Коронация

Коннор крепко спал, доверчиво прижавшись к тёплому лошадиному боку. Розовый свет зари коснулся его гладкой, бледной кожи, а острые стрелы тёмных ресниц бросили тень на тронутые румянцем щёки. Сердце Гэвина кольнуло запоздалым сожалением — время утекало сквозь пальцы намного быстрее, чем этого хотелось бы.       Может быть, отвечать на пылкие ласки Коннора не стоило. «Точно не стоило, — подумал Гэвин. — Наверняка он и сам пожалеет об этом, когда проснётся».       Мысль горчила. Он отогнал её от себя, осторожно и медленно отодвинулся, стараясь не потревожить спящего, подоткнул попону и поднялся на ноги. Совсем бесшумно, конечно, не вышло. Коннор пошевелился и пробормотал что-то, даже глаза приоткрыл, но, стоило сказать ему: «Ш-ш, спи, ещё рано», — и тот покорно смежил веки. Гэвин покачал головой с долей зависти и осуждения — так крепко спать может лишь тот, кому никогда всерьёз не приходилось бояться, кто привык засыпать под охраной прочных стен и верной стражи.       Или тот, кто и правда доверился ему.       Ну нет, это уж слишком смелая идея. Гэвин фыркнул, разозлившись на себя — вот к чему у него душа не лежала, так это к размышлениям о чувствах. Он с облегчением занялся делами, и к моменту, когда Коннор проснулся, котелок с горстью смородиновых листьев уже вовсю булькал на огне, подогретая рыба вчерашнего улова ждала своего часа, а Гэвин потрошил добытых на утренней охоте кроликов. За время путешествия он и так потерял немало веса, хотя и перекусывал захваченным из дома сушёным мясом.       — Солнце уже высоко, — заметил Коннор, зевая. — Мог бы разбудить меня.       — Чтобы ты под ногами путался? Вот ещё.       Гэвин не рискнул обернуться и сделал вид, что очень занят дичью, но чутко прислушивался к шороху, с которым Коннор одевался. За те пару часов, что минули с рассвета, он почти уговорил себя принять всё как есть — вскоре каждый пойдёт своей дорогой и будет вспоминать о прошлой ночи как о странном приключении, стыдном и приятном. У Коннора, да и у него самого, столько времени впереди, что память обточит воспоминания, оставив лишь смутный образ с парой особенно ярких черт… Глаза, например. Орехово-карие, лучистые и мудрые не по годам, да непослушную прядку, вечно падающую на высокий лоб…       «А может, связать его, закинуть на спину да и увезти с собой?» — шальная идея ярко вспыхнула в голове, и Гэвин замер, поражённый ходом мыслей. Воспоминания о прошлой ночи нахлынули на него мощным потоком: сладкие губы, нежные руки, отзывчивое гибкое тело, такое легкое и странное, но соблазнительное…       — Тебе помочь? — голос Коннора заставил Гэвина вздрогнуть и устыдиться.       Нет, конечно, он не сможет простить себе такое коварство. Да и человек ему встретился гордый, властный — такой уж точно не обрадуется, если его против воли поволокут куда-то, как мешок с яблоками.       — Нет. Ешь давай, и побыстрей. Надо спешить.       Пока Коннор завтракал, Гэвин вымыл руки и лицо, закинул дичь в сумку и разобрал их нехитрый лагерь. На человека старался смотреть лишь украдкой, и даже этого оказалось достаточно с лихвой. В том, как Коннор облизывал длинные пальцы, испачканные рыбьим жиром, не было ничего необычного, однако всё естество Гэвина пылало и плавилось от одного лишь брошенного вскользь взгляда. А уж когда Коннор поймал этот взгляд, как птицу в силки, и неторопливо погрузил пальцы в рот ещё раз, Гэвин поспешил скрыться в густых зарослях — на рассвете он заприметил там пару кустов, усыпанных спелым боярышником.       