История про лебедя, фею и оборотня

Репортеры поджидали чемпионов сразу после соревнования, словно затаившиеся хищники — глупых жеребят. Трибуны все еще ревели, скандируя имена, а Осаму, оглушенного, все еще немного не в себе, усадили перед сворой голодных гиен с блестящими от нетерпения глазами. Он крепко сжимал в руке добытое сердце — оно было теплым, чуть скользким, и грело вечно мерзнущие пальцы — когда друзья наскочили на него, едва не сбив с ног. С ними уже были родители, что поглядывали на перевозбужденных от шоу детей сквозь пальцы. Тацухико крепко пожал руку Дазаю, смотря на него так пронзительно, так гордо, словно он уже заработал Кубок. Осаму отвел глаза, прочистил горло от внезапной неловкости, и точно увидел вспышку камеры где-то сбоку, хотя всех репортеров уже должны были выпроводить с территории школы. — Директор сказал, что вам сегодня обязательно нужно явиться на праздничный ужин в честь первого тура, но после следующего мы сможем вас забрать в Хогсмид, — сказал Тацухико, глядя на младшего сына сияющими от эмоций глазами. Обвел взглядом чуть притихших студентов, Ацуши, что едва не вис у брата на шее. — Если вы, конечно, захотите. Все заверили его, что они точно не против променять вкусную, но осточертевшую кухню Хогвартса на ресторан семьи Кацуки. Тошия вместе с Хироко, родители Юри, скромно покивали и заверили, что организуют все в лучшем виде. Приняв поздравления от четы Акутагава и еще раз от отца, Дазая вместе с остальными отпустили в школу. Хогвартс стоял на ушах и из каждого угла кто-нибудь да норовил выпрыгнуть на пути Осаму, чтобы горячо потрепать его по плечу, пробормотать слова восторга и поглазеть круглыми глазами на сердце голема. У Осаму уже кружилась голова и откровенно подташнивало от количества людей, что пытались промелькаться у него перед глазами, надеясь на благосклонность героя и скрытое тщеславие, но — мимо. Дазай просто хотел, чтобы его оставили в покое и перестали лезть в личное пространство. Вечером действительно был праздничный ужин, где директор поздравил чемпионов и повторил для зрителей, что сердце было загадкой, решение которой поможет им во втором туре, что будет аж в начале марта. Осаму чувствовал себя после утреннего шоу и игры в прятки на протяжении всего оставшегося дня уставшим, каким-то нервным, и казалось, что любое неверное слово могло заставить его вспыхнуть, как спичка. Но к вечеру энтузиазм студентов поугас, и вместо того чтобы доставать чемпионов, они перемывали им косточки между собой. До ушей японца то и дело доносилось его имя, имена других участников Турнира, и это раздражало едва ли не больше, чем попытки заговорить с ним лично. Виктор снова сидел с краю стола, в окружении шумных дурмгстранговцев, и Осаму как-то неожиданно для себя подумал, что не отказался бы услышать этот звучный, насмешливый голос где-нибудь над ухом — это здорово бы перебило шепотки остальных. Взгляд самовольно ушел в сторону Когтеврана и точно выхватил рыжую макушку Чуи — тот что-то быстро и эмоционально говорил француженке рядом, что смотрела на него так, будто много лет писала ему тайные любовные письма, а сейчас он зачитывает ей их по памяти. Осаму фыркнул на собственное сравнение и с необъяснимой жестокостью принялся кромсать мясной пирог в неаппетитное месиво. Рюноске покосился на него, но ничего не сказал Когда же этот чертов день закончится. Но день и не думал заканчиваться: Скорпиус вдруг объявил, что директор разрешил им устроить небольшую вечеринку в гостиной до полуночи, и вот уже на столах бутылки имбирного пива, колы и закусок, щедро подготовленных домовиками, а Виктор, словно главная знаменитость, уже перебирал струны гитары, собирая вокруг себя влюбленно глядящих девчонок. В какой-то момент даже появились Ацуши и Юри, и все стало не настолько уж плохо. Осаму на пару с Кацуки сидели чуть поодаль от остальных, и Дазай пытался было завести какой-то разговор, но тот просто пялился на северянина, тянущего задорные слова песни, и реагировал через раз. Осаму пихнул его в плечо, но подействовало не надолго — голос Виктора действовал, как силовое поле, притягивая взгляды, уши и слабые сердца всяких когтевранцев. Дазай вдруг задумался: в гостиной Когтеврана наверняка сейчас такая же скудненькая вечеринка в честь французского сноба — но вот он Юри, и