deep dark dreams

— Сегодня тридцатое. — Похоже на то. — У тебя день рождения. — У меня день рождения. Разговор не клеится. Кэйа сидит за стойкой и водит пальцами по хрустальной ножке бокала, пытаясь поймать взгляд Дилюка. Дилюк смотрит куда-то вроде и в его сторону, но сквозь него, а потом просто отворачивается к полкам, безо всякой демонстративности, но и без желания хоть для приличия задержать еще немного взгляд на Кэйе. — Ты... не хочешь об этом сейчас говорить? — Я не знаю, о чем говорить. Я не скрываю, какой сегодня день, но не чувствую желания отмечать. И вообще не хочу к себе особого внимания, ни в этот день, ни в любые другие. Да и говорить, по-моему, не о чем. Каждая фраза Дилюка это выкованная месяцами борьбы с собой под ледяным дождем и пронизывающим ветром стальная игла, обернутая в аккуратную формулировку. Это Кэйа понял давно, если Дилюк и ошибается, свои ошибки исправляет лишь он сам. Если он что-то для себя решил, это только его решение. Если он считает, что так ему легче, значит, сейчас это действительно так. И, как всегда, Кэйа искренне восхищается Дилюком какой-то своей частью, а другой частью раздражается, злится и так же искренне ненавидит. Абсолютно закрытый и самодостаточный в своих собственных целях и идеалах Дилюк вызывает одновременно и болезненно-сладкое, сжимающее ощущение внизу живота, и мстительно-горькое чувство где-то в груди. Иногда Кэйе хочется броситься навстречу, раствориться в нем или просто разбиться об эту стену, уже не так уж и важно, и это воспринимается как что-то едва ли в сущности разное, потеряв, забыв, отпустив самого себя, принадлежать без остатка, не думать ни о чем и ничего не решать самому, все равно это не кончается чем-то хорошим, если тебе никто и не нужен, Дилюк, хорошо, я готов стать никем, быть твоей луной, твоей тенью, светить отраженным светом, как раньше, я знаю, его хватит на нас обоих, его всегда на нас раньше хватало. И одновременно новый Кэйа, рожденный в тот день, когда едва не погиб предыдущий, привыкший полагаться только на себя и свой нежданный глаз Бога, привыкший преследовать собственные интересы, никому не верить и никому не показывать что-то помимо того, что они и так ожидают увидеть, для которого в принципе нет более важных людей, чем он сам, и он кто угодно, но не никто, занят лишь тем, что ищет слабые места и прорехи в броне Дилюка, обращая внимание на себя самого, надеясь задеть его хоть однажды. Низачем — просто так станет легче. Должно стать легче. Когда-нибудь станет. В прямом противостоянии он Дилюку не соперник, конечно, даже сейчас, это он понимает. Но на его стороне его ум и стратегия, а еще его острый язык. И еще — отсутствие принципов. Принципы Дилюка одновременно и его броня, и его железная клетка, Кэйа же несется вместе со всеми ветрами Мондштадта, и у него попросту больше степеней свободы. Знать бы еще, куда он несется, для чего и зачем. И чем все когда-то должно завершиться. А еще — он очень остро ощущает собственную ненужность. Зачем я тебе, Люк? Если тебе и правда никто больше не важен. Ты просто терпишь меня? Старая память? Глупая ностальгия? Какая-то извращенная привычка? Надежда? Надежда... на что вообще? В меня можно верить, наверное, верить в меня вообще очень легко и удобно, если не знать меня хорошо. А ты теперь меня знаешь. — Не считаешь, что это глупо, Люк? — Кэйа снова начал так называть его вслух, сначала как-то незаметно для себя самого, а потом, когда заметил, уже не смог отказаться. Дилюк никак не реагировал, и Кэйа не понимал, нравится ему, не нравится, вообще без разницы и он ничего и не замечает, а ведь это не просто сокращение имени, когда-то Кэйа вкладывал в него все свои чувства, и, что скрывать, ничего, в сущности, не изменилось