Прометей

История Ханджи не даёт мне покоя ни днём, ни ночью; в моих снах пугающие видения причудливо переплетаются с безграничной нежностью, что я испытываю к своей новой подруге. Не раз я вырывал её, бессильную, из лап кровожадного монстра, что с каждым мгновением виделся всё подробнее и выглядел всё ужаснее, а затем относил, спасённую, в матушкин особняк и, укутав одеялом, садился в изножье, задыхаясь от чувств. Даже во сне я не позволял себе вольностей и мог только касаться её волос, гладить тонкие руки с обветренными пальцами и украдкой изучать так полюбившееся мне лицо. Я жаждал ответных чувств, как не жаждал мирового признания и величайших открытий, я готов был безоглядно довериться её совету, оставить своё предприятие и возвратиться на материк, но понимал, что тем только ускорю наше расставание. Ханджи ясно дала понять: её путь пролегает на север, и свернуть с него ей не позволят долг и благородство души, я же, отринувший мечту, в одночасье стану для неё трусом. Я не давал себе слова, но знал: никогда Ханджи не увидит моих слабости и малодушия. Последний наш разговор случился два дня назад, и после него Ханджи снова стало худо. Я дежурил у её койки с верностью сторожевого пса и надеялся только, что она не заметит во мне излишнего рвения, ибо признаться в чувствах я был не готов. Исхудавшее сверх возможного тело, покрытое липкой испариной, сотрясала лихорадка, руки и ноги не согревались даже под двумя медвежьими шкурами. Но страшнее всего были её глаза. Пустые, словно утратившие цвет, пронизанные лопнувшими сосудами, они смотрели сквозь меня и, казалось, видели одну лишь цель её пути. Иссушенными губами Ханджи шептала какие-то слова, но я не мог их разобрать. И когда мне начинало казаться, что хуже быть не может, её грудь стискивало удушье; я тотчас открывал дверь, впуская в каюту трескучий от холода воздух, молясь только о том, как бы не навредить. Отринув робость, я трижды растирал её коньяком, и, боюсь, моё лицо в эти моменты было краснее и горячее, чем у Ханджи. Коньяк попадал в трещины на моих обветренных ладонях, и мне казалось, будто само тело Ханджи отбивается от моих прикосновений. Дурные мысли, но отделаться от них я не мог. Она же безропотно лежала передо мною, не прикрывая пылающего жаром тела, слепо глядя в потолок. Думаю, если бы она хоть на мгновение посмотрела мне в глаза, я бы не решился прикоснуться к ней. Нынешним утром Ханджи стало легче, и я с несказанным облегчением отметил ясность её взгляда; она смотрела на меня, будто изучая, чем пробуждала во мне робость и смущение. — Не стойте в дверях, Моблит, мой спаситель. Входите, садитесь, но, будьте добры, не закрывайте плотно дверь — свежий воздух бодрит меня, — тихо сказала она, не поднимая головы от подушки. Я послушно оставил дверь приоткрытой и прошёл в каюту, мне хотелось по обыкновению сесть в ногах Ханджи и взять её слабую руку в свои, но команда могла ненароком подсмотреть, и я не решился. Сколь бы ни было велико моё к ним доверие, в их глазах Ханджи была мужчиной, и наше чрезмерно близкое общение могло сыграть дурную шутку. Я придвинул к кровати стул и сел, поднимая ворот тёплой куртки. Ханджи была бледна, отчего яркий румянец щёк казался нарисованным и ненастоящим; тело её всё ещё страдало от лихорадки, но страшные дни миновали, и я негласно порадовался. Мысль о том, что я могу потерять едва обретённого друга — о большем я старался не думать — будила во мне страх и отчаянное желание быть подле Ханджи ежеминутно. Пока что я мог с этим бороться. Мы обменялись короткими фразами, она заверила меня в своём выздоровлении и попросила подать очки. — Мне приятно смотреть на вас, — сказала Ханджи. — Поразительно, как могу я, человек, загубивший столько достойнейших людей, радоваться и восхищаться. Простите мне эту слабость, похоже, я эгоистичен сверх всякой меры. Я осторожно надел на неё очки, сокрушённо понимая, что сейчас она увидит моё горящее от смущения лицо, но не выполнить этой просьбы не мог. Мне нравилось, когда она на меня смотрела, хоть сам я и не находил в своём лице особенно приятных черт. Ханджи улыбнулась, скупо, едва заметно, словно желая показать мне, что находит мою робость приятной и занятной. — Я бы с радостью обсудил с вами наше путешествие, погоду и моё скорбное здоровье, — заговорила она, едва я вновь устроился на стуле, — но последнее не даёт мне надежд на избыток времени. Увы, моя история вышла на новый виток, ещё более ужасный, чем прежние, пусть я и вижу её завершение. Позвольте же мне продолжить свой рассказ, пока силы не покинули меня, и я, не поведав вам о своих грехах, не сгинул в ледяной ночи. Как вы помните, я согласился сотворить ещё одного монстра, жуткое