Коронация

Темницы Детройта давно не использовались по прямому назначению. Ричард с трудом сохранял остатки терпения, пока слуги, причитая, освобождали ближайшую ко входу камеру от мешков, ящиков и корзин с провиантом. Кто-то умудрился перевернуть одну из тяжёлых дубовых бочек с соленьями, отчего в подземелье поселился густой кислый дух квашеной капусты. Будто этого было мало, вскоре на пол грохнулся ещё и кувшин с уксусом, тут же разлетевшийся на черепки. Виновников найти так и не удалось — каждый валил вину на другого. Ричард лишь махнул рукой, велел вытереть лужу и распахнуть ставни воздуховодов, чтобы вонь хоть немного выветрилась. Слуги возобновили работу, от стенаний перейдя к ругани.       Он отстранённо наблюдал за суетой. С трудом верилось, что подобный фарс, достойный самое большее деревенского балагана, мог происходить спустя несколько часов после убийства Коннора. Вся эта беготня и ссоры из-за пролитого уксуса казались совершенно ничтожными на фоне трагедии, и приходилось сжимать кулаки до боли, чтобы не дать волю рвущемуся наружу гневу. Желание накричать на бестолковую прислугу, снести голову начальника стражи и самолично выпороть всех тех, кто мог — и должен был! — предотвратить гибель брата, калёным железом жгло сердце Ричарда.       Ярость и жажда мести уже настигли его, но осознание потери — пока нет. Болевой шок, так, кажется, Коннор называл похожее состояние. Он рассказывал, что полученная в бою рана или сломанная кость не всегда отзывается болью: в пылу сражения воин может превозмочь её, и иногда это даже приумножает его силу на короткий миг, достаточный, чтобы сразить врага, но ощущения неизбежно накатывают после. Ричард понимал, что эмоции от потери нагонят и его. Пока этот момент не настал, стоило поспешить со срочными распоряжениями и письмом регенту.       Оставшихся в живых двух ассасинов разделили так, чтобы они не видели друг друга, заковали в цепи и сторожили, не спуская глаз. Раненому зашили дыру в шкуре, хотя лекарь выразил сомнение, что он доживёт хотя бы до утра. Ричард надеялся, что сможет заставить его говорить. Тщетно — Маркус бредил в горячке, и, кажется, даже не понимал, кто перед ним и что произошло.       Однако была ещё и Норт, девица, которую Ричард пленил сам. То, что в его руках оказалась женщина, остановило занесённый для смертельного удара клинок, и теперь он был даже рад этому. Живой свидетель станет источником информации, чего бы это ни стоило.       Ричард прикрыл глаза и начал считать выдохи и вдохи, как их с братом когда-то учила Аманда. Гнев немного отступил, но стало ясно — если он решит побеседовать с убийцей Коннора сейчас, долго Норт не проживёт. Если бы под рукой имелся опытный дознаватель, дело быстро пошло бы на лад, да только вот местный скончался от старости, нового же так и не нашлось. Не особенно его искали — насколько Ричард знал, от управляющего Детройтом в столицу запроса не поступало.       Он решил выждать пару суток, дав Норт время потомиться в тягостном ожидании. Эти дни, с утра и до поздней ночи, Ричард лично допрашивал каждого из своей свиты. Стопки с пергаментами, заполненными убористым ровным почерком, множились на его столе, и, когда дверь за последним подозреваемым закрылась, Ричард уронил лицо на руки.       Можно ли теперь доверять хоть кому-то из тех, кто прибыл с ним в Детройт? Ричард очень в этом сомневался. Он помнил слуг Коннора, особенно тех, что оставались в этом замке — они, в отличие от его собственной свиты и охраны, не менялись с годами, и именно в их верности сомнений не возникало.       В былые времена он послал бы за дознавателем в ближайший крупный город, а может, и не за одним, но, несмотря на всю злость, клокочущую в душе, Ричард понимал бесполезность подобной затеи. Побывав в умелых руках мастера кровавых дел, почти каждый рано или поздно каялся в мыслимых и немыслимых грехах и преступлениях, и, хотя таким образом можно было бы получить удовлетворение жажды мести, Ричард не узнал бы главного — правды.       Ночью он не мог сомкнуть глаз. Казалось, что стены и потолок давили на него, а воздух загустел, заставляя бороться за каждый вдох. Только покинув свою спальню и запершись в комнатах Коннора, Ричард смог позволить горю выплеснуться вместе со слезами.       Возможно, не все ассасины оказались пойманы, и целью покушения могли быть оба королевских наследника. Идея лечь в постель при таком раскладе выглядела чистым безумием, поэтому Ричард накрыл несколько подушек одеялом и придал им форму, напоминающую тело, а сам устроился в кресле за ширмой с оружием в руках и тяжёлым чувством на сердце.       Наутро он распорядился запереть слуг из своей свиты в северной башне, обеспечив тюфяками, одеялами, пищей и водой. Тем спутникам Ричарда, которые отличались знатным происхождением, было уготовано заточение в гостевых покоях. Сам он отправился в подземелье с твёрдым намерением выведать из Норт всю правду, даже если пришлось бы приказать выдирать ей ногти — совершенно не изящно и без выдумки, но довольно действенно и просто. С таким мог бы справиться и обычный палач, вооружившийся клещами. Начальник стражи попытался настоять, что беседа с пленницей должна произойти в присутствии охраны, но Ричард повелел лишь охранять вход:       — С безоружной и скованной женщиной я сумею справиться, — резко бросил он.       — Как пожелает Вашес-ство, — донеслось в спину, но он уже бежал вниз по щербатым каменным ступеням.       Резкая кислая вонь всё ещё не выветрилась. Возможно, стоило посадить Норт в бочку с уксусом на эти пару дней, вот тогда бы она и заговорила, но Ричард быстро оборвал такой ход мыслей. Он различил звон цепей и шаги где-то впереди. Вероятно, девица ждала, когда кто-то явится сюда, мерила шагами свою темницу, прислушивалась к каждому шороху: не лязгнет ли затвор, не донесет ли эхо голоса, и до боли в глазах вглядывалась в темноту. Надо было бы подержать её здесь подольше, да только терпения Ричарду не хватило.       Он подошёл к нужной двери и отпер её. От скудного света факела тени испуганно разбежались по углам, тёплые блики лизнули пол и стены. Девица слышала его шаги и встретила визитёра стоя. Упрямо вздёрнутый подбородок, блестящие глаза, готовые метать молнии, хищно трепещущие ноздри — она явно ожидала самого худшего.       — Сядь, — распорядился Ричард, разместив факел в одном из ржавых креплений на стене.       Норт не двинулась с места.       — Что же, как знаешь.       Он опустился на один из двух табуретов, которые вместе с охапкой соломы, ведром и кувшином составляли всю обстановку камеры. «‎Как в старые добрые времена, — подумал Ричард. — Впрочем, не такие уж старые. Да и не столь добрые». Достав из кармана румяное красное яблоко, он предложил узнице:       — Не желаешь ли?       Она глянула на плод, как на ядовитого гада. Рот её неприятно скривился. Видимо, двух суток голода оказалось недостаточно, чтобы сломить дух.       — К чему это? Всё равно меня убьют, так покончим с этим здесь и сейчас!       Ричард пожал плечами и вытащил небольшой серебряный нож. Аккуратно и неторопливо он начал срезать блестящую кожицу, не глядя на Норт и как будто бы не интересуясь ею.       — Не знаю, какую игру ты затеял, но я не куплюсь на это, ясно? — прошипела она и плюнула в сторону Ричарда. Не попала.       — Я знаю, что ты не боишься смерти, — ровно произнёс Ричард и, сделав паузу, отрезал и отправил в рот тонкий ломтик яблока. — Иначе бы не решилась пойти на такой риск.       — Моя жизнь не важна. Мы выполнили миссию.       «‎Выполнили, — отметил про себя Ричард. — Значит, их целью был только Коннор?»       — Зря ты думаешь, что после содеянного я подарю тебе смерть.       Повисла пауза. Ричард невозмутимо жевал, всё ещё не глядя на Норт.       — Вряд ли пытки будут хуже, чем эта вонь, — фыркнула наконец она.       И тогда Ричард взглянул на Норт, чтобы увидеть, как её лицо изменилось. Она всё ещё храбрилась, но в сердце уже поселился страх. Это было хорошо. Ричард отвернулся и срезал небольшое тёмное пятнышко с румяного глянцевого бока.       — Ты слышала об Одноруком Джоне? — он дал ей возможность ответить и, не получив реакции, продолжил: — Раз ты молчишь, я расскажу. Пятьдесят четыре года назад Джон, ещё тогда не однорукий, родился в семье золотаря. Они жили в нищете, и, едва Джону исполнилось семь, отец решил, что пора бы и сыну начинать работать. Но всё оказалось не так просто. Несмотря на более чем скромный быт, Джон заглядывался на богатые дома, красивые одежды и дорогие вещи на рынке. Сердце его отчаянно желало обладать всеми этими благами, но помимо жажды роскоши и богатства в душе пускали корни тщеславие и гордость. Он стыдился отца и способа, которым тот зарабатывал на хлеб, поэтому наотрез отказался ему помогать.       Вместо этого Джон повадился воровать и преуспел — говорят, его мастерство позволяло незаметно снять браслет с руки. Возмужав, он построил добротный дом и даже посватался к дочери купца, чтобы пустить накопленное золото в общее с тестем дело и стать уважаемым человеком. Джон тщательно берёг тайну своего происхождения, старательно избегал встреч с бывшими друзьями и знакомыми, отрастил бороду, даже пытался имитировать акцент, чтобы не быть узнанным. Тщетно, впрочем. Однажды отец увидел его на улице и с трудом, но разглядел в Джоне сына. Старик бежал за ним вплоть до самых ворот, окликая и хватая Джона за стремя, но тот велел прогнать его прочь, как обычного нищего. Знаешь, чем обычно заканчиваются такие истории?       — Его поймали? — предположила Норт. — Боги всегда наказывают подлецов.       Она начала отвечать. Это тоже было хорошо. Ричард кивнул:       — Верно. Нужды в золоте у Джона уже не было, как и в том, чтобы воровать. Он оброс знакомствами в купеческой гильдии и, хоть и с оговорками, считался деловым человеком. И всё-таки страсть к воровству его не оставляла. Разумеется, он был осторожен и не трогал имущества тех, с кем вёл дела, но иногда, по его же собственным словам, ему встречались беспечные люди, которые почти что приглашали залезть к ним в карман. В один день Джон, поддавшись порыву, срезал пару туго набитых кошелей на рынке и напоследок, перед тем, как вернуться домой, решил угоститься яблоком с прилавка. Заплатить за него он не пожелал, пришлось бы разменивать золото. И вот именно тогда блестящий дар Джона и подвёл его — воровство заметили, торговка подняла крик, стража обнаружила кошель с чужими инициалами… Тогда-то Джон и стал одноруким. Пережив, разумеется, сперва заключение и позорный суд.       — Почему меня должно это заинтересовать? — громко фыркнула Норт, но Ричард невозмутимо продолжил.       — Вместе с рукой Джон потерял всё: сперва заработок, потом дом и друзей. Это стало для него шоком, и, падая всё ниже и ниже, он достиг дна. Нищие отняли медяки, которые он выпросил у добрых людей на площади, избили до полусмерти и бросили в сточную канаву умирать. Там Джон и лежал, задыхаясь от вони нечистот и боли. Как он утверждает, именно в ту ночь он услышал глас богов.       Норт притихла. Ричард отрезал очередной кусочек яблока, неторопливо прожевал и, лишь когда пленница нетерпеливо вздохнула, вновь начал говорить.       — Они указали ему, что лишь праведным трудом можно заслужить прощение. Всё произошедшее с ним Джон посчитал справедливой карой за гордыню и, желая искупления, решил искать знак судьбы на улицах города, если доживёт до рассвета. Он выжил. И первым же, что Джон услышал, стал крик глашатая о том, что дознаватель ищет себе ученика.       В воцарившейся тишине стало отчётливо слышно треск факела. Ричард наконец-то посмотрел на Норт и по её испуганному лицу понял, что девица вовсе не глупа.       — Если кого-то люди и презирают больше золотаря, так это палачей и дознавателей. Однако Джон был готов на всё, чтобы заслужить прощение. Отсутствие руки не помешало ему, и он принялся за дело так усердно, что всего за пару лет стал мастером, а спустя ещё несколько занял должность главного королевского дознавателя и заработал не только состояние, но и громкое имя. Дело в том, что Однорукий Джон обладал необыкновенной чуткостью, которая, видимо, раньше помогала ему обворовывать честных людей. Он ни разу не позволил жертве умереть до положенного срока, умело шёл по самой грани и знал, когда стоит окатить ледяной водой или даже позвать лекаря. Джон умел ждать, давая ранам затянуться, чтобы потом продолжить снова. И так раз за разом.       Ричард наблюдал, как кровь отливает от лица Норт. От внимательного взгляда не укрылось, что она сглотнула.       — Возможно, ты захочешь знать, что над одной из жертв Однорукий Джон работал на протяжении трёх лет — по одному на каждого из богов. А ещё, что он до сих пор жив, почти здоров и всё так же предан вере, делу и короне.       Сказав это, Ричард резво поднялся. Норт испуганно дёрнулась, но устояла на ногах, и тогда он подошёл к ней ближе и произнёс так тихо, словно хотел сообщить ей секрет:       — Если ты не расскажешь мне, как всё было, то, клянусь небом, Однорукий Джон с тобой познакомится. И, возможно, во славу Трёхликого он превзойдеёт сам себя, чтобы твоя жизнь в застенках длилась не три года, а три раза по три. Даже если он умрёт, это не страшно — его сын, могу тебя уверить, не менее искусен.

***

      — И она начала говорить? — уточнил Коннор.       — О да. Но не сразу.       — Пытки?       — Нет, лучше. Любовь.       Коннор приподнял брови.       — Как ни странно, Маркус не спешил умирать. По итогу допросов мне стало известно, что он и Норт испытывали друг к другу трепетные чувства. Девица оказалась крепким орешком, и я уж было решил, что без Однорукого Джона нам не обойтись, но стоило упомянуть Маркуса и его состояние, картина совершенно переменилась. Правда, пришлось кое-что пообещать ей в обмен на сведения.       — И что же?       — Лёгкую смерть вместе с возлюбленным после суда. Маковое молоко.       — Весьма щедро, — не удержался Коннор.       Ричард тяжело вздохнул.       — Да, я знаю, но разве стоит мстить кинжалу, когда есть шанс поймать и отрубить руку, которая его держала?       — Хорошо. И ты выяснил, кто стоял за покушением?       Брат повёл плечами, выражая некоторое сомнение. Он сказал:       — Я предупреждал тебя, Коннор, что эксперименты с трупами могут выйти боком. Так и случилось: Трейси донесла на тебя. Формально придраться не к чему — рассказала жрецу на исповеди. Тот не стал молчать…       Коннор помнил, что слышал из уст напавших на него ругательства. Еретик, бесовское отродье, так они его назвали.       — Команду Маркуса давно прикармливали жрецы как раз на подобный случай. Сплошь фанатики, готовые по углям пройти во славу богов, и, стоило Преподобному обвинить тебя в ереси, ни у одного из группы не возникло вопросов. Им было велено постепенно травить тебя в пути, чтобы казалось, якобы принц занемог. Пошли бы слухи, появились бы свидетели, а потом, когда, — Ричард споткнулся на миг, рвано выдохнул. — Нет, если бы ты умер, никто и не удивился бы. На самом деле, они неплохо всё продумали. Норт сдала нам повара, которого я вместе со всеми слугами своей свиты арестовал на время следствия. В основном ассасины значились в свите как охрана, Норт же взяли как лекаря. Поэтому, когда ты бы занемог, она продолжила бы дело, подмешивая отраву ещё и в лекарство.       — Но почему же они напали на меня прямо на охоте? Стоило бы придерживаться плана. Некоторые яды и правда не определить по вкусу, а признаки отравления весьма коварны и напоминают другие болезни…       — Всё дело в твоих людях, Коннор. Они слишком преданы тебе. Едва прибыв в Детройт, Маркус выяснил, что ты планируешь вести с собой собственного повара, который следит за кухней, как орёл за гнездом, и каждое блюдо перед подачей пробует сам, притом вовсе не из-за того, что лакомка.       — Теперь все понятно. Убийцы решили действовать спонтанно, когда поняли, что их план развалился, — задумчиво произнёс Коннор. — Однако в случае, если в заговоре замешана церковь, причастных судить не удастся.       — У меня есть смутное ощущение, что мы нащупали нить и начали тянуть её, но не дошли до конца клубка.       — Я не верю, что Трейси донесла на меня по доброй воле. Возвращайся в столицу и расспроси её лично, без свидетелей. Уверен, ты услышишь иную версию событий и сможешь снять с этого клубка ещё пару локтей нити.       — А ты? Разве мы не вернёмся туда вместе?       Настала очередь Коннора вздохнуть. Он посмотрел на яркие всполохи жёлтого пламени в зеве камина, прислушиваясь к тому, что шептало ему сердце. Страх перед неизвестностью поднял голову, и всё же в правильности решения Коннор не сомневался.       — Нет, милый братец. Ты отправишься один и преподнесёшь всё так, будто бы я и правда умер.       Выражение совершеннейшего ужаса на лице Ричарда развеяло последние сомнения. Нет, он к покушению не был причастен, это стало ясно как белый день. От этого стало радостно и легко, и ноша непростого выбора словно бы перестала давить на плечи.       — Но зачем, во имя Небес и Преисподней?!       — Я знаю, что регент давно высказывает недовольство мной. Я слишком часто и подолгу живу здесь, в глуши, вместо того, чтобы заниматься делами государства. Мои интересы увели меня слишком далеко от того образа, который был бы принят народом. Ричи, ты и сам это понимаешь. Вместе со смертью для мира я обрету свободу, а ты — корону, и так будет лучше для всех.       — Мне это не нужно. Трон твой по праву, и я буду помогать тебе, я отдам всю жизнь, если потребуется…       — Я знаю, Ричи. Правда. И именно поэтому мы поступим так, а не иначе.       Ричарда терзали мучительные сомнения, Коннор видел это. Ему стало жаль брата, особенно когда из его ясных глаз покатились слёзы. Ричи осунулся за прошедшие дни, и теперь больше напоминал мальчишку, а не взрослого мужчину. Повинуясь внезапному порыву, Коннор протянул руку и осторожно стёр солёные дорожки со щёк Ричарда.       — Как же дальше быть? Как жить без тебя? Что ты будешь делать?       — Я уеду. Сейчас, когда мы говорим с тобой, Кэра уже готовит всё необходимое для моего поспешного отъезда.       — Но куда?!       — Этого тебе знать пока не нужно.       — Коннор, не оставляй меня. Ты не можешь просто взять и исчезнуть!       Глядя на заплаканное лицо, Коннор понял, что и правда не может. Их связь с Ричардом оказалась настолько крепкой, что не потерялась ни из-за расстояния, ни с течением времени, выстояла даже испытание подозрениями в предательстве и почти что смертью. Нет, просто так оборвать её ни один из них не решится. Он вдруг понял, что именно нужно сделать, и смутная надежда снова заставила сердце забиться чаще.       Пальцы Коннора сложились в череду фигур, чей смысл мог понять лишь Ричард:       — Ты помнишь письменный вариант нашего языка?       — Да, — Ричи коротко стукнул кулаком по бедру.       — Через год в этот же день отправь Кэру к Древу. Я оставлю там письма. Она обменяет их на твои.       — Так долго ждать? Целый год?       — Я не знаю, как всё пойдёт, — честно ответил Коннор уже вслух. — Может быть, потом станем обмениваться весточкой почаще. Будем надеяться на это. В любом случае, это лучше, чем ничего, верно?       — Не знаю, как расставаться, когда я только что обрёл тебя вновь!       — Всё будет хорошо, Ричи. Я люблю тебя.       Ричард порывисто притянул Коннора к себе и стиснул в объятиях. Из-за потревоженной раны тот охнул и отстранился, предложив вместо этого брату взяться за руки. Сколько они так просидели, было не ясно. Казалось, что всего лишь пару мгновений, но за окном забрезжил робкий свет зарождающейся зари. Коннор с трудом заставил себя отпустить тонкие тёплые пальцы.       — Мне пора. Я должен выехать затемно, незамеченным.       — Останься ещё хотя бы ненадолго, братец, — прошептал Ричард, сжимая руки Коннора в своих ладонях.       — Нужно спешить. Задерживаться здесь слишком опасно, меня увидят.       — Хорошо… Тебе что-нибудь нужно? Я чем-то могу помочь?       — О, да, ты можешь. Стань отличным правителем, Ричи, и выясни, кто стоял за покушением — это будет самым лучшим подарком для меня.       — Возьми хотя бы моего коня! Знаю, он не сравнился бы с Лейлой, но вороной сильнее и быстрее всех остальных в конюшне.       — Спасибо. Я приму его.       Коннор поцеловал Ричарда в лоб и в обе щёки. Как бы больно ни было прощаться, помимо солёного привкуса слёз он ощущал пьянящую свободу и не мог дождаться момента, чтобы воспользоваться ею сполна.       Небо над Детройтом едва тронули лучи бледной зари. Солнце ещё не показалось из-за горизонта, и густые тени скрыли силуэт всадника, который торопил коня и совсем скоро растворился в лесной чаще, как призрак, который тает вместе с предрассветным туманом на полях. Коннор очень спешил. Возможно, ещё не поздно догнать Гэвина, сделать и сказать всё то, что он хотел и не решился.

