Коронация

      — Ума не приложу, зачем тебе это, — проворчал Гэвин, когда Коннор закончил возиться с оборотнем и упал рядом с костром без сил. — Теперь придётся заночевать прямо тут. Надеюсь, дым отпугнёт зверьё.       Ответа не последовало — Коннор моментально провалился в крепкий, но беспокойный сон. Гэвин и сам готов был последовать его примеру, хотя и сопротивлялся изо всех сил. Слишком уж опасно здесь было, оборотни могли вернуться, чтобы забрать своего товарища или завершить начатое, и запах крови привлекал желающих полакомиться мертвечиной. Кроме того, само место казалось дурным — именно тут Гэвин едва не простился с жизнью, а ещё совсем рядом проходила невидимая грань Завесы. Волшбы ему хватило по горлышко, больше не хотелось, так что, будь у Гэвина выбор, он предпочёл бы разбить лагерь где-нибудь подальше.       Правда, выбора у него и не было. Коннор наотрез отказался бросать оборотня и принялся зашивать его шкуру. Вскоре начало темнеть, и Гэвин нехотя развёл огонь сразу за кругом камней, у самой границы зачарованной поляны. Единственным, что немного успокаивало, было понимание: они оба так много пережили и истратили все силы в этот долгий день, что вряд ли ушли бы далеко. Излеченный чудесной силой бок всё ещё беспокоил Гэвина, особенно при движении, и в теле разливалась неприятная слабость.       Гэвин решил прилечь ненадолго, чтобы дать отдых ногам. Он вовсе не собирался засыпать, особенно при живом оборотне неподалёку, но сам не заметил, как сперва зевнул пару раз, потом на миг прикрыл глаза и провалился в тёмный омут сновидений.       Наутро его разбудили не лучи солнца, а осторожные касания нежных пальцев к лицу. Лёгкие, словно крылья бабочки, они прослеживали линию скул, гладили заросший бородой подбородок и прочерчивали линии поверх бровей. Гэвин улыбнулся и открыл глаза, встречаясь взглядом с Коннором.       — Доброе утро, соня, — прошептал он и одарил Гэвина поцелуем в губы. — Как ты себя чувствуешь?       — Уже лучше. Поцелуй ещё раз, и станет совсем хорошо.       Гэвин блаженно улыбнулся и хотел было потянуться как следует, да вспомнил про оборотня и моментально напрягся.       — А это-то что, не сдох ещё?       — Не сдох, — негромко, но отчётливо произнёс незнакомый голос.       Вот тут уже стало не до шуток. Коннор почувствовал перемену настроения и отстранился, дав возможность Гэвину подняться на ноги. Оборотень приоделся в рубаху Коннора, но выглядел худо: кожа приобрела землистый оттенок, под глазами залегли глубокие тени, волосы превратились в один сплошной колтун. Впрочем, вряд ли он сам был сейчас краше. Даже удивительно, что Коннор ластился к нему, а не сбежал обратно.       — Какая жалость, — проворчал Гэвин и обратился уже к Коннору: — И что теперь с ним делать?       — Пока ты спал, мы немного поболтали.       — О боги, Коннор, о чём с этим вообще можно разговаривать?!       — Например, о Коуле?       Гэвин поперхнулся готовыми слететь с языка словами, а Коннор приподнял брови и добавил:       — А ещё о леди Чень и её младшей дочери. Ну что, это достаточно интересная тема для обсуждения?       — Что же он тебе наплёл?       — Я рассказал, как всё было, — оборотень снова вклинился в разговор.       — О том, как всё было, я и сам знаю! Коул влюбился в вашу девчонку и сбегал за ворота, чтобы с ней миловаться. Я увидел их как-то раз и настрого запретил видеться с волчицей, но куда там. Надо было на цепь его сажать! Коул ослушался, мне пришлось рассказать об этом совету старейшин, но не успели они вынести решение, как ваши напали на деревню. Один из пленных поведал, что девчонка, эта Тина, всё рассказала матриарху, а та, вестимо, решила тут же нанести удар и растоптать мир, который нам с таким трудом удалось наладить. И что же новое ты можешь сказать мне, псина плешивая?!       Коннор положил руку Гэвину на спину в успокаивающем жесте.       — Его зовут Тим, и, прошу, выслушай его.       — Всё было не совсем так, как ты сказал. Да, Тина рассказала матриарху про свою связь с кентавром, но леди Чень не давала указаний о мести. Наоборот, — Тим отвёл глаза в сторону, — она повелела отправить к вам сватов.       