гладкие и бледные, словно мраморные, бёдра, ощущение нежной на ощупь кожи и сильных, упругих мышц под ней. Приятное, надо признать, ощущение. И даже тёплая тяжесть на спине не казалась теперь чужеродной, тем более что Кон не бултыхался, как тюк с поклажей, а будто бы следовал каждому Гэвинову движению. Когда они спускались по пригорку вниз, он отклонился назад и сжал бока коленями, отчего идти стало намного удобнее, и, когда Гэвин перешёл на рысь, пересекая полянку и стремясь поскорее оказаться под защитой лесных крон, Кон, вместо того, чтобы трястись и отбивать задницей дробь по его спине, как-то умудрился вместе с каждым толчком немного приподниматься, и получалось, что они двигались слаженно, в едином ритме, словно…       Словно любовники. Гэвин дёрнул шкурой и едва удержался от громкого фырканья. Да уж, чего только в голову не взбредёт! Впрочем, ничего удивительного: с самого начала пути он и думать забыл про то, чтобы удовлетворить себя так, как привык — не до того было. И не вспомнил бы, если бы не Кон с его чёртовыми родинками, белой кожей, ресницами и всем тем, что так чётко впечаталось в память, увиденное лишь однажды и скрытое теперь под слоями одежды.       Высота берега снова пошла на убыль, но лес поредел, и густые кроны перестали защищать от сырости. Дождь расходился. Холодные капли ударяли по носу, стекали по лицу и шее прямо в ворот, лупили по большим лопухам и умывали разбросанные чем ближе к берегу, тем чаще серые валуны, делая их глянцевыми, будто бы смазанными маслом. В тепле и сухости оставались лишь спина и торс, защищённый кожанкой, но, выйдя к реке и увидев на водяной глади пузыри, Гэвин понял — это ненадолго. Примета верная, а значит, дождь быстро не пройдёт и только усилится, так что и попона, и Кон, и он сам неизбежно промокнут. В подтверждение догадке небеса полыхнули яркой вспышкой и раскололись ослепительной трещиной, а чуть позже дошёл и звук — злой рокот, завершившийся оглушительным грохотом. Ветер заставил деревья согнуться в невольном поклоне; над головой неслись тяжёлые тучи, и, хотя день только занимался, стало темно, как в сумерках. В воздухе отчётливо запахло грозой. Гэвин покусал губу и, ещё раз оглядев клубки мрака над головой, принял решение.       — Надо поискать укрытие. Вернёмся в лес, там меньше льёт.       — Погоди, — подал голос Кон. — Вон там, впереди, видишь, будто бы карниз над берегом? Может, лучше там переждать?       В указанном направлении обрывистый склон и правда нависал над берегом, а россыпь крупных гранитных камней защитила бы их с Коном от ветра с реки. Пожалуй, места хватило бы и для костра.       — Может, и лучше, — проворчал Гэвин с досадой. Жаль было, он сам не заметил укрытие. — Высажу тебя, а сам вернусь за растопкой. Ты там как, промок уже?       — Пока нет. Гэвин, я могу помочь!       — Чем это, интересно? Ты уже помог, молчал всё утро, продолжай в том же духе, и признательность моя не будет знать границ.       Кон мягко рассмеялся. Гэвин вдруг понял, что ему понравился этот смех — не было в нём ничего обидного, лишь чистое, искреннее веселье.       — Ох, Гэвин, — отсмеявшись, заявил он, — на скуку с тобой рядом не пожалуешься.       — Ну всё, полно, — отозвался Гэвин, смутившись. — Держись, сейчас ускоримся.       Листья уже не могли сдержать напор стихии. Дождь вовсю хлестал по плечам и голове тугими струями, и расстояние до карниза Гэвин преодолел галопом. Он думал, что Кон, по своему обыкновению, стиснет бока ногами, но кроме этого тот обвил его талию руками и прижался к спине грудью. Это было так неожиданно, что Гэвин сперва ускорился и только потом понял, что произошло; хотел было возмутиться, да вовремя прикусил язык — чужое тело оказалось тёплым, а он сам уже продрог. Поэтому, когда горячая тяжесть покинула спину, и Коннор оказался на земле, Гэвин испытал нечто сродни сожалению.       