подобие моего титана. Решение далось мне нелегко, я блуждал по лесу до глубокой ночи, размышляя и пытаясь понять, верно ли я поступаю. Ошиблись я — и это повлекло бы за собой гибель невинных людей, и едва ли монстр остановится на убийстве моих близких. О нет, я не тешился надеждами и едва ли верил в добродетельность чудовища, пусть его рассказ и пробудил во мне сострадание. Я видел в нём озлобленного, нелюбимого убийцу, и сколь бы велика ни была в том моя вина, я не мог перестать его ненавидеть. И вот, движимый страхом, загнанный в угол, я дал согласие на то, чтобы сотворить ему подобную тварь. Ах, Моблит, можете ли вы представить, на что способны два монстра? Утешаясь полученным обещанием скрыться в безлюдных местах, я тут же понимал, что подруга монстра этого мне не обещала. Она могла возненавидеть своего друга, отвернуться от его уродства и искать понимания и любви среди людей — и тогда история повторилась бы. Долгие, долгие часы я терзался безрадостными мыслями, покуда не почувствовал себя иссушенным до дна души. Я возвратился в дом, под крыло любящей семьи, и дышать стало легче. Утром же меня ждала удивительная новость: наш Леви, этот хмурый молчун, получил согласие на женитьбу и планировал связать себя узами с прелестнейшей юной особой, племянницей старинного друга отца. Не скажу, что хорошо знал Петру, но даже нескольких быстрых встреч мне хватило чтобы увериться: это исключительно нежная, кроткая и благочестивая девушка, словно самими небесами созданная для нашего Леви. На короткие несколько дней тревоги покинули меня, я составлял компанию отцу и Леви, отогревался у их счастья и запрещал себе думать о монстре. Однако же время шло. Я помнил, монстр сказал, что будет неотступно следовать за мною, куда бы я ни отправился, покуда не получит обещанное, и одна только мысль, что тварь, убившая нашу матушку, ходит у стен дома, будила во мне ужас. Тогда я решился. Нового монстра я собирался создать в уединённом месте, и эта мысль привела меня на один из множества крошечных островов у берегов Шотландии, так далеко от родных мне людей, было возможно. Населяли эти острова угнетённые бедностью и тяжким трудом рыбаки, люди нелюбопытные и суровые, выкупить ветхий домишко было бы несложно, и, оставшись наедине с дикой стихией океана, я сумел бы посвятить всего себя сотворению нового ужасного монстра. Отец и Леви опечалилась моим отъездом, однако оба согласились с моим решением попутешествовать, чтобы сбросить с плеч тяжесть утраты матушки. Свадьбу было решено отложить до моего возвращения, и провожали меня с улыбками на лицах. Я же отъезжал, гонимый страхом и тревогами, и только мысль о том, что монстр наконец оставит эти места и последует за мной, утешала меня. К великой моей радости, в путь со мною отправился Эрвин. Он не был осведомлён о действительной причине моего отъезда, однако же дальние странствия и приключения манили его, а я не нашёл в себе сил отказаться от компании. Голос Ханджи ослабел, и я тут же подал ей воды; рассказ увлёк меня, я подался вперёд, жадно вглядываясь в её измождённое лицо и тщась запомнить каждое слово. Она отпила воды, благодарно мне улыбнулась, завозилась на койке. Одеяло и меховые шубы скрывали, насколько болезненно худым было её тело, однако я знал, я видел, как истощена была Ханджи, и только страх перед разоблачением командой сдерживал меня от нежных прикосновений. День ото дня я поражался силе духа, заточённого в этом слабом теле. Ханджи будто распознала мои мысли, замерла и внимательно оглядела: — Вы, верно, замёрзли. Прикройте дверь, ни к чему рисковать здоровьем. Я поспешно отмахнулся: никакая простуда не стоила её удобства, более того, только ради меня она изводила себя долгими рассказами, и поддаться слабости, закрыть дверь, было низко. Она не стала спорить. — Мы прибыли на побережье Шотландии осенью, в то ненастное время, когда небо низко нависает над неспокойным океаном, а бледное солнце едва ли греет землю. Я отговорился написанием научной работы, и Эрвин нехотя оставил меня одного, тем не менее, поселившись неподалёку, в ближайшем городе. Мне же действительно удалось за бесценок выкупить хлипкий домишко, а соседи мои оказались даже более нелюдимыми, чем я на то рассчитывал. Всё складывалось удачно, и я бы возрадовался, если бы самоё моё естество не отвергало идею создания нового монстра. Подавив в себе сомнения, я приступил к обустройству лаборатории и поискам материала. Да, Моблит, я снова разрывал могилы и осквернял тела утопленников — при том условии, что они не пробыли в воде слишком долго. Мой верный Эрвин исправно навещал меня, удивляясь моему желанию поселиться в продуваемой всеми ветрами лачуге, однако же проявлял завидное