Гэвин опешил. Вот такой новости он вовсе не ожидал услышать и не знал, что и сказать. Тим продолжил:       — С этим решением не все были согласны. Я должен был жениться на Тине, и, хоть любви у нас не случилось, брак считался делом решённым ещё с самого щенячества. Весть о решении матриарха многим не понравилась, но больше всех оскорбился мой отец. Он был возмущён даже перемирием с вашим родом, а уж подобный шаг никак не мог стерпеть, поэтому собрал верных ему воинов и повёл навстречу мести.       — Там же были дети! Мог бы вызвать Коула на поединок, чтобы решить всё один на один, зачем же так, а?! Или сбежал бы вместе с девчонкой, если сильно хотелось!       — Я сам не желал этого брака, — тихо произнёс Тим. — Думаю, отца взбесило именно нарушенное обещание и то, что невесту предполагалось отдать кентавру. К несчастью, он всегда отличался красноречием, и часть воинов пошла за ним, даже зная, что неповиновение воле матриарха означает изгнание. Отец говорил, мы сможем основать свой род, и там он будет главным, приведёт нас к славе… Всё оказалось наоборот. Мы покрыли себя позором и вынуждены скитаться вдали от поселений, что под рукой Великой Матери, даже не перекидываясь в людей. Горстка отщепенцев, не способных ни отомстить, ни искупить вину и вернуться к своим… Когда мы учуяли одинокого кентавра, отец велел идти по следу. Что нам ещё оставалось делать? Мы повиновались ему.       — Вот и поделом. Изгнание — самое меньшее, что вы, песьи дети, заслужили!       — Я не спорю. Но теперь, раз уж Коннор даровал мне жизнь, я навечно обязан ему.       — Вот же забота нам на голову, а. Что же нам с тобой теперь делать?       Тим пожал плечами:       — Всё, что велит тот, кому я обязан жизнью.       — Скажи мне, — произнёс Коннор, — откажется ли твой отец от мести, если ты вернёшься к нему?       — Он никогда от неё не откажется! — возразил Гэвин, но Тим покачал головой.       — Я могу поклясться и поручиться лишь за себя.       Коннор призадумался. Он нахмурил брови и устремил взгляд куда-то вдаль, прикусив губу, и казался сейчас старше своих лет.       — Так вас всего трое осталось? — уточнил Коннор у Тима.       — Нет, пятеро, но пара слишком слабы, чтобы обратиться, поэтому не сражались.       — И все так же решительно настроены мстить, как и твой отец?       — У них просто нет выбора. А что ещё делать?       — Хорошо. Возвращайся к своим и расскажи про клятву, данную в обмен на жизнь: ты обязан обратиться к матриарху с мольбой о прощении, притом как можно скорее. Покайся перед ней, расскажи, как всё было. Думается мне, она достаточно мудра, чтобы принять заблудшего сына обратно, пусть и с причитающимся наказанием. Тогда, может быть, и другие изгнанники последуют твоему примеру, а уж с одним одичалым волком договориться будет легче, чем со стаей.       — Так ты что же, отпустишь его? — воскликнул Гэвин. — Это безумие!       — Нет, это расчёт.       — Но он слишком слаб, чтобы идти или перекинуться в волка. Как он, по-твоему, вернётся к своим? Если они до сих пор не решились забрать тело, то, может, и не придут сюда вовсе.       — Я отдам ему Ворона. Пообещай вернуть его, заботиться и не причинять вреда, — обратился Коннор уже к оборотню.       Гэвину идея очень не понравилась. Главным образом потому, что доверие к пёсьим детям и так было хрупким, а после того налёта оно и вовсе испарилось. Можно было бы, конечно, поспорить с Коннором, но в глубине души родилась робкая надежда. А вдруг и правда получится примириться? Что, если матриарх Чень на самом деле не желала соседям зла и была готова пойти на брак Тины с Коулом? Такого прежде никогда не бывало, и, если бы удалось реализовать этот план, могло поменяться всё.       — И когда он уедет?       Тим оскалил зубы в улыбке и ответил:       — Надеюсь, что сегодня. Волки умеют чтить долг крови! Не беспокойся, то, насколько Коннор мне помог, останется тайной, с которой я уйду в могилу.       Гэвин укоризненно посмотрел на Коннора. Тот лишь вздохнул, подтверждая опасения: мол, да, лечил его снова, только набрался немного сил и все спустил, да на кого? На оборотня!       — Что же, скучать не буду, — заявил Гэвин и хлестнул себя хвостом по боку. — Но до тех пор, как не скроешься из виду, я с тебя глаз не спущу, так и знай!       