Река вспенилась под ударами стихии, вскипела и забурлила. Всё кругом подёрнулось мутной пеленой. Гэвин снял с себя сумки, оружие, кожанку и тёплую шерстяную безрукавку, оставшись в одной рубахе. Кон устроился у самой стены, где было суше всего, с интересом наблюдая за раздеванием. Гэвин поёжился от прохлады, влажности и ощущения цепкого, внимательного взгляда. — Всё равно промокну, — пробормотал он себе под нос, но так, чтобы Кон услышал. — А так хоть что-то сухое останется.       Из-под попоны не донеслось ни звука. Гэвин глянул на лес, едва видный из-за стены дождя, и, выдохнув, резво шагнул из укрытия прочь. Вымок он моментально, рубашка облепила тело, по лицу потекли ледяные струи. Первый шок быстро прошёл, тем более когда Гэвин сделал два забега и даже немного согрелся. Один — за сухими ветками для костра, которые удалось, по счастью, отыскать под поваленным деревом, и второй — за лапником. Ливень утихать не собирался, и Гэвин, обрубая длинным ножом еловые ветки, мрачно размышлял, что придётся провести в укрытии большую часть дня, может, и заночевать там же, а из провизии у них с Коном остались только яблоки. Лучше, чем ничего, но надолго ими не насытишься.       Собрав лапник в охапку, Гэвин поспешил назад. Но, выйдя из леса и увидев, что под карнизом лежит аккуратно свёрнутая попона, а самого Кона нигде нет, сперва замер с колотящимся сердцем и лишь затем припустил вперёд во весь дух.       «Идиот! Не надо было с него глаз спускать! — ругал он себя. — Сбежал. Как пить дать сбежал! Далеко уйти успел вряд ли. Найду и свяжу! Не захотел по-хорошему, поедет по-плохому!» Гнев заставил забыть о холоде. Гэвин бросил еловые ветви рядом с попоной и пошёл по следу на мелкой гальке — цепочка вела к лесу. Но не успел как следует разогнаться, как Кон явился сам: вышел из-за кустов, прикрывая голову здоровенным листом лопуха, и трусцой побежал к нему навстречу, как ни в чём не бывало. Злость и колючий гнев разом потухли. Кон что-то нёс, завернув в край куртки, и, когда он подбежал ближе, Гэвин с удивлением разглядел аккуратные белые шляпки грибов.       — Какого чёрта ты в лес потащился, а? — набросился он на Кона.       — Что, нужно было облегчиться прямо там же, где мы собрались укрыться?       Гэвин промолчал. Упрёк достиг цели. Кон продолжил:       — Ну и сделал небольшой крюк. Как видишь, не зря, — он кивком указал на добычу.       — Лес кормит, да… А теперь — бегом назад.       — Толку бежать, — философски заметил Кон, — мы оба уже и так промокли.       И он был прав. Они дошли до укрытия, но Гэвин от дождя прятаться не стал.       Порылся в сумке, кинул огниво Кону, а себе достал кусочек верескового мыла, обёрнутый в вощёную кожу.       — Развести огонь сможешь?       — М-м? Ах, да…Разумеется.       От Гэвина не укрылось, как жадно Кон оглядел его торс, облепленный мокрой тканью, и как расширились глаза, когда он стянул с себя рубаху, тщательно выжал и бросил на гальку. Взгляд карих глаз обратился к мужскому естеству, не скрытому теперь ничем. Размерами Гэвина боги не обделили, и в бане ему никогда не было стыдно перед собратьями, но из-за холода всё выглядело далеко не так впечатляюще, как могло бы. Впрочем, Кон и без того словно бы на солнце взглянул — заморгал, отвернулся, ещё и залился ярким румянцем. Ну и дела! Подумаешь, эка невидаль, было бы из-за чего краснеть, как девица.       