терпение и моими трудами не интересовался. Знали бы вы, как я был ему благодарен! Пожалуй, не будь его со мною, я не решился бы начать работу. Однако время шло, приготовления завершились, и я приступил к делу: дни напролёт просиживал я в лаборатории — единственной комнате, где не протекала крыша — и составлял воедино части тел. Помнится, создавая первого монстра, я был воодушевлён и полон сил, но второго же я делал против воли, в каждое движение вкладывая ненависть к своему делу. Моя лачуга стояла на самом берегу, в отдалении, и мало кто из местных жителей бывал в этих местах, однако же всё чаще я слышал тяжёлые шаги и надсадное дыхание у самых окон. То было моё проклятие, мой монстр, что, как и сказал, не отставал от меня ни на шаг. Он бдил и ждал, не попадаясь на глаза, а я просыпался по ночам от ужаса. Создание подруги для монстра двигалось медленно; я откладывал её воскрешение так долго, как только мог, но всё же страх за близких мне людей был превыше меня. В назначенный день я вошёл в лабораторию, отгоняя мысли об ужасе и отвращении и думая только об отце, о верном Эрвине и скорой женитьбе моего дорогого Леви. Я вспоминал их родные лица, выполняя обязательную подготовку, и словно не слышал хруста камней под тяжёлой поступью монстра. Он ждал, сторожил у стены, и ожидание его близилось к завершению. Скажите, Моблит, смогли бы вы оживить этого демона? Я молчал. Смог бы я? Достало бы мне мужества? Я никогда не считал себя храбрецом, хоть и понимал, что ни один трус не решится на путешествие к неизведанному магнитному полюсу. Но то был разумный риск, да и рисковал я по большей части своей головой и головами вверивших мне жизни моряков. Но Ханджи сотворила угрозу для любого живого существа, несла на себе тяжкое бремя и была на пороге умножения зла в мире. Смог бы я? — Не стоит терзаться этим вопросом, — Ханджи потянулась ко мне и легко коснулась колена слабой ладонью. В каюте было холодно, и я тут же накрыл её руку своей, согревая. — Я… Я не смог, Моблит. Можете считать это трусостью, но я вижу в этом поступке исключительное мужество, коего мне так недоставало раньше. Будь я столь же храбр, я сумел бы поведать эту историю своим родным, признаться, что я как никто иной повинен в смерти матушки, и, возможно, всё завершилось бы иначе. Впрочем, не берите в голову, хватит и того, что эти размышления терзают мой разум. По палубе прогрохотали шаги, и я тут же отдёрнул руку, едва не падая со стула. Ханджи понимающе улыбнулась: грустно, едва заметно, но я эту улыбку уловил и устыдился. Она снова спрятала руку под одеялом и отвернулась. — В один момент, за минуту до воскрешения, я осознал, что творю, — теперь её голос был глух и отстранён. — Я набросился на собранное моими руками тело и принялся безжалостно рвать его на части, отсекая член за членом, и такая радость, такая лёгкость наполнила меня, что я по сей момент не испытываю сомнений: то было верное решение. Плод многих и многих часов труда распадался на ошмётки, а мне было отрадно. Возможно, я смеялся, не помню. А затем дверь распахнулась, и в комнату ворвался мой монстр, ещё более огромный в этих тесных стенах. «Как посмел ты, — взревел он, — как посмел уничтожить тело моей подруги? Не ты ли давал мне слово, о бесчестнейший и трусливейший человек?» А я стоял, сжимая в руках холодную плоть, и мне было не страшно. Кажется, Моблит, в тот момент я хотел быть убитым, поставить точку в этой чудовищной истории. И, поверьте, во мне не было ни капли сомнений в том, что монстр зальёт моей кровью остатки тела своей подруги. «Я не стану этого делать, — сказал ему я. — Хочешь убить меня — убей, но плодить зло я не буду. Мой грех и без того слишком тяжёл». — Но он вас не убил, — подал голос я. — Нет, Моблит, не убил, — голос Ханджи звучал так, словно она бесконечно об этом сожалеет. — Он стенал и ревел, потрясал руками и крошил мою лабораторию, а после, выместив часть гнева на стены моей хибары, изрёк: «Ты вновь причинил мне боль. Едва подарив надежду на любовь и счастье, ты отнял её у меня. Так знай же, я не остановлюсь, покуда ты не будешь столь же несчастен, сколь и я. — И, уже скрываясь во влажной ночной мгле, он добавил. — Я буду рядом с тобой, создатель, с этого дня и до дня смерти. Последую за тобою в огонь и воду, на кладбище и на свадьбу». В тот момент я не придал значения его словам, меня пьянила мысль, что, возможно, впервые со дня создания монстра я совершил то, что до́лжно. Сейчас я уже не могу говорить об этом так уверенно, но, пожалуй, это было меньшее зло. — Ханджи горько усмехнулась, глядя в потолок. — Я видел себя Прометеем, несущим свет знания людям. Как же горько сознавать, что принёс я только горе, боль и смерть.