Когда за спиной хрустнули потревоженные ветки, стало ясно, что так просто скрыться не удастся.       — Ты избегаешь меня, — уверенно начал Коннор, но запнулся. — Я… наверное, должен извиниться.       Гэвин отправил горсть алых ягод в карман и потянулся к тяжёлой ветке за новой.       — Не за что тебе извиняться, — буркнул он.       — Нет, есть за что. Мои извращённые вкусы и желания — не то, чему следовало бы давать волю, не убедившись как следует, что ты их разделяешь.       Невесёлый смешок слетел с Гэвиновых губ.       — Ну надо же. Мы живём в мирах, настолько же отличных, как мир рыб и птиц, а вот поди ж ты, когда речь идёт о любви, всё одно и то же. Извращённые вкусы, — горько повторил он и наконец оглянулся, чтобы встретить ясный взгляд карих глаз. — Как это знакомо, Коннор. Словно пятно зловонной грязи на шкуре, которое смыть не получается, как ни намыливай и ни три скребками и щётками. Как болезнь или порча… С той лишь разницей, что опытный лекарь или шаман может избавить от них, если повезёт. Пройдёт ещё тысяча лет, и всё будет так же, а может, и похуже.       — Не обязательно, — возразил Коннор. — Были на свете времена, когда любовь мужчины к мужчине не порицалась, даже наоборот, считалась более духовной и глубокой, нежели чувства к женщине.       — Откуда ты это взял? Из сказок? — фыркнул Гэвин.        Коннор подошёл ближе.       — Это описано в книгах. Правда живёт не только в легендах, но и в летописях, о которых не принято вспоминать. И я смею надеяться, что когда-нибудь настанет пора, когда люди смогут смотреть на вопросы любви, верности и чести шире, нежели сейчас. Может… не только люди.       Ещё одна горсть спелых ягод отправилась в карман куртки. Гэвин больше не в силах был сопротивляться желанию оглянуться и наконец уступил ему.       Он понял, что таким и запомнит Коннора: босым, в распахнутой рубашке и с растрепанной чёлкой, с лёгкой улыбкой на губах. За спиной у него виднелась серебристая лента реки и пёстрые кроны осеннего леса, а вся фигура, такая непривычно невысокая, была омыта ярким светом солнца. Отведённого им времени оказалось до боли мало, чтобы узнать человека поближе, и Гэвин остро осознал, что жалеет об этом. Если бы не долг, который звал его назад, он мог бы остаться… Мир людей вряд ли оказался бы к нему добр, ну да и его собственный не сильно баловал.       — Наконец-то ты смотришь на меня, — произнёс Коннор. Он пригнулся, чтобы поднырнуть под толстую ветку раскидистого бука, и оказался совсем рядом. — Мне это нравится.       С этими словами он протянул руки для объятий так уверенно, словно и не мыслил о возможности быть отвергнутым. Гэвин на миг замер, дивясь этому, но жадность и желание толкнули его вперёд, заставили подхватить Коннора и посадить на ту самую ветку, которая чуть раньше мешала пройти. Тот не стал медлить и сразу же, когда их лица оказались на одной высоте, притянул к себе для поцелуя. Мягкие, сладкие губы, ласковые руки, чудесный запах, ничуть не похожий на Гэвинов собственный — всё это кружило голову похлеще медовухи Хэнка. А уж когда Коннор обвил стан Гэвина ногами, стало ясно, что ещё немного, и никуда они не отправятся. Увязнут в патоке взаимной ласки, как мухи в смоле…       — Нам надо выдвигаться, — с сожалением оторвавшись от желанных губ, сказал Гэвин. — Садись на спину, не хватало тебе ещё поранить ногу.       Коннор тяжело вздохнул, но спорить не стал. Очень кстати — вряд ли противостоять ему у Гэвина хватило бы душевных сил.