Решив более не смущать спутника, Гэвин направился к реке. Вода оказалась холоднее, чем можно было надеяться, и он резко выдохнул, прежде чем решительно шагнуть в глубину. Без щётки с длинной ручкой можно было не надеяться отмыть шерсть, как следует, но купание явно освежит тело и смоет большую часть грязи. Ещё бы по росистой траве покататься, совсем было бы хорошо! Обычно купание длилось долго, но сейчас Гэвин спешил: быстро намылил голову, подмышки, грудь, тёмную кудрявую дорожку, бегущую от живота вниз, к члену и поджавшимся яйцам и, стиснув скользкий брусочек в кулаке, отошёл ещё дальше от берега, чтобы погрузиться в воду по плечи и смыть пену. Гэвин умылся свободной рукой, отфыркиваясь, а когда разлепил веки, с удивлением увидел Кона, стоявшего по пояс в воде, притом прямо в рубахе.       — Сдурел, что ли? А ну как простудишься?       — Не простужусь. Давай сюда мыло, — дерзко ответил Коннор и одним движением нырнул, почти не подняв брызг.       Вынырнул он совсем рядом. Порывистым движением головы откинул тёмные пряди со лба и громко выдохнул, нахмурив красивые брови. Мокрые ресницы слиплись острыми стрелами, а бледные губы вдруг изогнулись в мягкой улыбке, и Гэвин понял — с купанием пора заканчивать, и поскорее. Он сунул Кону в руку скользкий брусок и двинулся к берегу, ни разу не оглянувшись. Едва оказавшись под защитой природного навеса, Гэвин накинул на себя безрукавку. Костёр вовсю пожирал сосновые ветви, пахло смолой, дымом и той свежестью, которую всегда дарит гроза. Он выставил наружу котелок — зачем идти за водой, когда можно подождать? — и, опустившись на лапник, протянул руки к огню.       Вскоре вернулся Кон. Гэвин не хотел смотреть, но неведомая сила притянула к нему взгляд, и за короткий миг, пока он не успел справиться с собой и не отвернулся, успел запомнить всё: и ладную, сухую фигуру, и наготу, лишь подчёркнутую ставшей почти прозрачной, как утренний туман, тонкой мокрой тканью, и стройные ноги, лишённые даже намёка на волосы, и глаза, в которых плясали янтарные отсветы костра. А может, и адского пламени, на котором Гэвину судьба медленно коптиться до скончания времён за вихрь низменных мыслей и желаний, пронёсшихся в голове и засевших упрямой занозой где-то в сердце.       — Прикройся. Холодно, — хрипло велел Гэвин, старательно не глядя на Кона.       За спиной послышался шорох ткани и хруст лапника. Кон возился, устраиваясь поудобнее, а потом Гэвин ощутил, что его накрыла попона, а к спине прижалось чужое тело. Мокрое, холодное и жестковатое — совсем не так волнующе, как ему мечталось только что, пару мгновений назад.       — Какой ты горячий, — пробормотал Кон и закинул на него руку.       — Кхм. А это не слишком ли?       — В самый раз.       Гэвин прислушался к ощущениям. Два тела под попоной согревались быстрее, чем одно, и в душе, как он ни искал, возмущения не было. Нетерпение, предвкушение, страх, любопытство, желание — да. Но не возмущение.       — Ты холодный, как лягушонок, — проворчал он, чтобы Кон не подумал, что Гэвин сильно рад.       Кон проигнорировал выпад и лишь прижался теснее. Гэвин закрыл глаза, стараясь подумать о чём-то отвлечённом, важном… Надо было занять себя. Да хоть те же грибы зажарить — и полезно, и…       — Гэвин?       — Ну?       — Всё-таки ты удивительное создание.       — Вот как?       — Ага.       — И что же тебя удивляет?       Кон замялся. Даже замер на секунду, дышать перестал — Гэвин чувствовал каждый вдох, когда чужая грудь прижималась к нему сильнее, и выдох, когда расстояние между их телами чуть увеличивалось.       — Ну… У людей всё не так. Я смотрю на тебя и не могу понять, как это возможно, как ты существуешь, и похожий на человека, и совсем другой.       — А птицы тебя не удивляют? Летать в небе — вот это штука, скажу я тебе. Есть такие птички, которые на землю и на ветки не садятся, если не собираются помирать. Или вот рыбы — зарываются в ил и спят целую зиму, а весной снова оживают… Вот где чудеса! Да и на двух ногах ходить — не чудно ли?       — Не особенно. Птиц я видел много, у них лёгкие косточки, с такими не сложно летать, — сонно пробормотал Кон. Он, видимо, залез под попону целиком, потому как голос был слышен, будто из-под подушки. — А вот ты — первый и единственный кентавр, которого я встречаю.       — И наверняка последний. Таких глупцов, чтобы к людям сунуться, вряд ли много найдётся.       Кон жарко выдохнул в покрытый шерстью влажный бок. Щекотное, приятное ощущение. Если бы он сделал так ещё раз, Гэвин, может, не стал бы сильно возмущаться.       — Мне как лекарю интересно. Когда вы женитесь… Как всё происходит? Когда супруги остаются наедине, понимаешь?       Спросил и снова замер. Гэвин фыркнул и перевернул прутик с грибами, чтобы румяная корочка оказалась сверху.       — В твоём возрасте обычно про такие вещи всё знают. Если сам не вкусил ещё любви, то товарищ шепнёт, то подсмотришь что-то украдкой.       — Да нет же, с людьми-то всё понятно, — нетерпеливо выпалил Кон. — Но у вас… Что же это, получается, любят жён лицом к лицу, да?       — А как иначе? Мы же не собаки какие-нибудь — тьфу ты, проклятое племя! — чтобы, как скотина, друг другу на спину карабкаться.       — Как любопытно! — Кон возбуждённо приподнялся на лежанке и упёрся острыми локтями в Гэвинову спину. Не очень-то приятно было, но тот стерпел. — Как лекарю, разумеется… А голову дети держат сразу после рождения? И стоять на ногах могут?       — Да, если не хворые. Странные ты вопросы задаёшь, — Гэвин подул на грибы и ляпнул, не успев подумать: — Раз такой любопытный, пошёл бы со мной. Хоть ты и человек, зато лекарь, и, похоже, не самый плохой. Старейшины могли бы позволить тебе жить с нами, а ты бы ходил, смотрел и спрашивал.       Кон со вздохом опустился обратно на лапник.       — Нет, Гэвин. Меня здесь держит слишком многое. Семья, долг…       — Ну и ладно, — нарочито небрежно ответил Гэвин. — Поешь вот, пока не остыло. Только смотри, не капни соком мне на шкуру, понятно?       — Уж постараюсь! — хмыкнул Кон и протянул руку за прутиком с потемневшими от жарки грибами.       Костер жадно лизнул новую подачку. Пахну́ло смолой и дымом — сосновая ветка оказалась сыроватой, но занялась хорошо. Потревоженные угли вспыхнули горстью самоцветов, отозвались треском и щелчками. Один полыхнул особенно ярко, зашипел и лопнул, разваливаясь на куски и выстрелив вверх снопом алых искр. Кон притих и вроде бы заснул, сытый и пригревшийся под боком. Дождь и не думал стихать: небеса бичевали землю бесконечным потоком, к реке устремлялись извилистые мутные ручейки, а Гэвин искал и не находил в душе разочарования из-за невозможности продолжать путь. Он ругал себя за малодушное желание удержать момент. Пусть бы ливень и дальше стоял перед ними стеной, словно отгородив укрытие, тёплое и сухое, от остального мира — холодного, неприветливого. Пусть к боку так и прижималось бы горячее гибкое тело…       В сон клонило нещадно. Гэвин сопротивлялся дрёме изо всех сил и всё-таки уступил ей: осторожно улёгся, стараясь не потревожить Кона, и уснул почти сразу, стоило смежить веки.

***

Когда Кон беспокойно завозился за спиной, сон слетел моментально.       — Холодно, — заявил он и прижался к боку Гэвина так тесно, что тому, наоборот, моментально стало жарко.       — Сейчас подкину хвороста, — прохрипел он, дотянулся до порядком уменьшившейся охапки и покормил огонь.       От костра повеяло жаром. Языки пламени охотно облизывали узловатые сучья, а Гэвин мрачно оглядывал плотную, мутную завесу дождя. Шерсть сохла медленно, а волосы и того хуже — всё ещё были мокрыми и наверняка спутанными, как воронье гнездо. Гэвин ощупал голову и вздохнул.       — Дождь замедлил наш путь. Ты спешишь, да и мне не следует медлить, — Кон по-своему истолковал его вздох.       — Против непогоды не попрёшь, а злиться на неё так же глупо, как пытаться ловить ветер. Зря я гребень не взял, поклажа небольшая, а сейчас бы пригодился.       — От меня в пути маловато толку. Ты охотишься, везешь меня на спине, перевязываешь раны… Позволь мне помочь?       — У тебя что, щётка в кармане завалялась?       Кон завозился и вроде бы немного смущённо заявил:       — Ну, избавить хвост от репьёв я мог бы и руками.       Гэвин замер. От одной мысли, что тонкие бледные пальцы будут перебирать его волосы, сердце пустилось в галоп. Идея была так себе. Но почему бы не попробовать?       — Ладно, — подчёркнуто равнодушно бросил он. — Только не выдери мне половину хвоста, за такое спасибо не жди, ясно?       — Разумеется. Я буду осторожен!       Кон вынырнул из-под попоны и устроился рядом с Гэвиновым задом. Сам Гэвин привстал, перенеся вес больше на пузо, чем на бок, и подобрал ноги поближе к телу. Стоило ему оглянуться, как Кон, всё ещё в одной лишь рубахе, полыхнул румянцем. Тонкая ткань подсохла, но от прохлады не защищала вовсе, и Гэвин, не раздумывая, стянул с себя безрукавку и кинул ему со словами:       — На-ка, накинь. Давай-давай, быстро!       Спорить тот не стал, хотя, вроде, покраснел сильнее. В новом наряде Кон выглядел… странно. Не так чужеродно, как в расшитой шёлком куртке. Кажется, от пристального внимания Гэвина он начал нервничать, поэтому пришлось махнуть рукой и отвернуться — мол, делай что хочешь.       От первого прикосновения Гэвин вздрогнул. Ох и непривычно это было! Он ощущал, как Кон осторожно перебирает пряди, а острый слух помог услышать негромкое бормотание:       — Ну надо же, такие мягкие, — он дёрнул прядь чуть сильнее, Гэвин зашипел, а Кон тут же извинился: — Прости, тут никак распутать не выйдет. Придётся вырезать. Будь добр, передай мне нож.       Вот тут Гэвин задумался. Единственное оружие Кона — длинный кинжал — он забрал в ту же ночь, как нашёл его на берегу реки. Дать ему в руки нож? А вдруг он пырнёт им Гэвина, воспользовавшись моментом слабости, и сбежит?       Но куда ему бежать? Разве выживет он тут, в глуши, один, сможет ли добраться до поселения? Да и не похоже, что Кон замышлял какое-то зло. Гэвин вздохнул и решился: вытянул из ножен небольшой нож с костяной ручкой и передал Кону. Тот, словно бы поняв, какие сомнения терзали Гэвина, внимательно посмотрел ему в глаза и сказал:       — Спасибо.       И вроде просто сказал, но как-то со значением. Теперь Гэвин уже не отвернулся и продолжил наблюдать, как Кон аккуратно срезал спутанный клубочек и бросил в огонь, как и полагалось, чтобы злые духи не могли навести хворь или паскудное проклятье. Запахло палёным. Кон даже не поморщился. Вместо этого запустил пальцы прямо в волосы и провёл сверху вниз, как гребнем. По коже пробежали колкие мурашки, хотя Гэвину совсем не было холодно, скорее, наоборот. Он сглотнул, зачарованно наблюдая, как расчёсывания перемежаются с поглаживаниями, словно Кон хотел выпрямить непослушные пряди. Начал он снизу, с самого кончика, и постепенно поднимался всё выше и выше, и, стоило ему провести почти что у самого корня, там, где хвост переходил в круп, Гэвин понял, что мелко и часто дышит, приоткрыв рот.       — Ну всё, хватит, — рявкнул он, и Кон замер прямо в движении. — Хм, да… Спасибо.       — Я ещё не закочил.       — Только не вздумай заплетать, мы на это не договаривались!       — С хвостом всё, не волнуйся, я больше не трону. Но, Гэвин, на голове тоже стоило бы…       — Вот уж нет!       — Ну и славно! Будешь ходить, словно стог, который вилами разворошили. Смотри, как бы ворона не села на маковку и не стала гнездиться!       — Чёрт упрямый! Ладно, пёс с тобой, валяй, только побыстрее.       Потакание слабости — вот что это было. Гэвин не питал иллюзий. Он понимал, что изголодался по ласке и прикосновениям, обусловленным не нуждой, а желанием. Когда его ранили, он не всегда мог позаботиться о себе сам и обращался к Карлу и его помощнику. Иногда Коул, бывало, толкал Гэвина боком или хлопал по спине, он же помогал расчёсывать хвост, но эти касания не вызывали сладкого томления и не распаляли огонь в груди. И не только в груди, если уж быть совсем честным с собой.       Коннор сноровисто переместился за спину. Гэвин откинул голову назад, чтобы ему было удобнее, и закрыл глаза. Все повторилось, но ощущалось намного острее, ярче. И то, как аккуратно скользили чужие пальцы по волосам, как осторожно тянули и расчёсывали, и как Кон проводил ладонью по всей длине, начиная с макушки, потом ниже, к затылку, и до самых кончиков — от этого Гэвин млел и таял, как кусок масла на солнцепёке. Малость кольнуло душу сожаление: видел бы Кон, какие волосы были у него раньше! Как блестели на солнце, заплетённые в роскошную, на зависть всем, косу толщиной с девичье запястье. И как вились крупными волнами, стоило стянуть шнурок и расчесать гребнем…       — У тебя красивые волосы, — словно бы подслушав его мысли, произнёс Кон. — И длинные такие.       — Длинные? Ха! Да у меня таких коротких с детства не было, пока в стригунках бегал. Не знаю, как принято у людей, но у нас волосы обрезают только в случае великого позора или траура. Ну, и на исходе пяти зим жизни, в День Имянаречения.       — Какая была причина у тебя?       Гэвин фыркнул, набрал побольше воздуха в грудь и приготовился отчитать Кона за дерзость, но тот снова провёл рукой по волосам, почти что погладил по голове, и злость улетучилась, будто и не было её.       — И то, и другое. Тот единственный, ради которого я, не задумываясь, отдал бы жизнь, теперь вряд ли встанет на ноги и вскоре уйдёт в Вечные луга. Если больной не поднимается три лунных цикла подряд, то судьба его решена — таков закон нашего племени.       — Вот как. И, надо полагать, ради него ты и пришёл за соком Древа, — прохладно произёс Кон и тут же добавил: — Я закончил. Нам пора выдвигаться. Думаю, прямо сейчас.       Гэвин неприятно поразился перемене в его голосе. А когда Кон вскочил на ноги и прошёл мимо него к расстеленным на камнях рядом с костром одеждам, увидел его лицо и готов был поклясться, что повеяло таким морозом, от которого озеро могло бы заледенеть до самого дна. И только после этого Гэвин выдохнул, тряхнул головой, скидывая с себя странное наваждение, и понял, что дождь-то, оказывается, закончился.       — На, возьми, — Кон подошёл ближе и протянул ему нож. Он впервые смотрел сверху вниз, и Гэвин ощутил себя очень странно. Всё было как-то не так, неправильно. Он сказал или сделал что-то не то? Почему Кон так на него смотрит? Гэвин, влекомый странным порывом, подхватил чужие ножны и протянул их вместе с ответом:       — Возьми, это твоё.       Они обменялись оружием. Кон поблагодарил его лишь одним скудным кивком. Гэвин, поднявшись на ноги, принялся одеваться. Пока он был занят, Кон подхватил котелок, полный дождевой воды, и опрокинул его над костром. Пламя умерло со злым шипением, и то, что недавно ярко пылало и дарило им обоим тепло, вмиг превратилось в кучу чёрных безжизненных углей. Гэвин хотел бы сказать, что лучше было бы приберечь хорошую воду и перелить в мех, но, бросив взгляд на смурного Кона, решил промолчать.       Солнца видно не было, но до конца дня оставалось немало времени. Гэвин решил, что обязательно ускорится и перейдёт брод до ночи. Нужно было скорее отпустить человека домой и самому возвращаться назад — у Коула с каждым днём оставалось меньше времени.