Осаму правда было интересно: тот был здесь ради него, скинув свои обязанности старосты на напарницу, или все-таки чтобы поглазеть на Никифорова? Дазай взглянул в лицо Юри, и едва заметно скривился — не так уж и сильно он хотел лицезреть ответ. Лицо Кацуки было безмятежным, почти скучающим, но в глубине карих глаз тлело что-то неуловимое, едва различимое, слишком личное, чтобы заметил хоть кто-то другой и не заметил близкий друг. Решив, что растормошить Юри было себе дороже, слизеринец обвел взглядом гостиную, замечая ярко жестикулирующего брата и хмурую физиономию Рюноске, заметил ухмыляющегося чему-то Пьюси в компании своей свиты — тот, заметив чужое внимание, как-то безошибочно точно нашел взглядом Дазая, и ухмылка его приобрела некую жесткость. Осаму предпочел отвернуться, притворившись слепым. В какой-то момент кто-то сумел разжалобить Виктора, и ледяное сердце чемпиона Дурмстранга пошло по рукам. Сощурив глаза, Осаму вполне себе заметил, что оно было идентичным его собственному: кристально прозрачное, совсем легкое, без единой видимой подсказки, как разгадать его загадку. Но, в противовес его собственному, оно было подобно кубику льда, холодило пальцы и вызывало желание поскорее избавиться от него. Осаму для себя решил, что займется этой загадкой на рождественских каникулах, когда будет больше свободного времени. Дазай устало зевнул — день был длинный, слишком насыщенный и нервный. Ему хотелось уже пойти спать, но даже он чувствовал, что не может просто встать и уйти, когда его друзья пришли в чужую гостиную ради него. Номинально, по крайней мере. В голову пришла неожиданная мысль: а какое сердце досталось Чуе? Такое же гранитно-равнодушное, как его постная мина? Лениво оглядывая гостиную, Осаму вдруг заметил, что не все так уж подвержены странным чарам Виктора. Пока северянин тянул что-то слащавое, поглядывая на благоговейные лица девчонок сквозь белесые ресницы, на другом конце помещения сидела группка семикурсников, косясь на Виктора, как на восставшего мертвеца. Без страха, но — непонимающе, будто бы даже возмущенно, словно им было, что ему предъявить. Дазай слегка удивился — у них наконец взыграли сопернические чувства или вроде того? Но все встало на свои места, когда один из них подошел к Виктору, навис над ним, сидящим на полу с гитарой, словно вековой тополь, и зыркннул темными, недобрыми глазами. Музыка затихла, но Никифоров не сдвинулся и с места. — Как ты смеешь использовать черную магию на территории магической Британии? — выплюнул слизеринец ему в лицо. — Вы можете делать что угодно на своей территории, но пока вы здесь — подчиняйтесь нашим правилам. Осаму заметил, как рядом с Виктором напрягся Плисецкий, но не он сам — Никифоров просто передал гитару тому в руки, словно чтобы отвлечь, и встал на ноги. Мягкость, благодушие стекли с его лица, как теплая патока с зачерствевшего пирога, обнажив холодность и пока еще тень вызова в льдистых глазах. — Я имею право пользоваться на Турнире той магической базой, которая преподается в моей школе, — пренебрежительно бросил Виктор, словно зачитывал правила с брошюры. — И изучи предмет прежде чем бросаться такими заявлениями — магия с использованием крови не приравнивается к черной. Спроси своих родителей, как вешаются защитные чары на родовые поместья, и сколько там нужно крови пролить на вашу британскую землю. Слизеринец смотрел на него так, будто тот публично его оскорбил — он был не далек от правды. Посчитав, что разговор окончен, Виктор развернулся и направился к столу с напитками, но слизеринец вдруг потянулся рукой вслед, желая его остановить. — Я с тобой еще не!.. Палочка Виктора уткнулась в его горло быстрее, чем тот успел закончить предложение. Слизеринец замолк, выпучил глаза, разом побледнел. Все присутствующие ощутимо напряглись, студенты Дурмстранга как-то разом вытянулись, ненавязчиво обступили их, веселье и расслабленность слетели, тревожные взгляды были устремлены к сцене, а оба старосты факультета куда-то запропастились. — Не смей меня трогать, — ледяным тоном заявил Виктор. — Поверь мне, ты на самом деле не хочешь почувствовать на своей шкуре то, что назвал черной магией. Так что просто не лезь ко мне. Слизеринец оглядел круглыми глазами неожиданное кольцо из дурмстранговцев, и зрачки его расширились. Кто-то