***

Вид удаляющейся фигуры всадника на чёрном коне наполнял сердце радостью. У Гэвина аж настроение улучшилось и прибавилось сил, несмотря на увесистые сумки и Коннора на спине. Постепенно малознакомый лес сменился каменистым предгорьем с редкими куцыми деревцами и частыми зарослями боярышника, ежевики и малины. Погода им благоволила: хотя по небу и бежали облака, среди них не было ни одной тяжёлой тучи.       Когда они шли по каменистому предгорью, оставив перевал за спиной, Гэвин внимательно прислушивался и присматривался, пока не различил звук, словно что-то шипело и рокотало; спустя пару мгновений тот стих, но вскоре раздался снова. Это был хороший знак и уже известное место, поэтому Гэвин прибавил шаг.       — Что это там? — спросил Коннор, когда и его уши уловили шум впереди.       — Сейчас увидишь. Думаю, тебе понравится!       Редкие деревья и кусты расступились, открывая вид на озеро в каменном ложе и ещё одно, поменьше и повыше. Рядом со вторым откуда-то из-под земли вырывалась мощная струя, такая же белоснежная, как водопад, только устремлялась она не вниз, как полагается, а вверх. Вода из верхней части озера переливалась в нижнюю неторопливым потоком, от которого в воздухе парило, как от кипятка.       — Горный источник, — пояснил Гэвин. — Выглядит странно и для питья не годен, зато горячий. Впереди такого не встретишь, уже завтра повернём от гор к Пустоши, а там всё больше болота да ручьи. Искупаемся и отдохнём, говорят же, когда чистый, и шаг шире, и ветер в спину.       — Ого, — только и смог вымолвить Коннор, прежде чем Гэвин перешёл в галоп.       Конечно, долгая дорога не щадила никого, а уж после битвы Гэвин выглядел ещё хуже, чем до этого: грязные волосы свалялись, хвост снова поймал кучу репьёв, на боку чернела запёкшаяся кровь, и при взгляде на свежий шрам сердце сжималось от эха пережитого ужаса. Коннор понемногу восстанавливал силы, но нездоровая бледность пока не сменилась румянцем. Поспать бы ему в тепле, на мягких подушках, да отожраться как следует — вот тогда бы и щёки порозовели, и худоба перестала бы казаться болезненной. Ну ничего, этим всем они займутся, стоит лишь добраться до дома. С этими мыслями Гэвин развёл костёр и, убедившись, что огонь принялся, поспешно разделся.       Коннор отвлёкся от обустройства лежанки и уставился на Гэвина, нисколько не смущаясь, разглядывая его с головы до кончиков копыт. Это было неловко, особенно с учётом того, что у них с принцем приключилось в одну из ночей. Всего один раз да несколько поцелуев — стоило ли надеяться на продолжение или нет?       — Верхнее озеро погорячее, но не подплывай близко к источнику, обваришься кипятком. Для меня там мелковато, буду купаться в нижнем, — объявил он.       Объятия тёплой воды оказались такими приятными, что Гэвин едва не застонал от блаженства. Он зашёл на глубину, чтобы только голова и плечи остались на поверхности, и прикрыл глаза, ощущая, как панцирь напряжения постепенно отпускает мышцы. Позади послышался плеск. Видимо, Коннор тоже решил искупаться здесь, и вскоре предположение подтвердилось — тот подплыл сзади и обвил Гэвина руками. В нос ударил аромат мыла, про которое надо было бы и самому вспомнить, но куда там, слишком уж он спешил скорее смыть с себя кровь, пот и грязь.       — Хочу помочь тебе, — жарко прошептал Коннор на ухо. — Намочи-ка голову и сделай пару шагов к берегу, чтобы вода была по пояс.       — Любишь ты покомандовать, — проворчал Гэвин и всё-таки подчинился. — Ещё приказы будут? — О да. Закрой глаза, расслабься и помолчи. Скажи только, если будет больно или неприятно.       