***

Жаль, что от визита в купальню пришлось отказаться, но даже возможность переодеться в чистое и сухое уже стала благословением. Особенно Коннора порадовали сапоги из мягкой кожи, подбитые мехом — как же он мечтал о них, пока скитался по лесу вместе с Гэвином! Коннор едва не остановил свой выбор на прочной куртке со скромной вышивкой, но брат настоял, чтобы он облачился в его голубой дублет, богато украшенный серебром и речным жемчугом. «Если даже кто-то и встретит тебя в коридорах или окрестностях, то примет за меня. Цвет глаз и разницу в росте издалека и в темноте могут и не приметить», — пояснил Ричард. Привлекать к себе лишнее внимание в чужом краю совершенно не хотелось, поэтому Коннор взял с собой и простую куртку на смену, решив переодеться сразу же после выезда за пределы Детройта.       Он захватил туго набитый золотом кошель, пару рубашек, смену белья и, немного поколебавшись, нарядный гребень — наверняка Гэвину пришёлся бы по душе такой подарок, особенно с учётом трепетного отношения кентавров к волосам. «Тут бы и масло пригодилось», — решил Коннор и отправил к своим вещам ещё и небольшой фиал.       Вскоре он стоял на пороге своей спальни, уже полностью одетый и с небольшим узелком в руках. Обнявшись с Ричи на прощание, Коннор поддался внезапному порыву и снял с пальца тяжёлый отцовский перстень.       — Скажешь, что нашёл его в шкатулке с драгоценностями. Я не всегда его носил, слишком уж неудобным казался и большим… А тебе будет в самый раз.       — Я не могу его взять, Коннор, — воспротивился Ричи.       — Оставь. Мне он уже не пригодится, и я правда хочу, чтобы он был у тебя.       С этим торопливые сборы были окончены. Коннор надеялся, что сумеет догнать Гэвина до того, как тот скроется за таинственной завесой. Оставалось надеяться лишь на резвые ноги и силы коня, ведь Гэвин, не обременённый всадником, явно мог двигаться намного быстрее. Наверняка он предпочёл возвращаться той же дорогой, так что надежда встретить его всё ещё оставалась, но стремительно таяла с каждой минутой промедления.       Перед рассветом Коннор покинул Детройт, никем не узнанный и не встреченный. Над полями всё стелилась молочная дымка, осеннее утро дышало влажной прохладой; почти все ставни оставались закрытыми, но в воздухе уже ощущался горький запах дыма — в остывших за ночь домах раздували угли, подкладывали в печь дрова и вешали над огнём котелки. Для всех в Детройте начинался ещё один день, полный привычных забот, Коннор же чувствовал, что его жизнь разлетается на куски с каждым ударом копыт вороного коня о землю. Из её осколков он намеревался выстроить что-то совершенно иное, хотелось верить, лучшее. Хоть затея и выглядела совершенно безумной, в сердце поселились отнюдь не страх и боль потери, а радостное предвкушение       Конь Ричарда и правда оказался хорош: более тяжёлый и крупный, чем Лейла, зато гораздо более выносливый. Коннор был невероятно благодарен ему за послушание — тот нёс не только его самого, но и немалую поклажу. Хотя Коннор и считал, что взял с собой гораздо меньше необходимого, он не мог не учитывать вес седельных сумок, ведь Гэвин-то шёл налегке. Теперь всё зависело от того, насколько он будет торопиться и как скоро вороной сможет нагнать его. Коннор старался не думать о том, что станет делать, если план не увенчается успехом.       Заснуть ночью не получилось. Коннор лежал возле костра, смотрел на усыпанный звёздами небосвод, видимый в просвете шатра резных крон, и перебирал воспоминания о событиях последних дней. Иногда он проваливался в дремоту, и казалось, что он слышит голос Гэвина где-то рядом. Тогда Коннор выныривал из сладкого омута грёз, убеждался, что это всего лишь ветер, и поднимал глаза к ночному небу. Прямо над головой ярко сияла Ригель, Нога Кентавра, что можно было смело счесть добрым предзнаменованием.       Он поднялся вместе с первыми же птицами, ещё до рассвета, чтобы успеть перекусить и оказаться в седле, едва разгорится заря. Гэвин опережал его на несколько часов. Коннор срезал часть пути, ведь на этот раз мимо Древа ему проезжать не было никакой надобности. Вороной был крупнее и сильнее Гэвина, так что Коннор отчаянно надеялся на то, что в любой момент увидит знакомый силуэт впереди. Иногда он даже звал Гэвина по имени, надеясь, что тот недалеко и может его услышать. Лес отвечал ему равнодушным шелестом листвы и щебетом птиц, которым не было дела до суеты у подножия вековых деревьев.       