и сейчас, и все это злит лишь сильнее. — Нет ничего плохого в том, чтобы расслабиться хотя бы раз в году. Дилюк отвечает, не оборачиваясь. — Как знаешь. В любом случае, я сейчас не просил советов. И я ничего не имею против того, чтобы расслабиться хотя бы раз в году. Мне не нравится сама идея того, что этот день должен быть какой-то конкретный. Я считаю, расслабиться — это не про то, что можно и нужно делать по заказу в какое-то определенное время. Кэйа покачивает бокалом, смотря, как всплывают и исчезают крошечные пузырьки, цепляющие искры света. Вверх и вникуда. Всплыть и исчезнуть. И чего не сиделось вам там, на глубине. Разве там было плохо. — И для кого? — Что? Кэйа снова резко выныривает из своих мыслей обо всем сразу и ни о чем в частности и видит, что Дилюк теперь, наоборот, не отрываясь, смотрит ему в глаза, подойдя ближе. Внутри медленно клубится багровое пламя. — Еще раз. Для кого мне нужно «расслабляться» конкретно сегодня? Для себя самого? Повторюсь, мне легче не станет, это попросту так не работает. Для кого-то другого, кому легче и удобнее видеть меня в этот день именно таким, ведь, по его представлению, в этот день мне нужно радоваться, предаваться светлым чувствам и пускать слезы ностальгии? Тебе, наверное, было бы очень легко показать другим то, что они хотят увидеть, но речь не о тебе. Мне, если кто-то хочет видеть меня в этот день другим, лучше тогда, если он вообще в этот день меня видеть не будет. Это большее, что я могу дать. А внимание всегда связано с ожиданиями. Потому оно мне и не нужно, не нужно вообще, но сейчас в особенности, потому что ожиданий будет лишь больше. И тебя это тоже касается, Кэйа. Минуту Кэйа, наверное, чувствует себя оглушенным. Все его противоречивые чувства смешиваются в такой плотный клубок, что конкретные краски полностью теряются. А потом понимает, что Дилюк, в сущности, сейчас сам ненароком открылся, подставив себя под удар, и, если он не воспользуется этим, никогда себе уже потом не простит. — И что же тогда, если тебе так не нужно внимание и точно не нужны ничьи поздравления, ты сидишь здесь в таверне, хотя можешь просто сбежать к себе на винокурню и закрыться там на все замки? Да хотя бы уйти на верхний этаж. Пока здесь мало народу, но и они, я уверен, тебе уже неприятны, а к вечеру как всегда будет толпа, и они знают, какой сегодня день. Дилюк замолкает, но Кэйа не может точно понять, удалось ли ему его зацепить. Он не отвечает какое-то время, будто думая, сказать все как есть или не говорить ничего. Потом все-таки говорит, негромко и бесцветно, снова смотря уже куда-то сквозь Кэйю. — Я жду путешественницу. Она обещала прийти сегодня и что-то мне передать. — Ах, путешественница. Люмин, то есть, чем-то от других отличается? Ее мнение тебе важно? — Отличается. И ты сам это знаешь, — и Кэйа понимает это еще до того, как Дилюк успевает договорить. Да, он сам это знает. И он сам бы именно так и ответил, если его бы об этом спросили — Люмин чем-то от других отличается. — Она не из нашего мира, так ведь? Ты так тоже считаешь. — Неважно, что я считаю. Ты можешь спросить ее саму. Она должна скоро быть. Потом я и правда, думаю, отправлюсь на винокурню, там остались дела. Он отворачивается и ничего больше не говорит. Кэйа тоже не может найти ни слов, ни сил, ни смысла. *** Дверь таверны распахивается, звенит колокольчик, и все вокруг заливает прохладным запахом мяты еще до того, как раздается этот голос. — Ох, Дилюк! Прости, пожалуйста, я задержалась. Обратная дорога заняла больше времени, чем планировалось. Кэйа? Привет! Она кажется пятном чистого света посреди полумрака таверны, солнечным зайчиком, чудом залетевшим сквозь наглухо закрытые окна и стены. Солнечным зайчиком, чудом залетевшим