Когда Гэвин подвинулся к мелководью, Коннор уселся ему на спину и первым же делом стянул шнурок с его волос.       — Подержи-ка, — попросил он, и Гэвин, не открывая глаз, схватил скользкий брусок.       Тонкие пальцы погрузились в его волосы, растирая пену и массируя голову. Ничего подобного Гэвин не ощущал ни разу — сочетание нежных прикосновений, звука льющейся воды и тепла озера рождало сонм мурашек от затылка до крестца. Оставалось только счастливо вздохнуть и полностью отдаться в ласковый плен этих рук, позволяя им гладить и растирать не только голову, но и плечи, и шею.       Время словно бы замедлилось, а вот движения стали быстрее и увереннее. Гэвин сладко вздрагивал каждый раз, когда Коннор проводил по коже ногтями, без нажима, немного щекотно, затем повторял путь подушечками пальцев, а после — уже всей ладонью. Он выводил зигзаги и круги, словно следовал какому-то одному ему ведомому ритуалу, и Гэвин наслаждался каждым мигом происходящего. Коннор не обделил вниманием и всё ещё напряжённую шею: не столько намыливал, сколько разминал твёрдые мышцы, вёл по ним костяшками пальцев, при этом поворачивая кулак по кругу, а затем повторял всё с начала.       — И где ты этому научился? — спросил Гэвин.       В ответ ему раздалось лишь сердитое шипение — он успел забыть, что одним из распоряжений было не говорить ни слова. Впрочем, за послушание его наградили с лихвой. Гэвин никогда не думал, что близость может быть такой: при всей целомудренности пронзительно приятной, способной дарить наслаждение даже без поцелуев и без прикосновений к члену, что к своему, что к чужому. Блаженство стало бы полным, если бы Гэвин перестал возвращаться к вопросу, где, а главное, с кем Коннор научился подобным вещам.       Правда, когда тот снова взял мыло и принялся водить им по груди и животу — для этого пришлось прижаться сзади теснее, — из головы упорхнули совершенно все мысли до единой. А уж когда Коннор вручил брусок Гэвину обратно и принялся наглаживать и сжимать грудь, поддразнивая соски кончиками пальцев, и скользить по животу, отслеживая рельеф, мысли остались только о той части тела, которую пока что обделили вниманием.       Однако у его принца были иные планы. Сперва Коннор намылил и размял руки и спину, а после попросил сделать ещё пару шагов к берегу, чтобы вода закрывала Гэвину ноги. Тогда он намылил и шкуру. Хорошо, что в тёплой воде грязь успела размокнуть, и теперь, должно быть, отходила легко. Открывать глаза Гэвин не спешил, тем более что по лицу потекла мыльная пена, поэтому оставалось лишь наслаждаться моментом и ждать новых идей, которых у Коннора явно хватало с избытком. Насколько Гэвину пришлась не по душе затея с освобождением пленного оборотня, настолько доволен он был сейчас.       С его раненым боком Коннор обошёлся особенно осторожно, и вскоре из немытого остались лишь хвост да ноги. Гэвин догадался, что сейчас его попросят ступить на самое мелководье, и сделал это сам, но вот к последовавшему за этим оказался не готов — Коннор потёрся об него, как кот, так что теперь и сам оказался покрыт пеной, и только затем наконец соскользнул в воду, чтобы уделить внимание каждой ноге. Когда Коннор дошёл до крупа, Гэвин поджал хвост и дёрнулся. Руки на его шкуре на миг замерли и продолжили движения, но близко к опасной территории больше не приближались.       — Вот и всё, — сказал Коннор негромко. — Можно смывать. Давай я покажу, куда идти. Не открывай глаза, щипать будет.       