ушел на поиски старосты. Судорожно дернув плечом, парень поднял руки ладонями вверх. Удовлетворенно хмыкнув, Виктор опустил палочку и развернулся наконец к столу, схватил стакан и поднес ко рту. Поднял вдруг глаза и впился взглядом в кого-то рядом с Дазаем. Осаму ощутил, как что-то нервно сжалось у него в желудке. Взгляд был странный — на лице, вернувшим насмешливую мягкость, все также горели чем-то острым, тяжелым потемневшие глаза. Они пробирали до самого нутра, что-то ворошили там, заставляли поджиматься и покрываться гусиной кожей. Взгляд гипнотизировал и отталкивал одновременно. Как оказалось, тот семикурсник был не единственным, кого возмутило поведение Виктора во время Турнира. Никто не высказывал ему ничего вслух — шепотки о сцене в слизеринской гостиной расползлись по замку, как шипящие змеи, и северянин все чаще стал ловить на себе настороженные взгляды исподтишка. Виктора это только смешило. Ему не было абсолютно никакого дела до мыслей остальных студентов, и его харизматичная улыбка не утратила и полутона блеска. Даже его до смешного нелепый фан-клуб смотрел на своего любимца все также влюбленными глазами, и готов был вступиться за него горой, загораживая от недоброжелателей своими хрупкими плечами его длинноногую фигуру. Как будто ему было это нужно. Когда вышла статья Скитер «Виктор Никифоров — чемпион самой противоречивой школы», мнения располяризировались еще больше. Его занятная биография перемежалась с громкими и пафосными заявлениями — по типу: «Магия не несет зло в самой своей сути. То, как ее используют, только на совести волшебника. Так что когда мне вменяют, что моя ворожба черная или даже запретная для кого-то — вы просто называете меня таковым как человека. Вы называете меня аморальным и потенциальным девиантом еще даже не познакомившись со мной. Магии-то все равно — зло несет как раз таки другой человек, который клеймит. Зло несет человек без морального компаса. Так, может, стоит пересмотреть содержимое социальных институтов, которые формируют моральный облик человека, а не выбрасывать такой огромный и многогранный мир темной магии, словно это сгнивший кусок сыра?» Осаму не нужно было убеждать в правости подобной мысли — он давно уже для себя решил, что мир слишком велик и интересен, чтобы отказывать себе в его познании в чем бы оно ни выражалось. Но было очень любопытно: были ли это мысли Виктора или тут была такая же история, как и с ним самим? Спрашивать такое почему-то было немного неловко, хоть они и общались достаточно неплохо — даже несмотря на хроническую прохладцу Дазая. И то, что давно не требовало доказательств для Осаму, оказалось требовалось многим другим — споры насчет темной магии вспыхивали тут и там, на какое-то время это стало излюбленной темой для разговоров в гостиных среди старшекурсников. Кому-то даже родители писали, чтобы они держались подальше от студентов Дурмстранга, кто-то писал гневные письма самому директору и Попечительскому совету с требованием укротить позывы северян к темной магии на территории Хогвартса. Шепотки полнили все закутки школы, и каждый, кто хоть что-то смыслил в магии, считал своим долгом выразить свое мнение. Друзья же самого Осаму, как и он сам, не имели проблем с темной магией — пусть у них всех и было классическое английское образование, но широкий кругозор и тяга к знаниям в любом виде прививались им с малых лет. Дазаю было любопытно, как Гарри Поттер собирался вводить темные искусства в Хогвартс, если даже на этапе обсуждения статьи и итогов первого тура было так много споров. Не обошли стороной дебаты и профессоров. Следующий же факультатив Достоевского начался с таких слов: — Сегодня мы поговорим, как создавались големы для Турнира. Почему Министерство магии не остановило нас, ведь это не может считаться такой уж «светлой» магией. Почему Виктор смог перехватить управление големом и подчинить своей воле, почему он до сих пор не исключен из Турнира и не на допросе в том самом Министерстве. И, конечно, про магическое ядро — как ворожба с кровью заставляет его сокращаться и наращивать силу подобно тому, как в процессе физических нагрузок мы укрепляем наши мышцы и продлеваем жизнь. Осаму в очередной раз напомнил себе, что Федору Достоевскому вряд ли нужен фан-клуб, как Виктору. Пусть он и стал бы его президентом.