Свежая лошадь, запас еды и рана, которая с каждым днём беспокоила всё меньше, позволяли двигаться намного быстрее. Когда Коннор миновал брод и добрался до того самого карниза, под которым совсем недавно они с Гэвином спасались от ливня, он учуял запах костра и спешился, чтобы осмотреть место стоянки. Угли были ещё тёплыми и влажными — их совсем недавно залили водой. Сердце Коннора наполнилось радостным предквушением. Он так близко! Может быть, уже сегодня они снова встретятся!       Вороной словно бы почуял настроение нового хозяина и поскакал резвее прежнего.       — Не знаю, как нарёк тебя братец, но имя твоё — Ворон, — сказал ему Коннор и радостно засмеялся. — Лети же!       Тот прянул ушами, тряхнул головой и понёсся так быстро, как только мог.       Вероятно, Гэвин тоже спешил. Догнать его никак не получалось, запасы еды, хотя Коннор и растягивал их, как мог, истощились, а Гэвина он так и не встретил. Когда с начала погони прошла неделя, он почли что отчаялся, но упрямо продолжал двигаться вперёд.       К концу седьмого дня он услышал рёв водопада впереди, едва различимый, но становившийся всё чётче с каждым шагом. Ворон лишь ненадолго переходил на лёгкую рысь и очень скоро снова возвращался к шагу. Они оба утомились после изнуряющей гонки, и всё же, стоило настойчиво попросить жеребца, как он, тяжело вздохнув, побежал.       Грохот падающей воды стал оглушительным. Коннор не знал точно, где именно находится круг белых камней, так что стоило осмотреть окрестности. Он не был уверен даже, по какую именно сторону Светлой находилось нужное место, и ужасно жалел, что не догадался взять с собой охотничий рог. Его голос тонул в шуме воды — вряд ли Гэвин смог бы услышать зов, даже будь он совсем рядом.       Коннор спрыгнул с коня и побежал к обрыву, поросшему редким колючим кустарником. Край скалы оказался высок, но не слишком — ниже, чем тот обрыв, с которого совсем недавно Коннор прыгал, спасаясь от погони. Слева с шипением и стоном низвергались бурные потоки воды, справа вилась дорога вниз, мощёная точно таким же кирпичом, что и тракт, ведущий от Детройта к Древу. У самого подножия водопада клубился туман, поднятый мелкими брызгами, и сияла двойная радуга, и всё-таки Коннор смог разглядеть, что из воды выступают острые зубья камней.       С высоты заветная поляна, оказавшаяся рядом с берегом, была видна как на ладони, и в самом её центре шёл бой не на жизнь, а на смерть.       — Гэвин! — Коннор не смог сдержать отчаянный крик.       Тот его, разумеется, не услышал — он сражался с тремя здоровенными волками, пытаясь держать дистанцию и не подпускать ни одного в тыл. Таких огромных зверей Коннор не видел ни разу в жизни, даже чучела, которые украшали залы замка Детройта, и то были помельче, да и масть выглядела уж больно чудной, иссиня-чёрной.       Коннор заметался по краю обрыва. Прыжок вниз грозил если не смертью, то парой сломанных костей. Спуститься он мог, но на это потребовались бы драгоценные минуты, поэтому Коннор выхватил лук и стрелу, натянул тетиву до предела возможного и прицелился. В рукопашном бою он не особенно преуспевал, но вот меткость всегда была его сильной стороной; правда, ни разу в жизни он не пытался выстрелить так далеко и мог лишь молиться, чтобы направление полёта не изменил внезапный порыв ветра.       В движущуюся мишень он попал бы вряд ли, поэтому выбрал того волка, который припал к земле перед смертоносным прыжком. Выпущенная стрела полетела, со свистом рассекая воздух, а следом за ней ещё одна, и ещё, пока зверь не кувыркнулся прямо в прыжке и не покатился по земле. Гэвин и его противники разом вскинули головы, пытаясь найти лучника. Раз он видел их, то и они заметили его, но, в отличие от Коннора, сделать ничего не могли. Раненный зверь, прихрамывая, скрылся в чаще леса. Один из его собратьев последовал за ним, а другой почему-то развернулся и бросился на Гэвина так внезапно, что сбил его с ног.       Коннор закричал, но не услышал своего голоса из-за грохота, с которым Светлая падала с обрыва вниз. Он выпускал стрелу за стрелой до тех пор, пока волк не пал, и бросился к Ворону, взлетая в седло.       Как бы он хотел, чтобы у коня выросли крылья! Тогда бы он смог спуститься намного быстрее, и не пришлось бы выбирать, куда поставить ногу на почти что разрушенной дороге. Как бы Коннор ни понукал жеребца идти поскорее, тот лишь закусывал удила и мотал головой, продолжая двигаться аккуратно. И был, конечно же, прав — скатиться вниз вместе с каменной осыпью им обоим совершенно не хотелось.       