***

Погода им благоволила. День выдался на редкость тёплым для осени, небо не пятнали облака, и берег реки, усыпанный мелкой галькой, позволял бодро бежать вперёд. Гэвин спешил. Его снова грызло чувство вины за упущенное время и беспокойство за Коула. Казалось, что каждый час промедления обходится слишком дорого.       Коннор молчал, иногда, если Гэвин сбавлял темп и переходил на шаг, сыпал вопросами. Ему казалось интересным всё, даже самые обычные вещи. Как кентавры спят, какие строят дома, разводят ли скот, занимаются ли земледелием, торгуют ли. Односложные ответы Коннора не устраивали, и Гэвин сам не заметил, как начал рассказывать всё больше и больше, тем более что интерес к его жизни явно был искренним. Красноречие никогда не было сильной стороной Гэвина, и изящному слову он предпочитал крепкий кулак и меткое ругательство, однако рассказ о доме будто сам собой обрастал всё новыми и новыми деталями.       — Ты, должно быть, очень скучаешь, — со вздохом заметил Коннор. — Хотел бы и я увидеть всё это своими глазами. Подумать только! Столько всего нового и неизведанного!       — Так а ты не тоскуешь разве? По семье, друзьям. По родному очагу?       Коннор издал невесёлый смешок.       — Скучаю ли я? Мой собственный брат пытался убить меня. Спланировал покушение перед, — он запнулся, — моим днём рождения. Так я и оказался в лесу со стрелой в спине. И, если бы не ты, вряд ли выжил бы.       — Твой отец будет в ярости, когда узнает! Это большой позор — поднять руку на родную кровь.       — Он отправился к праотцам, когда мы с братом были детьми.       — А мать?       — Умерла в родах. Я кое-что помню. Обрывки… Её голос. Она хорошо пела.       — Мне жаль это слышать. Надеюсь, ты сможешь найти брата и отомстить ему.       — Отомстить, — печально протянул Коннор. — Не знаю, смогу ли я. И захочу ли… Как бы то ни было, мы выросли вместе, и ближе него у меня никого нет. Ах, Гэвин, посмотри! Мы добрались!       И правда, из-за деревьев показалась вершина холма с деревом на ней. Оно казалось вовсе не голубым, скорее, серым или белым, но Коннор однозначно указал на него. Надежда на излечение Коула всколыхнулась с новой силой, и ноги сами собой понесли Гэвина вперёд. Он успел только крикнуть через плечо:       — Держись! — и поскакал во всю прыть.       Древо не только существовало. Оно было близко, и Гэвин не мог дождаться момента, когда сможет достигнуть цели своего пути. Коннор крепко стиснул его и ногами, и руками. Оставалось лишь удивляться, что и на полном скаку человек не ощущался на спине инородной ношей. Даже когда Гэвин перемахнул через поваленный ствол, Коннор удержался и не упал.       Вскоре пришлось перейти на рысь, потом на шаг — всё-таки нести такой вес было непривычно, и усталость брала своё. Река осталась позади. Её шёпот всё ещё был слышен, хотя ориентироваться на него уже и не приходилось: следуя указаниям Коннора, совсем скоро они ступили на тракт, мощёный камнем. Нехоженый, судя по мху на булыжниках и тому, как кусты ежевики, молодые деревца настойчиво теснили обочину. Коннор притих, лишь единожды печально отметил запустение кругом и умолк снова. Гэвин же нетерпеливо помахивал хвостом и шёл бодрой рысью. Тракт начал петлять, неуклонно поднимаясь вверх по склону.       И всё-таки Гэвин шагал уверенно и споро. Его подгоняла мысль о возвращении домой. Как же хотелось ему увидеть лица всех тех, кто фыркал ему в спину, когда он излечит Коула! Может, когда малец встанет на ноги и окрепнет, стоит предложить ему уйти из племени вдвоём? Отправиться на Юг... Столько чудесных рассказов Гэвин слышал о нём и не особо-то верил, что это правда. Говорили, что земля там родит круглый год, на деревьях полно диковинных фруктов и ягод, так что никто никогда не голодает, зато вода в большой цене — хоть и много её, да вся солёная. Увидеть бы океан! Край света, за которым простиралась бесконечная водная гладь. От одной мысли шерсть на спине вставала дыбом, а по коже бежали мурашки.       — О чём думаешь? — спросил Коннор.       — Об океане, — неожиданно честно ответил Гэвин. — Увидеть бы его. Если Древо существует, значит, и то, что рассказывали о южных краях, может быть правдой. Пусть и не всё — уж в горбатых лошадей я не поверю ни за что на свете! Знаю, что вы, люди, оседлали наших неразумных сородичей, но на кой чёрт нужен горбатый жеребец? Ни красоты в нём, ни пользы. Как ведро без ручки!       — В мире много чудес, и ты одно из них. Кто знает, нет ли на свете горбатых лошадей, раз уж есть кентавры? Может, и пара драконов отыщется, если хорошо поискать.       — Да пёс его знает, Коннор, и чёрт с ними, с драконами, но вот океан я увидеть хотел бы. Думаю, это красиво и страшно, почти так же, как увидеть лицо бога. А ты? О чём твои мысли?       — Не хочу домой. Там меня ждёт мало радости.       — Так и не возвращайся. Раз мстить брату ты не намерен, можешь выбирать любой путь. Если захочешь, — Гэвин запнулся, набираясь смелости, — пойдём со мной.       Коннор обнял его, прижимаясь щекой к плечу, и произёс негромко:       — Как бы я хотел этого, Гэвин, — он помолчал и добавил едва слышно: — Долг велит мне вернуться. Если бы я только мог…       Очередной изгиб дороги вывел их на самую вершину, лысую, как голова Карла. Словно не решаясь подступиться к невидимой границе круглой поляны, лес держался на почтительном расстоянии от Древа.       Вопреки ожиданиям, его кора оказалась не голубой, а серовато-белой, словно омытая дождями и рассохшаяся на солнце кость. Похожие на старческие руки узловатые ветви тянулись вверх и вширь, а корни, наполовину оголённые, вились причудливым узором, как сонные змеи. От излома ветвей, наклона ствола и всей странной фигуры этого свидетеля давних времен веяло усталостью и печалью. Когда-то Гэвин видел останки неведомого зверя в степи — под арками рёбер мог бы поместиться Большой дом, — и испытал нечто похожее: трепет от мысли, каким огромным и сильным было это существо; ужас от осознания собственной ничтожности; грусть от того, что потомки этого создания либо не выжили, либо выродились в нечто совершенно иное, мелкое и незначительное, став лишь тенью величия своего предка.       Однако самым главным оказалось то, что среди ветвей Гэвин не смог разглядеть ни одного листка. И у подножия Древа, там, где оно вгрызалось в землю, не было опада. Гэвин проделал немыслимый путь, пришёл в сокрытые земли и добрался до легенды лишь для того, чтобы узнать, что в этом белоснежном исполине больше нет жизни.       — Оно умерло, — произнёс Гэвин враз пересохшими губами.       Коннор спешился и шагнул вперёд.       — Я не был здесь много лет и помню его живым. Гэвин… Мне очень жаль, правда…       — Давай подойдём поближе. Может, есть ещё надежда?       Они подошли. Вблизи Древа стали видны массивные каменные плиты на земле — издалека их сложно было заприметить из-за высокой травы. Пока Гэвин осматривал ствол, Коннор сперва медленно бродил вокруг, а затем остановился над одним из камней. Там он и замер, задумчивый и печальный.       — Мне жаль, — ещё раз повторил он.       — Надежда с самого начала была слабой, — ответил Гэвин. Он провёл ладонью по сухой коре. — Что же, теперь, по крайней мере, я буду знать, что сделал всё возможное.       В душе царила пустота. Ни горечи, ни гнева, ни разочарования или вины не было. Лишь недоумение — как же так могло случиться?       — Может, срезать ветку? Шаман сожжёт её и окурит Коула или сделает целебный порошок?       — Попробуй. Если и не поможет, то вряд ли станет хуже, — отозвался Коннор.       Он зачем-то опустился на колени. Гэвин подошёл поближе, и тогда увидел, что Коннор снимает мох с выбитых на камне надписей и рельефа.       — Что это?       — Здесь покоится наш король и его супруга.       Коннор смахнул с мрамора пыль, мелкие ветки и остатки мха. Теперь стали видны изящные профили мужчины и женщины, смотрящие друг на друга. Мастер явно знал толк в своём деле — черты читались так живо, что Гэвин наверняка узнал бы этих людей, если ему довелось бы увидеть их вживую. И в этих портретах Гэвину почудилось что-то знакомое.       — Обычно людям нет дела до мёртвых королей, — заметил он.       Коннор кивнул, соглашаясь. Гэвин присмотрелся к его профилю, и смутная догадка окрепла, превратившись в уверенность.       — Как жаль, что нет ничего, чтобы почтить память, — сказал Коннор. — Ни свечей, ни цветов.       Гэвин подошёл ещё ближе. Нет, глаза его не обманули. Отнюдь не раненого лекаря он встретил в глуши, а отпрыска королевских кровей. Стало ясно, почему Коннор не спешил сразу же назвать полное имя — наверняка опасался быть узнанным.       — Может, духи и любят свечи и цветы, но у нас есть то, от чего они точно не откажутся. Всему своя цена, за что-то мы платим временем, за что-то — золотом, а за что-то — кровью.       Коннор оглянулся на него и моргнул, словно вернулся из воспоминаний в реальность.       — Пожалуй, ты прав.       В полумраке ярко блеснуло лезвие кинжала. Коннор приложил ладонь к плите, оставляя на ней алый отпечаток, после чего резво поднялся с колен.       — Надо бы устроить привал, только отойдём от поляны, хорошо? Мне тут не по себе.       Когда они проходили мимо спутанного клубка корней, он мимоходом провёл рукой по коре. Полоса свежей крови особенно ярко виднелась на белой плоти мёртвого дерева, и Гэвин подумал, что это славно — каким бы богам ни молились люди, наверняка они так же должны любить кровь и добровольные жертвы, как и любые другие.       Подходящее местечко нашли недалеко от поляны. Костёр разводить не стали, но Коннор прилёг на траву, чтобы немного восстановить силы. Гэвин берёг его и весь совместный путь шёл медленно, почти всегда шагом, делая частые остановки для отдыха, и всё равно рана и потеря крови давали о себе знать.       Сперва ели молча, но затем Гэвин нарушил тишину.       — Что же, замок уже совсем близко, — произнёс он. — Я могу отнести тебя туда уже сегодня.       — Спасибо, это было бы очень кстати. Не думал ли остаться в наших краях?       Гэвин помедлил с ответом, но всё-таки покачал головой.       — И что я буду делать?       — А что ты делаешь дома?       — Хожу в дозор, охочусь, кузнецу помогаю, слежу за, — Гэвин проглотил имя, готовое сорваться с губ, — ну, неважно, дел хватает.       — Ты мог бы охотиться здесь, в этом лесу. Я… приезжал бы иногда, — в голосе Коннора слышались такие нотки, словно он цеплялся за соломинку, повиснув на краю обрыва.       — Жить один я не смогу, Коннор, а люди вряд ли меня примут. Но не это главное… Я не могу оставить Коула одного в трудный миг. Сам-то ты возвращаться хочешь?       Коннор промолчал. Видно, не такой уж сладкой была жизнь принца, раз он не спешил к своим подданным и родным. Впрочем, одно из последствий этой жизни Гэвин собственноручно вытащил из его спины. Хорошо хоть тот живым остался.       — Пойдём со мной, — насколько мог ласково сказал Гэвин. — Лекаря примет любое племя, даже несмотря на то, что вместо четырех ног у тебя две.       — Я должен вернуться. Мои желания не играют роли.       — Лучше бы тебе послушать сердце, Коннор. Оно всегда знает правду.       Коннор посмотрел на него с болью и, вздохнув, произнёс:       — Отвези меня к замку, Гэвин.       Что-то в его голосе дало понять — уговоры не помогут, и осталось лишь умолкнуть, собирая вещи. Гэвин отчётливо ощущал горечь расставания уже сейчас, пока Коннор был ещё рядом, и старался не думать о том, каково ему будет, когда принц и правда покинет его.