***

Юри был зол. Он ненавидел, когда что-то шло не по плану, отменяли встречи в последний момент и накидывали задач. Сегодня была пятница, а Ник по собственной глупости попал в больничное крыло минимум до понедельника. Как староста, он был очень обеспокоен, обязался принести ему учебники и прочее, прочее. Но именно сегодня они должны были встретиться вечером. Юри знал, что из-за такого злиться глупо и слишком уж эгоистично, но сделать с этим ничего не мог. Он был зол, раздражен и казался сам себе спичкой в комнате, полной газа. Ему казалось, он скоро совсем поедет головой. Когтевранец привычно вышел на пробежку перед завтраком. Было уже довольно холодно, но согревающие чары получились даже слишком хорошо, подпитанные эмоциями, и Юри стало едва ли не жарко. Он даже не стал вынимать любимый плеер — Виктор привычно пристроился рядом, подобрал шаг и присел на уши. Никакие уговоры, претензии и выговоры Фельцмана на него не действовали, и Юри просто в какой-то момент махнул на него рукой — треп северянина сойдет за радио, батарейки останутся целее. В Викторе-то и была проблема. «Юри, давай пойдем вместе в Хогсмид. Юри, давай будем вместе делать проект по истории. Юри, а почему ты не ешь этот шоколад? Юри, помоги мне найти книгу. Юри… Юри…» Юри казалось, у него скоро станет дергаться глаз всякий раз, когда он будет слышать свое имя из уст Виктора. Тот вился за ним, как прилипчивый книззл, таскался следом и заглядывал в лицо так, будто пытался там нащупать душу. Его было слишком, катастрофически много в жизни когтевранца. На совместных уроках Виктор имел привычку совершенно бессовестно заваливаться на его плечо, чтобы перехватить ручку в левую руку и списать кусок лекции, и так, будто невзначай, оставаться приклеенным к нему от плеча до самого колена. Юри было жарко, душно, как-то неправильно, слишком хорошо — в голове, в собственной шкуре. Запах Виктора — какой-то неуловимый, прохладно-свежий — забивал рецепторы, путал мысли, и Юри с трудом удавалось сконцентрироваться на голосе профессора. Отодвигаться дальше края стола было некуда, и, положа руку на заполошенно стучащее сердце, хотелось не так уж и сильно. В один из вечеров они засиделись в библиотеке, работая над совместным проектом, на который Виктору все же удалось подбить Юри, и когда пришло время расходиться, у Кацуки уже не было сил спорить с надоедливым северянином, и тот увязался провести его до гостиной. И когда Юри — сонный, уставший — уже собирался открыть дверь, Виктор неожиданно дернул его за руку, но Юри увернулся, и тот прижался губами всего лишь к щеке. Извернувшись из рук, японец увидел на лице того что-то такое, от чего сердце подпрыгнуло к горлу и стремительно ухнуло в пятки. Внутренности обожгло огнем, дыхание поневоле сперло, и он уставился в темные, какие-то голодно-жесткие глаза. Виктор перекатился с пятки на носок, словно собирался сделать еще один бросок. Юри прошмыгнул в гостиную так прытко, что словил на себе пару удивленных взглядов однокурсников. Сон слетел и еще долго не возвращался. Стыдно признаться, но с таким жаром он еще никогда не дрочил на один-единственный взгляд. Но Юри просто человек, ладно? Он вовсе не ледышка, как за глаза его называл Виктор и половина Хогвартса. У него есть чувства, эмоции, и от взгляда этих пронзительных голубых глаз они просто коротили мозг своим шквалом и интенсивностью. У него позорно слабели колени, когда он ловил на себе именно такой взгляд — темный, голодно-удушливый, властный. Было