Гэвин окунулся в теплую воду целиком, вынырнул и с наслаждением фыркнул. Чистое тело казалось лёгким, как пёрышко, одновременно хотелось и спать, закутавшись в теплую попону, и бежать куда-то без оглядки. Коннор вынырнул рядом. Глаза его шало блестели, на щеках наконец-то расцвёл яркий румянец, и даже губы казались ярче. — Ну и ну, — сказал Гэвин. — Вот же чёрт! Если бы я знал, что ты такое умеешь, ни за что не отпустил бы тебя. Связал бы, закинул на спину и увёз.       — Не верю, что ты сделал бы это. Но, может быть, расставаться и правда не стоило. Тогда, кто знает, и не ранили бы тебя…       — Что было, того не изменить. Иди-ка сюда, подплыви ближе, — Гэвин протянул руки, принимая Коннора в объятия. — Горячий какой. И гладкий! А мыло где?       — Ой.       — Эх… Ну и ладно, пёс с ним!       Гэвин зачерпнул в ладонь воды, чтобы смыть остатки мыла с тёмных волос Коннора и, обхватив его поудобнее, пошёл к берегу.       — Солнце село, скоро похолодает. Надо бы успеть обсохнуть до ночи, а то замёрзнём.       — Я думаю, мы найдём способ согреться, — произнёс Коннор и накрыл губы Гэвина своими, утягивая в сладкий поцелуй.       Пришлось остановиться. Вода доходила Гэвину до колен, и ногам всё ещё было тепло, зато остальное тело покрылось мурашками уже не от удовольствия, а от холода. Коннор же вывернулся из его хватки, как угорь, оказался снова внизу, на своих двоих. Привыкнуть к их разнице в росте Гэвину ещё только предстояло — уж больно маленьким и хрупким казался человек, пусть даже по меркам своего рода Коннор отличался видной статью. Он хитро улыбнулся, явно задумав новую шалость… И шалость эта не заставила себя долго ждать! Тонкие бледные пальцы сомкнулись прямо на основании его члена и оттянули крайнюю плоть, а потом — Гэвин захлебнулся стоном — Коннор наклонился и взял его прямо в рот.       — Боги небесные! — охнул Гэвин. — Что же… Как же это?       Его опыт в любви, несмотря на прожитые годы, был невелик, и всегда Гэвин обходился руками. Он слышал про забавы под хвостом, но не пробовал их ни разу, а уж про то, чтобы ласкать друг друга губами, и помыслить не мог. С другим кентавром это было бы попросту невозможно или настолько неудобно, что пересилило бы сладость удовольствия. Но теперь, когда его любовником стал человек, впереди открылись неясные и очень соблазнительные горизонты.       Гэвин забыл про то, что ему совсем недавно было холодно. Теперь все его ощущения сосредоточились на том, что вытворял Коннор с его членом. Мягкие губы скользили вверх и вниз, щедро смачивая ствол слюной, юркий язык успевал ласкать головку; он пытался взять как можно глубже, но едва ли осилил половину, поэтому помогал себе рукой. Вторая же нырнула вниз, чтобы сжать собственный жаждущий внимания член, и Гэвин впервые в жизни отчаянно пожалел, что он не может, как пёсьи дети, обратиться в человека. Насколько проще могла бы стать их близость, насколько острее…       И всё-таки Коннор готов быть с ним и так. Это грело душу и раздувало пожар страсти ещё сильнее. Подумать только, настоящий принц-чародей готов взять в рот Гэвинов член, чтобы доставить ему удовольствие! Пришлось даже дотронуться до влажных волос Коннора, завившихся в трогательные кудряшки, чтобы убедиться — это не сон, не морок. Всё взаправду.       Гэвин так отчаянно хотел быть ближе и в то же время боялся толкнуться в нежный рот, чтобы не навредить. Он балансировал на самом краю, готовый сорваться в любой момент, и видел, что рука, которой Коннор гладил себя, двинулась быстрее и резче. Гэвин не только услышал, но и ощутил его стон. Это и стало последней каплей. Пришлось поспешно отстраниться, чтобы Коннор, чего доброго, не захлебнулся, и жар Гэвиновой любви щедро выплеснулся, пачкая мутной влагой гладкую щёку, шею и даже грудь. Коннор прикусил губу, его лицо исказила гримаса сладкой муки, и он закончил дело парой быстрых движений.       