Едва они с Вороном завершили спуск, Коннор пришпорил коня, направляя прямо к окружённой белоснежными столпами поляне. Он так спешил, что, только влетев в круг камней, понял, что он в нём совершенно один.       — Гэвин! Я здесь!       Ответом был лишь шум водопада.       — Гэвин!?       Коннор спешился, торопливо осматривая примятую, испачканную кровью траву. Ему на ум пришла та странность, о которой рассказывал Гэвин: он упоминал, что звук связан с переходом через Завесу. Наверняка на этой стороне его слышно, а на той — нет. Но как же попасть за неё?       — Я здесь, — сказал Коннор, закусывая губу. — Где же ты?!       Он нашёл несколько своих стрел — голубое оперение ярко выделялось на фоне зелени. И волки, и Гэвин точно были здесь и исчезли, оставив Коннора отчаянно метаться между белыми камнями в попытке понять, как совершить переход. Смазанный кровавый отпечаток человеческой руки на высоте всадника привлёк внимание Коннора. Может, Гэвин схватился за него в пылу боя?       Коннор замер и уставился на багровый след. Он прикусил губу, перебирая в памяти всё, что говорил или делал Гэвин. «‎Всему своя цена, за что-то мы платим временем, за что-то — золотом, а за что-то — кровью», — так он сказал. Рукоять подаренного ножа удобно легла в руку. Коннор размотал тряпицу, которая скрывала едва начавший заживать порез, и провёл лезвием по ране снова, а после прижал кровоточащую ладонь к шершавой поверхности старого камня.       Что-то изменилось. Не сразу стало ясно, что именно. Он моргнул, тряхнул головой, и тут услышал хриплый стон — в наступившей тишине тот показался очень громким.       На поляне Коннор уже не был один. Огромная туша волка лежала прямо возле него, так близко, что можно было бы сосчитать все зубы в открытой пасти. Гэвин тоже был здесь, чуть поодаль, и почему-то тоже не мог встать. Из-за высокой травы Коннор мог видеть лишь его бок, испачканный свежей кровью, и то, как часто вздымалась и опускалась грудная клетка.       Когда же он оказался ближе и увидел Гэвина целиком, то упал на колени и прикусил кончики пальцев. Он не смог сдержать слёз и позорно всхлипнул, с первого взгляда понимая, что шанса выжить просто нет.       — Ты вернулся ко мне, — едва слышно пробормотал Гэвин, пытаясь подняться. Вместе с движением кровь из страшной раны хлынула сильнее.       — Не шевелись! — закричал Коннор и, почти не понимая уже, что делает и зачем, зажал её ладонями. Алые потоки нашли путь сквозь его пальцы, но он продолжал сдавливать плоть в тщетной надежде хотя бы отсрочить смерть.       — Я так хотел увидеть тебя хотя бы ещё раз. И вот ты здесь… Мой принц.       — Нет, нет-нет-нет, не надо, — зрение Коннора затуманили слёзы, а голос дрогнул.       Боль раскалённым шилом пронзила его виски. Коннор с отрочества страдал приступами головной боли, и чем старше становился, тем сильнее и чаще они случались, но сейчас ощущения были сильнее, чем когда-либо прежде, и напоминали яркую вспышку. Словно в черепе лопнула огромная, раскалённая головня, рассыпавшись снопом алых искр. Коннор, кажется, закричал; он не слышал себя и не видел ничего вокруг, кроме белого света, а потом всё разом прекратилось, и он рухнул в темноту.       Очнулся он оттого, что кто-то обнимал его за плечи и гладил по голове. С трудом разлепив припухшие веки, Коннор увидел лицо Гэвина. Перепачканное кровью, красное от слёз, но вполне живое.       — Ты жив, — невнятно пробормотал Коннор, укладывая ладонь на заросшую бородой щёку. — Гэвин, твоя рана…       — С ней всё хорошо.       — Это невозможно, — Коннор высвободился из объятий и охнул — голова закружилась. Он снова обмяк, в этот раз уже не протестуя, что его удерживают сильные руки, и пробормотал: — Ничего не понимаю.       — Если честно, я тоже.       — Я должен осмотреть тебя, наложить повязку… Сейчас встану, подожди… Гэвин, отпусти же меня!       — Хорошо, хорошо, только не торопись, ладно?       Коннор с трудом смог встать на четвереньки. При попытке подняться ему снова становилось худо. Во рту чувствовался отчётливый солёный привкус крови, но всё это меркло перед тем, что открылось взору, стоило осмотреть пострадавший бок.       Он подполз ближе, не веря своим глазам. На месте, где только что зияла ужасная рваная рана, теперь был виден лишь крупный шрам, неплохо заживший даже без швов. Если бы не липкие, ещё не успевшие подсохнуть бурые потёки на шерсти вокруг, Коннор поклялся бы, что её давно излечили. Не доверяя глазам, он поднёс к тонкой розовой коже дрожащую руку.       — О боги, — он нахмурился и всё-таки дотронулся до рубца. В ответ на это Гэвин лишь дёрнул шкурой.       Неужели он и правда смог исцелить Гэвина? Если так, то, получается, что слухи о том, как люди быстро идут на поправку после его лечения, были верны? И дело не только в новых лекарствах и методах, почерпнутых из прочитанных книг, но и в нём самом?       — Кровь голубого Древа, — прошептал он. — Ну конечно. Речь шла вовсе не о дереве, а о моём роде.       — Карл был прав, старый пёс! Так и знал, что с твоей раной дело было нечисто, без волшбы плоть так быстро не излечить. Сколько ещё тайн ты хранишь, Коннор? Может, прилетел сюда на драконе?       — Я приехал верхом, — медленно произнёс тот, ещё раз внимательно изучая шрам. — О, боги, я и не думал, что такое возможно… Как ты себя чувствуешь?       — Бывало и получше, но жить буду. Как ты оказался здесь? Ещё и с этой стороны Завесы?       Коннор облизал губы и попытался стереть кровь с лица рукавом. Мало это помогло, наверное, только размазал сильнее.       — Я очень спешил, чтобы догнать тебя… С вершины водопада увидел, как ты сражался с волками, пытался помочь и ранил двух из них. Потом спустился, увидел след твоей руки на камне и подумал, что кровь может быть чем-то вроде ключа.       — Но зачем, Коннор? Зачем ты здесь?       Гэвин замер, внимательно вглядываясь в лицо Коннора, словно искал там ответы на заданный вопрос раньше, чем тот прозвучит.       — Ты говорил, что я могу пойти с тобой. Если предложение ещё в силе, я хотел бы им воспользоваться.       Радость на лице Гэвина наполнила сердце Коннора тёплым чувством. Он потянулся было к нему навстречу, чтобы скрепить сказанное поцелуем, но остановился на половине пути, услышав слабый стон за спиной.       Он оглянулся. На месте, где лежал умирающий волк, белело нагое человеческое тело. Голова снова закружилась, тошнота подкатила к горлу, и Коннор простился с завтраком, едва успев отклониться в сторону, чтобы не запачкать Гэвина. Немного отдышавшись, Коннор устремился к умирающему, рассудив просто: откуда бы тот здесь ни взялся, ему следует помочь.       Беглый осмотр заставил нахмуриться. Человек оказался ранен его же, Коннора, стрелами, и смог достать обе. Теперь они лежали на примятой траве, и их голубое оперение было точно таким же, как у остальных в колчане.       — Перекинулся, — произнёс Гэвин и сплюнул. — Пёсья кровь.       — Я совершенно точно стрелял лишь в волков! Ещё немного, и я решу, что сошёл с ума.       — Это оборотни, Коннор. Видишь, он похож на тебя, только смердит псиной.       С губ неведомого существа сорвался ещё один стон. Коннор решил, что не так уж важно, кто именно перед ним, раз этот кто-то разумен и нуждается в помощи. По закону, принятому его отцом, любому, даже самому коварному преступнику, надлежало предстать перед судом. Его брат смог обуздать свой гнев и не казнил Норт и Маркуса, а последнему повелел зашить рану, значит, и Коннор не должен позволить мести свершиться так подло и низко.       — Я осмотрю его, — произнёс он. — Стрелы не надо было трогать, они перекрывали ход крови.       Гэвин с усилием поднялся на ноги и попытался оттеснить Коннора от раненого оборотня.       — Лучше не приближайся! Оставим его здесь, он заслужил смерть, ты же сам видел! Не оказался бы ты рядом, мне бы уже пришёл конец!       — Нет, Гэвин. Мой отец верил, что прежде чем обречь кого-то на смерть, следует сперва узнать правду.       Оборотень выглядел точно как человек: спутанные тёмные волосы, карие глаза, родинка на щеке и густая борода, и то же страдание в глазах, как и у всех, кто встал на пороге жизни и смерти. Он ничего не мог сделать. Разве что…       Если и правда в его руках кроется некая сила, то, возможно, получится повторить это ещё раз? С этой мыслью Коннор наложил руки на обе раны, закрыл глаза и прислушался к себе.       Желудок всё ещё беспокойно сжимался, голова кружилась, но ни боли, ни вспышки, ни хотя бы проблеска яркого света не было. Коннор сосредоточился сильнее, пытаясь ощутить искреннее желание помочь раненому. Перед его внутренним взором упорно вставала жуткая картина лежащего на траве, окровавленного Гэвина, и порыв облегчить страдания оборотня никак не рождался в душе.       — Гэвин, — звенящим от напряжения голосом позвал Коннор. — Принеси мои седельные сумки, да поживее! — и, не услышав звука шагов, прикрикнул: — Поживее!       Время и жизнь утекали вместе с кровью. Хотя таинственная сила и отказала Коннору, он всё ещё мог оказать помощь так, как умел.