ощущение, что его прямо сейчас и скрутят, заломят руку за спину, прижмут к ближайшей стене и вожмутся стоящим членом в зад, ухватят зубами холку и посильнее сожмут, чтобы не вырвался — совсем. Дорога в собственную гостиную из подземелий Слизерина после вечеринки никогда еще не была такая долгая и мучительная. Хорошо, что Виктор проявлял больше «дружелюбия», чем этой властной, подавляющей разум и волю энергетики. Но скоро же и сам сообразит, и тогда житья совсем не станет. Юри вовсе не был глупым или наивным — он прекрасно видел, что дружелюбие Виктора часто скатывалось в откровенный флирт, и это не знало ни границ, ни пола. Он казался ветреным, абсолютно не надежным. И оброненные слова Дазая насчет поцелуя Виктора с Мартой — лишнее тому подтверждение. Это вызывало отвращение, какую-то вязкую гадливость, и вместе с тем — возбуждение. С Виктором не хотелось связываться, но… Но Юри просто человек, ладно? Никифоров исчезнет из его жизни с наступлением лета, и уже никогда не появится снова. Так что, может, стоило поступить так же, как и сам Виктор? Юри ведь спит с Ником не от большой любви — так просто было удобно. Их обоих устраивали встречи раз в неделю, чтобы удовлетворить свое желание и забыть об этом до следующей пятницы. Но в последнюю неделю-две это стало походить на какое-то помешательство — тело реагировало дико, странно, как-то слишком бурно, если вблизи оказывался Виктор. Еще хуже, если прижимался плечом и бедром на уроке, дышал в самое ухо, и говорил низким шепотом, будто издеваясь: «Подвинься… вот так, так лучше». Как будто он не видел, как действует на Юри — но он, конечно, видел, и потому продолжал давить, вжиматься, пристраиваться и смотреть, смотреть, смотреть своими невозможными глазищами. После Турнира и этой картины — как Виктор победоносно поднял окропленное кровью сердце голема высоко над головой, как чертов Колосс Солнце — он две ночи не мог спокойно спать. На обратной стороне век отпечаталось лицо Виктора с торжественной, немного жесткой улыбкой, горящими в азарте глазами и ледяным сердцем в руках. Как поэтично и символично. В общем, Юри решил закрыть для себя этот вопрос раз и навсегда — Виктору наверняка было интересно играть в кошки-мышки лишь до тех пор, пока мышка убегала. Других причин для интереса, кроме как уложить его на лопатки, Кацуки не рассматривал. Его же собственная гордость переживет одноразовый секс с потрясающим парнем, от которого сошли с ума все гормоны разом. После этого его точно должно отпустить, и Юри наконец сможет вернуться к привычной жизни. Звучало как план, и Юри не видел ни единой проблемы, которая могла бы возникнуть. Когда ему оставался последний круг, он еще немного сбросил скорость, сказал, перебив на полуслове: — Ты занят сегодня в восемь вечера? — Нет. У тебя есть какие-то предложения? — сразу же оживился Виктор. — Да, приходи в общую гостиную моего факультета. — Зачем? — голубые глаза северянина блеснули, выдавая интерес. Юри посмотрел на него немного раздраженно, как на глупого первогодку. — Потому что только так можно попасть в мою комнату. Виктор закусил губу, словно не знал, что ему делать: задать прямой вопрос или еще поплавать в этом моменте? Фельцман уже начал угрожающе поглядывать в их сторону. — Мне нужно взять с собой какие-то учебники? — все продолжал Никифоров, и уголки его губ дрожали от едва сдерживаемой улыбки. Юри взглянул на него так, что сдерживать тонкую, победную улыбку перестало быть возможным.