на земли Тейвата. И сейчас солнечный зайчик, кивая на ходу Кэйе, подлетает к Дилюку, вытягивая вперед тонкую бледную руку, в которой, чувствует Кэйа чем-то без имени, все это время скрывается сила, которую он и представить себе не может. Паймон вьется следом — крошечный отблеск, маленький солнечный зайчик над головой у большого. — Это тебе. Прости, если что-то помялось, честное слово, я так торопилась. И скоро буду опять не в Мондштадте, после всего, что ты для меня сделал, едва получилось найти хотя бы полдня. Мне так неудобно. Она протягивает простую маленькую прямоугольную коробочку, перевязанную сбоку красной лентой. Дилюк осторожно принимает ее из хрупкой руки под задорный визг Паймон. Потом говорит таким голосом, которым обычно отвечают с улыбкой, только улыбки на лице почему-то нет. — Спасибо, Люмин. С упаковкой все в полном порядке. Мне правда приятно. Знаешь... я здесь и сам ненадолго, не нужно лишней суеты, не слишком хочу праздновать, скоро отправлюсь на винокурню. Сейчас сезон свежих фруктов, и я хотел потратить это время на рецепты новых напитков. Но, если ты хочешь, мы могли бы отправиться вместе, и я дам тебе их тоже попробовать. Мне всегда было важно твое мнение. — Конечно, я бы хотела! — и только потом она переводит взгляд на него. — Ох, Кэйа. Может, тебе было бы интересно отправиться с нами? Дилюк, как ты считаешь? Если кто и сможет по достоинству оценить вкус новых напитков, разве есть кто-то лучше Кэйи? Так удачно, что он сейчас здесь. Дилюк молчит полминуты, потом отвечает. — Кэйе решать. Я не против, если он хочет пойти вместе с нами. — Ты меня не пригласил. Сейчас голос Кэйи действительно соответствует его стихии. Внутри так холодно, что уже, кажется, почти ничего не болит. — Я не возражаю. И приглашаю сейчас, мы... можем пойти вместе. — Нет. Ты меня не пригласил. Я был здесь все время, но ты позвал Люмин сразу, как только она пришла, а меня лишь тогда, когда она сама это и предложила. — Люмин здесь на полдня, а ты постоянно. И я уже говорил, что не хочу ничего отмечать, и этот день для меня такой же, как все остальные. Так ты не пойдешь? — Кэйа едва сдерживает в своем голосе резкие, ледяные, неуместные нотки, а голос Дилюка вообще едва ли меняется. Он спрашивает об этом так, как спрашивает, должно быть, об условиях очередного договора с партнерами, вообще без каких-то эмоций, просто ожидая услышать конкретный ответ. Люмин в недоумении переводит взгляд с одного лица на другое, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Ты что, не понимаешь, дурак, что сейчас обидел Кэйю? Паймон громко взвизгивает за его плечом, и это наконец возвращает Кэйю в реальность. Он растягивает губы в привычной ухмылке, падает в нее, как в старое протертое кресло после безумного долгого дня. — Ох. Прошу меня простить за это маленькое представление. Мастер Дилюк, конечно, был немного бесцеремонен, но я, к счастью, и так слишком хорошо его знаю, чтобы ожидать чего-то другого и принимать близко к сердцу. Нет, разумеется, я не обижен. И я бы с радостью принял приглашение, но, к сожалению, сегодня сам буду немного занят. Впрочем, я свободен практически в любой вечер, и всегда буду рад помочь в этой маленькой просьбе, если это будет еще актуально. Было очень приятно увидеться, Люмин, извини, я и правда слегка тороплюсь. Еще обязательно встретимся! Удачи с напитками, Дилюк. Кэйа странным импульсом коротко целует Люмин в щеку, и на какое-то мгновение запах мяты заполняет все вокруг, вызывая головокружение, а потом вылетает за дверь таверны, не смотря на Дилюка, но все равно успевает услышать крикнутое вслед короткое хриплое «Кэйа!». Лишь у себя дома, привалившись к стене и сжимая руками волосы, он понимает, что так и не отдал свой подарок.