Уже начало смеркаться, когда они наконец вышли из воды и устроились у костра. Гэвин лёг на мох, мягкий почти как матрас, а Коннор, переодевшись в чистую рубаху, устроился под боком. Их ужин оказался поистине царским. Если до того они обходились запасами Гэвина, то сегодня настал черёд доесть остатки того, что Коннор прихватил с собой из замка и приберёг для особого случая.       Они ели вяленое мясо и сыр, пили терпкое вино и лакомились сушёными фруктами. Всё шло просто отлично, только вот Гэвин не знал, что сказать насчёт совместного купания. Стоит ли поблагодарить? Благодарят ли вообще за такое? Вовсе же промолчать тоже казалось неправильным.       — Я, э-э, хотел сказать… Было очень здорово.       — Рад это слышать, — тут же отозвался Коннор. — Раз уж с ужином мы закончили, разрешишь ли расчесать твои волосы?       — Конечно. Не пойму только, зачем?       — Нравится касаться тебя. Тем более теперь никто не может этого запретить.       С этим Коннор потянулся к седельной сумке. В скудном свете костра мало что было видно, и он долго пытался отыскать что-то на ощупь, но сдался и начал выкладывать содержимое на мягкий мох. Гэвин с любопытством разглядывал то имущество, которое его принц решил взять с собой в новую жизнь: несколько увесистых фолиантов, хитро сделанный сундучок с кучей банок и склянок, кожаный футляр с инструментами, нарядный дублет, который поразил Гэвина богатством отделки, и, наконец, то, что Коннор и искал — небольшой фиал и вещицу, завёрнутую в кусок яркой ткани.       — Прими это как скромный дар от меня, — сказал он и протянул Гэвину свёрток.       — Мне нечего дать тебе в ответ, и я вовсе не из-за даров позвал тебя с собой.       — Я знаю. А что до подарков — твой гораздо ценнее, чем эта безделица. Даже если бы я смог выжить без твоей помощи и вернуться в Детройт, что вряд ли, меня ждала корона, которой я тяготился бы всю оставшуюся жизнь. Дворцовые интриги всегда оставляли на душе неприятный осадок, визиты с прошениями и советы навевали скуку, а от мыслей про навязанный брак в жилах стыла кровь. Ты, сам не ведая этого, дал мне возможность не только выжить, но и жить совсем иначе. Возьми же, прошу!       Гэвин принял подарок и развернул ткань. В тёплом свете костра ярко блеснуло серебро и заискрились драгоценные камни. Такого изящного и дорогого гребня Гэвин никогда не встречал: рукоять в виде кроны дерева с алмазными цветами удобно легла в ладонь, ствол, инкрустированный перламутром, переходил в корни-зубья.       — Это слишком дорогая вещь, не могу такое принять, — сказал Гэвин, когда к нему вернулся дар речи. — Кроме того, если мне не изменяет память, сегодня день твоего рождения, и вовсе не мне полагается принимать подарки.       — Отказом ты обидишь меня. И я всё ещё намерен расчесать тебе волосы, можешь считать, что этим порадуешь меня в честь праздника.       Коннор определённо умел быть настойчивым. Наверняка так и полагалось вести себя принцу, решил Гэвин и вздохнул, принимая поражение в споре. У него ещё будет время, чтобы добыть или сделать что-то достойное для Коннора.       — Ладно, будь по-твоему. Что это у тебя здесь? — спросил он, кивнув на разложенные на траве вещи.       — Справочники, один по растениям, другой с описанием всех известных болезней и способами их лечения, который я переводил, но не закончил, — Коннор коснулся двух книг, — набор инструментов для операций, ты его уже видел, и кое-какие лекарства. А, ну и дублет моего брата, он насилу уговорил надеть, чтобы меня приняли за него, если заметят во время отъезда.       — Вы так похожи?       — Да. Многие думали, что мы близнецы, когда видели нас вместе.       — Так ты что же, ничего не взял для себя? — удивлённо уточнил Гэвин.       — Ну как же не взял? Всё, что есть, это мои вещи.       — Дублет ты взял не для красы, а чтобы не быть узнанным, гребень — как подарок, всё остальное, кроме, разве что, еды, воды и пары рубашек — для того, чтобы лечить других.       — Ох, Гэвин, ты слишком хорошо обо мне думаешь. Конечно же, я захватил кое-что и себе, — Коннор запустил руку в сумку и вынул из неё объёмный кошель. — На первое время должно хватить, а там посмотрим.       Гэвин не выдержал и рассмеялся. На первое время, надо ведь! Один подаренный ему гребень стоил дороже, чем новый добротный дом со всей утварью, а остатка наверняка ещё бы и на десяток овец хватило.       — Я взял с собой масло, — продолжил Коннор. — С ним получится распутать колтуны на хвосте. У меня есть ещё пара мыслей, для чего оно может нам пригодиться, но уже не сегодня. Будут ещё ночи.       — Обязательно, — отозвался Гэвин. — Ну так что, чеши уже давай, а то в сон тянет, сил нет.       Когда Коннор уселся ему на спину и начал осторожно распутывать влажные пряди, Гэвин снова прикрыл глаза.       — Ты меня совсем разбаловал, — пробормотал он.       На что последовал смешок, ласковое касание к плечу и ответ:       — Я только начал, Гэвин. То ли ещё будет!

***

Вряд ли можно было бы выбрать лучшее время, чтобы показать Пустошь во всей красе. Плавные линии холмов, укрытых лилово-изумрудным полотном, тянулись, сколько хватало глаз, лишь изредка перемежаясь зеркальцами озёр, извилистыми лентами и островками невысоких деревьев. Горько-сладкий аромат вереска многие считали предвестником зимы и печали, и раньше Гэвин согласился бы, но не теперь. Сегодня от вида цветущей пустоши он чувствовал звенящее нетерпение, гордость и что-то щемящее, трепетное, чему страшно было дать имя. Он возвращался домой. Он нёс на спине совершеннейшее чудо — человека из легенд, способного излечивать прикосновением руки. Он возвращался домой вместе с тем, кто разбудил в его душе уснувшие было чувства и, что не менее важно, отвечал взаимностью.       Гэвин понимал, что ни он сам, ни Коннор вряд ли способны осознать предстоящие сложности. От мысли, каково пришлось бы кентавру, решившему обосноваться среди людей, кровь стыла в жилах. На такое способен был решиться либо глупец, либо отчаянный смельчак, и уж на глупца его принц походил крайне мало.       — Очень красиво, — произнёс Коннор, когда Гэвин устал бежать и пошёл шагом.       — Погоди, вот ещё закат увидишь, тогда и поговорим.       Какое-то время они помолчали. Лишь шорох подсохшего вереска под ногами и мерная поступь нарушали тишину.       — Коннор?       — М-м?       — Уверен, что не пожалеешь?       Тот сперва вздохнул и лишь затем ответил:       — Разве можно быть уверенным в таком? Я не могу знать, Гэвин, лишь надеяться. И эта надежда сильнее страха.       — Я помогу тебе.       — Знаю.       Гэвин выбивался из сил и старался как можно реже отвлекаться на охоту. Ради этого пришлось беречь запасы еды, и голод стал постоянным их спутником в последние пару дней. Сил на дневные переходы тратилось много, ночной сон восстанавливал их, но не до конца, вечерами ноги гудели от усталости, и Коннор терпеливо разминал мышцы, за что Гэвин был ему особенно благодарен. Иногда он и вовсе спешивался и шёл рядом. Хоть и медленно, но двигаться вперёд — так они решили. К ночи остатки сил совсем покидали их, и единственное, чего страстно хотелось, это поесть досыта и выспаться в тепле. Гэвин утешал себя, что для любовных ласк ещё будет время, тем более что они с Коннором стали ближе в совсем ином смысле: долгая дорога располагала к разговорам. Чужих ушей вокруг не было, и Коннор много говорил не таясь о себе, о семье и о людях в целом. Многое он поведал о любимом брате и суровом регенте, так что Гэвину казалось теперь, будто он знаком и с Ричардом, и с Амандой.       Гэвин не был мастак рассказывать истории, но Коннор задавал вопросы, и незаметно, мало-помалу, он и сам не заметил, как речь полилась из него легко и непрерывно, как молоко из кувшина. Всё-то Коннору оказалось интересно, начиная с поговорок, сказок и легенд, заканчивая историями про Коула, совет старейшин, оборотней с их странной двойственной природой и, больше всего, про самого Гэвина. Как он жил, что ему нравилось, о чём он мечтал — нечто похожее раньше мог спросить только Коул.       — Теперь мне кажется, что я знаю тебя много лет, — весело заявил Коннор, когда Гэвин закончил рассказ про первую в жизни, выигранную на скачках кожанку. — Жаль только, не встретились пораньше!       — Да куда уж раньше, — проворчал Гэвин. — Ты же тогда был бы совсем ребёнком.       — Это правда. Ну ничего. Думаю, у нас впереди ещё предостаточно времени, чтобы узнать друг друга получше. — Я и так уже все рассказал, чуть язык до мозолей не стёр!       — А вот и нет! У тебя ещё много интересного в запасе, уверен.       Гэвин хмыкнул и, помолчав, спросил:       — Ну а ты сам-то что? Может, поведаешь наконец, кто научил тебя любовным изыскам? Много, поди, желающих нашлось?       Коннор затих. Ревность яростно вгрызлась в сердце Гэвина, и всё-таки он не спешил нарушать молчание.       — С самого детства меня мучили головные боли. Не помогали ни лекари, ни травы, ни настойки… Я становился старше, а боли — сильнее. Тогда регент пригласила ко двору мастера из далёкого восточного края, который умел разминать мышцы особым образом. После его визитов мне становилось немного легче. Он обучил меня, как делать это себе, перед тем, как уехал обратно. Никакой любви у нас с ним не было, и ничем запретным мы не занимались. Большую же часть знаний о любви я почерпнул из книг.       — Да ну, вот уж враньё! — вспылил Гэвин. — Не стали бы в книгах писать о таком.       — Ты удивишься, но стали, да ещё как. С картинками.       — Ну что ты?       — Клянусь тебе! Однако, справедливости ради, не могу не сказать, что я не всегда был одинок. Мы обговорим это один раз и больше к вопросу не вернёмся, так будет лучше. Всё, что было до нашей встречи, я не могу назвать любовью. Что-то случилось и прошло. Это прошлогодний снег, Гэвин, не более. И я не хочу знать, с кем ты был до меня. Пусть это останется позади и не стоит между нами, как тень.       — Какая жалость, что ты не прихватил те книжки с собой. Хоть я и не умею читать, на картинки бы глянул.       — Я могу научить тебя, если хочешь. Покажу буквы и объясню, как они строят слова на пергаменте.       — Кхм. Это можно. Вот доберёмся до дома, и покажешь, а то мы ни за что не успеем к сроку. Ты же помнишь про наш закон и угрозу над Коулом?       — Конечно. Всему своё время.       На сердце стало светлее. Гэвин решил, что ловить прошлогодний снег он точно не станет, и именно в этот момент учуял в воздухе слабый, но отчётливый запах деревни. Пахло скотом, дымом и жареным мясом, и Гэвин, издав радостный клич, побежал вперёд, словно за спиной выросли крылья. Из-за холмов показались вспаханные поля, белые и серые кляксы пасущихся овец, частокол ограждения деревни и коньки соломенных крыш. Знакомый изгиб реки, степные зубы, различимые вдалеке… Всё вместе это означало одно — Гэвин вернулся домой.